Текст книги "Стрела времени"

– С какой стати Дониджеру понадобилось звонить мне?

Прошло пять минут. Марек все так же сидел с телефонной трубкой в руке, когда в комнату с недоуменным выражением, застывшем на усталом лице, вошел Стерн, мелко потряхивая на ходу головой.

– Ты не поверишь, – заявил он и порога.

– Да? А чему? – поинтересовался Марек, не выпуская трубку.

Вместо ответа Стерн протянул ему листок бумаги, на котором были написаны два числа:

638±47.

– И что это, по-твоему, должно значить? – рассеянно спросил Марек.

– Возраст чернил.

– Что ты несешь?!

– Чернила на этом пергаменте, – не обиделся Стерн, – имеют возраст шестьсот тридцать восемь лет плюс-минус сорок семь лет.

– Что-что? – Марек, похоже, по-настоящему опешил.

– Все верно. Дата их изготовления – тысяча триста шестьдесят первый год от Рождества Христова.

– Что-что?

– Я тебя понимаю, – спокойно сказал Стерн, – но мы повторили анализ три раза. В достоверности не может быть никаких сомнений. Если Профессор действительно написал эти слова, то он сделал это шестьсот лет тому назад.

Марек перевернул листок. С обратной стороны было написано:

«1361±47 лет»

Музыка в телефоне со щелчком прервалась, и хорошо поставленный голос произнес:

– Говорит Боб Дониджер. Это мистер Марек?

– Да, – ответил тот.

– Вы, возможно, не помните, но мы встречались пару лет назад, когда я посещал раскопки.

– Я отлично помню ваш приезд.

– Я звоню по поводу профессора Джонстона. Мы очень опасаемся за его безопасность.

– Он исчез?

– Нет-нет. Мы точно знаем, где он находится.

В голосе Дониджера прозвучала какая-то странная интонация, из-за которой спина Марека вдруг покрылась гусиной кожей.

– Значит, я могу поговорить с ним? – спросил он.

– Боюсь, что в настоящее время это невозможно.

– Профессор находится в опасности?

– Трудно сказать. Надеюсь, что нет. Но нам, судя по всему, потребуется помощь вашей группы и ваша лично. Я уже послал самолет, чтобы доставить вас сюда.

* * *

– Мистер Дониджер, – сказал Марек, – мы, похоже, получили от профессора Джонстона сообщение, которое датируется шестью сотнями лет…

– Не будем обсуждать это по телефону, – торопливо прервал его Дониджер. Но Марек обратил внимание на то, что его собеседник вовсе не удивился. – Во Франции сейчас три часа, я не ошибся?

– Да, чуть больше.

– Очень хорошо, – сказал Дониджер. – Выберите троих участников вашей группы, которые хорошо знают долину Дордони. Поезжайте в аэропорт Бержерака. Не думайте о багаже. Мы снабдим вас всем необходимым, когда вы сюда приедете. Самолет приземлится в шесть часов по французскому времени и сразу же вылетит с вами в Нью-Мексико. Вас это устраивает?

– Да. Но..

– Я вас встречу.

И Дониджер повесил трубку.

* * *

Дэвид Стерн посмотрел на Марека.

– Так о чем шла речь?

– Отправляйся и найди свой паспорт, – устало проронил Марек.

– Что-что? – Теперь настала очередь Стерна удивляться.

– Найди свой паспорт. И возвращайся с автомобилем.

– Мы куда-нибудь едем?

– Да, – отрезал Марек.

И потянулся за радиотелефоном.

* * *

Кейт Эриксон смотрела с вала замка Ла-Рок во внутренний двор, обширное поросшее травой пространство посреди замка, лежавшее на двадцать футов ниже, чем она находилась. По траве топталась толпа туристов. Они принадлежали к различным нациям, но все были облачены в яркие рубашки и шорты. Непрерывно щелкали устремленные в разные стороны фотокамеры.

– Еще один замок, – донесся до нее снизу голос девочки. – Мамочка, ну почему мы должны все время шляться по этим дурацким замкам?

– Потому что это интересно папочке, – наставительно ответила мать.

– Мамочка, но они же все одинаковые.

– Я знаю, дорогая…

Папочка находился неподалеку, внутри прямоугольника, образованного остатками стен, обозначивших контур некогда существовавшего здесь помещения.

– Это, – заявил он, обращаясь к своему семейству, – был большой зал.

Взглянув вниз, Кейт сразу же поняла, что он ошибается. Мужчина стоял в бывшей кухней Это было совершенно очевидно, так как в левой стене до сих пор сохранились ясно видимые остатки трех духовок. И стоило ему обернуться, как он заметил бы почти неповрежденный каменный водовод, по которому подавалась вода.

– А что было в большом зале? – спросила дочь.

– Здесь устраивались пиры. Здесь король принимал вассальную присягу у рыцарей.

Кейт вздохнула. Они не нашли ни одного свидетельства того, что хоть один король когда-либо побывал в Ла-Роке. Напротив, документы указывали на то, что этот замок всегда принадлежал частным владельцам. В одиннадцатом столетии его выстроил некто по имени Арман де Клери, потом, в четырнадцатом веке, замок подвергся значительной перестройке. Было возведено второе полукольцо внешних стен и сооружены новые разводные мосты. Изменением своего облика замок Ла-Рок был обязан рыцарю, которого звали Франсуа ле Грос, или же, по-английски, Фрэнсис Жирный. Замок был перестроен где-то около 1302 года.

Несмотря на свое французское имя, Франсуа был английским рыцарем и отстроил Ла-Рок в новом для того времени английском стиле, основоположником которого явился король Эдуард I. Замки эдвардианского периода были большими, с просторными внутренними дворами и удобными, не без роскоши, покоями владетелей. Это подходило Франсуа, который, судя по всему, обладал артистической натурой, склонностью к лени и, как следствие этого, часто нуждался в деньгах. Франсуа был вынужден сначала заложить свой замок, а потом и вовсе продать его. Во время Столетней войны замок сменил целый ряд владетелей. Но укрепления неизменно поддерживались в идеальном состоянии: замок ни разу не был взят приступом; каждый раз смена власти в нем происходила в результате коммерческих сделок.

Что касается большого зала, то ей с высоты были хорошо видны слева практически полностью разрушенные, но все же довольно ясно различимые остатки стен куда большего, чем кухня, помещения почти в сотню футов длиной. Сохранились даже остатки монументального камина – высотой в девять и шириной в двенадцать футов. Кейт знала, что любой большой зал такого размера должен был иметь каменные стены и дощатую крышу. И действительно, присмотревшись, она заметила в самых высоких зубцах руин пазы, в которых держались балки из мощных бревен Балки укладывались крест-накрест и несли на себе крышу.

Мимо нее по узкому гребню вала прошла группа британских туристов, и Кейт услышала слова гида:

– Эти валы были построены сэром Фрэнсисом Дурным в 1363 году. Фрэнсис был совершенно кошмарным созданием. Его любимым занятием было мучить мужчин, женщин и даже детей в своих многочисленных темницах. А теперь, если вы посмотрите налево, то увидите так называемый «Прыжок Любви», откуда в 1292 году бросилась и разбилась насмерть мадам Рено, опозоренная тем, что забеременела от юноши – конюшего своего мужа. Правда, является спорным, сама она бросилась вниз или ее столкнул оскорбленный и разгневанный супруг.

Кейт еще раз вздохнула: «Интересно, откуда они берут всю эту чушь? Не иначе, выдумывают сами». Она вернулась к альбому, в котором делала зарисовки контуров стен. В этом замке имелись и тайные ходы. Но Фрэнсис Жирный был толковым архитектором. Его тайные ходы предназначались главным образом для обороны. Один из них тянулся от вала вдоль дальней стены большого зала, мимо тыльной стороны камина. Другой ход был проложен вдоль зубчатой стены, венчавшей южные валы.

Но самый важный лаз она никак не могла обнаружить. Согласно сведениям, приводимым писателем четырнадцатого века Фруассаром, замок Ла-Рок ни разу не смогли взять при помощи осады, так как противникам не удавалось найти потайной ход, по которому в замок доставляли продовольствие и воду. Тогда ходили различные упорные слухи, одни из которых утверждали, что этот тайный путь был связан с сетью пещер в известняковой скале, на которой возвышался замок; другие же говорили, что он, уходя на изрядное расстояние, выходит наружу в укромном месте среди скал.

Где-то среди скал.

Самый простой способ выяснить истину заключался в том, чтобы, разыскав его выход в замке, проследить подземный путь. Но найти выход можно было только с помощью приборов. Лучше всего подошел бы эхолот или специальный радар-интравизор, но воспользоваться ими можно было только в пустом замке. Он был закрыт для туристов по понедельникам, следовательно, это можно было бы сделать в ближайший понедельник, если…

Ее радиотелефон подал сигнал вызова.

– Кейт?

Это был Марек.

Она поднесла передатчик к лицу.

– Да, это Кейт. Я слушаю.

– Немедленно возвращайся в амбар. У нас сложилась критическая ситуация.

Послышался щелчок: заместитель начальника экспедиции прервал связь.

* * *

Крис Хьюджес, находившийся на глубине в девять футов, автоматически прислушиваясь к прерывистому шипению дыхательного автомата своего акваланга, вытравливал тросик, при помощи которого удерживался на месте в мощном течении Дордони. Видимость в воде сегодня была неплохой, не менее двенадцати футов, и он мог разглядеть целиком массивную опору укрепленного мельничного моста, стоявшую возле берега. Дальше, поперек реки, от опоры тянулась неровная цепь обточенных водой, некогда обтесанных валунов. Это было все, что осталось от мостового пролета.

Крис двигался вдоль этой цепочки, неторопливо изучая камни. Он искал углубления или иные признаки, по которым можно было бы определить, где находились деревянные элементы моста. Время от времени он пытался перевернуть то одну, то другую глыбу, но под водой это было очень сложно сделать, так как у него с собой не было ничего, что можно было бы использовать в качестве рычага.

На поверхности реки над ним плавал пластмассовый буек, на котором был закреплен красный в полоску флаг, показывавший, что вблизи работает водолаз. Этот сигнал должен был защитить его от шатавшихся вверх-вниз по реке лодочников. По крайней мере, так предполагалось.

Вдруг за трос, прикрепленный к буйку, резко дернули, и Крис оторвался от дна. Поднявшись к поверхности, он ткнулся головой в желтое днище лодки. Гребец, держа в руке пластмассовый поплавок, кричал Крису что-то, как ему показалось, на немецком языке.

Крис вынул изо рта загубник и сказал:

– Просто опустите это в воду, будьте любезны.

В ответ прозвучала длинная торопливая тирада по-немецки. При этом немец раздраженно тыкал пальцем в сторону берега.

– Послушай, приятель, я не знаю, что ты…

Немец продолжал кричать и указывать на берег, резко протыкая воздух пальцем.

Крис оглянулся.

На берегу стоял один из студентов их экспедиции, держа в руке радиотелефон, и тоже что-то кричал. Крису потребовалось несколько секунд, чтобы понять:

– Марек вызывает вас в амбар. Немедленно.

– Господи Иисусе, а как насчет того, чтобы подождать полчасика, пока я закончу?

– Он сказал: немедленно.

* * *

Над отдаленным плато низко нависли темные тяжелые облака. Судя по всему, там вскоре должен был начаться дождь. Дониджер в своем кабинете положил телефонную трубку и сказал:

– Они согласились приехать.

– Хорошо, – откликнулась Диана Крамер. Она стояла перед ним, повернувшись к горам спиной. – Нам нужна их помощь.

– К сожалению, да, – согласился Дониджер.

Он встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Когда ему приходилось напряженно что-то обдумывать, он всегда испытывал потребность в движении.

– Я совершенно не понимаю, как мы потеряли Профессора, – сказала Крамер. – Он скорее всего вступил в мир. Вы велели ему не делать этого. Вы велели ему ни в коем случае не выходить. А он, должно быть, вступил в мир.

– Мы не знаем, что случилось, – буркнул Дониджер. – У нас нет ничего, кроме вонючих догадок.

– Не считая того, что он прислал записку, – возразила Крамер.

– Да. По словам Кастнер. Когда вы говорили с ней?

– Вчера, поздно вечером, – ответила Крамер. – Она позвонила мне, как только узнала об этом. Она была очень надежным источником для нас, и ее…

– Не берите в голову, – прервал ее Дониджер, раздраженно махнув рукой. – Это не вопрос.

Он всегда употреблял это выражение, когда считал, что разговор переходит к ненужным частностям.

– А в чем же вопрос? – поинтересовалась Крамер.

– Вернуть его назад, – отрезал Дониджер. – Совершенно необходимо вытащить этого человека. Вот это и есть вопрос.

– Никаких возражений, – согласилась Крамер, – это необходимо.

– Лично я считаю, что этот старпер просто жопа, – ворчливо сказал Дониджер. – Но если мы не вернем его, это обернется кошмарным скандалом на весь мир.

– Да. Кошмарным.

– Но я смогу с этим справиться, – продолжал Дониджер.

– Сможете, я уверена.

За несколько лет общения с Дониджером у Крамер появилась привычка повторять реплики босса, когда тот пребывал в своем «подвижном настроении». Посторонним это казалось проявлением лести, но сам Дониджер считал такое поведение полезным: частенько случалось, что Дониджер, слыша, как Диана повторяет его слова и заявляет о своем согласии, отказывался от высказанного предложения или догадки Крамер понимала, что в этом процессе она была всего лишь частью меблировки, стеной, от которой эхом возвращались к Дониджеру его слова. Со стороны могло показаться, что беседа проходит между двумя людьми, но это было не так. Дониджер разговаривал только сам с собой.

– Проблема, – продолжал Дониджер, – состоит в том, что мы все увеличиваем число посторонних людей, знающих о технологии, но не получаем соразмерной отдачи. Исходя из того, что нам известно, эти студенты тоже не смогут вернуть его.

– У них больше шансов.

– Это лишь предположение, – он ускорил шаги, – которое ничем не обосновано.

– Я согласна. Боб. Не обосновано.

– А поисковую группу вы отправили назад? Кого вы посылали?

– Гомеса и Баретто. Они нигде не видели Профессора.

– Сколько времени они там пробыли?

– Полагаю, около часа.

– Они не выходили в мир?

Крамер энергично помотала головой.

– К чему такой риск? В нем не было бы никакого смысла. Это всего лишь пара отставных морских пехотинцев, Боб. Они, даже если бы вышли туда, все равно не знали бы, где и как искать. Им и в голову не пришло бы, чего там нужно опасаться. Тот мир совершенно не похож на наш.

– Зато эти аспиранты могут знать, куда заглянуть.

– В этом-то и вся суть, – ответила Крамер. Издалека донесся приглушенный раскат грома. Стекло кабинета прочертили первые следы от тяжелых дождевых капель. Дониджер остановился перед окном и уставился на дождь.

– А что, если мы потеряем еще и аспирантов?

– Кошмарный скандал на весь мир.

– Не исключено, – согласился Дониджер. – И нам следует готовиться к такой возможности.

* * *

Скуля на малых оборотах турбинами, по бетону летного поля в их сторону направлялся «Гольфстрим-V» с большими серебряными буквами «МТК» на фюзеляже. Еще на ходу из него выдвинулся трап, и облаченная в форму стюардесса раскатила по его ступеням красную ковровую дорожку.

Ученые взирали на необычную процедуру. Первым опомнился Крис Хьюджес.

– Это не розыгрыш, – сказал он. – Действительно, на трапе самый настоящий красный ковер.

– Ну, пойдемте, – прервал его Марек и, забросив тощий рюкзак на плечо, зашагал к самолету.

Марек отказался отвечать на расспросы аспирантов, ссылаясь на то, что сам почти ничего не знает. Он лишь сообщил о результатах углеродистого датирования. Сказал, что не в состоянии объяснить их Сказал, что МТК просит их приехать, чтобы оказать помощь Профессору, и что все это крайне срочно. Больше он ничего не сказал. И при этом обратил внимание на то, что Стерн тоже хранил молчание.

Внутри самолет был отделан в серебристо-серых тонах. Стюардесса спросила, что они хотели бы выпить. Мужчина с жестким взглядом и коротко остриженными седыми волосами, шагнувший из салона им навстречу, выглядел чужеродно в этой обстановке роскоши. Он был одет в обычный деловой костюм, но, пока он пожимал руки каждому из прибывших, Марек безошибочно разглядел у него военную выправку.

– Меня зовут Гордон, – представился он, – вице-президент МТК. Добро пожаловать на борт. Полетное время до Нью-Мексико – девять часов сорок минут. А сейчас будет лучше всего, если вы сядете в кресла и пристегнете ремни.

Опускаясь в кресла с высокими спинками, новые пассажиры уже почувствовали, что лайнер, набирая скорость, мчится по взлетно-посадочной полосе. Еще через несколько секунд двигатели взревели, и Марек, выглянув в иллюминатор, увидел, как живописная французская земля стремительно уходит вниз.

* * *

«Могло быть и хуже», – думал Гордон, сидя в хвостовой части салона самолета и рассматривая группу. Вне всякого сомнения, это были настоящие ученые. Они казались изрядно озадаченными. И у них не было заметно никакой координации, не ощущалось никакого чувства команды.

Но, с другой стороны, все они, похоже, были в приличной физической форме, особенно этот иностранец, Марек. Он казался достаточно сильным. И женщина тоже была неплоха. Крепкие, мускулистые руки, закостеневшие мозоли на ладонях. Уверенно держится. «Видимо, эта работяга сумеет многое выдержать, – подумал он. – Но красивый мальчишка окажется бесполезным». Гордон вздохнул, заметив, как Крис Хьюджес посмотрел в иллюминатор, полюбовался собственным отражением в стекле и пригладил волосы рукой.

И еще Гордон не мог ничего решить насчет четвертого мальчишки, который выглядел более туповатым, чем остальные. Он, судя по всему, проводил все время на открытом воздухе: его одежда выгорела на солнце, а стекла очков были исцарапаны. Но Гордон вспомнил, что это техник. Знает все о приборах и ничего – об окружающем его мире. Было трудно судить, как он себя поведет, если ситуация осложнится.

Тут силач, Марек, обратился к нему:

– Вы не собираетесь рассказать нам, что происходит?

– Я думаю, что вы уже все знаете, мистер Марек, – отозвался Гордон. – Разве я не прав?

– У меня имеется клочок шестисотлетнего пергамента с письмом Профессора. Написанном чернилами шестисотлетней давности.

– Да. Именно так.

Марек потряс головой, словно отгоняя видение.

– Но я боюсь поверить в это.

– Что касается пергамента, – сказал Гордон, – это просто технологический факт. Вполне реальный. Это можно осуществить. – Он поднялся со своего места и прошел по салону, чтобы сесть рядом с группой.

– Вы имеете в виду путешествие во времени? – уточнил Марек.

– Нет, – ответил Гордон. – Я говорю вовсе не о путешествии во времени. Путешествие во времени невозможно. Это известно всем.

* * *

– Сама концепция путешествия во времени не имеет смысла, так как время не течет. На самом деле представление о том, что время проходит – лишь особенность восприятия человеческой нервной системой событий и явлений. В действительности время не проходит – проходим мы. Само время инвариантно Оно просто есть. Поэтому прошлое и будущее не являются различными местами, как, например, Нью-Йорк и Париж. И так как прошлое не является местом, вы не можете попасть туда.

Историки хранили молчание. Они лишь смотрели на него.

– Важно составить себе ясное представление об этом, – продолжал Гордон. – Технология МТК не имеет никакого отношения к путешествию во времени, по крайней мере, впрямую. То, что мы развиваем, – это разновидность путешествия космического. Говоря точнее, мы используем квантовую технологию для манипуляции ортогональным изменением координат мультимира.

Они все так же безучастно смотрели на него.

– Это означает, – сказал Гордон, – что мы осуществляем перемещение в другое место многомерной вселенной.

– И что такое мультимир? – спросила Кейт.

– Мультимир – это мир, определяемый квантовой механикой. Это означает, что…

– Квантовая механика? – переспросил Крис. – А что такое квантовая механика?

Гордон замялся.

– Это не так уж просто объяснить, – ответил он наконец. – Но, поскольку вы историки, я попробую воспользоваться историческим подходом.

* * *

– Сто лет назад, – начал Гордон, – физики поняли, что энергия – подобно свету, или магнетизму, или электричеству – имеет форму непрерывных волн. Мы постоянно говорим о радиоволнах и световых волнах. Вообще, представление о том, что все формы энергии обладают такой волновой природой, явилось одним из крупнейших достижений физики девятнадцатого века.

Но существовала одна небольшая проблема, – продолжал он. – Оказалось, что, если осветить металлическую пластину, возникает электрический ток. Физик Макс Планк изучал отношение между количеством света, падающего на пластину, и количеством произведенного электричества и пришел к выводу, что энергия не является непрерывной волной. Напротив, было похоже, что энергия состоит из отдельных частиц, которые он назвал квантами. Открытие того, что энергия существует в виде квантов, и явилось началом квантовой физики.

Спустя несколько лет Эйнштейн показал, что фотоэлектрический эффект можно объяснить, исходя из предпосылки, что свет состоит из частиц, которые он назвал фотонами. Эти фотоны света ударялись в металлическую пластину и выбивали из поверхности электроны, производя электричество. Математически уравнения работали. Они подкрепляли точку зрения, согласно которой свет состоит из частиц. Пока ясно?

– Да…

– Довольно скоро физики начали понимать, что не только свет, но и вся энергия состоит из частиц. Фактически все вещество вселенной имеет форму частиц. Атомы состоят из тяжелых частиц в ядре и легких электронов, мотающихся вокруг него. Итак, по новым представлениям, все состоит из частиц. Так?

– Так…

– Частицы суть дискретные единицы, или кванты. И теория, которая описывает поведение этих частиц, – квантовая теория. Главное открытие физики двадцатого века.

Слушатели дружно кивнули.

– Физики продолжают изучать эти частицы и начинают понимать, что это очень странные объекты. Нельзя точно определить их местонахождение, нельзя точно измерить их характеристики, нельзя предсказать их поведение. Иногда они ведут себя подобно частицам, иногда подобно волнам. Иногда две частицы взаимодействуют друг с другом, даже несмотря на то, что их разделяют миллионы миль и, следовательно, не может быть никакого контакта. И так далее. Теория начинает приобретать черты сверхъестественности.

К настоящему времени с квантовой теорией произошли два события. Первое – то, что она получила множество подтверждений. Это, видимо, наиболее доказанная теория в истории науки. Сканеры в супермаркетах, лазеры и компьютерные чипы – все это основано на квантовой механике. Таким образом, можно считать, что, вне всяких сомнений, квантовая теория является верным математическим описанием вселенной.

Но суть проблемы в том, что это всего лишь математическое описание. Только набор уравнений. И физики не могут представить себе мир, который описывают эти уравнения, – он получается чересчур противоречивым, чуть ли не сверхъестественным. Эйнштейну это очень не нравилось. Он чувствовал , что это свидетельствует о серьезных промахах в теории. Но теория получала все новые и новые подтверждения, а ситуация становилась все хуже и хуже. В конечном счете даже ученые, получившие Нобелевские премии за вклад в разработку квантовой теории, были вынуждены признать, что не понимают ее.

Таким образом, сложилась очень странная ситуация. На протяжении большей части двадцатого столетия существует теория вселенной, которую все используют и с которой все согласны, но никто не может сказать, что же она все-таки говорит о строении мира.

– Но какое отношение все это имеет к мультимиру? – спросил Марек.

– Я как раз подхожу к этому, – ответил Гордон.

* * *

– Множество физиков пыталось объяснять эти уравнения, – сказал Гордон, – но все объяснения по той или иной причине оказывались неудачными И тогда в 1957 году физик по имени Хью Эверетт предложил новую смелую гипотезу. Эверетт заявил, что наша Вселенная – та вселенная, которую мы видим, вселенная камней и деревьев, людей и безмерно удаленных галактик, – является только одной из бесконечного количества вселенных, существующих бок о бок.

Все эти вселенные непрерывно разделяются и отличаются одна от другой. Так что имеется вселенная, где Гитлер проиграл войну, и другая, где он победил; вселенная, где Кеннеди погиб, и другая, где он остался жив. Есть мир, в котором вы утром почистили зубы, и мир, где вы этого не делали. И так далее и тому подобное. Бесконечность миров.

Эверетт назвал свою гипотезу «многомирной» интерпретацией квантовой механики. Его объяснение было совместимо с квантовыми уравнениями, но физики посчитали, что с ним очень трудно согласиться. Им совершенно не понравилась мысль о череде беспрестанно расщепляющихся миров Они сочли невероятным, что реальность может иметь такую форму.

Большинство физиков до сих пор отказываются принять эту теорию, – добавил Гордон. – Даже несмотря на то, что еще никто не доказал ее ошибочность.

Сам Эверетт не желал мириться с возражениями коллег. Он настаивал на том, что теория верна, нравится она им или нет. Те, кто не верил в его теорию, были просто-напросто старомодными тугодумами, такими же, как те ученые, которые отказались принять теорию Коперника, поместившую Солнце в центр Солнечной системы, – в то время она тоже казалась невероятной. А Эверетт клялся, что концепция множественности миров на самом деле верна. Что действительно существуют множественные вселенные. Причем существуют они непосредственно рядом с нашим собственным миром. Все эти множественные вселенные получили в конечном счете наименование «мультимир».

– Минуточку, минуточку, – перебил его Крис. – Вы говорите нам правду?

– Да, – подтвердил Гордон, – правду.

– А откуда вам это известно? – в свою очередь спросил Марек.

– Я сейчас покажу вам кое-что, – ответил Гордон.

Он достал простую картонную папку, на которой было написано: «МТК. ЗВК-технология».

* * *

Он вынул оттуда чистый лист бумаги и начал рисовать.

– Лет двести назад был проведен один очень простой эксперимент. Были поставлены две стенки одна перед другой. В первой стенке имелась одна вертикальная прорезь. – Он показал археологам рисунок.

– Теперь освещаем сзади стену с прорезью. На противоположной стене вы увидите…

* * *

– Белую линию, – подхватил Марек. – От света, проникающего через прорезь.

– Правильно Она будет выглядеть примерно так. – Гордон вынул полоску фотобумаги.

* * *

Гордон продолжал рисовать.

– Теперь мы сделаем в стене не одну, а две прорези. Точно так же светим на нее сзади, и на противоположной стене вы на этот раз увидите…

* * *

– Две вертикальные линии, – заявил Марек.

– Нет. Вы увидите несколько светлых и темных полос, он показал им другую полоску фотобумаги.

* * *

– И, – продолжал Гордон, – если вы пропустите свет через четыре прорези, то получите половинное количество полос по сравнению с предыдущим разом. Потому что каждая вторая полоса, вместо того чтобы быть светлой, окажется черной.

* * *

Марек нахмурился.

– Большее количество прорезей означает меньшее количество полос . Но почему же?

– Обычно это явление объясняют при помощи схемы, которую я только что набросал: световые потоки, проходящие через прорези, накладываются один на другой, словно две волны . В некоторых местах они усиливают друг друга, а в других – взаимно гасятся. И таким образом на стене образуется чередование светлых и темных полос. Мы говорим, что волны интерферируют одна с другой, давая в результате интерференционную картину.

– Ну и что же здесь неверно? – растерянно спросил Крис Хьюджес.

– Неверно то, – веско ответил Гордон, – что я привел вам объяснение на уровне девятнадцатого века. Оно могло считаться безукоризненным в ту эпоху, когда всем было известно, что свет – это волна. Но со времен Эйнштейна мы узнали, что свет состоит из частиц, именуемых фотонами. Каким образом, по вашему мнению, пучок фотонов может образовать такую решетку?

Воцарилась тишина Археологи недоуменно покачали головами.

В разговор впервые вступил Дэвид Стерн:

– Частицы не настолько просты, как вы их описали. Они в определенных ситуациях обладают некоторыми свойствами, сходными с волновыми Частицы могут интерферировать между собой. В данном случае фотоны светового луча интерферируют друг с другом, образуя такую картину.

– Это кажется логичным, – отозвался Гордон. – В конце концов, луч света состоит из мириадов и мириадов крохотных фотонов. Нетрудно вообразить, что все они будут тем или иным образом взаимодействовать друг с другом, создавая в итоге интерференционную картину.

Все дружно кивнули Действительно, это было нетрудно вообразить.

– Но так ли это на самом деле? – спросил Гордон – Так ли все происходит, как мы предположили? Единственный способ выяснить это заключается в том, чтобы устранить любое взаимодействие между фотонами. Давайте попробуем иметь дело с одним фотоном за раз. Это было осуществлено экспериментально. Вы делаете световой луч настолько слабым, что одномоментно вылетает только один фотон. А перед прорезями вы помещаете очень чувствительные датчики – настолько чувствительные, что они могут зарегистрировать попадание одного-единственного фотона. Согласны?

Археологи снова кивнули – на сей раз, правда, не столь энергично.

– Значит, в этих условиях интерференции с другими фотонами быть не может, так как мы имеем дело с единственным фотоном. Именно так: фотоны испускаются по одному. Датчики отмечают, где в них попадают эти фотоны.

Он извлек очередную полоску фотобумаги.

– Через несколько часов мы получаем результат, который выглядит примерно так:

* * *

– Из того, что мы видим, – продолжал Гордон, – следует, что отдельные фотоны попадают только в определенные места, и никогда в другие. Они ведут себя точно так же, как в интенсивном луче света. Но они испускаются по одному. Рядом нет никаких других фотонов, с которыми они могли бы интерферировать. Но все же с ними что-то интерферирует, потому что они воспроизводят обычную интерференционную решетку. Следовательно, очередной вопрос: с чем интерферирует отдельно взятый фотон?

Тишина.

– Мистер Стерн?

Стерн потряс головой.

– Если вы посчитаете вероятности…

– Давайте не будем прятаться в математике. Давайте останемся в реальности. В конце концов, этот эксперимент был проведен с реальными фотонами, которые ударялись в реальные датчики. И что-то реальное с ними интерферировало. Вопрос: что это было?

– Это должны быть другие фотоны, – пожал плечами Стерн.

– Да, – согласился Гордон, – но где они? Мы имеем датчики и тем не менее не обнаруживаем никаких других фотонов. Так где же находятся интерферирующие фотоны?

Стерн вздохнул.

– Ладно… – неохотно пробормотал он и поднял руки вверх.

– Ты о чем? – удивленно спросил Крис. – Что значит «ладно»?

– Скажите им, – кивнул Гордон Стерну.

– Он хочет убедить нас в том, что интерференция, проявляющаяся у отдельно взятого фотона, доказывает – мир намного больше, чем то, что мы видим в одной лишь нашей Вселенной. Интерференция происходит, но мы не можем найти ее причины в нашей Вселенной. Из этого следует, что интерферирующие фотоны должны находиться в других вселенных. А это, в свою очередь, доказывает, что другие вселенные существуют.