Текст книги "Пожиратели мертвых (13-й воин)"

Майкл Крайтон
Пожиратели мертвых
Рукопись Ибн Фадлана, повествующая об опыте его жизни с викингами в 922 году от Рождества Христова

Посвящается Уильяму Хоуэллзу

Не хвались, что прожил день, пока не наступил вечер; не восхваляй женщину, пока она жива; не хвали меч, пока не опробовал его в бою; девушку – пока ее не взяли в жены; лед – пока не пересек по нему реку; пиво – пока оно не выпито.

Норманнская пословица

Зло имеет древние корни.

Арабская пословица

ПРЕДИСЛОВИЕ

Рукопись Ахмеда ибн-Фадлана (Ибн Фад-лана) представляет собой самое раннее из известных свидетельств о викингах – об их образе жизни и общественном устройстве. Это исключительной ценности документ, описывающий в ярких деталях события, происходившие более тысячи лет назад. Время, конечно, не пощадило рукопись, и за прошедшие века многие фрагменты этого текста были утрачены, а другие сохранились лишь в переводах. История манускрипта интересна, пожалуй, в не меньшей степени, чем сам содержащийся в нем текст.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУКОПИСИ

В июне 922 года нашей эры халиф Багдада направил одного из своих придворных, Ибн Фадлана, послом к царю булгар. Ибн Фадлан отсутствовал в родном городе в течение трех лет, но так и не выполнил возложенную на него задачу, поскольку в пути он повстречался с отрядом северян-викингов и против своей воли оказался вовлечен в их дела, полные опасностей и приключений.

Вернувшись наконец в Багдад, Ибн Фадлан изложил историю своего путешествия письменно – в виде официального отчета, представляемого ко двору. Этот оригинальный манускрипт уже давно признан исследователями утраченным, и нам приходится полагаться лишь на сохранившиеся от него фрагменты в позднейших источниках.

Наиболее известным из них является арабский географический справочник, составленный Якатом ибн-Абдаллой приблизительно в тринадцатом веке. Якат включил в свой справочник около дюжины цитат из составленного Ибн Фадланом отчета, которому к тому времени было уже более трехсот лет. Из этого следует вывод, что Якат работал не с оригиналом рукописи, а с одной из ее копий. Тем не менее эти несколько разделов впоследствии бессчетное количество раз переводились и цитировались позднейшими исследователями.

Еще один фрагмент этого текста был обнаружен в России в 1817 году и опубликован на немецком языке Санкт-Петербургской Академией наук в 1823-м. Этот материал включает в себя и несколько пассажей, опубликованных Й.-Л. Расмуссеном в 1814 году. Сам Расмуссен работал с манускриптом, найденным им в Копенгагене и впоследствии утраченным. Происхождение этого источника не известно. Примерно в это же время публикуются также шведские, французские и английские переводы, к сожалению не отличающиеся точностью и практически не предоставляющие позднейшим исследователям никакого нового материала.

В 1878 году в частной коллекции антиквариата сэра Джона Эмерсона, британского посла в Константинополе, были обнаружены еще две рукописи. Судя по всему, сэр Джон принадлежал к тем алчным коллекционерам, у которых страсть к приобретению преобладает над интересом к самим коллекционируемым вещам. Оба манускрипта были обнаружены после его смерти; когда и где он их приобрел, так и осталось невыясненным.

Одним из источников является трактат по географии, написанный на арабском языке Ахмадом Туей и вполне достоверно датируемый 1047 годом. Таким образом, хронологически рукопись Туей оказывается наиболее близкой к оригинальному тексту Ибн Фадлана, предположительно написанному в период 924-926 гг. нашей эры. Тем не менее исследователи считают рукопись Туей наименее достоверным из всех имеющихся источников; ее текст полон очевидных ошибок и внутренних противоречий, и хотя в нем неоднократно указывается на цитирование по рукописи некоего Ибн Факиха, путешествовавшего по северным странам, многие авторитетные ученые используют этот материал с осторожностью и большими оговорками.

Вторая рукопись принадлежит перу Амина Рази и датируется примерно 1585-1595 годами. Текст написан на латыни и в соответствии с указанием его автора является непосредственным переводом с арабской рукописи Ибн Фадлана. Манускрипт Рази содержит часть информации об огузских тюрках и несколько фрагментов, в которых описываются схватки с чудовищами, появляющимися из тумана. Данные отрьшки текста в других источниках не обнаружены.

В 1934 году в монастыре Ксимоса в северо-восточной части Греции, неподалеку от Салоников, была найдена еще одна рукопись на латыни. Ксимосский манускрипт содержит некоторые разъяснения по поводу отношений Ибн Фадлана и халифа, а также уточняет детали его встреч и общения с обитателями северных стран. Автор ксимосского манускрипта, равно как и дата его написания, не установлены.

Несомненно, серьезнейшей научной задачей является объединение всех вариантов оригинала и переводов, появлявшихся на протяжении более чем тысячи лет на арабском, латинском, немецком, французском, датском, шведском и английском языках. Это, естественно, лишь усложняет задачу их комплексного анализа. За такую задачу мог взяться только человек огромной эрудиции и энергии, ив 1951 году такой человек нашелся. Собрав все известные источники, профессор сравнительной лингвистики, почетный доктор университета Осло в Норвегии Пер Фраус-Долус приступил к созданию единого текста перевода рукописи Ибн Фадлана. Он продолжал эту работу вплоть до своей смерти в 1957 году. Части этого перевода публиковались в «Записках Национального музея в Осло: .1959-1960», но их появление не вызвало широкого отклика в научной среде – возможно, причиной тому был небольшой тираж и ограниченное распространение данного издания.

Перевод Фраус-Долуса является предельно точным, практически дословным; в предисловии к опубликованному материалу сам Фраус-Долус отмечает, что «языкам свойственна следующая организация: красивый перевод никогда не является точным, а точный перевод обнаруживает свою красоту без каких бы то ни было посторонних украшений».

В процессе подготовки публикации полной аннотированной версии перевода Фраус-Долуса я позволил себе внести в текст несколько изменений. Из его окончательного варианта я удалил некоторые повторяющиеся фрагменты, что оговорено в примечаниях к тексту. Кроме того, я несколько изменил структуру и систему оформления текста: например, цитирование прямой речи каждого из персонажей книги я начинаю с новой строки – в соответствии с современной традицией. Наконец, в некоторых местах я изменил синтаксис оригинала: в основном это касается перенесения придаточных предложений на место, соответствующее им в современном языке. Это было сделано для облегчения восприятия текста современным читателем.

ВИКИНГИ

Описание викингов, сделанное Ибн Фадланом, разительно отличается от того, как традиционно представляют себе этот народ европейцы. Первые европейские описания викингов были сделаны священнослужителями; в ту эпоху они были единственными наблюдателями, умевшими писать и ведшими более или менее систематизированные записи о современных им событиях. Вполне естественно, что представители Церкви испытывали особый ужас по отношению к жестоким язычникам-норманнам. Вот пример типичного гиперболизированного описания, цитируемого Д. М. Уилсоном из ирландской рукописи двенадцатого века: «Говоря же коротко, будь даже на каждой шее по сотне закаленных стальных голов, и в каждой голове по сотне острых, холодных, не поддающихся ржавчине латунных языков, и у каждого языка по сотне громких, жадных до слов голосов, то даже они не смогли бы рассказать, поведать или просто перечислить все те беды и страдания, что пережили ирландцы, как мужчины, так и женщины, как миряне, так и служители Господа, как старые, так и молодые, как знатные, так и простолюдины, как горожане, так и крестьяне, от этих храбрых, сильных, но жестоких, не ведающих жалости подлых разбойников-язычников».

Современные ученые сходятся во мнении, что эти леденящие душу истории о зверствах и жестокостях, творимых викингами во время их набегов, в значительной степени преувеличены. Тем не менее европейские авторы по-прежнему склонны описывать скандинавов как кровожадных варваров, не имеющих прямого отношения к основной линии развития западной цивилизации и ее культуры. Зачастую к подобным выводам приходят даже вопреки логике. Например, Дэвид Тэлбот Райе пишет: «В период с восьмого по одиннадцатый век викинги оказывали на всю Западную Европу, пожалуй, большее влияние, чем любая другая отдельно взятая этническая группа. …Викинги известны как великие путешественники, ими было совершено немало географических открытий, а их достижения в области мореплавания трудно переоценить; их укрепленные поселения выполняли роль крупных торговых центров; их искусство было оригинальным, исполненным творческого начала и оказало большое влияние на культуры соседних народов; их гордостью смело можно назвать оставленное литературное наследие и развитую материальную культуру. Остается задаться лишь одним вопросом: можно ли в полном смысле назвать их общество цивилизацией? Я полагаю, мы должны признать, что этот термин к викингам неприменим... Категория гуманизма, являющая непременной отличительной чертой цивилизации, в их обществе отсутствовала».

Такая же точка зрения выражена и в работах лорда Кларка: «При прочтении древних исландских саг, которые несомненно следует причислить к величайшим произведениям мировой литературы, любой исследователь будет вынужден признать, что норманны создали культуру. Но была ли это цивилизация?.. Цивилизация подразумевает нечто большее, чем энергия, воля и творческие способности: нечто, чего не было у древних норманнов, но что уже в ту эпоху стало вновь появляться в Западной Европе. Как мы можем определить это «нечто»? Если говорить коротко, то речь идет об ощущении постоянства, устойчивости собственного существования. А путешественники и захватчики ощущали себя лишь временным элементом постоянно меняющегося мира. При таком мировоззрении нет нужды загадывать далеко вперед: дальше, чем до следующей весны, следующего похода или следующей битвы. А если нет ощущения будущего, то нет и необходимости оставлять следы в сегодняшнем настоящем – строить каменные дома или писать книги».

Чем более тщательному анализу подвергаются эти рассуждения, тем менее логичными они выглядят. Возникает вполне резонный вопрос: почему высокообразованные и квалифицированные европейские исследователи так небрежно проходят мимо культуры викингов, удостаивая их в своих работах лишь кратких, словно походя сделанных замечаний? Интересно и то, почему ученые-историки с такой настойчивостью ставят перед читателями сугубо семантический вопрос о том, считать ли викингов «цивилизацией»? Эту ситуацию можно объяснить, только если признать, что в европейской науке существует давнее предубеждение, корни которого уходят в традиционные представления об истории древней Европы.

Каждому европейскому школьнику начиная с младших классов внушается постулат о том, что Ближний Восток является «колыбелью цивилизации» и что первые цивилизации, возникшие в Египте и Месопотамии, взросли в плодородной долине Нила и в междуречье Тигра и Евфрата. Отсюда цивилизация распространилась на Крит и в Грецию, затем достигла Рима и лишь впоследствии коснулась варварских народов Северной Европы.

Как жили и чем занимались эти самые варвары в ожидании прихода цивилизации, никому известно не было; впрочем, и сам по себе этот вопрос не слишком часто поднимался в науке. Усилия исследователей были направлены на то, чтобы изучить и проанализировать процесс их окультуривания, который покойный Гордон Чилд впоследствии обозначил как «просвещение европейского варварства посредством восточной цивилизации». Современные ученые в основном придерживаются той же точки зрения, что и их древнеримские и древнегреческие предшественники. Джеффри Бибби пишет: «История Северной и Восточной Европы рассматривается с позиции Запада и Юга; при этом ученые никак не могут считаться свободными от тех предубеждений, что свойственны людям, считающим себя цивилизованными и рассматривающим исследуемые народы как варварские».

Если исходить из вышеуказанной точки зрения, то скандинавы, будучи, несомненно, географически наиболее удалены от источника цивилизации, совершенно логично считаются народами, которые восприняли ее последними; поэтому скандинавские народы неизменно представляются исследователями как последние варвары, болезненная заноза в боку Европы, изо всех сил пытающейся впитать древнюю мудрость и цивилизованность Востока.

Проблема заключается в том, что традиционные представления о прошлом Европы подверглись серьезнейшему пересмотру буквально за последние пятнадцать лет. Развитие абсолютно точного с физической точки зрения радиоуглеродного метода датировки полностью разрушило существовавшую долгое время в неизменном виде историческую хронологию. Ревизии подверглись представления о направлениях и времени распространения многих достижений цивилизации. Сегодня уже не подлежит сомнению, что древние европейцы возводили огромные мегалитические сооружения, в первую очередь гробницы, еще до того, как в Египте начали строить пирамиды. Стоунхендж старше, чем микенская цивилизация. Металлургия и металлообработка появились в Европе раньше, чем металлы стали обрабатывать и применять в Греции и Трое.

Значение этих открытий еще предстоит в должной мере оценить всему научному сообществу. На данный момент мы можем уверенно говорить лишь о том, что невозможно больше рассматривать древних европейцев как дикарей, пассивно дожидавшихся, пока на них снизойдет благодать восточной цивилизации. Напротив, судя по всему, европейцы имели достаточно высокоорганизованное общество для того, чтобы собирать массы людей для перемещения гигантских каменных плит и блоков, и обладали впечатляющими познаниями в области астрономии, позволившими им построить Стоунхендж – самую древнюю обсерваторию в мире.

В свете всего вышесказанного представляется логичным поставить под вопрос тяготение европейской науки к цивилизациям Востока. Несомненно, пересмотру должна подвергнуться и концепция так называемого «европейского варварства». В этом ключе те самые последние варвары – викинги – приобретают для науки новое значение, и представляется целесообразным заново исследовать все источники, которые дают нам информацию о скандинавах десятого века.

В первую очередь мы должны признать, что «викинги» не были единой этнической группой, а также не имели единого государства или подобного ему образования. Европейцы знакомились и вступали в контакт лишь с разрозненными группами мореплавателей, появлявшихся у их берегов из весьма удаленных друг от друга географических точек – Скандинавия по размеру больше, чем Португалия, Испания и Франция, вместе взятые. Они приплывали из своих небольших феодальных государств с целью торговли либо пиратства; хотя в большинстве случаев речь могла идти и о том, и о другом – викинги не проводили четкой грани между этими двумя видами деятельности. Впрочем, такая тенденция свойственна и многим другим мореплавателям – от древних греков до корсаров елизаветинской эпохи.

На самом деле, для людей, у которых, как принято считать, отсутствовала цивилизация, которые «не задумывались о том, чтобы заглянуть в будущее дальше, чем... до следующей битвы», викинги демонстрировали весьма разумное поведение и редкую целеустремленность. Их обширные торговые связи доказывает тот факт, что арабские монеты появились в Скандинавии не позднее 692 года нашей эры. В течение четырех последующих столетий купцы-пираты из числа викингов проникли на запад до Ньюфаундленда, на юг до Сицилии и Греции (где ими были оставлены надписи, высеченные на львах Делоса) и на восток до Уральских гор в России, где их торговые экспедиции пересекались с караванными путями северной линии Великого шелкового пути в Китай. Да, викинги не были строителями империй и, согласно существующей точке зрения, их влияние на данных территориях не было постоянным и сколько-нибудь значительным. Тем не менее последние исследования доказывают, что это влияние было вполне достаточным для того, чтобы, например, оставить огромное количество топонимов в Англии или дать России само название страны и населяющего ее народа (слово «Россия» происходит от одного из норманнских племен – русов). Что же касается более тонких, трудно поддающихся научному анализу влияний, таких как передача другим народам своей языческой ярости, отваги, безжалостной энергии и системы ценностей, то рассматриваемая рукопись Ибн Фадлана убедительно демонстрирует нам, насколько сильно многие типичные черты мировоззрения норманнов укоренились в нашем современном сознании. В образе жизни викингов действительно есть нечто невероятно близкое современному способу существования, и более того, эта близость является ни в коей мере не отталкивающей, а, наоборот, притягательной.

ОБ АВТОРЕ

Несомненно, следует сказать несколько слов об Ибн Фадлане – человеке, который обращается к нам через тысячелетие и чей голос доносится до нас сквозь эту толщу лет и сквозь фильтры бесчисленных переводов и переложений, сделанных на десяток языков людьми, принадлежащими к самым различным лингвистическим и культурным традициям.

О нем лично мы не знаем почти ничего. Бесспорно, он был человеком образованным и, судя по тому, какие походы и приключения сумел выдержать, не очень старым. В своей рукописи он прямо указывает на то, что относится к числу приближенных халифа, не выказывая тем не менее по отношению к своему повелителю особых восторгов. (В этом он, впрочем, не одинок: халифа аль-Муктадира дважды пытались свергнуть с трона, и в конце концов он был убит одним из собственных офицеров.)

Об окружении автора и стране, в которой он жил, мы знаем большее. В десятом веке Багдад, именовавшийся Городом Мира, был самым цивилизованным городом на земле. В нем насчитывалось более миллиона жителей – внутри знаменитого кольца крепостных стен. Багдад был средоточием интеллектуальной и коммерческой деятельности и всегда отличался роскошью в сочетании с изяществом и элегантностью. В прохладных покоях его дворцов и в благоухающих садах накапливались несметные сокровища огромной империи.

В ту эпоху багдадские арабы уже были мусульманами, причем ревностными приверженцами этой религии. Впрочем, город был всегда открыт и для людей, которые выглядели, вели себя или молились иначе, чем местные жители. В ту эпоху арабов никак нельзя было назвать провинциальным народом, отчего их свидетельства, касающиеся иноземных культур, приобретают особую ценность.

Сам Ибн Фадлан, несомненно, наделен неординарным умом и наблюдательностью. С равной заинтересованностью он описывает как детали повседневной жизни встреченных им людей, так и их верования и представления о мире. Многое из того, чему он становится очевидцем, кажется ему вульгарным, диким и варварским, но он не тратит много времени на выражение негодования по этому поводу; единожды высказав свое неодобрение, он вновь переходит к бесстрастному рассказу о своих наблюдениях. При этом он описывает увиденное, не прибегая к снисходительному тону.

Его манера письма может показаться довольно эксцентричной для читателей, привыкших к западной литературной традиции; он не рассказывает историю, которую можно было бы слушать. Нам же свойственно воспринимать как само собой разумеющееся, что восприятие драмы в нашей культуре восходит в первую очередь к устной традиции – живому исполнению своего сочинения бардом перед аудиторией, часто занятой своими делами и потому нетерпеливой либо впавшей в сонливость после обильного пиршества. Наши древнейшие эпические истории – вроде «Илиады», «Беовульфа» или «Песни о Роланде» – создавались для того, чтобы их исполняли певцы и сказители, чьей главной обязанностью было развлечение присутствующей публики.

Но Ибн Фадлан был не сказителем, а писателем, и развлечение ни в коем случае не было его основной задачей. Не входило в его обязанности и прославление кого-либо из слушающих его властителей, равно как и повторение в очередной раз с все новыми подробностями мифов того общества, в котором он жил. Напротив, его рукопись представляет собой отчет посланника, предоставляемый главе страны по возвращении из долгого путешествия; по интонации это скорее отчет ревизора, сборщика налогов, но никак не барда; автор проявляет себя как антрополог, а не как драматург. Зачастую он переходит от одного фрагмента своего повествования к другому, не использовав полностью все средства художественного описания какого-либо яркого события, обращаясь при этом к не самым выигрышным в художественном отношении деталям, не позволяя своим эмоциям и личному отношению воздействовать на общий четкий и уравновешенный стиль повествования.

Эта его бесстрастность порой кажется нам сегодня даже излишней сухостью. Читатель, не привыкший к такой скупости описания, может даже не воспринять при беглом знакомстве с текстом всю меру наблюдательности и талант автора. В течение долгих столетий после Ибн Фадлана существовала другая традиция ознакомления с путевыми заметками. Путешественники, не заботясь о правдоподобии, писали один за другим лживые, спекулятивные, откровенно фантастические отчеты о том, что им довелось увидеть в пути. Говорящие животные, покрытые перьями летающие люди, встречи с гигантских размеров чудищами и единорогами – вот типичные персонажи и сюжеты подобных путевых заметок. Всего двести лет назад вполне здравомыслящие в любом другом отношении европейцы публиковали в своих журналах очевидную чушь о том, как африканские бабуины организуют армии и ведут вполне осмысленные войны с местными фермерами. Таких примеров можно привести немало.

Ибн Фаддан никогда не опускается до домыслов и спекуляций. Каждое слово в его рукописи – это правдивое свидетельство. Если он записывает с чужих слов, это непременно отмечено. Столь же непременно оговорены события и явления, свидетелем которых он стал лично: поэтому фраза «я видел это своими глазами» так часто встречается в тексте.

В конце концов именно эта полная правдивость и делает повествование столь пугающим, леденящим кровь. Встреча автора с чудовищами из тумана, «пожирателями мертвых» описана с тем же вниманием к деталям, тем же трезвым скептицизмом и бесстрастностью, которые характерны и для других частей манускрипта.

Впрочем, обо всем этом читатель может судить сам.