Текст книги "Потерянные в Великом походе"

4

Следующие три дня Пин почти не выходил из мастерской. Поскольку гоминьдановцы отступили и особо срочной работы у него не имелось, монотонный труд и открывающиеся со скалы виды сельских пасторалей приносили успокоение. К счастью, Ло не показывался, но память услужливо раз за разом воскрешала образ парочки в парадном зале. Они не держались за руки, они вообще не касались друг друга и все же казались почти неразлучными. Кто знает, как далеко успели зайти их отношения? Каким-то хитрым образом Ло заставил сдать назад остальных претендентов на сердце Юн. Пин нисколько этому не удивился. В банде Ло был переговорщиком, именно его отряжали выбивать долги. Он умел добиваться желаемого одними лишь уговорами, не ломая при этом должникам ноги и не похищая их детей. Надо полагать, Ло, отлично умевший подмечать чужие слабости, давно все спланировал. Скорее всего, он не считал Пина соперником. Ло слишком хорошо знал друга и решил, что тот подуется с неделю в одиночестве, после чего прискачет к нему как ни в чем не бывало.

В Гуанчжоу их величали Дымом и Шепотом. Пин получил кличку Дым за то, что делал оружие, а Ло стал Шепотом за свои таланты убеждать. Пин оказался в банде как раз благодаря Ло. Прежде чем это случилось, Пин был двенадцатым учеником кузнеца, который кормил своих подмастерьев теми же помоями, что и свиней. По ночам Пин воровал остатки металла, делал оружие и продавал его бандитам, чтобы заработать хоть какие-то гроши на карманные расходы. Ло настолько впечатлился пистолетом, который смастерил ему Пин, что познакомил парнишку с главарем банды Ти, который и взял его к себе. Пину шел восемнадцатый год, и он был рад, что наконец-то в этом мире у него появился друг, да еще такой, что водит по публичным домам и на своем примере показывает, как должен вести себя настоящий мужчина.

Затем гоминьдановцы всерьез взялись за преступный мир Гуанчжоу. Как только в городе стало небезопасно даже членам банд, Ло уговорил Пина перебраться в сельскую глушь. До него дошли слухи о некой общине в провинции Цзянси – дескать, состоит она из разбойников и бедных крестьян, которые без разбору убивают богатеев, и правильно делают, те все равно этого заслуживают. Ло возжелал увидеть такую невидаль своими глазами, и Пин отправился с ним, поскольку больше ему податься все равно было некуда.

Их встретил лично товарищ Мао: «Если хочешь узнать вкус груши, ее надо попробовать. Присоединяйтесь к нам и посмотрите, как простой народ трудится над созданием идеального общества». Затем он сказал, что Красная полевая армия предъявляет к каждому солдату очень высокие требования, но при этом ее не следует воспринимать как армию в общепринятом смысле этого слова. Это скорее огромный партизанский отряд, состоящий из единомышленников, в котором нет строгости и ограничений, присущих обычным воинским подразделениям, а бойцы живут своей обычной нынешней жизнью, сражаясь при этом за жизнь лучшую. Мао решил, в каком взводе Пин и Ло будут служить, после чего друзьям выдали форму. Пин не шибко вникал и верил в то, о чем говорили вожди, но должен был признать, что никогда прежде не оказывался в месте, где люди были преисполнены такой энергии, где он чувствовал себя столь же безопасно и где с ним обращались почти как с равным.

В каком-то смысле Пин чувствовал себя в долгу перед Ло, но при этом часто задавался вопросом: какая выходка друга заставит его окончательно и бесповоротно порвать с ним? Ло, казалось, умел чудесным образом балансировать на тонкой грани, вызывая то безграничное доверие, то лютую ненависть.

Больше всего Пина беспокоил лишь один вопрос: действительно ли Юн привлекает Ло, или же он просто решил увести девушку из желания жестоко посмеяться над товарищем, доказать, что ему такое под силу. Пин ей не чета, Хай-у – тоже; получается, Ло лучше обоих? Пин с радостью опустился бы на колени, отвесил дюжину земных поклонов и провозгласил бы Ло властелином мира, если б только его друг после этого оставил Юн в покое.

Однажды, когда Юн вместе с другими девушками-военнослужащими раздавала листовки по деревням, в окрестностях Тецзиншани, у Пина появилась возможность поговорить с Ло наедине. Их подразделение помогало крестьянам в долине высаживать ростки риса. Стоял полдень, и солнце нещадно пекло спину – хоть яйца жарь, как на сковородке. Пин погрузил побег в грязь, выдернул ногу из жижи и воткнул еще один побег в десяти сантиметрах от первого. Закончив ряд, он перешел к тому, над которым трудился Ло.

– Скучаешь по ней, – сказал Пин, – я же вижу.

– Не выдумывай, братец, – Ло потянулся к корзине за очередным побегом.

– Неделю назад я и представить такого бы не смог, – Пин отмахнулся от мух, круживших возле его ног.

– В этом и есть твоя беда, – Ло воткнул побег в грязь. – Все выдумываешь, воображаешь, причем всякий раз какую-то ерунду. Нет чтоб остановиться и посмотреть по сторонам. Ты живешь, погрузившись в свои фантазии, словно курильщик опиума.

– Ты поаккуратней. Сейчас я разговариваю с тобой совершенно серьезно.

Ло рассмеялся:

– Между прочим, я тебе оказываю услугу, ты просто этого еще не понял. Ты совсем из-за нее голову потерял. Так нельзя. Станешь старше, поймешь все сам, и еще спасибо мне скажешь.

Пин прервал работу. Он снял с плеча корзину с рассадой и, приблизившись к другу, встал перед ним. Его тревожило то, что он никак не мог понять, к чему клонит Ло.

– А ну встань, – потребовал он. – Я хочу смотреть тебе в лицо, пока мы разговариваем, а то я никак не могу понять, то ли ты шутишь, то ли говоришь серьезно.

Ло с тяжелым вздохом распрямился:

– Послушай, братец… Ну посуди сам, я тебя когда-нибудь подводил? По-серьезному обманывал? Ты уж поверь, я в делах сердечных понимаю побольше твоего. Если любишь женщину так сильно, как ты Юн, значит, с ней быть нельзя. Знаешь, когда отношения самые крепкие? Да и браки тоже… Когда люди нравятся друг дружке слегка, и только. А страсть до добра не доведет. Еще и жизни можно лишиться. Ты погляди, что стряслось с Хай-у. Вот она тебе, одноногая жертва страсти…

– При чем тут страсть, его шальная пуля задела…

– Ошибаешься, братец, крепко ошибаешься, – покачал головой Ло. – Это была вовсе не шальная пуля, а страсть. Я об этом подозревал и раньше, до того, как Юн призналась, что Хай-у спас ей жизнь, но теперь у меня вовсе нет сомнений.

Больше всего Пина потрясло не сказанное другом, а то, что ему о случившемся поведала сама Юн. Внезапно Пину на ум пришли слова Маркса – одна из тех цитат, которые им зачитывали через громкоговорители: «Наша взаимная ценность есть для нас ценность имеющегося у каждого из нас». Пин понимал, Хай-у толкнули на геройский поступок вовсе не слова Маркса. Он совершил его из эгоистических побуждений. Из любви.

– Что скажешь, братец? Не веришь мне, иди спроси у Хай-у. Заодно и посмотришь, что страсть может сотворить с человеком. Даже если это не заставит тебя взяться за ум, возвращайся ко мне. Я с Юн долго забавляться не собираюсь. Повеселимся, и можешь забрать ее себе.

Пин поднял ногу и обнаружил побег, застрявший между пальцами. Удивительное дело: нет никакой разницы, кто высадил рассаду, стебель все равно поднимется к небу, а осенью его сожнут. Оружейнику пришло в голову, что его чувство к Юн было столь заурядным, что оказалось доступным даже такой макаке, как Хай-у. Любить кого-то столь же просто, как посадить семя: все это время он возносил Юн так, словно она была богиней Чанъэ[3]3
  Богине луны Чанъэ посвящено несколько древнекитайских мифов, объединенных общим сюжетом: Чанъэ выпивает запретный эликсир бессмертия, предназначавшийся для ее мужа, и ее уносит на Луну, где с той поры она обречена жить в полном одиночестве, ее сопровождает лишь нефритовый зайчик.


[Закрыть], обретающейся в своих покоях на луне. То, как Ло говорил о Юн, успокоило Пина. Друг доходчиво до него донес, что в девушке нет ничего особенного – она словно лишь еще одно семя, брошенное в землю. Пин решил, что ему, пожалуй, следует потолковать с Хай-у. По крайней мере, станет легче на душе: ведь пред ним предстанет дурак, изображавший то богомола, то ястреба, одним словом, идиот, которому едва не отдала свое сердце Юн.

5

Большой передвижной народный госпиталь представлял собой ряды палаток у подножия горы – их решили разместить на участке с каменистой почвой, которую все равно нельзя было вспахать, и потому она была бесполезной для крестьян. Ветер, задувавший со скал, обрушивался на крыши палаток. В результате звук получался такой, словно в них были заключены огромные драконы, силящиеся вырваться наружу. Пин как-то провел в этом госпитале неделю, когда во время второй гоминьдановской карательной операции в него чуть ниже ключицы угодил осколок. Ему сделали иглоукалывание, потом дали хлороформ. Три последующих дня он провел в состоянии блаженной сонливости. Время Пин коротал за игрой в карты с соседями и прослушиванием опер на заводном патефоне, а затем его, перебинтованного, отправили обратно в родной взвод.

Лейтенант Дао сказал, что Хай-у после операции перевели в одну из палаток в последнем ряду, где находились пациенты, которым не требовалась немедленная помощь. Пин миновал первые два ряда палаток, из которых доносились крики и стоны. Внезапно ему показалось, что он совершает страшную глупость. Зачем он сюда явился? Ничего нового он для себя не узнает. Наверняка Ло просто водит его за нос. Однако стоило Пину дойти до конца ряда, как ему внезапно стало легче. Когда он наклонился и отвел в сторону полог, его охватило странное, необъяснимое чувство эйфории. Пину подумалось, что раз он в госпитале, где врачуют людей, то, может, тоже обретет исцеление и снова станет чувствовать себя самим собой.

Хай-у лежал в залитом солнцем углу палатки, в окружении сушащихся после стирки бинтов, которые все равно оставались розовыми от не до конца отмывшейся крови. Раненый смотрел в одну точку со странной усмешкой на лице, и Пин понял, что Хай-у дали то же самое лекарство, что когда-то и ему.

– Привет тебе, Пин, наш славный оружейник! Я и не думал, что ты ко мне заглянешь.

Из-за лекарства язык у Хай-у заплетался, и потому Пину было еще труднее разбирать, что тот говорит. Если бы не довольная улыбка, Пин бы не угадал, действительно ли Хай-у рад его видеть или же намекает, чтоб он катился куда подальше.

Пин придвинул к себе табурет, стоявший в изножье койки, и сел.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничё так. Словно она еще на месте, – он почесал грудь и кивнул на то место под одеялом, где должна была бы находиться его ампутированная нога. – Представляешь, мне десять иголок в культю воткнули. Была нога, стала культя.

Когда Пину вынимали осколок, он боялся, что хирург удалит ему всю ключичную кость, превратив его в скособоченного калеку. Пин расстегнул две верхние пуговицы гимнастерки и показал Хай-у шрам.

– До сих пор болит, когда руку поднимаю, – посетовал он, – а когда тянусь спину почесать, боль такая, словно в меня по новой угодил осколок.

Хай-у покачал головой:

– Теперь все, не заниматься мне больше кун-фу. Разве что новый стиль придумаю, деревянный.

Пин рассмеялся, но тут же замолчал, мысленно укорив себя за опрометчивость. Прокашлявшись, он спросил:

– Тебя еще кто-нибудь навещал?

– Да заходил кое-кто, – кивнул Хай-у. – Лейтенант, так он вообще чуть ли не каждый день приходит. Но видеть-то я хочу не его.

– А кого? – спросил Пин. Он не хотел произносить имя девушки первым.

– Юн, – Хай-у уперся ладонями в матрац и, откинувшись на спинку койки, с усилием принял полусидячее положение. – Слушай, можно попросить тебя об одолжении? Скажи ей, чтобы заглянула ко мне. Ты у нас в роте человек авторитетный. Она тебя послушает.

Пин задумался. С одной стороны, теперь у него есть повод поговорить с Юн, но, с другой стороны, а хочет ли он на самом деле помогать Хай-у? Девушка может неправильно его понять и решить, что оружейник взял на себя роль сводника.

– Боюсь, ты не к тому обратился. Не такой уж я авторитетный. По крайней мере, теперь. Во-первых, ей дали медаль, а во-вторых, теперь у нее есть новенькая немецкая винтовка. Я и прежде для нее был птицей не самого высокого полета, а нынче так и вовсе, – Пин махнул рукой.

– Нет, нет, нет, ты все неправильно понял. Да, порой она ведет себя грубо и резко, но обходится так только с теми, кого на самом деле очень уважает. А она о тебе очень высокого мнения. Сама мне говорила, мол мы бы гораздо быстрее выиграли войну, будь у нас побольше таких, как Пин Пэйсю: таких толковых, серьезных, преданных делу. Так и сказала. Это ее слова.

– Так я тебе и поверил! – Пин изо всех сил попытался скрыть довольную улыбку.

– Да я не вру. Она и впрямь думает, что ты у нас особенный. Короче, скажи, чтоб зашла ко мне на минутку. Хотя б на полминутки, мне хватит и того. – Хай-у закашлялся. – Скажи, я все понимаю, она из тех женщин, что не знают жалости, и я не рассчитываю, что она останется со мной. Скажи ей, мне ясно, что между нами все кончено. Передай… Ты сможешь все это запомнить?

Пин встал, отодвинул табурет и, наклонившись к койке, подался к лицу Хай-у.

– Слушай, ты прости, что приношу тебе дурные вести, но Юн уже закрутила роман с другим. В последнее время она много времени проводит с Ло.

– Что? С этим гадом? С этим пронырой?

В иных обстоятельствах Пин принялся бы защищать друга, мол, ну да, он коварный, но если от него и может прилететь, то только за дело, однако сейчас оружейник лишь кивнул.

– Я знаю, вы с этим прохвостом кореша, но Юн заслуживает кого-нибудь получше.

Пин снова кивнул. Он запустил в волосы пятерню, поймал вошь и раздавил ее ногтем.

– Не поверишь, но я и сам обо всем этом много думал. И знаешь, что я тебе скажу? Они прекрасно подходят друг другу. Оба равнодушные, бессердечные и бесстыжие.

Хай-у несколько раз моргнул, а потом, откинув голову, расхохотался.

– Теперь я все понял. Ты на нее тоже запал.

Пин ошарашенно уставился на раненого. «Ну как так получается, – с отчаянием подумал он, – что люди видят меня насквозь? Неужели мои чувства настолько очевидны, а иероглифы “любовь” и “ненависть” выведены каллиграфическим почерком прямо посреди моего лба?»

– Мне пора. Ты это… поправляйся… – Пин вскочил и сунул руку в карман, где лежала его сложенная фуражка.

Хай-у заложил руки за голову и принялся мотать ею из стороны в сторону.

– Не торопись, Пин. Лучше послушай, что я тебе скажу. По мне, так лучше Юн будет с тобой, чем с этой свиньей.

Пин замер. Затем он развернулся и снова сел на табурет.

– Ты это к чему сейчас сказал?

– К тому, что я готов тебе помочь.

– Что? – Пин был не уверен, что правильно понял. В сычуаньском диалекте глагол «помогать» звучал очень похоже на слово «застрелить».

– Знаешь, чему меня учил наставник на горе Хуашань? Ключами к постижению тонкостей рукопашного боя служат дисциплина, твоя физическая форма и правильная техника. В искусстве соблазнения все очень похоже.

Пин не шибко верил, что от болтовни Хай-у будет какая-то польза, но из отчаяния и любопытства все же засиделся в госпитале до позднего вечера. Прервались они лишь единожды, когда Хай-у проголодался и попросил Пина сгонять в деревню за хрустальной лапшой. Когда оружейник вернулся, они продолжили беседу прямо за едой. Хай-у рассказал Пину, что Юн нравится (воробьиные гнезда под крышами, гулять по берегу реки, ступать босыми ногами по мокрой траве) и что не нравится (перечная приправа, пустые разговоры, таскать носилки). Поведал Хай-у и то, насколько далеко зашли их отношения (Юн поцеловала его в щеку, после того как он залез на финиковую пальму и добыл ей ветку с самого верха, погладила по груди, когда они встали лагерем в тылу врага, и, наконец, поцеловала в губы, после того как он закрыл ее от пули калибра 7,7 мм, выпущенной из британского пулемета). Постепенно до Пина дошло, что раненый рассказывает ему все это не только потому, что желает видеть Юн с оружейником, а не с Ло. Хай-у просто хотелось поделиться хоть с кем-нибудь воспоминаниями о том времени, что он провел с девушкой, раскрыть свои чувства к ней. Именно этим руководствовался и сам Пин, признавшись во всем Ло. Может, Хай-у боялся забыть о счастливых временах, может, наоборот – надеялся на забвение. Может, он просто устал от одиночества и ему хотелось поговорить хоть с одной знакомой душой.

Около полуночи медсестра сказала, что их разговоры мешают спать другим пациентам. Пин попрощался, пообещав заглянуть на следующий день. Когда оружейник отвел в сторону полог палатки и, выйдя на улицу, вдохнул свежий воздух, ему показалось, что он словно помолодел. Он вдруг осознал, что никогда не бывал в этой части Тецзиншани после наступления ночи. Земля, усыпанная мелкими камнями, отражала белый лунный свет, а вершина горы, точнее, ее часть, которую не успели скрыть дымчато-серые облака, отливала празднично-красным цветом, напоминая вулкан перед извержением.

6

По словам Хай-у, бойцы в роте по большей части недолюбливали Ло. Само собой, это не удивило Пина. Поразило его другое, оказывается, сослуживцы буквально из кожи вон лезли, чтобы избежать общения с его приятелем. Узнав от Хай-у, как Ло спер у Чуана буддийские четки, а потом продал их в антикварной лавке, и о том, как Ло наврал с три короба о преставившемся дядюшке только ради того, чтобы ему дали в столовой дополнительную порцию пирога, Пина осенило. Теперь все встало на свои места. Он больше не удивлялся, почему их с Ло не звали играть по воскресеньям в мацзян и бадминтон. Скорее всего, Ло рассказывал о Пине всякие небылицы, чтобы тот не сдружился случайно с кем-нибудь еще, кроме него, Ло. Даже лейтенант Дао не переваривал Ло. Более того, Хай-у сказал, что лейтенант разрешил Ло остаться с Пином, только чтобы не видеть несносного бойца целую неделю.

В армии служили разбойники двух видов: благородные и бесстыжие. Благородные грабили только богатых и убивали, только когда у них не оставалось иного выхода. Бесстыжим было плевать на простой народ: главное, набить мошну и думать лишь о себе. Пин причислял себя к первой категории, однако сослуживцы относили его с Ло ко второй. С точки зрения Хай-у, если Пин хотел завоевать сердце Юн, ему первым делом следовало держаться от Ло подальше.

– Но ведь Юн теперь с Ло. Как с этим быть? – спросил Пин. Он забрал у Хай-у костыли и помог ему усесться в инвалидное кресло, сделанное из нескольких разобранных повозок для рикш.

С тех пор как Пин в последний раз говорил с Ло, прошла уже неделя. Оружейник не желал видеть приятеля в обществе Юн и потому навещал Хай-у почти каждый день. Поскольку армия недавно одержала победу, бойцов особо не нагружали, Пин часто гулял по деревне со своим новым другом. Они вместе разрабатывали план, как завоевать сердце Юн.

Сегодня они направились к реке, впадавшей в озеро Поянху. Военврач сказал, что местные рыбаки недавно поймали дельфина, из позвоночника которого мог бы получиться отличный протез, куда лучше деревянного или бамбукового.

– Как думаешь, могла такая девушка, как Юн, влюбиться в Ло? – в который раз спросил Пин.

– Ну конечно нет, – уверенно произнес Хай-у. – Уверяю тебя, она не испытывает к нему особенных чувств. Она сейчас с ним по большей части потому, что ей хочется новых впечатлений. Другие-то с ней особо не общаются. О нас ей точно ничего не рассказывают.

Пин подумал над словами Хай-у и решил, что тот прав. У Юн имелся свой круг друзей и знакомых, в который не входили бойцы взвода. Она общалась с поварихами из столовой и танцовщицами из агитбригады, с которыми и проводила львиную долю свободного времени.

– Увидишь, пройдет не так уж много времени, и она поймет, что Ло за человек. И когда это случится, ты будешь в выигрышном положении, потому что больше с ним не общаешься.

Продолжая толкать коляску одной рукой, Пин другой отер выступивший на лбу пот.

– Получается, мне надо просто ничего не делать и ждать, когда она поймет, что он мерзавец? – переспросил оружейник. – На мой взгляд, так себе план. Ты недооцениваешь Ло. Он умеет убеждать и притворяться может долго. И вообще, девушки сплошь и рядом влюбляются в мерзавцев. Что, не так? Может, она сейчас с Ло как раз потому, что он подонок? Не думал об этом?

Хай-у стянул с себя соломенную шляпу, прищурившись посмотрел на Пина и растянул губы в улыбке.

– Я пришелся ей по сердцу. А я никакой не подонок.

Добравшись до причала, они обнаружили, что несколько солдат устанавливают флагшток рядом с самым высоким в округе зданием – двухэтажным строением, крытым зеленой керамической черепицей, в котором продавались рыбацкие снасти и речная глина, из которой делали загоны для свиней. На вывеске, прежде гласившей: «Рыболовецкий лабаз Хуана», теперь значилось: «Великий пролетарский военно-морской лабаз. Заведующий Хуан Тинтин».

Пин втолкнул коляску с Хай-у в магазин, и в ноздри оружейнику ударил резкий запах мягкопанцирных крабов и сушеных карпов. В помещении царило практически полное безлюдье. У входа пылились четыре табурета, из товаров удалось разглядеть лишь несколько недавно возвращенных рыбаками удочек, с которых еще капало. Они стояли в коричневой вазе с длинной, змеящейся до самого основания трещиной. Пин подумал, что большая часть товара либо находится за прилавком, либо хранится наверху. Старик в круглых очках и был Хуаном, управляющим магазином, собственной персоной. Дед помахал вошедшим.

– Нам бы дельфиний позвоночник, – сказал Хай-у, – да получше, чтоб мне протез справить, – он показал на культю.

Старик перегнулся через прилавок посмотреть.

– Повезло тебе, – сказал он. – У нас этого добра столько, что целую ногу можно смастерить.

С этими словами Хуан удалился в подсобку и вскоре вернулся, держа в руках длинный сверток. Положив его на прилавок, старик развернул бумагу, и друзья увидели содержимое. Позвонки были уже обточены и дополнительно стянуты медной проволокой. В четырех местах имелись углубления для будущих креплений. Хай-у кивнул, и Хуан положил сверток на колени раненому.

– Сколько с меня? – осведомился Хай-у.

– Ты солдат, так что дай, сколько не жалко.

Хай-у вручил старику четыре серебряные монеты – жалованье за два месяца.

По дороге обратно Пину стало интересно, а как бы действовал Ло, окажись он на месте заведующего магазином. Наверняка назначил бы довольно высокую цену, а когда дельфиньи кости закончились, запросто торговал бы вместо них свиными. Ежели кости обточить, никто не разберет, какому они там зверю принадлежали. Само собой, обман обнаружился бы после, когда протез где-то через неделю рассыпался бы на части. В конце концов Пин пришел к выводу, что такая сволочь, как Ло, даже не стал бы открывать магазин. К чему лишние хлопоты, когда ты можешь отнять все, что захочешь, у владельцев уже работающих магазинов? Из-за революции хозяину лабаза Хуану пришлось приспосабливаться: сменить название и искать расположения у тех, кто обещал его защитить.

– Одним словом, не могу я просто сидеть сложа руки, – вернулся к наболевшему Пин, стоило друзьям снова оказаться на улице. – Мне надо действовать.

– Просто ждать у моря погоды – так себе затея, тут ты, наверное, прав, – согласился Хай-у, – да только ты не похож на мужчину, который станет брать девушку измором, давить, покуда та не сдастся. У тебя на это не хватит терпения. Да и унижаться ты не станешь. Уж больно ты гордый, чтобы так себя вести.

– Не хочу я брать ее измором, – тряхнул головой Пин. – У тебя это не сработало. Чего ты добился? Прикрыл ее собой, и что в награду? Какой-то поцелуй в губы, и все? И строить из себя невесть кого, кем я на самом деле не являюсь, я тоже не хочу.

– Так что тебе остается? Хочешь, чтоб она тебя полюбила таким, какой ты есть? – рассмеялся Хай-у. – Вот из-за таких балбесов, как ты, матери обращаются за помощью к сватам. Ну вот скажи мне, чего в тебе есть такого эдакого, чтоб Юн в тебя влюбилась?

Слова Хай-у задели оружейника. Разве калека не говорил несколько дней назад, что Пин особенный и отличается от сослуживцев?

– Ну… только я один умею делать ружья, – почти шепотом пробормотал Пин.

– Да ладно! И чего ты тогда молчишь? Ты ей так и скажи. Юн, ты должна в меня влюбиться. Если ты не заметила, я умею делать ружья. Давай закрутим с тобой роман, или у тебя ко мне есть еще какие-то вопросы? – Хай-у поднял взгляд и, увидев, что Пин не смеется, спросил: – Тебе доводилось читать «Речные заводи»[4]4
  «Речные заводи» – китайский классический роман XIV века, основанный на народных сказаниях о подвигах и приключениях 108 «благородных разбойников».


[Закрыть]?

– Что, хочешь сказать, ты еще и читать умеешь? – Пин подустал. Свернув с грунтовой дороги, он поставил инвалидную коляску под вязом, а сам уселся на землю и скрестил ноги.

– Самую малость, – кивнул Хай-у, – вот мой наставник умел. До того, как его пристрелил помещик за неуплату податей, он мне много читал. Книжки всё были известные. Наставник читает, а я знай себе на страницу смотрю. Так я многое для себя усвоил. В том числе и как обольщать женщин. На что они клюют. В «Речных заводях» рассказывается о самых видных мужчинах в истории Китая. Так вот, способы обольщения можно разделить на пять категорий, названных в честь знаменитых героев: Тэн, Ло, Пань, Сяо, Сянь. Тебе рассказать, что это за категории?

Несмотря на весь скепсис, Пин кивнул. Странное дело, он-то считал, что женщинам нравятся мужчины по тем же самым причинам, что мужчинам – женщины. Он снял фуражку, пригладил волосы и снова водрузил ее на голову, надвинув козырек на глаза.

– Я постараюсь покороче, – пообещал Хай-у. Его лицо приобрело радостное выражение. Он заговорил практически нараспев, словно сказитель, долго дожидавшийся возможности передать кому-то накопленные знания. – Тэн был торговцем шелком из Северного Китая. Он соблазнял женщин богатыми подарками: яшмовыми гребнями, серьгами с жемчугами, шелковыми халатами. Его имя стало синонимом роскоши. Ло жил в эпоху Тан. Он был фаворитом императрицы У и, если верить слухам, мог ублажать государыню на протяжении долгих часов. Его имя носит искусство плотских утех. Ты меня внимательно слушаешь?

– Продолжай. – кивнул Пин, жуя травинку.

– Пань, один из величайших поэтов сунской эпохи, всегда одевался с иголочки. У него были длинные прямые волосы и аккуратно подстриженные усики, напоминавшие расправленные крылья птицы над верхней губой. Порой хватало одной лишь его улыбки, чтобы женщина влюбилась в него. Его имя стало синонимом мужской красоты. Сяо был уродливым хромым погонщиком мулов, но при этом взял себе в жены настоящую красавицу, известную во всей провинции вспыльчивым характером. Много кто хотел жениться на ней, но мужчины, с одной стороны, страшились ее гнева, а с другой – не желали поступаться своей гордостью, идя на уступки. На это был согласен лишь Сяо, и поэтому его имя является символом покорности. Наконец, Сянь был известным нищим в Монголии, который неотступно следовал за женщинами, в которых влюблялся, – женщинами, которые презирали его и гнали прочь. Изо дня в день он брел за ними по монгольским степям. Слова «нет» для него просто не существовало. Его сильными сторонами были упорство, доброта и решимость. Его не страшило, что ему придется очень долго завоевывать сердце девушки, и потому его имя стало синонимом терпения. И что же у нас в итоге получается? Тэн, Ло, Пань, Сяо, Сянь: богатство, удовольствие, привлекательность, смирение и терпение.

Пину не особенно хотелось верить Хай-у, однако следовало признать, что калека рассуждал здраво, и от его слов так просто было не отмахнуться. Оружейник, чтобы лучше запомнить, повторил про себя имена пятерых мужчин.

– Ну что, разберем, какими качествами ты обладаешь? – предложил Хай-у.

Пин согласно кивнул.

– Тэн – богатство, – принялся перечислять раненый. – Тут по нолям. Денег у тебя нет, как, впрочем, и у меня, подарков ты купить не можешь. Ло – умение доставлять удовольствие. Чего-то сомневаюсь…

– Я ходил по публичным домам, – спешно перебил товарища Пин, выставив указательный палец. – Шлюхи говорили, что я очень даже неплох…

– К сожалению, это искусство скорее помогает удержать женщину после того, как она досталась тебе, а вот снискать ее расположение… – Хай-у покачал головой. – Ладно, идем дальше. Пань – привлекательность. Опять мимо. Ты коротышка, пусть и выше меня, а лицо у тебя острое, как у лиса. Что у нас остается? Сяо и Сянь. Два самых важных качества. И, к счастью для тебя, их способен развить в себе любой мужчина, имеющий достаточно крепкую силу воли.

– Сяо и Сянь, – повторил Пин.

– Смирение и терпение, – кивнул Хай-у.