Текст книги "Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871"

5-й корпус, вероятно, смял бы позиции французов выше Вёрта, но на фронте 11-го корпуса ситуация была еще более многообещающей. Лартигю с тревогой взирал на надвигавшиеся с востока на его истончившуюся линию обороны колонны и предупредил Мак-Магона о растущей угрозе. Мак-Магон ничем помочь не мог – Лартигю обязан был выстоять и приложить все усилия для этого даже в наихудшей ситуации, однако в этом случае он мог рассчитывать на бригаду кирасиров генерала Мишеля. Но к полудню фон Бозе собрал фактически весь свой корпус вокруг Гёнстета, и французы видели «черный рой пруссаков, устремившихся с гёнстетского моста… От этого муравейника, как будто по волшебству, отпочковались колонны, быстро перестроившиеся в безукоризненный боевой порядок». Правое крыло, овладев Нидервальдским лесом, где ему не угрожал ружейный огонь французов, оттеснило противника обратно на холм, левое крыло атаковало Морброн, откуда две роты французов предпочли убраться подобру-поздорову, едва завидев врага, и продолжило атаку уже за Морброном. Заметив это, Лартигю бросил в атаку кавалерию.

Лартигю понял, что его единственной надеждой удержать позиции станет перемещение линии обороны с востока на запад вдоль южной опушки Нидервальдского леса. Поэтому целью введения в бой кавалерии было не отбить у противника Морброн, а сдержать немцев, пока его пехота не доберется по склонам до своих новых позиций. Никто из французских командующих не тешил себя иллюзиями относительно опасности этого маневра, но начальник штаба Лартигю заявил, что иного выхода для спасения дивизии не было, и всем пришлось с этим согласиться. Бригада Мишеля устремилась вниз по склонам к Морброну с решимостью, перед которой, казалось, рассеянной и едва переводившей дух прусской пехоте не устоять. Однако приблизившись к деревне, кавалеристы наткнулись на преграды – виноградники, стены, деревья, – из-за которых пруссаки обрушили на них интенсивный и меткий огонь. Артиллерийский огонь из-за реки пробивал бреши в боевых порядках наступавших конников. Добравшиеся до деревни эскадроны оказались в ловушке – улица была забаррикадирована с обеих сторон, а из окон пруссаки хладнокровно в упор расстреливали конницу. По завершении сражения улица оказалась настолько забита убитыми лошадьми и телами всадников, что любая попытка пробраться по ней была обречена на провал. Остальные эскадроны попытались с двух сторон обойти деревню, но попали под винтовочный огонь пруссаков, либо были окружены прусской конницей, либо просто бесславно отступили на исходный рубеж. В ходе этого сражения было уничтожено девять эскадронов французов, но весьма сомнительно, что пал хотя бы один прусский пехотинец.

Было уже около 14 часов. Часом ранее кронпринц прибыл на поле битвы выяснить, почему шум сражения не затих согласно его распоряжению, а, напротив, усилился, и, узнав, что Кирхбах передал 5-й корпус без надежды на возврат, кронпринц, изучив обстановку, все же попытался придать сражению хоть какую-то форму. Резервов на центральном участке уже не оставалось: в случае разгрома пехоты Кирхбаха пришлось бы для отражения контратаки положиться на свою артиллерию. Но все оставшиеся у него армейские корпуса располагались в пределах досягаемости. Вызвали генерала фон дер Танна, чтобы тот переместил баварский корпус на правый фланг Кирхбаха. Генерал Вердер уже послал вюртембергскую дивизию на левый фланг фон Бозе, и французам теперь грозило угодить в клещи между двумя группировками сил по 40 000 человек каждая. Этот план разработали в штабе армии, и соответствующие приказы были разосланы командующим корпусами. Но план не сработал. Его успех исключался вследствие непредсказуемости событий на войне.

Во-первых, Кирхбах не мог тянуть с атакой, дожидаясь, пока подкрепление доберется до его флангов. Его дивизия резерва уже продвигалась вверх через Вёрт и Шпахбак, чтобы без промедления атаковать французов. В результате контратаки она была отброшена, но Кирхбах бесстрашно бросил в бой все имевшиеся в его распоряжении силы. Солдаты, сражавшиеся с самого утра, и новые, только что подошедшие полки – всех собрали вокруг Вёрта и бросили колоннами поротно на склоны. Немецкие артиллеристы на другом берегу реки перетащили орудия по мостам, наскоро наведенным саперами, развернули орудия вдоль шедшей через долину дороги и с дистанции около 500 метров открыли огонь по едва различимым в дыму французам. Не остался в стороне и 5-й корпус, зажатый на склонах ниже Фрёшвийера и Эльсусхаузена и отчаянно сражавшийся безо всякой поддержки с французами, которые, невзирая на постоянно предпринимаемые ими бесстрашные контратаки, мало-помалу были оттеснены в результате численного перевеса и постоянного артобстрела.

И на правом крыле все шло не так, как рассчитывал кронпринц Фридрих Вильгельм. 2-й Баварский корпус не спешил вновь атаковать, а 1-й Баварский корпус, сражавшийся на крутых и скользких от грязи склонах, как показалось особо нетерпеливому командующему армией, до абсурда долго подтягивался для атаки. Баварский военный атташе провел пять неприятных минут с кронпринцем, после чего был послан убедить своих соотечественников не подвести своих союзников и не опозориться. Справедливости ради нужно сказать, что задача баварцев была не из легких. На том участке местности, по которому они передвигались и на котором вели бой, склоны были намного круче, и деревья на них росли гуще, чем на левом фланге армии. В результате контролировать обстановку было намного сложнее, к тому же было меньше места и для развертывания артиллерии. Но контраст между боевой выучкой баварцев и пруссаков, ставший уже очевидным в Висамбуре, теперь стал еще более отчетливым. Солдаты фон дер Танна сбивались с дороги, иногда стреляли друг в друга и в панике отступили, чем не замедлили воспользоваться зуавы Дюкро.

В конце концов, все же заявило о себе и численное превосходство. Для обороны Фрёшвийерского леса французы располагали лишь частью дивизии Дюкро и полком левого крыла Рауля, а баварцы, весь день бросавшие против них большую часть двух корпусов, постепенно разрушили позиции французов, и продолжать защищать их было просто бессмысленно. Лес простреливался насквозь. Жертвы множились, боеприпасы заканчивались, направленным командирами бригад и дивизий в тыл посыльным повторялось одно и то же: удержаться любыми средствами. Дюкро направил последние резервы для удержания леса, буквально заваленного трупами так, что «они, казалось, образовали еще одну линию обороны», в нескольких метрах от первой, но не было никакой возможности противостоять широкому охвату с фланга, предпринятому баварцами у Невийера, и прусскому 5-му корпусу, продвигавшемуся от Вёрта до виноградников прямо в тыл французов. К четырем часам бойцы Дюкро оказались в таком положении, что не могли даже отступить.

Только на левом фланге атака немцев прошла, как и ожидалось, но поскольку 11-й корпус атаковал на свой страх и риск, командующий армией особенно на него не рассчитывал. 11-му корпусу потребовалось более часа, чтобы пробиться через Нидервальдский лес. Прусской пехоте нечего было и надеяться на поддержку своей артиллерии, а зуавы были в своей стихии – вели ружейный огонь, укрывшись за деревьями. Потери французов были огромны – в одной только 3-й дивизии зуавов пали 45 офицеров из 66, 1775 человек из 2200 были ранены или убиты, но Лартигю, удержав контроль над оставшимися в живых, отвел их на северо-запад за Эбербак, избежав немецкого левого фланга, угрожающе изгибавшегося у его тыла. Примерно в 14.30 солдаты 11-го корпуса от северной опушки Нидервальдского леса стали выходить на участок открытой местности, их артиллерия поддержки вплотную следовала за ними. Немцы направлялись к правому флангу французов, изо всех сил пытавшихся удержать Эльсусхаузен, отражая атаку за атакой 5-го корпуса с востока.

К 15 часам силы Мак-Магона были стиснуты в четырехугольник площадью около 2,5 квадратных километра, каждый метр которого простреливался немцами. На севере и на востоке солдаты Дюкро и Рауля все еще сдерживали численно превосходившие их силы неприятеля, но южнее малочисленные и впопыхах сформированные группировки не смогли помешать пруссакам штурмовать пылавшие дома Эльсусхаузена, а на западе создалась угроза для отступавших французов, причем не только со стороны кавалерии правого крыла 11-го корпуса, но и вюртембергской дивизии, посланной кронпринцем для нанесения удара с юга в тыл французам. Но на счастье Мак-Магона, вюртембергская дивизия при подходе оказалась втянута в бой у Эльсусхаузена: если бы они пошли прямо на Рейсхоффен и если бы баварцы, оказавшиеся севернее, ускорили бы фланговый охват французов через Невийер, вполне возможно, что Мак-Магон был бы полностью окружен, как это произошло три недели спустя в Седане. Возможности спастись выглядели сомнительно, и Мак-Магон обратился, как и Лартигю двумя часами ранее, к последнему средству: к кавалерии.

Дивизия кирасиров генерала Бонмена так и оставалась в течение всего дня невостребованной, перемещаясь по склонам за Фрёшвийером, чтобы не попасть под артобстрел противника. В 3 часа Мак-Магон, не поставив точной цели, приказал 1-й бригаде задержать атаку немцев с юга. Как и Лартигю, он рассматривал конницу как средство внезапного удара – то есть ее воздействие ошеломит врага, и пока он будет приходить в себя, это даст возможность пехоте перестроиться и отойти. Но на данной местности, изобилующей виноградниками и стенами, на засеянных хмелем полях и перегороженной заборами, ничего подобного осуществить было невозможно. Да и прусская пехота, рассеянная малочисленными группами, обеспечившими себе прикрытие, не представляла удобной цели. Кирасиры неоднократно пытались атаковать их, но всякий раз откатывались, обстреливаемые невидимым неприятелем. Судя по всему, французам так и не удалось подобраться к пруссакам и сокрушить их саблями. Все проявленное ими мужество лишь подтвердило факт того, что кавалерии на простреливаемом огнем скорострельных винтовок поле битвы делать нечего, и этот урок был преподан задолго до 1914 года.

Мак-Магон все еще располагал резервами. У него было восемь артиллерийских батарей, которые он разумно и экономно использовал, пока немецкая пехота была в пределах досягаемости, и еще дивизия Абеля Дуэ, которая, правда, после Висамбура почти утратила боеспособность и могла быть использована лишь в самом крайнем случае. Артиллерию Мак-Магон развернул у Фрёшвийера, но слишком поздно. Прусская пехота успела подойти достаточно близко, чтобы сразить артиллеристов ружейным огнем, и, дав буквально несколько залпов, орудийная прислуга разбежалась по укрытиям. И Фрёшвийер пришлось оборонять только солдатам Дуэ, они же обеспечивали доступность дороги на Рейсхоффен на случай отхода сил французов. Приблизительно в 15.30 Мак-Магон привел один из своих полков по гребню горы. Но обрушившийся на них огонь вынудил солдат в панике разбежаться, впрочем, довольно скоро опомнившись, они снова устремились вниз по холму мимо Эльсусхаузена на Нидервальдский лес. Этот маневр выглядел красиво, но был совершенно безнадежной затеей, как и кавалерийская атака. Три раза их атаки захлебывались, и каждый раз офицеры снова бросали солдат в бой, и когда они все-таки отступили, то оставили всю свою мощь на поле битвы. Тела погибших лежали вплотную друг к другу, все в своих синих мундирах, и, по словам одного из очевидцев, поле битвы напоминало поле цветущего льна.

К тому времени 25 батарей немецких орудий были развернуты дугой к югу и к востоку от Фрёшвийера, и их снаряды перепахивали участок, все еще обороняемый французами. Приблизительно в 16 часов их сопротивление было сломлено. С севера, с юга и с востока торжествующие баварцы и пруссаки устремились в деревню. Мак-Магон вместе со своим штабом оставался до последнего момента. Немногие из скрывавшихся во Фрёшвийерском лесу спаслись бегством. Из одного полка численностью в 2300 человек уйти удалось лишь троим офицерам и 250 солдатам, и еще долго после падения Фрёшвийера баварцы прочесывали лес в поисках оставшихся в живых французов. К 16.30 все было кончено, кронпринц верхом проехался по виноградникам, и стоявшие у объятых пламенем домов Фрёшвийера его солдаты охрипшими голосами выкрикивали приветствия в его адрес. Кронпринц не затевал этой битвы, кронпринц не стремился к тому, чтобы она обернулась именно так, но это была победа, полная победа, и теперь дорога через Вогезы в Лотарингию была открыта[22]22
  Мак-Магон имел 35 000 человек пехоты и 3700 кавалерии. Немцы же (3-я армия), силы которых он ошибочно оценивал в 43–60 000 человек, имели на самом деле 110 000 штыков и могли подтянуть еще несколько соединений. – Ред.


[Закрыть].

Немцы дорого заплатили за эту победу – свыше 10 500 убитыми и ранеными, и примерно шесть седьмых из них были из двух прусских корпусов. Но и Мак-Магон лишился половины своих сил. Он потерял убитыми и ранеными 11 000 человек – примерно столько же, сколько пруссаки, но, кроме того, 200 офицеров и 9000 солдат оказались во вражеском плену. Все склоны ниже Фрёшвийера были сплошь усеяны телами погибших, это было ужасное зрелище. Потребовалось три дня совместных усилий французских и немецких лекарей доставить в пункты первой помощи всех раненых, лежавших в лесах и виноградниках, и еще неделя ушла на то, чтобы жители Фрёшвийера и близлежащих деревень похоронили убитых в этом сражении.

В Рейсхоффене Мак-Магон обнаружил долгожданные войска 5-го корпуса, которые подошли как раз вовремя, чтобы развернуться по обе стороны узкой долины в Нидерброне и сдержать преследовавшую французов вюртембергскую дивизию, в то время как остатки 1-го корпуса уже были далеко. Фейи послал всего одну дивизию, но она двигалась не спеша. У Фейи не было оснований считать этот вопрос срочным. Из посланий Мак-Магона за день до этого и утром не было ясно, что немцы непременно нападут, а Фейи был всецело поглощен обороной узких проходов Вогез от возможных угроз. Грохот канонады, доносившийся весь день из-за гор, вынуждал Фейи сидеть и ждать нападения, и полученное им в 15.30 сообщение от Лебёфа, в котором говорилось, что Фроссар в Саарбрюккене подвергся массированной атаке, ввергло Фейи едва ли не в паралич. Весь день он просидел в Битше сложа руки, а со всех сторон доносился грохот орудий. В 18.30 поступило сообщение от одного железнодорожного чиновника: «Враг в Нидерброне. Полный крах». В панике Фейи решил оставить Битш и отойти через Вогезы к Фальсбуру. Он даже не связался с частями флангов: одну бригаду оставили в Саргемине для соединения с силами Базена, а дивизия Лепарта в Нидерброне соединилась с дивизией Мак-Магона. Багаж, склады, кареты скорой помощи, даже финансы корпуса так и остались в Битше – отступать было решено налегке. Даже не увидев неприятельский корпус, Фейи бросился отступать, и это было даже не отступление, а скорее бегство – поспешное и неорганизованное бегство после проигранного сражения.

Мак-Магон, который весь тот день сохранял самообладание, направил Наполеону III весьма откровенное донесение: «Я проиграл сражение, мы понесли большие потери в живой силе и вооружениях. В настоящее время отступаем, частично на Битш, частично на Саверн. Я попытаюсь добраться туда и там переформировать войска». Это было самостоятельное решение, никоим образом не зависевшее от стратегических требований французской армии в целом. И все же кое-что Мак-Магон мог предпринять. Он мог попытаться соединиться с Базеном через Битш, и тогда все его силы оказались бы в единственном дефиле, где обороняться уже невозможно. Естественно, что куда безопаснее было бы отойти на юго-запад через Энгвиллер и Саверн к верховьям Мозеля, и для этого он заготовил приказ. Но силы Мак-Магона были слишком рассеяны, чтобы эффективно их контролировать. В ту ночь не было в Вогезах ущелья, которое не заполняли бы разрозненные группы отступавших – солдат, лошадей, фургонов и орудий; 1-й корпус смешался с 5-м и 7-м – все вслепую брели на запад. Так выглядела разбитая наголову армия.

Трагедия Шпихерна и Фрёшвийера крылась в отваге французов. Их отпор был жесток, они ни на шаг не отступали, они шли в одну контратаку за другой и отошли лишь потому, что в Шпихерне в результате маневрирования они оставили позиции, а во Фрёшвийере столкнулись с явным численным превосходством противника. Французская армия полностью оправдала ожидания тех, кто верил в нее. Не подвели и винтовки Шаспо. В Висамбуре городской гарнизон пять часов сдерживал наступавший баварский корпус. Два прусских корпуса, штурмовавшие Гайсберг, заплатили за победу огромными потерями – счет шел на тысячи солдат и офицеров. В Шпихерне главный участок фронта французов на протяжении всего дня пруссаки не штурмовали, а во Фрёшвийере, когда дивизии Дюкро и Рауля все же не выдержали восьмичасовой бой, их разгромили не немецкие пехотинцы, а немецкие артиллеристы.

Следует отметить, что немецкая пехота на самом деле не оправдала возложенных на нее надежд. Колонны атаковавших рот рассыпались под огнем французов, залегали, и ни прусские унтер-офицеры, ни даже офицеры так и не смогли вынудить их продолжить атаки. Искушение «затеряться» где-нибудь в лесах и на местности вблизи позиций французов было слишком велико. Только сомкнутый боевой порядок вселяет веру в пехотинцев, но сомкнутый строй против винтовок Шаспо – чистейшее самоубийство. И решением проблемы, как в этом убедились сами немцы в ходе дальнейшей кампании, было не полагаться на пехоту, если ее оружие уступало неприятельскому, а рассчитывать на свою полевую артиллерию, которая зарекомендовала себя в целом достаточно умелой и могла постоять за себя. Дальнобойность орудий, меткость их огня и скорострельность обеспечили пруссакам полное превосходство в начале обоих сражений, превосходство настолько убедительное, что и французские стрелки – включая и тех, кто вел огонь из страшного оружия под названием митральезы – предшественники пулеметов, – умолкали считаные минуты спустя. Даже если французы и прибегали к помощи артиллерии, ее эффективность сильно ограничивалась дистанционными взрывателями – снаряды рвались только на дистанциях в 1200 и 2800 м. Немцы же, использовавшие снаряды с взрывателями ударного действия, с подобными явлениями не сталкивались. Их снаряды взрывались от соприкосновения с целью, хотя бывало, что и они просто застревали в мягком грунте, причем настолько глубоко, что уже не могли причинить заметного урона. Благодаря дотошным методам боевой подготовки генерала фон Хиндерзина прусские артиллеристы добивались совершенно феноменальной меткости стрельбы. Войны редко выигрываются одним только более совершенным оружием, но моральное удовлетворение, которое немцы испытывали от своей превосходной артиллерии, по-видимому, сыграло далеко не последнюю роль в достижении ими победы над французами.

Наконец, если успехи немецких артиллеристов 6 августа предвосхитили новую эпоху прикладных технологий в войне, то постигшие французскую кавалерию беды подчеркивали, что эпоха кавалерии в войне завершается. Бригада Мишеля в Морброне и дивизии Бонмена при Фрёшвийере являли собой пример совершенно бессмысленной жертвы, никакой военной необходимостью не оправданной. На этом поле битвы, как впредь на всех других в Западной Европе, кавалеристам приходилось выбирать между бездействием и самоубийством. Но уроки, которые теперь по прошествии времени представляются столь очевидными, армиям Европы приходилось осваивать в течение полувека. Лишь весьма проницательные сумели разглядеть тройной смысл в событиях 6 августа 1870 года: крах кавалерии, преобразование пехоты и триумф артиллерии.

Глава 4
Рейнская армия

Вторжение

Поражения 6 августа не были сами по себе катастрофой. Верно, что один французский корпус был разбит превосходящими силами немцев после упорной обороны, а другой просто благополучно отступил с уже непригодных для обороны позиций, нанеся заметный урон врагу. Но последствия оказались далекоидущими. Теперь агрессия французов и стремление повторить триумф 1806 года уже ни у кого не вызывали сомнений, но постепенно впервые неясно вырисовывалась возможность вторжения и позора, сопоставимых по значимости с 1814 и 1815 годами. Союзники, готовые стать на сторону Франции, если бы начало кампании ознаменовалось бы шумными победами, забормотали извинения и понемногу дистанцировались. Граммон уже оставил всякую надежду на Австро-Венгрию. Россия, судя по всему, вмешиваться не собиралась, что позволило Мольтке снять три корпуса с австрийской границы и перебросить их в Пфальц. Новость о боях у Висамбура вызвала в Вене тревогу, развеять которую могли лишь победы, и к 10 августа армия Австро-Венгерской империи прекратила все военные приготовления, начатые без особого энтузиазма. Но Граммон все еще рассчитывал на Италию и 7 августа предложил Риму послать во Францию армейский корпус. «Он мог бы соединиться с нашими силами в Мон-Сени, – писал он, что звучало даже чуточку трогательно, – то есть на том же маршруте, которым следовали мы на помощь Италии в 1859 году». Но у итальянцев совершенно не было намерений разделять с Францией ее поражение. Хотя Рим и принял кое-какие военные меры, направленные на то, чтобы в трехнедельный срок собрать силы, способные противостоять «как угрозе извне, так и изнутри», но дальше этого там решили не заходить. И, наконец, министр иностранных дел Дании, к которому Граммон направил герцога де Кадора, чтобы договориться о союзе, и кто сначала позволил себе ободряющее высказывание, что, мол, наступит момент, когда «для королевского правительства станет возможным отказаться от нейтралитета», теперь же откровенно сожалел о «неожиданностях, не позволивших королевскому правительству решиться на подобный шаг». Франции оставалось действовать на свой страх и риск.

В Париже шок после поражения был тем сильнее, что вначале приходили вести о блестящих победах. Когда выяснилось истинное положение дел, и печать, и население дали гневную отповедь режиму. Кризис, с которым вот-вот предстояло столкнуться правительству, был как политическим, так и военным. А что, если внять шумным призывам о созыве Законодательного корпуса, вооружении населения, поднять массы на борьбу? Или все же попытаться сохранить или, скорее, восстановить имперский деспотизм? Или же подчиниться требованиям о диктатуре народа в лучших революционных традициях? Первый вариант имел своих застрельщиков: не расставшиеся со своими воззрениями империалисты жаждали ареста самых влиятельных депутатов левого толка, и им Оливье сочувствовал. Но это внесло бы раскол в министерство, и императрица, к ее чести, не захочет и слышать ни о чем подобном. Не было иной альтернативы, кроме как пойти навстречу требованию о созыве Законодательного корпуса, что возымело бы легко угадываемые последствия – министерство будет распущено. Даже до созыва Законодательного корпуса депутация солидных бойцов центра и правых потребует отставки Оливье и назначения Трошю министром обороны. Но Оливье уже подходил к Трошю, и тот был согласен принять этот пост при условии, что ему позволят с трибуны открыто заявить обо всех ошибках, допущенных правительством начиная с 1866 года. Однако даже сторонники Трошю считали, что сейчас было не до подобных разбирательств. Когда Оливье 9 августа предстал перед Законодательным корпусом, он объявил о программе эффективных военных мер. Собрать резервы, а это в общей сложности 450 000 человек. Сформировать в Шалоне 12-й корпус под командованием Трошю и 13-й под командованием генерала Винуа в Париже. Объявить в городе осадное положение и привлечь к его обороне морских пехотинцев и военно-морскую артиллерию. Это не спасло Оливье, впрочем, он и не рассчитывал на благоприятный исход, но корпус заявил о готовности «поддержать кабинет, способный обеспечить оборону страны». Тогда Оливье объявил, что уходит в отставку и что предстоит сформировать новый кабинет, но этим займется не Трошю, а фигура, равновеликая ему по части военных заслуг, – генерал Кузен де Монтобан, граф де Палико, герой китайской экспедиции 1860 года, который будет действовать не только как председатель совета, но и как министр обороны. Законодательный корпус не стал возражать.

Левые, как журналисты, так и политики, в ходе войны сменили позиции. «Родина в опасности!» (La patrie en danger) – и весь пацифизм и интернационализм предыдущих 20 лет испарились неведомо куда, теперь вспоминали о великих вождях революции, которые спасли страну в час опасности 70 лет назад. Режим атаковали со всех сторон, и не за его деспотизм, а за его несостоятельность и некомпетентность. Часть депутатов оппозиции потребовала поднять массы и учредить некий комитет с диктаторскими полномочиями. Жюль Фавр призывал вооружить парижан со страстностью, о которой впоследствии будет сожалеть. Леон Гамбетта объявил, что «вооруженной нации мы обязаны противопоставить тоже вооруженную нацию!». Новое правительство сразу же приняло решительные меры. Все здоровые холостяки и бездетные вдовцы от 25 до 35 лет были объявлены подлежащими призыву в армию. Военные кредиты в размере 500 миллионов франков, за которые уже проголосовали, решили удвоить, был одобрен выпуск 600 миллионов франков новых денег, и обязательное принятие банкнот к оплате было установлено декретом. Народ Франции вместе с правительством были полны решимости противостоять врагу и готовы к самопожертвованию, совсем как их деды в 1792 году и как их дети в 1914 году.

Только вот если говорить о ставке императора в Меце, там все выглядело несколько по-иному.

Утром 6 августа, когда первые выстрелы прусских орудий загремели у Лаутера и Саара, в штабе Наполеона III как раз разрабатывали очередной план долгожданного наступления. На этот раз войскам предстояло сосредоточиться в Битше и оттуда ввести их в бой. Телеграммы, поступавшие в течение дня от Базена из Сент-Авольда, не поколебали решимости Наполеона III наступать. Фроссар, судя по всему, исходил из собственных замыслов – он хоть и отступил в ту ночь, но рассчитывал на более выгодные и сильнее укрепленные позиции в Каданброне. Единственным изменением, внесенным в диспозицию, было то, что местом сосредоточения сил избрали Сент-Авольд, куда вызвали 4-й корпус и куда уже направлялась гвардия. Уже оттуда силы французов – четыре сильных армейских корпуса – нанесут удар по противнику, обладая, по крайней мере на данном участке, численным превосходством. Лучшим свидетельством в пользу этого плана послужило мнение такого эксперта, как Мольтке: в своем письме Блюменталю от 7 августа он заявил, что это – лучшее, на что способны французы. «Но, – тут же проницательно добавил он, – столь энергичное решение едва ли соответствует их настроениям, которые они продемонстрировали до настоящего времени». Мольтке не ошибся в своих оценках неприятеля: не потребовалось много времени, чтобы и этот план постигла участь многих, уже рождавшихся в голове императора. Рано утром 7 августа Наполеон III и Лебёф сели на поезд в Меце и отправились в Сент-Авольд обсудить план с Базеном с учетом полученных от Мак-Магона сведений, но не успели они отъехать, как прибыло донесение о том, что немцы взяли Форбак, сам Сент-Авольд оказался в опасности, а судьба Фроссара неизвестна. Это донесение разрушило последние сомнения Наполеона III. Даже не выходя из вагона, он приказал вернуть войска в Шалон, а сам вернулся в ставку, подавленный как морально, так и физически.

Фроссар сначала возвратился в Саргемин. Там он услышал о поражении Мак-Магона при Фрёшвийере и после этого без каких-либо консультаций с Лебёфом или Базеном решил, что нет смысла оказывать противнику сопротивление. Единственная возможность, как считал Фроссар, – возвратиться в Мец, затем забрать бригаду, которую Фейи держал в резерве в Саргемине, и продолжить марш, но не в соответствии с расчетами Базена, для соединения с силами 3-го корпуса в Каданброне, а на Пюттеланж, находившийся в 13 км юго-западнее, куда он добрался лишь днем 7 августа. Его солдаты взмокли от пота, они еле держались на ногах от голода и недосыпания. Палатки, снаряжение и полевые кухни так и остались на поле битвы, и, поскольку колонны следовали в другом направлении, через Сент-Авольд, ни о каком войсковом подвозе и мечтать было нечего. Провиант поступил лишь 8 августа, да и то за счет закупок на местах, но при отсутствии возможности надлежащего приготовления пища была практически несъедобна. Неудивительно, что боевой дух солдат Фроссара упал до нуля. «Сосредоточение в Меце, с его огромным и изрытым траншеями лагерем, – писал он Базену 8 августа, – необходимо, как залог нашей безопасности. То же самое можно сказать и относительно Лангра, три корпуса из Эльзаса должны сосредоточиться там, и только там. Я надеюсь, что только так мы выберемся из этого хаоса. В противном случае, – мрачным прогнозом заключил он свое послание, – империя потеряна».

Своим решением, принятым в железнодорожном вагоне на вокзале в Меце утром 7 августа, Наполеон III фактически признал свое поражение. После этого он, уйдя в себя, предался горестным размышлениям, и это почувствовали в войсках, воспринявших жест императора не как сложение с себя командных полномочий и перепоручение их другим, более решительным и компетентным военным, а как решение о дальнейшем проведении кампании. В Меце не было тех, кто подобрал бы бразды правления, брошенные Наполеоном III. Даже Базен, когда они оказались у него в руках, так и не удосужился понять, что ему доверили контроль над вооруженными силами, и этот вакуум власти способствовал нагнетанию во французской армии пораженческих настроений, причем не оправданных военной обстановкой. Решение, принятое в главной ставке французов, было панической реакцией морально сломленных военных, ищущих безопасность в поспешном отступлении.

Но такое решение только лишь породило новые проблемы. Куда идти армии? Она уже была расколота натрое решением Мак-Магона отступить не на Битш, а к верховьям Мозеля, где он оказался отрезан и от Дуэ в Бельфоре, и от Базена на Сааре. Одни только стратегические соображения диктовали Базену отступать на юг, на Лангр, где войска могли бы сосредоточиться и угрожать флангу любого немецкого наступления на запад и, возможно, даже наголову разбить 3-ю армию, разгромить ее так, как пруссаки Мак-Магона, что привело бы в истинный восторг кронпринца. Но стоило Базену предложить этот план Наполеону III, как тот даже отказался выслушать маршала. Это было невозможно с политической точки зрения: это означало бы отказ от Парижа, а удержание и сохранение Парижа, еще с дней Ришелье, составляло основу французской военной мысли. Наполеон III, как представляется, забыл, что Париж был укреплен весьма основательно, и вопрос о его защите не зависел столь сильно от стараний войск. Но если Базену не нужен был Мак-Магон, то Мак-Магону нужен был Базен. И заручись он поддержкой Базена, смог бы сосредоточить силы восточнее Шалона, потому что сосредоточить войска в Меце означало вынудить Мак-Магона предпринять рискованный фланговый марш через фронт наступающего противника. Если бы Базен остановился в Меце, а Мак-Магон отступил бы к Шалону, это просто заставило бы окончательно разделить войска французов на две неравные группировки, предприятие опасное уже в силу того, что они не могли оказывать друг другу поддержку. Но вернуться в Шалон всей армии, что так настойчиво рекомендовал Оливье в своей телеграмме 7 августа, возымело бы весьма негативные политические последствия, по своей значимости ничуть не уступавшие сдаче противнику Парижа. Целую неделю французы не могли принять одно из двух нелегких решений. На какой-то момент Наполеон III был готов позволить возобладать внутриполитическому фактору, излагая свою стратегию. Он принял протесты Оливье и отменил приказ на отступление войск на Шалон. Вместо этого он избрал целью Мец. Добраться туда было бы непросто для Мак-Магона и совершенно невозможно для корпуса Феликса Дуэ в Бельфоре. В результате Дуэ велели остаться там, где он находился. Канробер же вернется в Париж и там сформирует костяк новой армии.