Текст книги "Пробуждение на работе. 35 практичных буддийских принципов, позволяющих обрести ясность и равновесие среди рабочего хаоса"

8. Выйти из тишины страха

В апреле 2003 года высшее руководство «New York Times» обнаружило, что один из репортёров издания, Джейсон Блэр, постоянно привносил ложные сведения в новостные сюжеты. Обычно в деловой среде к такому вопиющему поведению, как мошенничество, воровство, сексуальные домогательства или, в данном случае, искажение новостей, относятся как к серьёзной, но случайной проблеме с кадрами, требующей незамедлительных мер: увольнения виновника и возобновления работы. К сожалению, подобное поведение зачастую является симптомом более глобальной проблемы – именно так, очевидно, дело обстояло и в «New York Times». При том что выпускающий редактор издания, Хауэлл Рэйнс, изначально надеялся просто уволить Блэра, быстро усвоить полученный урок и вернуться к делам, сотрудники издания были настроены иначе. В ответ на разразившийся скандал со стороны сотрудников новостной службы, репортёров, редакторов и других работников всех отделов издания посыпались гневные жалобы, но не на Джейсона Блэра, а на то, что их «осмеивают», что ими «плохо руководят», «игнорируют», в общем – не проявляют должного уважения. Для многих работников газеты «Times» случай Блэра оказался не мимолетной проблемой, но явлением, позволяющим увидеть всю глубину трудностей, связанных с рабочей обстановкой в издании, где «порядочность либо воспринималась как нечто естественное, либо её утрачивали в погоне за новостными сюжетами». Суть этих трудностей коренилась в простом и болезненном факте, который прямо изложил сам выпускающий редактор: «Мне сообщили, что страх является настолько острой проблемой, что редакторы боятся приносить мне плохие новости».

Случай с Джейсоном Блэром заставил Хауэлла Рэйнса осознать, какой молчаливый и убийственный эффект на бизнес оказывает страх. В конечном итоге м-р Рэйнс и некоторые другие лица из высшего руководства поплатились за этот скандал работой, однако его воздействие вышло далеко за рамки нескольких увольнений. Когда в «New York Times» всё немного утряслось, стало до боли ясно одно: целая организация, известная во всём мире своей честностью и точностью в изложении фактов, на самом деле не могла быть честной по отношению к себе. Из-за культуры страха, характерной для этой организации, под вопросом оказалось всё, за что ценили и уважали издание «New York Times».

Конечно, известно множество примеров организаций, которым удалось справиться со страхом: это EF Hutton, Arthur Andersen, Enron, WorldCom и даже Католическая церковь. Большинство людей хотя бы однажды испытывали страх в рабочих условиях: боялись потерять работу, подвергнуться критике или попасть в неловкую ситуацию, боялись не понравиться кому-либо, столкнуться с проблемой, грозящей неприятностями.

Как правило, мы не рассказываем другим о своих страхах. Вряд ли мы станем говорить выпускающему редактору, что чувствуем, будто он над нами издевается, и вряд ли скажем коллегам на собрании: «Слушайте, кажется, я всё испортил, когда перенастраивал систему». Мы можем даже делать вид, что всё хорошо, скорее действуя упрямо и демонстрируя неприступность, чем показывая своё смущение или обиду. В общем и целом, как и в ситуации с «New York Times», рабочий страх является фоновым переживанием, так что мы прячем и избегаем его до тех пор, пока что-нибудь не стрясётся.

С другой стороны, чтобы проявлять осознанность на работе, нам необходимо внимательно изучить свои страхи прямо здесь и сейчас. В ситуации, когда руководитель сомневается, делиться ли определённой идеей с неуверенным начальником; секретаршу беспокоят безобидные замечания, содержащие, однако, сексуальные намёки; член совета директоров бездумно одобряет подозрительно большие премии для руководителей, того не заслуживающих; менеджера по продажам вынуждают заниматься продвижением продукта, о не очень хорошем качестве которого ему известно, – во всех этих обыденных рабочих ситуациях основное, что позволяет нам оставаться самими собой, – это умение разглядеть скрывающийся за ними страх. Для этого мы должны, в первую очередь, распознать самую очевидную особенность страха: для него характерна тишина.

Обыкновенно, думая о тишине, мы представляем себе мирную обстановку или период спокойствия, свободы от скорости и суматохи жизненных ситуаций. Однако тишина страха, с которой мы сталкиваемся в условиях работы, не является мирной или тихой. Это напряжённая, невыраженная тревога людей, не желающих высказать свою истинную точку зрения. Признав, насколько неприятно подобное неловкое положение, мы сделаем первый шаг из тишины страха.

Конечно, выйти из этой тишины – не значит просто высказать своё мнение тому, кому нам захочется в первый удобный момент. Чтобы поддерживать ли и быть полезным на работе, самое главное – это умение высказывать своё мнение в подходящий момент и в адекватной обстановке. Первое, что нужно сделать, чтобы выйти из тишины страха, – просто замечать этот страх, скрывающийся за тишиной. Когда ассистент, от которого его начальник грубо отмахнулся на собрании, становится угрюмым и отстранённым, мы наблюдаем молчание, продиктованное страхом. Когда бухгалтер, не поднимая глаз, слушает, как менеджер по продажам отчитывается перед директором, упоминая чрезвычайно сомнительные объёмы продаж, мы снова имеем дело с подобным молчанием. Видя рассерженного интерна, смущённую проводницу, целую группу офис-менеджеров, сидящих со сложенными руками, – замечая подобную неуверенность в других людях, а также изучая собственное нежелание открыто высказываться, мы лучше начинаем осознавать страх, возникающий в рабочей обстановке, и готовим почву для понимания истинного различия между трусостью и бесстрашием на работе.

Быть трусом – значит жить в гнетущем, тревожном состоянии между надеждой и страхом – боясь, как бы что-то на работе не пошло не так, и надеясь на безопасность и успех. Вместо того чтобы доверять себе и действовать искренне, мы смотрим на работу, по сути, как на угрозу, которую надо «держать в руках», чтобы не попасть впросак. Мы не высказываем свои опасения и соглашаемся со своим статусом-кво, даже если он только мешает работе, вместо того, чтобы высказывать своё мнение, – ведь если мы его выскажем, может случиться самое худшее. Наша склонность к порядочности и искренности находится в конфликте с беспокойным стремлением к безопасности, и мы нервничаем, молчаливо замираем, дабы спасти свою карьеру, зарплату, репутацию или работу. Подобная трусость мелка и плачевна, в конечном итоге она никогда не достигает своей цели.

С другой стороны, быть бесстрашным – значит жить без всяких гарантий. На работе не просто что-то может пойти не так, но обязательно пойдёт – однако мы верим, что сможем сделать всё, что в наших силах. Вместо того чтобы воспринимать беспорядок и сложности на работе как угрозу, мы начинаем относиться к ним с позиции базовой уверенности: зная, что окажем на ситуацию достаточное влияние, если просто будем вести себя искренне в данный момент. Мы признаём, что быть искренними – наш единственный выбор и что совершенно бессмысленно прятаться за тишиной страха.

Однако не стоит стыдиться своего трусливого поведения на работе. Чтобы выйти за пределы тишины страха, нам нужно признать, что в нашей жизни есть то, что требуется преодолеть, а именно – наш страх. Признав свою трусость, мы тем самым обретаем искомую смелость. Когда Хауэлл Рейнс из «New York Times» – ещё до того, как оставил свою должность – встретился со своими подчинёнными, он попытался бороться со своей трусостью и признал: «Я виноват, что был недостаточно бдителен», «В ваших глазах я выгляжу неприступным и высокомерным», «Я пришёл сюда, чтобы прислушаться к вашему гневу». Хотя его действия были несколько запоздалыми, Рейнс, тем не менее, стремился понять суть страха и создать возможности для проявления смелости. Будучи лидером, он вовлёк своих подчинённых в разговор, который описывался как «необыкновенно спонтанный, эмоциональный и искренний»; во время этого разговора он лицом к лицу встретился с рабочим хаосом и сделал важный шаг, выйдя за пределы его собственного «жёсткого» стиля трусости.

Слова «Выйдите из тишины страха» побуждают нас выказывать чрезвычайную чуткость к проявлениям страха, который выступает под маской молчания из-за того, что его отрицают. В частности, если мы занимаем положение лидера, можно со знанием дела обсудить с другими людьми свои страхи и опасения, а также внимательно выслушать, что они сами расскажут об особенно болезненных для них вопросах. Когда нам говорят: «Меня могли бы уволить за такие слова!» или «У нас из-за этого будут проблемы», нужно внимательно слушать и созерцать происходящее на уровне сердца. Самое главное, что позволяет без страха действовать на работе, – это умение распознавать подобную неловкость как в себе, так и в других.

Чтобы выйти из тишины страха, также требуется быть внимательным к своему поведению, проявлять бдительность по отношению к любым противоречивым сигналам со своей стороны, которые могут смутить или вывести из равновесия других людей. Способность принимать критику, умение внимательно слушать других и сотрудничать с ними, уважение к личному пространству, вдумчивое обсуждение сложных тем, точность в использовании слов – всё это кирпичи, с помощью которых мы со знанием дела, последовательно создаём рабочую среду, свободную от страха. Преодолеть свой молчаливый страх – значит глубоко ощутить те страдания, которое многие из нас переживают каждый день при выполнении своей работы; это значит признать, что все мы достойны быть свободными от тревоги и страха.

9. Власть нервирует

Власть может вызывать у нас неприятные чувства. Нам может быть даже неприятно слышать или произносить это слово. Если бы на собрании, в присутствии своих коллег, мы сказали бы: «Я хочу власти», то участники собрания, скорее всего, расстроились бы или сочли нас слегка ненормальными. Эти слова попросту звучали бы неуместно. О власти не говорят столь небрежно. А если бы наш коллега шепнул: «Слушай, не хочешь взглянуть, у меня тут кое-что интересное в портфеле?», и, бросив туда беглый взгляд, мы увидели бы аккуратно уложенные пачки купюр примерно на миллион долларов, то, вероятно, ощутили бы некоторую нервозность. Нельзя же просто так носить в чемодане такое количество власти. Есть шанс забыть чемодан в салоне такси.

Порой власть вызывает у нас настолько сильную тревогу, что это нас просто парализует. Скажем, стоит нам оказаться в лифте с кинозвездой или знаменитым баскетболистом, как мы застываем на месте. Мы пытаемся «вести себя, как ни в чём не бывало». Или же обнаруживаем, что едва можем пошевелить губами, чтобы попросить у звезды ниточку с одежды для коллекции своего фан-клуба.

Близость к власти – нашей собственной или чужой – вызывает у нас неловкость по той причине, что интуитивно мы чувствуем: можно сказать или сделать что-то такое, что изменит нашу жизнь в неизвестную сторону. Мы чувствуем возможности, но не уверены в них. Неопределённость вызывает у нас беспокойство, но одновременно мы чувствуем глубокую вовлечённость в ситуацию.

С одной стороны, такая неизвестность может быть привлекательна. Возможно, кинозвезда, с которой мы оказались в лифте, повернётся и поздоровается; возможно, наш начальник подумывает о нашем повышении. Такие «вероятности» вдохновляют и настораживают нас. С другой стороны, власть со всей её неопределённостью может пугать. Может быть, мы получим повышение и станем руководить новым «продвинутым» проектом, с тем лишь, чтобы потом выяснить, что директор компании сомневается во всём этом предприятии и, вероятно, считает, что в него не стоит вкладываться. Возможно, наш новый проект – безнадёжное предприятие, а тяжкий труд нашей команды и карьера наших коллег оказываются в рискованном положении. Возможно, мы планируем проводить клинические испытания нового лекарства против рака, которое обещает быть потрясающе эффективным, однако нам придётся отклонять заявки некоторых страдающих пациентов, хотя их жизни находятся в наших руках. Такие «вероятности» расстраивают и точно так же настораживают.

Из-за непредсказуемости власти мы можем начать тосковать по простоте. Порой мы жаждем вернуться назад в детство, когда всей полнотой власти обладали наши родители и нам не нужно было беспокоиться о превратностях жизни. Порой же мы хотим стать как судья Джуди – как было бы удобно, если бы при нашем появлении кто-то говорил «Всем встать!». В телепередаче «Судья Джуди» нам понятно, кому принадлежит власть и когда будут приняты решения. Мы хотели бы распоряжаться властью и авторитетом так, чтобы жизнь стала проще и не подкидывала нам неожиданностей в лифт, чемодан или на рабочий стол.

Тем не менее, в условиях работы власть, как и всё прочее, остаётся явлением сложным, неуловимым и непредсказуемым. Власть никогда не сосредотачивается в одном месте, но постоянно перемещается и меняет облик. Сейчас вся власть сосредоточена в руках у клиента, который подписывает договор. Как только мы заключили договор, расстановка сил меняется, и теперь уже мы являемся генеральным подрядчиком, ответственным за строительство нового городского центра стоимостью 350 миллионов долларов. Сейчас наш коллега презентует продукт, а через мгновение покупатель поворачивается к нам и говорит: «А что думаете вы?» Власть переходит от человека к человеку; в ситуациях, где она играет какую-то роль, ничего нельзя заранее продумать. То, что мы скажем или сделаем прямо сейчас, может иметь далеко идущие последствия. Наше поведение – принимаем ли мы на себя обязательства, произносим ли речь, храним молчание, рискуем – может привести к необратимым последствиям, с которыми нам или другим людям придётся мириться.

Власть требует, чтобы мы воспринимали работу как разворачивающийся процесс — действуя прямо и без колебаний. Тогда не остаётся места для жалоб, оправданий, репетиций и слепых побуждений. Нам требуется быть гибкими и изобретательными, ясно выражать идеи, выказывать доверие к людям, внимательно слушать и разделять ответственность, идти на компромиссы, убеждать – и многое другое. Короче говоря, власть требует от нас уверенности. Возможно, это звучит странно, но наше беспокойство в отношении власти – ключ к раскрытию в себе такой внутренней уверенности.

Если мы попробуем внимательнее присмотреться к своему беспокойству, то обнаружим, что оно является не просто неловкостью или слабостью, но физическим побуждением к тому, чтобы в данный момент проявлять осмотрительность. Тело говорит нам – даже когда мы просто слышим слово власть — что сейчас мы рискуем, и следует проявлять бдительность, пунктуальность и находчивость. Когда мы осознаём свою нервозность, а не пугаемся её, нам удаётся внутренне собраться. Интуитивно мы чувствуем, что власть требует от нас внимания к текущему моменту. Пусть у нас бешено бьётся сердце, пересыхает во рту или учащается дыхание. Однако напряжённость ситуации не обязательно должна нас задевать. В таком беспокойстве кроется острота нашего незамутнённого разума, заставляющая нас пробуждаться. Если мы осознанно успокоимся, сделаем глубокий вдох и просто будем внимательны к происходящему, то в тот же миг обнаружим в себе искомую уверенность.

«Власть нервирует» – эти слова побуждают нас быть внимательными к своему неприятию авторитета: как нашего собственного, так и других людей. Привнося осознанность в это неприятное чувство, можно обнаружить, что мы уже естественным образом бдительны – возможно, чувствуем себя несколько не в своей тарелке, но всё же чрезвычайно собраны и внимательны.

Слова «Власть нервирует» указывают на то, что подобная нервозность может стать нашим лучшим другом. Не нужно заранее продумывать, что вы собираетесь сказать или сделать. Просто глубоко вдохните и не сопротивляйтесь остроте своего беспокойства. Находясь в этой точке напряжённой ясности, можно научиться сдерживать своё побуждение к избавлению от нервозности. Можно научиться обуздывать своё стремление к погоне за комфортом. Вместо этого позвольте себе оставаться в состоянии неопределённости и полагаться на природное чутьё «правильного момента», а также на открытость, направляющую ваши действия по ходу ситуации. Возможно, человек, который проводит с вами собеседование при устройстве на работу, выглядит рассеянным и незаинтересованным; но можно сохранять внимательность к ситуации, а не расстраиваться из-за его рассеянности. Следуя интуитивному побуждению, вы просите у него стакан воды, и вот между вами возникает настоящий человеческий контакт. Или во время коммерческого визита вас просят подождать в холле; вместо того, чтобы снова репетировать своё выступление, вы перестаёте сопротивляться напряжению и осознанно наслаждаетесь неприметной скукой момента – такого обыденного, простого и живого. При необходимости встретиться с кем-то столь же влиятельным, как президент США, мы бы не стали поспешно заводить с этим человеком светскую беседу, но могли бы по-настоящему, осознанно погрузиться в свою нервозность и неожиданно обнаружить, что у неё есть, что нам сказать.

«Власть нервирует» – эти слова побуждают нас подозрительно относиться к ситуациям, в которых мы слишком спокойно воспринимаем собственную власть. Мы можем обладать полномочиями на то, чтобы выписывать штрафы или рецепты на лекарства, объявлять о банкротстве или о войне, подписывать чеки на заработную плату или договоры на сумму в миллион долларов, однако в любом случае мы должны чувствовать себя немного тревожно из-за собственных полномочий. Мой буддийский учитель, Чогьям Трунгпа Ринпоче, был известен тем, что держал себя и своих учеников в подобном напряжении. Он дошёл до того, что придумал сделать острый выступ на спинке своего учительского стула, чтобы это напоминало ему – а также любому другому, кто займёт подобное место – что, когда разъясняешь буддийское учение, нельзя откидываться на спинку стула и расслабляться. Он считал беспокойство хорошим другом, к которому нам стоит прислушиваться и проявлять уважение. Неважно, являемся ли мы источником власти или зависим от власти других, нужно позволить беспокойству пробудить в нас бдительность, дарующую нам свежесть восприятия и способность пребывать в гармонии со своими обязательствами.

Наконец, эти слова побуждают нас к тому, чтобы лучше понять испытываемое на работе беспокойство и полноценно осознать, в какие моменты мы ощущаем неловкость и что именно мы чувствуем. Ведь именно тогда, благодаря этой самой напряжённости, мы обнаруживаем, что можем доверять себе и действовать уверенно, с находчивостью и точностью, пребывая в настоящем моменте.

10. Будьте циничны

Как правило, если мы описываем себя как циников, то имеем в виду, что мы чрезвычайно подозрительны по отношению к другим людям — хорошо умеем распознавать лицемерие и эгоистические мотивы. Генеральные директора – миллионеры, из-за которых банкротятся компании, политики, взывающие к нравственности в зале заседаний, руководители, жалующие себе миллионы опционов на покупку акций – этот список можно продолжать бесконечно, а подобных людей легко обличить. Если мы циничны, то криво улыбаемся себе под нос, а на нашем лице незаметно написано: «Я же вам говорил»; другим людям не провести нас своими предсказуемыми играми. Ирония в том, что при обращении к истории выясняется, что первые циники не разделяли подобной самоуверенности. Нет сомнений, они были чрезвычайно подозрительны – однако по большей части по отношению к самим себе, а не к другим людям.

Древнегреческие философы-киники учили, что, стремясь обрести довольство жизнью, нужно искать его не где-то вовне, а в самих себе. Они рассматривали престиж, политическую власть, материальное богатство и красоту как ложные соблазны, заставляющие нас в поиске удовлетворения полагаться на внешние удовольствия, а не на самих себя. Ведя аскетический образ жизни, киники стали притчей во языцех – в связи с тем, как безжалостно они разоблачали свои собственные скрытые стремления к материальному «счастью». Многие киники намеренно напрашивались на суровую критику со стороны своих учителей, а их образ жизни отличался максимальной простотой – порой доходящей до крайности. Ученики участвовали в бурных спорах, насмехаясь друг над другом и проверяя, насколько преданно их товарищи отвергают порочные мирские удовольствия. И, конечно, они высмеивали греческое общество в целом – часто выступая в блестящем и шумном уличном театре. Хотя в Древней Греции многие глубоко восхищались киниками, их также считали слегка безумными, воспринимая их как «занозу» в теле общества. Из-за своей игры в уличном театре они получили прозвище «kynikos», «подобные собакам», – то есть «киники». Однако, несмотря на то, что они язвительно критиковали общество, киники, в первую очередь, с жестокой честностью стремились не обманывать самих себя – изучая свои собственные, а не чужие мотивы.

Тогда, если следовать примеру первых киников, быть циничным – значит сомневаться сначала в себе, а не в других людях. Вместо того, чтобы самодовольно подмечать двуличие других людей, позволим острой цинической мысли стать нравственным компасом нашей честности по отношению к самим себе. Это напоминание – «будьте циничны» – побуждает нас, в первую очередь, ощутить области своей неуверенности на работе. Конечно, наше стремление к признанию со стороны начальства, к обретению больших полномочий или повышению по службе не утрачивает своего значения. Все мы хотим достичь успеха в работе. Однако быть циничным означает отыскивать любые сбивающие нас с толку желания, связанные с этими устремлениями. Насколько мы заинтересованы в том, чтобы нас высоко ценил начальник? Что мы надеемся получить благодаря такому признанию? Насколько хорошо мы справляемся со своими обязанностями? Чувствуют ли себя другие люди уютно благодаря нам, или мы ведём себя высокомерно и отчуждённо? Будем ли мы чувствовать себя уязвлёнными, если нас обойдут вниманием и не повысят в должности? Почему? Тщательно анализируя надежды и страхи, связанные с профессиональной успешностью, мы постепенно начинаем освобождаться от иллюзорных соблазнов, порождаемых работой и карьерой. Подобно первым киникам, в поисках идентичности и чувства собственной ценности мы постепенно учимся опираться только на себя. Чтобы реализоваться и обрести смысл жизни, мы учимся полагаться на свою прирождённую искренность, на свой характер, открытость сердца и ясность ума.

Со временем такой здоровый цинизм становится адекватным и надёжным, наделяя нас разумностью, не нуждающейся в подтверждениях и позволяющей воспринимать вещи ясно, реалистично и бесстрашно. Мы начинаем привыкать к рабочей неопределённости и различать скрытые в ней искушения: к примеру, мы видим соблазны в хорошо спланированной презентации для темпераментного начальника, идеально продуманном маркетинговом ходе, апеллирующем к «слабостям» покупателя, бухгалтерском отчёте, составленном так, что к нему невозможно придраться, но где высвечены достоинства и замаскированы недостатки, в приёме по привлечению кадров, который рисует идиллическую, но одностороннюю картину будущей работы. Не покупаясь на ложные уверения и подслащённые обещания, мы просто присматриваемся внимательнее и видим суть вещей, скрытую под их поверхностью; это деятельность, требующая усилий, но по существу своему достойная. Чтобы сохранять цинизм в таких обстоятельствах, нам нужен твёрдый разум, ясный и открытый к происходящему ум, а также непоколебимость характера, чтобы нас непросто было соблазнить внешним вознаграждением.

Если мы циничны, то можем заметить, как другие люди порой рассчитывают, что смогут нами манипулировать. Поскольку мы не склонны легко обманываться на свой счёт, другим нас тоже нелегко одурачить. Чтобы сохранять такую внимательную настороженность, нам не нужно вести себя презрительно или отстранённо, нужно просто проявлять бдительность и быть искренними с самими собой. Можно быть до жестокости честным по отношению к себе, продолжая относиться к окружающему миру по-человечески.

В основе циничного подхода лежит отрезвляющее напоминание о том, что ничто не может принести нам долгосрочного удовлетворения – ни повышение, ни премия, ни зарплата и пенсионный фонд, ни рабочие бонусы, ни денежный контракт, престижные связи, покровительство или руководящая должность. Мы можем оставить мечты о том, что победа в лотерее избавит нас от работы, и быть честными по отношению к себе. Приукрашивание реальности, иллюзорные гарантии и мимолетные удовольствия никогда не смогут заменить нам той свободы, которую мы ощущаем, просто являясь самим собой здесь и сейчас. Строгая беспристрастность цинизма не даёт нам возможности ставить на карту свою подлинность – из-за неуверенности или желания угодить другим. В этом смысл цинизма – благородный жест смелости и проявление личной отваги.