Текст книги "Кристалл, несущий смерть"

– Так значит, Ноблио был прав! – взревел граф. – Вы оскорбили мое гостеприимство, барон.

– Мне нужна ваша дочь, граф. Она любит меня.

– Вы заблуждаетесь, – граф взглянул на Иссельду, которая заливалась слезами. – Защищайтесь, барон.

Мелиадус сдвинул брови:

– Мой меч – жалкая игрушка рядом с вашим, и, кроме того, мне противна мысль сражаться с человеком столь преклонных лет. Может быть, мы могли бы прийти к соглашению…

– Отец, он убил Ноблио!

Когда граф услышал эти слова, его затрясло от ярости. Подбежав к стене, где красовалась целая коллекция всевозможного оружия, он сорвал с крюка самый большой меч и швырнул его под ноги барону. Клинок с грохотом покатился по каменному полу. Мелиадус, нагнувшись, схватил брошенное ему оружие. Теперь преимущество было на его стороне, ибо он был в кожаных доспехах.

Сделав шаг вперед, граф поднял меч и атаковал барона, но тот ловко парировал выпад. Со стороны дуэлянты походили на дровосеков, которые рубят огромное дерево, нанося мощные размашистые удары то с одной стороны, то с другой. Лязг оружия разбудил слуг графа и свиту барона, и теперь все они выбежали в зал и застыли, не зная, что предпринять. Вскоре вместе со стражниками появился и фон Виллах. Теперь на стороне графа было явное преимущество, и гранбретанцы не осмелились мешать.

А двое соперников продолжали бой, с величайшим мастерством нанося и отражая удары, рассыпая потоки синих искр. Обоим пот уже заливал глаза, дыхание их сделалось тяжелым и прерывистым. Барону удалось слегка оцарапать графу плечо, а клинок Брасса скользнул по кожаным доспехам Мелиадуса. Они обменялись серией молниеносных выпадов, после которых, как казалось со стороны, должны были бы упасть замертво. Однако противники разошлись невредимыми, и оказалось, что у графа всего лишь разорван халат, а на лбу кровоточит царапина, тогда как барон отделался распоротым сверху донизу плащом.

Топот ног на каменных плитах пола и звуки хриплого дыхания сливались с оглушительным звоном мечей, но неожиданно граф Брасс задел низкий столик, споткнулся и упал, растянувшись во весь рост. Меч вылетел у него из рук. С торжествующей ухмылкой Мелиадус занес над поверженным противником свой клинок, но Брасс успел перекатиться на бок и схватил барона за лодыжки, так что тот рухнул рядом с ним.

На время отбросив мечи, противники принялись кататься по полу, избивая друг друга кулаками и рыча, словно дикие звери. Затем барон резко оттолкнул соперника, схватил меч и вскочил на ноги. Но граф также успел подняться и неожиданным ударом выбил меч из рук барона. Клинок, воткнувшись в деревянную колонну, низко загудел.

Без всякой жалости граф взирал на Мелиадуса, преисполненный решимости убить противника.

– Вы погубили моего самого верного, самого лучшего друга! – прорычал он, вскинув меч. Барон Мелиадус скрестил руки на груди и невозмутимо прикрыл глаза, ожидая удара.

– Я отомщу за смерть Ноблио, ты умрешь.

– Граф!

Брасс замер с занесенным над головой мечом. Это был голос Ноблио:

– Граф, он не убил меня, лишь оглушил ударом в голову. А рана в груди не смертельна.

Сквозь толпу к ним пробирался Ноблио, у которого на лбу красовался лиловый кровоподтек, а сквозь пальцы, прижатые к груди, струилась кровь.

– Возблагодарим же за это судьбу, Ноблио, – выдохнул граф. – И все же… этот негодяй презрел все законы гостеприимства. Он оскорбил мою дочь, ранил друга…

Барон вскинул голову:

– Нижайше прошу простить меня, граф, я был ослеплен страстью, рассудок мой помутился. Я не молю о пощаде, но прошу лишь об одном: не ищите злого умысла в моих поступках. Они были вызваны лишь простой человеческой слабостью.

Граф покачал головой:

– Я не в силах простить вас, барон, и не желаю больше слушать ваших лживых речей. Даю вам час, чтобы покинуть замок. К утру вы должны пересечь границу Камарга, иначе и вас, и вашу свиту ждет смерть.

– Вы рискуете оскорбить империю.

Граф повел плечами:

– Оскорбление было нанесено не мной. Если у вас на родине узнают правду о том, что произошло здесь сегодня, то вы понесете кару, барон. Вы не выполнили данное вам поручение. И это вы оскорбили меня, а не я Гранбретанию.

Ничего не ответив на это, барон, кипя от беспомощной ярости, выбежал из зала. Полчаса спустя, разгневанный и опозоренный, он миновал ворота в своей причудливой карете. Нечего и говорить, что он не стал прощаться с хозяевами замка. Граф Брасс с Иссельдой, Ноблио и фон Виллахом наблюдали за его отъездом со ступеней парадной лестницы.

– Ты был прав, друг мой, – произнес граф негромко. – Этот негодяй сумел обмануть и меня, и Иссельду. Но теперь я не пущу на порог замка Брасс ни одного гранбретанца.

– Так ты осознал, наконец, как опасна Империя Мрака? – не скрывая надежды, спросил его Ноблио.

– Друг мой, предоставим событиям идти своей чередой. Ни Гранбретания, ни барон Мелиадус больше не потревожат нас.

– Ты заблуждаешься, – отозвался книжник убежденно.

А в этот самый миг в своем черном экипаже, что в ночи катился к северной окраине Камарга, барон Мелиадус поклялся самой страшной клятвой, какая только была ему известна. Он поклялся Рунным Посохом, что, чего бы это ему ни стоило, он подчинит своей воле графа Брасса, овладеет Иссельдой, а сам Камарг превратит в пустыню. Он не зря поклялся именно Рунным Посохом, ибо, согласно легенде, в этом таинственном предмете были скрыты все тайны человеческих судеб. Благодаря этой клятве, были окончательно и бесповоротно решены судьбы самого барона Мелиадуса, графа Брасса, Иссельды, Империи Мрака и всех тех, кто уже был связан с ними или окажется связан в дальнейшем.

Пьеса написана, декорации расставлены по местам. Занавес поднимается. Теперь время выйти на сцену актерам.

Часть вторая

«Человек, который осмелится поклясться Рунным Посохом, тем самым неминуемо изменит свою собственную судьбу, равно как и судьбу своего мира. За всю историю Рунного Посоха таких клятв было немало, однако ни одна из них не принесла столько горя и бедствий, как страшная клятва мщения барона Мелиадуса Кройденского. Сей обет был дан им за год до того, как Дориан Хоукмун, герцог Кельнский, впервые появился на страницах нашей летописи».

Из «Летописи Рунного Посоха»

Глава 1
Дориан Хоукмун

Барон Мелиадус немедленно вернулся в Лондру, угрюмую столицу Империи Мрака, однако миновал целый год, прежде чем план мщения, окончательно отвечавший его желаниям, полностью оформился в сознании барона. Нужно признать, у него было немало и других забот. В разных концах империи то и дело вспыхивали мятежи и бунты, и Мелиадус отправлялся подавлять восстания, участвовал в сражениях и битвах, сажал на трон правителей-марионеток, устанавливал порядок на вновь завоеванных землях империи и выполнял иные поручения ее правителя.

Однако несмотря на то, что все его время и помыслы были всецело отданы служению империи, страсть к Иссельде и ненависть к ее отцу ни на миг не оставляли барона. Он не понес никакого наказания за то, что потерпел в Камарге неудачу, однако горше всего он наказывал себя сам, терзаясь воспоминаниями о пережитом позоре. Кроме того, с течением времени неминуемо возникали затруднения, с которыми было бы куда легче справиться, если бы в ту пору удалось привлечь к сотрудничеству графа Брасса. И всякий раз, когда он думал об этом в очередной щекотливой ситуации, в разгоряченном мозгу барона возникало множество коварных планов мщения, однако ни один не удовлетворял Мелиадуса полностью. Барон желал получить все разом: принудить графа помогать ему в решении европейских проблем, заполучить Иссельду и, самое главное, сравнять с землей Камарг. Желания эти совместить было очень нелегко.

И вот сегодня, в высокой обсидиановой башне, что высилась над кроваво-красными водами реки Таймы, по которой доставляли в столицу грузы легкие суда из бронзы и черного дерева, барон Мелиадус с тревогой расхаживал по своему рабочему кабинету, заставленному темной полированной мебелью, глобусами, астролябиями из железной фольги, меди и серебра, а также многочисленными безделушками из металлов и самоцветов. Стены комнаты были украшены выцветшими от времени разноцветными гобеленами, а полы устилали ворсистые ковры цвета опавших листьев.

Но не эта роскошь была главной достопримечательностью башни. Повсюду здесь – на стенах, на каждой полке, в каждом углу – висели, стояли и лежали часы. Все они шли точно, секунда в секунду, отбивали четверть часа, полчаса и полный час, причем некоторые музыкой. Здесь были часы самых разных форм и размеров, из всевозможных материалов, и некоторые были столь причудливы, что по ним невозможно даже было определить время. Барон вывез их почти из всех стран Европы и Ближнего Востока в качестве символов покоренных земель. Это были его излюбленные трофеи. Они заполняли не только кабинет, но также все прочие залы и помещения башни, и даже на вершине ее были установлены огромные куранты с четырьмя циферблатами из бронзы, оникса и драгоценных металлов. И когда каждый час по колоколам ударяли молоточками искусно выполненные в натуральную величину фигурки обнаженных девушек, по всей Лондре разносился мелодичный звон. С коллекцией часов барона могла бы сравниться лишь коллекция его зятя Тарагорма, владыки Дворца Времени, которого Мелиадус люто ненавидел и к которому ревновал свою капризную сестру.

Барон наконец прекратил расхаживать по комнате и взял со стола лист пергамента. Там были последние известия из Кельна, провинции, которой Мелиадус два года назад решил преподать достойный урок, но, как выяснилось, несколько перестарался. Сын старого герцога Кельнского, которого Мелиадус лично казнил на главной площади столицы, собрал войска, поднял восстание и разгромил размещенные в Кельне гарнизоны Гранбретании. Если бы на помощь не подоспели орнитоптеры, вооруженные дальнобойными огнеметами, то Кельн, пусть и на время, сумел бы выйти из-под власти Империи Мрака.

По счастью, восстание было подавлено. Молодого герцога схватили и должны были доставить в Лондру на потеху знати. Именно сейчас барону очень пришлась бы кстати помощь графа Брасса, поскольку задолго до того, как поднять бунт, герцог Кельнский сам перешел на сторону Гранбретании; он отважно сражался на стороне империи, возглавлял войско, которое состояло большей частью из солдат, что прежде служили его отцу, и теперь именно эту армию он и повернул против империи.

Гнев барона Мелиадуса был вполне объясним, ведь молодой герцог подал дурной пример, которому могли последовать другие. Ходили слухи, что в германских землях его называли истинным героем, ведь до сих пор почти никто не осмеливался противостоять империи Мрака.

Вот если бы граф Брасс мог им помочь…

Неожиданно на губах барона заиграла волчья усмешка. В сознании возник и в считанные мгновения оформился тот самый план мщения, который он не мог придумать уже целый год. Однако теперь Мелиадус решил, что герцога Кельнского сумеет использовать куда более умело, нежели как игрушку на потеху толпы.

Швырнув донесение на стол, барон дернул за шнурок колокольчика, и в дверях показалась обнаженная девушка-рабыня, с телом, щедро умащенным румянами. В ожидании приказаний она опустилась на колени. Барон допускал к себе только рабов женского пола, ибо слишком опасался предательства, чтобы окружить себя мужчинами.

– Отправляйся к начальнику тюрьмы, – велел он рабыне. – И передай, что барон Мелиадус желает лично допросить пленного Дориана Хоукмуна, герцога Кельнского, едва лишь того доставят в город.

– Слушаюсь, мой господин.

Девушка поднялась с колен и, пятясь, вышла из кабинета, а барон остался стоять у окна, и на полных губах его играла едва заметная улыбка.

* * *

Дориан Хоукмун в позолоченных кандалах, каковые гранбретанцы посчитали достойными его знатного рода, пошатываясь и спотыкаясь, спустился по трапу и сощурился, разглядывая громадные башни Лондры, очерченные в лучах заходящего солнца. И если раньше он еще мог бы усомниться в том, что жители Темного Острова в действительности охвачены безумием, то сейчас, при виде этих строений, для сомнений не осталось места, ибо в каждом из них, в их архитектуре, в выборе формы и цвета чувствовалось что-то противоестественное. Но одновременно была в них и неукротимая сила, мощь и интеллект. «Неудивительно, – подумал герцог, – что чужеземцам так непросто понять подданных империи. В их душе слишком много противоречий».

Страж в белой кожаной накидке и белой металлической маске в виде черепа, которая указывала на его принадлежность к определенному ордену, подтолкнул пленника вперед. Хоукмун, который уже неделю ничего не ел и сильно ослабел, покачнулся и едва устоял на ногах. С того самого момента, когда он потерпел поражение в битве при Кельне, ни один человек не обращался к нему. Хоукмун был близок к помешательству и почти не осознавал ужаса своего положения. Почти все это время он провел в кромешной тьме в корабельном трюме, изредка утоляя жажду из стоящего рядом корыта с грязной водой. Его прекрасные длинные волосы свалялись, как войлок, взор померк, кольчуга была разорвана, а одежда заляпана грязью. Кандалы в кровь стерли шею и руки, но боли он почти не ощущал. На самом деле он вообще почти ничего не чувствовал, двигался, словно механическая кукла, и все видел, точно в тумане.

Сделав несколько шагов по кварцевым плитам причала, он споткнулся и рухнул на колени. Охранники подхватили его под локти и довели до черной стены, высившейся в конце причала. В стене оказалась большая зарешеченная дверь, охраняемая солдатами в масках. Всеми тюрьмами Лондры заведовал Орден Вепря. Стражники обменялись между собой несколькими словами на странном хрюкающем языке своего ордена, затем один из них, расхохотавшись, схватил Хоукмуна за руку и втолкнул в открывшуюся дверь.

Внутри царила темнота. Когда дверь захлопнулась, несколько мгновений пленник оставался в одиночестве. Затем в слабом, пробивающемся в щель из-под двери свете он оглядел маску Вепря, чуть более изысканную, чем у стражников. После этого появилась другая маска и еще одна. Хоукмуна схватили и поволокли вперед, по темным вонючим коридорам узилища. Он сознавал, что жизнь его кончена, и его это ничуть не волновало.

Потом со скрипом распахнулась другая дверь, и Хоукмуна втолкнули в крохотную камеру, после чего до него донесся скрип задвигаемого засова. Стены и каменный пол здесь покрывала липкая пленка грязи, в воздухе висело зловоние. Сперва Хоукмун стоял, привалившись к стене, затем постепенно сполз на пол. Он не то уснул, не то просто лишился чувств. Глаза Дориана Хоукмуна закрылись, и желанное забытье наконец овладело им.

Всего лишь несколько дней назад, в Кельне, его славили как героя, как борца против захватчиков, отважного воина, человека недюжинной силы и острого ума. Но теперь слуги империи превратили его в животное… Животное, у которого не осталось ничего, даже желания продлить свою жизнь. Другой человек, менее знатный, возможно, кипел бы от ненависти и пытался отыскать пути к спасению. Но Хоукмун, лишившись всего, утратил способность желать. Возможно, он еще сумеет очнуться и прийти в себя. Но даже если и так, все равно он станет совсем другим человеком, ничем не похожим на того Дориана Хоукмуна, который так доблестно сражался при Кельне.

Глава 2
Душа на продажу

В звериных личинах отразились отблески факела: ухмыляющаяся маска Вепря и скалящийся волк полыхнули красным и черным металлом. Вспыхнули прозрачные алмазные и синие сапфировые глаза. Зашелестели плащи, послышался неразборчивый шепот.

Хоукмун с негромким вздохом прикрыл глаза, однако вновь разлепил веки, когда шаги послышались уже совсем близко. Волк склонился над ним. Жар факела обжег лицо, однако Хоукмун даже не сделал попытки отвернуться. Выпрямившись, Волк обратился к Вепрю:

– Нет смысла разговаривать с ним сейчас. Сперва его нужно вымыть и накормить. Пусть немного придет в себя.

Волк с Вепрем удалились, и дверь захлопнулась за ними. Хоукмун закрыл глаза.

Он очнулся, когда его несли по узкому коридору, освещенному факелами, а затем герцог оказался в небольшой комнате, полной огней, где стояла кровать с наброшенными на нее дорогими меховыми и шелковыми покрывалами, резной столик ломился от всевозможной снеди, а в углу красовалась ванна из блестящего желтого металла, полная горячей воды. Две девушки-рабыни ожидали пленника.

Они сняли с Хоукмуна цепи, лохмотья, затем осторожно уложили в воду. Кожу отчаянно саднило, когда рабыни нежно и осторожно принялись мыть его. Затем герцога подстригли и побрили. Хоукмун почти не отдавал себе отчета в происходящем. Он лежал без движения, уставившись неподвижным взором в темный мозаичный потолок. Он позволил надеть на себя тонкое, мягкое белье, шелковую рубаху и бархатные штаны… Лишь в этот миг в самом дальнем уголке его затрепетало слабое чувство блаженства. Однако когда его усадили за стол и заставили съесть кусочек какого-то плода, желудок сжался в судорогах, и герцога вырвало желчью. Его напоили теплым молоком со снотворным и уложили в постель. Затем все удалились, и лишь одна рабыня осталась присматривать за пленником.

Лишь несколько дней спустя Хоукмун достаточно оправился и смог сам принимать пищу, а также осознавать роскошь своего нынешнего положения. Ему предоставили в распоряжение книги и женщин, однако пока он не в силах был возжелать ни того, ни другого.

Немало времени ушло у Хоукмуна на то, чтобы вернулись воспоминания из прежней жизни, однако теперь то существование представлялось лишь полузабытым сном. Однажды он заставил себя открыть книгу, но буквы показались ему совершенно незнакомыми, хотя разбирал он их достаточно хорошо. Просто то, что он видел перед собой, представлялось ему полной бессмыслицей, а в словах отсутствовала определенность и весомость, хотя фолиант и принадлежал перу одного из философов, которых Хоукмун весьма чтил когда-то. Пожав плечами, он бросил книгу на стол. Одна из девушек-рабынь тут же подбежала к нему и, прижавшись, погладила по щеке. Мягко отстранив красавицу, он подошел к кровати и улегся, закинув руки под голову, а затем промолвил:

– Почему я здесь?

С того момента, как он прибыл в Гранбретанию, это были первые слова, которые сорвались с его уст.

– О, мой господин, это мне неведомо. Но, кажется, вы весьма почетный узник.

– Да, любимая игрушка владык Гранбретании.

Слова Хоукмуна прозвучали без всякого выражения. Голос оставался ровным и спокойным. Даже сами звуки речи казались ему невнятными и бессмысленными. Пустыми остекленевшими глазами он воззрился на девушку, и та невольно содрогнулась. Это была блондинка с длинными пышными кудрями и хорошей фигурой. Судя по акценту, родом она была откуда-то из северной Скандии.

– Господин, мне известно лишь то, что я здесь, дабы исполнить любое ваше желание.

Чуть заметно кивнув, Хоукмун обвел взглядом комнату.

– Готов поспорить, ни к чему хорошему все это не приведет, – едва слышно пробормотал он.

* * *

В помещении не имелось окон, но, судя по влажности воздуха, Хоукмун заключил, что находится где-то глубоко под землей. Время он измерял по лампам: почему-то ему казалось, что их заправляют маслом один раз в день, и, по его подсчетам, прошло добрых две недели, прежде чем Волк вновь явился к нему.

Рывком распахнулась дверь, и в комнату вошел высокий мужчина, с головы до ног затянутый в черную кожу, вооруженный длинным широким мечом с черной рукоятью. Приятный мелодичный голос донесся из-под маски… Тот самый, что слышал Хоукмун тогда, в полуобморочном состоянии.

– А, как я посмотрю, наш узник выглядит совсем недурно.

Низко поклонившись, рабыни поспешили прочь. Хоукмун, не торопясь, поднялся с постели.

– Да, превосходно. Вы отлично выглядите, герцог Кельнский.

– Благодарю вас, недурно.

Не стесняясь, Хоукмун зевнул, а затем, решив, что в ногах правды нет, вновь улегся на постель.

– Полагаю, вам известно, кто я, – произнес Волк, и в голосе его звучало нетерпение.

– Нет.

– И даже не догадываетесь?

Хоукмун промолчал. Волк приблизился к столу, на котором красовалась огромная хрустальная ваза с фруктами. Рукой, затянутой в перчатку, взял гранат и наклонился, словно для того, чтобы рассмотреть плод поближе.

– Вы уже вполне пришли в себя, милорд?

– Как будто бы да, – отозвался Хоукмун. – Я чувствую себя превосходно. До сих пор все мои желания удовлетворялись безропотно, но теперь, полагаю, пришло время мне заплатить за это. Вы намерены позабавиться со мной?

– Сдается мне, вас это не слишком тревожит.

Хоукмун повел плечами:

– Рано или поздно все кончается.

– Ну, на вашу жизнь хватит. Мы, гранбретанцы, довольно изобретательный народ.

– Человеческая жизнь не столь уж длинна.

– Однако дело в том, – неожиданно промолвил Волк, перебрасывая гранат из одной руки в другую, – что мы решили помиловать вас.

Хоукмун безучастно хранил молчание.

– Не слишком-то вы разговорчивы, дражайший герцог, – промолвил Волк. – Вам это может показаться забавным, но до сих пор вы живы лишь благодаря прихоти одного из ваших врагов, того самого, что столь жестоко расправился с вашим отцом.

Нахмурившись, Хоукмун словно попытался что-то вспомнить.

– Да, помню, – промолвил он нерешительно. – Мой отец, старый герцог.

Бросив гранат на пол, Волк скинул маску. Под ней скрывалась широкое лицо с ровными красивыми чертами.

– Это я убил его, я, барон Мелиадус Кройденский, – на полных губах его играла беспощадная усмешка.

– Барон Мелиадус? Вы… м-м-м… убили его?

– Как я погляжу, мужество вновь оставило вас, милорд, – зловеще пробормотал барон. – Или вы вновь хотите попытаться обмануть нас?

Хоукмун поморщился.

– Я устал, – вымолвил он, немного помолчав. Мелиадус уставился на него в изумлении:

– Я убил твоего отца!

– По-моему, вы это уже говорили.

– Ну, знаете ли…

Смешавшись, барон развернулся и направился к дверям, но затем остановился и вновь взглянул на Хоукмуна.

– Разумеется, я пришел сюда не для того, чтобы рассказать вам об этом. И все же мне представляется странным, что вы как будто совершенно не испытываете ко мне ненависти и не стремитесь отомстить за покойного родителя.

Хоукмуну сделалось скучно. Он хотел лишь одного – чтобы Мелиадус поскорее убрался и оставил его в покое. Резкие жесты и возгласы барона досаждали ему, как раздражает жужжание мухи или писк комара человека, который пытается заснуть.

– Я ничего не чувствую и не испытываю эмоций, – произнес Хоукмун в надежде, что этот ответ удовлетворит гранбретанца, и тот наконец отстанет от него.

– В вас не осталось ничего! – воскликнул Мелиадус в гневе. – Ничего, даже желания жить. Плен и поражение сломили вас окончательно.

– Может быть. Однако сейчас я устал…

– Я пришел сюда, ибо хотел предложить вам вернуться домой, – продолжил Мелиадус. – Кельн стал бы суверенным герцогством в составе нашей империи. Ничего подобного мы еще никому не предлагали.

Лишь теперь в голосе Хоукмуна зазвучало нечто похожее на любопытство.

– Но с какой стати? – поинтересовался он.

– Мы хотели бы заключить с вами сделку. Разумеется, она будет взаимовыгодной. Мы нуждаемся в столь опытном и искусном воителе, как вы. – Тут барон нахмурился и покачал головой. – Во всяком случае, прежде вы казались нам именно таким человеком. Но самое главное – нам нужен некто, пользующийся доверием у людей, которые враждуют с империей. – Изначально Мелиадус намеревался совсем иначе построить свой разговор с Хоукмуном, однако странное безразличие герцога сбивало его с толку. – Нам нужно, чтобы вы кое-что сделали для нас. А в обмен на это мы вернем вам ваши владения.

– Да, я хочу вернуться домой, – кивнул Хоукмун. – Туда, где родился.

Он улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям. Эта странная неуместная улыбка показалась барону удивительной, однако он принял ее за простую сентиментальность и жестко отозвался:

– Чем вы станете заниматься по возвращении, плести веночки или строить цитадели, для нас безразлично. Но вы вернетесь туда, только если станете служить нам верой и правдой.

Хоукмун покосился на Мелиадуса:

– Судя по всему, вам кажется, будто я сошел с ума, милорд?

– Сие мне неведомо. Однако у нас имеются средства, чтобы в этом убедиться. Наши ученые проведут необходимое обследование…

– Не стоит, барон Мелиадус. Я в здравом уме. Возможно, даже в более здравом, чем прежде. И вам нечего меня опасаться.

Барон возвел глаза к небу:

– Клянусь Рунным Посохом, безгрешных людей не существует, – он распахнул дверь. – У нас еще будет возможность поговорить, герцог Кельнский. За вами сегодня придут.

Даже после того, как барон удалился, Хоукмун не встал с постели. Весь этот разговор вскорости вылетел у него из головы, и поэтому, когда часа через три в комнату вошли охранники и велели Хоукмуну следовать за ними, он уже едва мог припомнить, о чем они говорили с Мелиадусом.

Стражи вели Хоукмуна по нескончаемым лестницам и коридорам, пока наконец не остановились возле огромной железной двери. Один из них трижды ударил в нее тупым концом копья, и дверь распахнулась, пропуская дневной свет и свежий воздух. За дверью ожидали стражники в пурпурных плащах и масках Ордена Быка. Им охранники препоручили Хоукмуна, и, осмотревшись, тот обнаружил, что стоит на зеленой лужайке во дворе огромного замка. Со всех сторон двор окружали высокие стены, по которым чинно расхаживали охранники из Ордена Вепря. Вдалеке за стенами высились темные башни города.

По усыпанной гравием дорожке Хоукмуна провели к узким железным воротам в дальнем углу двора и через них вывели на улицу. Там герцога ожидал украшенный позолотой экипаж из эбенового дерева в виде двуглавого коня. Он сел в него в сопровождении двух безмолвных стражей, карета тронулась, и через щель в оконных занавесках Хоукмун смог рассмотреть Лондру. Закатное солнце заливало город мрачным багрянцем.

Экипаж наконец остановился, Хоукмун позволил стражникам вытащить себя из кареты и обнаружил, что стоит перед дворцом самого короля-императора.

Многоярусный дворец отличался исполинскими масштабами. Его венчали четыре величественные башни, сияющие золотистым светом. Стены дворца были украшены мозаиками и барельефами, изображавшими загадочные обряды, батальные сцены, эпизоды из богатой событиями истории Гранбретании, там же красовались горгульи, статуи, бессмысленной формы фигуры – в общем, дворец представлял собой фантастическое и довольно нелепое сооружение, которое возводилось не одно столетие. Казалось, при его строительстве использовали все возможные краски и материалы, так что цитадель переливалась всеми цветами радуги. Один цвет смешивался с другим, и эта красочная вакханалия утомляла глаз и раздражала мозг. Воистину, это был дворец безумца, подлиное воплощение этого безумного города.

Стражники, что встретили Хоукмуна у ворот дворца, были одеты в форму Ордена Богомола, того самого, к которому принадлежал сам король Хеон. Их искусно сделанные маски насекомых, с усиками из тонкой платиновой проволоки были усыпаны самоцветами. У всех воинов были худые длинные ноги и тонкие руки. Их стройные тела были затянуты в доспехи, раскрашенные в цвета этого насекомого – черный, золотой и зеленый. Тайный орденский язык, на котором они переговаривались между собой, напоминал щелканье и шуршание богомолов.

И лишь теперь, когда стражники провели его на нижний ярус дворца, где все стены были выложены отполированными до зеркального блеска алыми стальными пластинами, Хоукмун впервые ощутил нечто похожее на беспокойство.

Наконец они вступили в большой зал с высокими сводами и мраморными стенами, испещренными белыми, зелеными и розоватыми прожилками. Прожилки эти постоянно перемещались и мерцали, создавая иллюзию, будто сами стены все время движутся.

Зал длиной в добрую четверть мили и почти такой же ширины с равными промежутками был заставлен какими-то поразительными сооружениями, которые Хоукмун вначале принял за машины, хотя и не мог понять их предназначения. Как и все, что ему доводилось видеть в Лондре, сии конструкции имели весьма причудливую форму и были созданы в основном из драгоценных металлов и самоцветов. В них были встроены незнакомые Хоукмуну приборы, которые что-то подсчитывали, записывали, измеряли. Их обслуживали люди в змеиных масках и пятнистых плащах с накинутыми капюшонами. В Ордене Змеи числились одни лишь только маги и ученые, и подчинялись они самому королю-императору.

Навстречу Хоукмуну по центральному проходу вышел человек, который сделал стражникам знак удалиться. Судя по изысканности маски, Хоукмуну показалось, что человек этот занимает высокое положение в ордене, а если исходить из его манеры держаться, он вполне мог оказаться и самим магистром.

– Приветствую вас, герцог.

В ответ Хоукмун поклонился: прошлые привычки по-прежнему напоминали о себе.

– Я барон Калан Витальский, главный ученый императора. Насколько мне дали понять, ближайшие пару дней вы будете моим гостем. Добро пожаловать! Если угодно, я покажу вам свои лаборатории.

– Благодарю, но что вам от меня нужно? – безучастно поинтересовался Хоукмун.

– Прежде всего, надеюсь, мы поужинаем вместе.

Барон Калан любезно пропустил герцога вперед, и, пройдя по всему залу мимо многочисленных механизмов, они вскоре очутились у дверей, за которыми, очевидно, находились личные покои ученого. Там уже был накрыт стол. Еда оказалась менее изысканной, нежели та, которой Хоукмуна потчевали последние две недели, но хорошо приготовленной и очень вкусной. Разделавшись с ужином, барон, который к тому времени снял маску, открывшую бледное усталое лицо с небольшой седой бородкой, разлил вино. Во время ужина они не обменялись ни единым словом. Хоукмун отведал вина и нашел его превосходным.

– Мое собственное изобретение, – самодовольно улыбнулся Калан.

– Да, вкус необычный, – признал Хоукмун. – Из каких сортов винограда…

– Это не виноград, а зерно. Совершенно иной способ приготовления.

– Оно крепкое.

– Да, крепче вина, – кивнул барон. – Но пора переходить к делу. Должно быть, вам уже известно, герцог, что я должен проверить состояние вашей психики, определить темперамент и дать заключение – подходите ли вы для службы его величеству королю Хеону.

– Да, сдается, что-то в этом роде говорил мне барон Мелиадус, – на губах Хоукмуна появилось слабое подобие усмешки. – Мне и самому любопытно будет узнать о результатах ваших исследований.

– Хм, – барон Калан бросил на герцога пристальный взгляд. – Теперь я понимаю, почему меня попросили уделить вам внимание. Должен признать, на первый взгляд вы кажетесь вполне нормальным человеком.

– Благодарю, – под влиянием странного вина к Хоукмуну вернулась его былая ирония.