Текст книги "Гнездо Горной Королевы"

– Верно ли мое умозаключение, что вы, господа, обсуждаете откачку?

Гладкий сытый человечек в зеленой бархатной феске, сидевший на соседней скамье, всем корпусом развернулся к нам и, облокотившись на наш стол, задал свой вопрос, сопровождая его исполненной дружелюбного любопытства улыбкой.

– Буду откровенен, – ответил я, изо всех сил стараясь не выходить за пределы благовоспитанности. – Мой друг и я возражаем против любых ваших умозаключений, верных или неверных, относительно предмета нашей беседы.

– О! – Его рот озабоченно округлился. – Я помешал? Прошу меня простить! – И он отвернулся.

– Ангильдия свернула бы мне шею, – ответил на мое последнее замечание Барнар, возвращаясь к прерванному разговору, – если бы я не помог Костарду. Вот и весь сказ.

Я кивнул.

– Мудро с твоей стороны не забывать, что сил у нее для этого вполне достанет. – Барнарова грозная старшая сестрица года два тому назад перевела свою живичную шахту на сына и отправилась в море пиратствовать.

– Но вот от чего я не могу отделаться, – продолжал Барнар, – так это от сожалений: ну почему бедняга Костард такой пентюх! Заметь, я говорю это без всякого предубеждения против мальчика! Он всегда необыкновенно мило и тепло относится к своим родственникам, но при этом он такой наглый молодой осел!

– Да, – вздохнул я. – Но, по крайней мере, он останется на поверхности, пока мы с тобой будем вкалывать под землей. И заметь себе, что, в конце концов, плата нам положена весьма щедрая. Когда занимаешься воровством, то в половине случаев получаешь меньше.

Барнар отреагировал на это слабое утешение презрительным фырканьем – единственным ответом, которого оно заслуживало.

– Ну разумеется! Оплата далеко превосходит многие суммы, ради которых мне приходилось вкалывать вдвое против нынешнего, но тогда я, по крайней мере, воровал, а не пахал, как поденщик!

– Будет ли с моей стороны слишком большой смелостью намекнуть, – зеленая феска снова вынырнула по правому борту от моего плеча, – что если вы говорите о заработной плате откачника, то я знаю способ упятерить эту и без того симпатичную сумму, причем от вас не потребуется никаких дополнительных усилий, кроме как прогуляться немного по туннелям гнезда.

Барнар поднял руку, прерывая его вежливым жестом. Костяшки пальцев моего друга были сплошь покрыты давними рубцами от ударов мечей – так гладкие кварцевые прожилки испещряют иногда шероховатый гранит.

– Вы обрушили на нас такую лавину внимания, сэр, что я просто не вынесу дальнейших проявлений вашего великодушия. Прошу вас, обратите свой взор на кого-нибудь еще, кроме нас.

Лоб незнакомца под зеленой феской пошел морщинами усиленных извинений.

– В моем пылком стремлении услужить я оскорбил вас! Примите мои самые униженные мольбы о прощении! – И он снова отвернулся.

– Мало того, что работа в этих шахтах отнимает у человека всякое чувство собственного достоинства, она заставляет его ощущать себя настоящим клоуном! – подхватил нить прерванного было разговора Барнар. – Раздеться догола и вымазаться краской! Оранжевой! Да и сама откачка тоже… карикатура какая-то! Смехотворный процесс! Да к тому же мы будем новичками, и уж конечно всяких унизительных ошибок, свойственных началу любого поприща, не избежать.

– Но есть и еще кое-что, не так ли? – тихонько намекнул я. – По крайней мере про себя я твердо знаю, что мне просто не хочется спускаться глубоко под землю где бы то ни было в Кайрнгеме, вот и все тут.[1]1
  Путешествие Ниффта и Барнара к морю Демонов началось в горах Костяного Топора в Северном Кайрнгеме, где расположен Темный Путь, один из входов в подземный мир.


[Закрыть]

На это Барнар только вздохнул.

– Да уж конечно. Аж кости ноют, до чего не хочется туда лезть. Но на этот раз мы и близко не подойдем к подземному миру, это точно; да и демонов будем видеть только тех, которых Пожиратели принесут своим деткам на обед.

– Тысячу раз прошу прощения, но мое гостеприимство неудержимо просится наружу при одном лишь взгляде на вас! – Зеленая феска снова запрыгала возле нас. – Позвольте мне показать вам свои ульи!

Один удар сердца мы обалдело пялились на него.

– Пчелиные ульи! – добавил он тогда. На подбородке у него красовался клинышек черной растительности: она была так коротко подстрижена, что напоминала больше татуировку, чем бороду. Каждая складочка его холеного лица пылала гостеприимством.

– Сэр, – ответил я. – Вы вынуждаете меня говорить откровенно. Нам необходимо знать, почему ваше внимание так неотступно следует именно за нами.

– Наисправедливейший вопрос! Кроме той информации, которую я не мог не услышать, – а именно что вы, по-видимому, отправляетесь работать на живичную шахту, – меня склоняет к этому некое впечатление идеального сочетания дарований, которое вы производите. Вот вы, сударь, такой высокий и сухопарый, но в то же время подвижный, как ящерица (если мне будет позволено так выразиться), а вы, сударь, гора мускулов, способны переносить воистину непомерные нагрузки. Кроме того, от вас двоих веет – как бы это сказать? – духом предприимчивости. Я уверен, что вы – люди вдумчивые и неординарные, способные смотреть на вещи с разных точек зрения. Прошу вас, господа. Разрешите показать вам мои цветочные пастбища, а также угостить вас сотами моего Столетнего Улья.

Похоже, знакомства с ним было не избежать. Он представился как Ха Оли Бант, медовый магнат, обладатель собственных пасек, кооператива, бочарных мастерских и флотилии торговых судов; а также владелец семисот гектаров Алых Зернышек, Подвязок Дьявола и Коричневых Дандиний здесь, на Дольмене. Ему же принадлежали и без малого десять тысяч ульев, которые питали эти цветочные пастбища. Мы решили, что, вне зависимости от того, окажется ли его предложение прибыльным или нет, знакомство с ним, по крайней мере, развлечет нас и доставит новую информацию.

Его открытый экипаж, запряженный тройкой костлявок одной масти, стоял у дверей трактира. Мы забрались в него, хозяин щелкнул поводьями, и мы устремились по ведущей в гору дороге наверх, к цветочным лугам, покрывавшим хребет острова.

Тактично и дружелюбно Бант объяснил, что предложение, которое он намеревается нам сделать, раскроет одновременно некий секрет обогащения, ведомый ему одному. Чтобы убедиться, что его откровенность окупится, он попросил нас хотя бы в самых общих чертах обозначить место нашего назначения и род предполагаемых занятий. Снизойдя к его просьбе, мы подтвердили его догадку о том, что и в самом деле направляемся в горы Сломанной Оси, где нас ждет работа откачников в живичной шахте. Пока мы поднимались на перевал, к северу от нас, в прозрачной, исхлестанной ветрами Дали, за синей полосой моря, на краешке южного побережья Кайрнгема как раз показалась голубоватая сыпь невысоких пиков Сломанной Оси.

– Тебе следует узнать и еще кое-что, Мастер Ульев Бант, – заявил Барнар, – прежде чем ты посвятишь нас в суть своего дела. У нас с Ниффтом есть правило: никогда не оказывать никаких услуг незнакомцам без надежной гарантии в виде золотого песка или монет в количестве, отвечающем сложности требуемых действий.

– В высшей степени разумное и приемлемое правило! – восхищенно воскликнул Ха Оли. Затем, забыв на некоторое время о деле, он принялся любезно комментировать подробности раскинувшегося у наших ног и волнуемого ветрами пейзажа такой красоты, что мурашки бежали по коже. Северные ветра отполировали небо до стеклянной прозрачности, и оно горело неистовым голубым пламенем. На юге острова Ангальхеймского архипелага армадой шли по сияющему морю, рассекая каменистыми хребтами волны, точно огромный флот, возвращающийся в родной порт в подбрюшье Кайрнского континента. Вылизанные языками ветра проливы, окаймленные пенистой бахромой, имели цвет расплавленного серебра, чуть подрумяненного медью. Мы с Барнаром обменялись осторожными взглядами. Оба чувствовали, как жизнь снова обретает вкус. Золотые монеты (или песок), которые, в избытке предложенные в качестве платы за честный труд, наводили на нас тоску всего несколько минут тому назад, теперь вновь заискрились перед нами, маня к новым горизонтам.

Вся верхняя часть острова Дольмен, точно роскошным плюмажем, покрыта цветочными пастбищами. Как они радовали глаз в косых лучах золотого солнца, эти акры шелковистого дикого огня! Бант задернул вокруг экипажа прозрачную газовую занавеску. Каждый квадратный дюйм воздуха заполняли пчелы: они упрямо висели на ветру, непрерывным дождем обрушиваясь на цветы, живой ливень парил в воздухе, проливался, возносился и проливался опять.

Пока мы разъезжали по пастбищам, последние остатки недавнего уныния спали с нас, точно шелуха. Ровные дорожки то и дело открывали перед нами перспективы, от которых занимался дух, или погружали нас в луга, где мы катились, окруженные живыми радугами, в которых цвет соединялся с восхитительным ароматом и сонным бормотанием пчел, повергая нас в неземной восторг. Чужестранцы во множестве совершали экскурсии по тем же ароматным лабиринтам в точно таких же экипажах с гербами Пасеки Банта на дверцах, но тропинки были так хитроумно спланированы и искусно проложены, что мы практически не встречались с ними и наслаждались иллюзией полного одиночества в цветочных лугах.

– Моему Столетнему Улью нет равных здесь, на Дольмене, – рассказывал нам Бант. – Только на Астригалах найдутся пять-шесть таких, что смогут с ним потягаться. В нем живут семь династий пчел, самая молодая из которых насчитывает сто поколений.

Более молодые ульи, как мы убедились, представляли собой многогранные хатки, чьи стенки из темного, маслянистого гармониевого дерева покрывали роскошные резные орнаменты с повторяющимися мотивами пчел, медовых сот и цветов. Они были так велики, что по ним можно было ходить, – внутри глазу посетителя открывался лабиринт деревянных рамок, заполненных сотами, которые, казалось, поросли шерстью – так густо покрывали их занятые своим делом выводки пчел.

Столетний Улей своими размерами втрое превосходил любой из обычных. Внутреннее его пространство заливал приглушенный янтарный свет, проникающий сквозь забранные матовым стеклом отверстия в крыше: освещение было необходимо для работы пчеловодов. Тонкие, как осенняя паутина, сеточки отмечали тоннели, по которым мы продвигались сквозь сладкую мглу, оглушающую вековечной песнью неустанно вибрирующих крыл.

– Гадра-Аркония Шестнадцатая, – дрогнувшим голосом произнес Бант и потянул нас к глубокому гроту. Мы остановились, созерцая ее. Эта пчелиная матка была титаном своего племени, одно ее тяжелое, беспрестанно шевелившееся брюшко намного превосходило размерами мою ладонь. Из него с регулярностью часового механизма высовывался яйцеклад и выбрасывал семена, которым суждено было превратиться в рабочих пчел, в свежевыстроенные восковые ячейки. Вокруг матки кружили адъютанты, не достигавшие и десятой доли ее размеров. Они обступили ее льстивой толпой и, казалось, целовали ее бока, хотя на самом деле в этих беспрестанных касаниях жвалами и антеннами заключался пчелиный разговор; одни улетали, их место тут же занимали другие, и поклонение вечно возобновляющихся толп длилось бесконечно.

Если Бант и намеревался сопроводить это назидательное зрелище какими-то откровениями, то явно передумал. Пока мы ехали назад, к главному зданию медоварни, в нем совершалась какая-то борьба. Прибыв на место, мы погрузились в покойные кресла его личного кабинета, куда нам подали весьма впечатляющий мед. Он выпил вместе с нами и вздохнул.

– Господа. Я многое должен вам поведать, но необъяснимая сдержанность одолевает меня. Простите ли вы мою уклончивость, которая с легкостью может быть истолкована как недоверие? Простое обозначение того, к чему я стремлюсь, сделает цель моих поисков понятной любому вдумчивому слушателю.

Ну вот. Выслушайте же мое предложение. Работа откачников приведет вас прямо в личиночные камеры гнезда Пожирателей. Если вы будете просто исполнять предписанные обязанности, то никаких причин покидать их и двигаться дальше у вас не будет.

Но я надеюсь, что трехсот мер золотого песка на каждого хватит, чтобы убедить вас покинуть камеры и побродить немного по гнезду, пока вы не найдете Королевскую Родильную Камеру, где лежит Королева, занятая кладкой яиц, и принести оттуда около кварты некоей божественной субстанции, истекающей из пор ее тела, которую вы должны будете поднять на поверхность и передать мне, когда срок вашего пребывания в шахте подойдет к концу.

Мы с Барнаром переглянулись. Нам пришлось приложить усилия воистину нечеловеческие, чтобы скрыть то изумление и восторг, в который нас повергла только что упомянутая Бантом непомерная сумма.

– Давайте раз и навсегда оставим недомолвки, – сказал я. – Вы утверждаете, что заплатите нам три сотни мер золотом еще до того, как мы выйдем отсюда, по сто пятьдесят на каждого, только за обещание попытаться сделать то, о чем вы нас просите? И эти три сотни станут нашей неотчуждаемой собственностью за одну только попытку, а если мы в ней преуспеем, то получим вторую аналогичную сумму?

Бант быстро справился с колебаниями; мы успели заметить лишь легкую дрожь, пробежавшую по лицу негоцианта, – несомненное проявление подавленного желания поторговаться.

– Именно так!

Не без некоторой внутренней борьбы нам с Барнаром удалось скрыть охвативший нас восторг. Не далее чем сегодня утром одно движение глотки глабруаза отделяло нас от мучительного процесса превращения в фекальные массы чудовища. А в полдень мы уже стали богачами.

II

Так будем париться, раздоры отогнав,

И с банщицами гибкими, младыми

Познаем счастье в золотом Сейчас,

Не омрачаясь мыслями иными.

Пусть Будущее гнев не пробуждает в нас.

Мы отплывали с отливом, вскоре после наступления сумерек, и Ха Оли Бант отправлялся вместе с нами. Барнар и я предпочли бы послоняться вдвоем по городку да поспрашивать жителей о том о сем, чтобы составить свое представление о странной работенке, на которую мы подрядились. Но Бант оказался на редкость прилипчивым и ни за что не хотел расставаться с нами. Возможно, он опасался как раз наших вопросов и тех размышлений, на которые они наведут слушателей. Он взял нас с собой приглядеть за снаряжением принадлежавшего ему парома, который должен был доставить нас на кайрнское побережье, и поминутно спрашивал нашего совета относительно припасов и упряжки, на которой нам предстояло ехать от гавани Кайрнские Ворота до Костардовой шахты «Верхняя», что в Горах Сломанной Оси. Потом, когда солнце начало клониться к западу, он пригласил нас в свою впечатляющую резиденцию, из окон которой открывался вид на гавань.

Здесь, в полной безопасности, за охраняемыми стражниками дверьми, нас уже поджидали его крепкие слуги, чтобы передать в наше владение два компактных, но увесистых седельных мешка. Сам Бант, прежде чем подняться наверх и позаботиться о программе развлечений на вечер, предоставил в наше распоряжение свои роскошные бани. Кажется, он не удивился, хотя и поднял для виду бровь, когда мы заявили, что возьмем деньги с собой.

Гибкая, точно змея, банщица в полупрозрачном одеянии, умопомрачительно благоухая цитрусами, проводила нас в парную и, выполняя нашу просьбу, оставила наедине с амфорой воды и огромной жаровней, наполненной тлеющими углями. Наконец-то мы были одни. Скинув кожаные сумки мы разделись и принялись выпаривать последние остатки глабруазовой слюны из своих пор. Нетерпеливо дернув за шнурок, я развязал горловину своего мешка. Барнар последовал моему примеру.

– Бог ты мой, – только и смог вымолвить я. Посмеиваясь, я зарыл пальцы в золото, и гремучие монетки вторили, казалось, моему смеху. Мягкие отсветы рдеющих углей согревали их, придавая их блеску жирный маслянистый оттенок. – Барнар, ты только посмотри, – захлебывался я. – Колодрианские ликторы! И какая великолепная чеканка! – Допускаю, что причиной этого дурацкого восклицания стала безумная радость, которую я в тот момент испытывал, однако ухватистая восьмиугольная монетка с профилем Джаркела Седьмого, покорителя Ладгасской Тундры, и впрямь очень красива. Этот монарх был посредственным солдатом, победу ему добыли генералы, но его пухлые щеки преуспевающего человека как нельзя более уместно выглядят на монетах, оборотную сторону которых столь же удачно украшает изображение откормленного жертвенного животного, каурока (предка, по мнению большинства, кайрнских гнуторогов), с увешанными гирляндами рогами.

– И у меня тоже! – заливался Барнар. – Вперемешку с кайрнскими квадрунами! – Я не мог удержаться от смеха, до того мой друг походил на ребенка с корзинкой сластей во время эфезионского праздника урожая (хотя я и сам, надо полагать, мало чем отличался от него в тот момент). Глаза у Барнара дымчато-серые, цвета вечно подернутого дождливой пеленой небосклона его родной Чилии, но отблеск нашего золота зажег в них зеленые искорки, так похожие на зелень лесов, окутывающих его островную родину. Его широкий, плоский, неоднократно ломанный в драках нос раздувался, точно у быка, возбужденно втягивающего утреннюю свежесть. Кроме всего прочего, Барнар наделен отменным чувством юмора, но даже мне нечасто приходилось видеть, чтобы его тяжеловатое лицо так лучилось весельем, как в тот раз.

– Знаешь, старинный мой спутник, – обратился я к нему, – в этой славной, ядреной жаре мне начинает казаться, то мы вот-вот сольемся с нашим золотом воедино и превратимся в невиданные сияющие существа, лучистые и бессмертные.

– Сразу слышно, – отозвался он, – настоящего сумасшедшего. Хотя я, по правде сказать, и сам едва не спятил от радости, заполучив такое богатство. Такое огромное богатство, Ниффт, что теперь наконец-то мы могли бы… – Взгляд его стал сосредоточенным, он явно собирался перейти к серьезным материям, но я перебил его, в такое возбуждение привела меня внезапно мелькнувшая мысль.

– Барнар, отдаешь ли ты себе отчет в том, что теперь мы наконец-то можем приступить к великому деянию, совершить которое мы поклялись пять с лишним лет тому назад? – Его ответный взгляд был до такой степени лишен всякого выражения, что я невольно запнулся. – Ты что, не понимаешь, о чем я? Сандалии, Плащ и Перчатки Пелфера Несравненного! Которые можно получить, лишь взяв его могилу штурмом и укротив ее бессмертных хранителей.[2]2
  Смотри отступление.


[Закрыть] Ну, теперь-то ты видишь, что, как только оставшиеся три сотни мер будут у нас в кармане, нам вполне хватит денег, чтобы нанять шесть надежных кораблей и сотню первоклассных солдат. С боями мы проложим дорогу через степь еще до того, как осень будет на исходе, если управимся на шахте твоего племянника не позднее чем через полмесяца.

К моему величайшему смущению, лицо Барнара приняло вдруг оскорбленное выражение.

– Возможно, ты и прав, намекая на несовершенство моей памяти, Ниффт, позволившей мне забыть, как ты жаждешь заполучить атрибуты могущества великого Пелфера. Но, как мне кажется, у меня, в свою очередь, есть еще более серьезные основания для упреков. Ибо разве это не мы два года тому назад, на Балу Карманников в Кархман-Ра, принесли торжественную клятву, что если когда-нибудь разбогатеем достаточно, чтобы позволить себе покупку Ведьминого Семени, то, не медля ни минуты, отправимся в Чилию и вновь засадим лесами Гам-Гадрианскую долину, издавна принадлежавшую моей семье, но жесточайшим образом лишенную лесного покрова за время пребывания в руках врага?

Я чуть было не рявкнул: «Ты что, хочешь поймать меня на слове, которое я дал на пьянке?» Ибо, как только он напомнил мне об этом событии, я сразу понял, что он имеет в виду: некоторый переизбыток горячительных напитков заставил меня принести сентиментальную клятву, что я буду считать возвращение молодости родной долине Барнара своей святой обязанностью до тех пор, пока благоприятные обстоятельства не помогут исполнению этого обета. И, разумеется, обещание помочь другу восстановить былую силу его земли и славу его клана связывало меня, и я на самом деле намеревался его исполнить, но только в другое, более подходящее время.

– Дружище, – начал я уговаривать его, – когда наши пути пересеклись с дорогой Гильдмирта во второй раз и этот великий маг открыл нам местоположение легендарной могилы Пелфера, разве не пять лет тому назад это было? Разве данный нами друг другу обет отыскать эту могилу, как только мы достаточно разбогатеем, чтобы потянуть такой расход, – иными словами, разве этот обет не предшествует другому обету – вновь засадить лесами твою родную долину? И потом, посуди сам! После того как Перчатки, Плащ и Сандалии окажутся у нас, мы очень скоро станем богатейшими ворами мира! А уж тогда заново засадить Гам-Гадрианскую долину лесом при помощи Ведьминого Семени будет для нас детской забавой!

Вместо ответа Барнар устремил на меня пристальный печальный взгляд. Он чувствовал, что с ним дурно обошлись, и ничего с этим поделать было нельзя. Я со своей стороны тоже ощущал острую обиду на друга, и бесполезно было скрывать это от себя самого. Как мог Барнар позволить золотому мигу нашей удачи налететь на мель его проклятого упрямства?

– Ладно, послушай, – вздохнул он наконец. – Остальные-то три сотни мы еще не заработали, верно? Да и вообще, навряд ли этот божественный напиток, который нужен Банту, так уж легко заполучить, а потому зря мы так уверены, что сможем это сделать. А иначе стал бы он предлагать такие деньжищи за то, что может прийти и взять всякий? Пошли мыться, и отложим разногласия на потом. Давай лучше порадуемся тому, что у нас есть, и мгновению, в которое мы этим обладаем.

– Правда твоя!

Как только мы вышли из парной – мешки с золотом по-прежнему покоились у нас на плечах, – откуда ни возьмись, возникли три хорошенькие банщицы: стройная, которая привела нас сюда, а с ней еще две, такие же соблазнительные и в таких же прозрачных платьях. Эти новенькие в мгновение ока убедили Барнара, что ему нужен массаж, который начался с того, что парочка принялась расхаживать взад и вперед по его распростертой туше, топча его босыми, умащенными благовониями ножками. Первая, красотка с глазами цвета терновой ягоды и мудрой улыбкой искушенной женщины, отвела меня к бассейну немного поодаль.

– О, жилистый странник, – поддразнила она меня (голос ее был густой зернистый мед), – ты, кажется, весь состоишь из одних сухожилий и крепких змеящихся мышц! Тебя нужно тщательно намылить и хорошенько поскрести, чтобы отмыть все впадины и выступы твоего тела…

Слегка надтреснутым голосом я ответил, что с глубокой благодарностью приму любую помощь гигиенического характера, которую она соблаговолит мне оказать.

Последовал восхитительный интервал.

Звали ее Хигайя. К тому времени, когда мы окончательно выполоскали друг друга, мы уже щебетали точно дети. Она рассказала, что вот уже три десятилетия нанимается работать в банные дома и танцевальные труппы по обе стороны Агонского моря, и было заметно, что она повидала мир и усвоила его сладкую мудрость. Зная, что до нашего отъезда мы уже не встретимся больше, я спросил, долго ли она намеревается пробыть на Дольмене.

– Вообще-то, – ответила она, – я уже чувствую приближение нового приступа охоты к перемене мест и подумываю посетить Минускулон. Но, полагаю, еще пару недель или около того я здесь задержусь.

– Ну тогда у меня есть надежда повидать тебя вновь. Может быть, мы даже на некоторое время составим друг другу компанию в пути.

У меня не было и малейших подозрений о том, как надолго задержит нас под землей предприятие, в которое мы ввязались.

С балкона столовой Банта, находившейся четырьмя этажами выше, открывался прекрасный вид на гавань и пролив за ней. Любуясь фиолетовыми в спустившихся сумерках волнами, вылизанными языками ветра, мы знатно пообедали. Бант предложил, чтобы мы представили его Костарду как случайного попутчика, оказавшегося торговцем живицей, которого мы пригласили с собой, чтобы Костард мог продать ему свой товар. При этом Банту не пришлось бы скрывать, что он пасечник. На пасеках используют титаноплодов, костлявок и прочую тягловую скотину для выработки и транспортировки меда и сопутствующих продуктов, а потому их хозяева закупают живицу в большом количестве в качестве корма. Между тем финансовые сложности могли подготовить Костарда к открытости и сотрудничеству. С помощью некоторых капиталовложений Бант мог бы получить постоянный доступ к нектару, которого он так жаждал, – субстанции, которую мы должны были добыть для него у Королевы и которую он называл иногда напитком гигантов.

Я терпеливо слушал, время от времени проводя пальцами ноги по заветному мешочку под столом, чувствуя, как вертлявые монетки приятно щекочут ногу сквозь кожаную поверхность. Утром я стоял по пояс в крови в зловонной пасти глабруаза; днем я очутился в головокружительном мире ласкаемых ветрами цветов; а вечером была Хигайя в бане, роскошный обед и богатство. Мне приходилось то и дело мысленно одергивать себя, чтобы не расплыться как-нибудь ненароком в дурацкой улыбке восторга и недоверия.

Но я то и дело встречался взглядом с Барнаром, точно наши мысли странным образом совпадали. И каждый раз, когда это происходило, между нами пробегал тот легкий холодок взаимного разочарования, который мы впервые ощутили в парной. Разногласия, послужившие причиной его возникновения, не только не покинули нас, но словно бы окаменели, превратившись в ледяной кристалл, из которого наши взгляды, встречаясь, высекали искры. Я знал, что Барнар держится за свою давно лелеемую мечту не менее упрямо, чем я за свою.

– Развлечения, которыми вы потчуете нас, столь роскошны, – шутливо обратился Барнар к Банту, – что я начинаю беспокоиться. Платите вы нам тоже по-княжески. И все же, хотя теперь, может быть, уже слишком поздно, я хочу задать самый важный вопрос. Насколько опасно проникновение в Королевскую Камеру Гнезда Пожирателей? Не говоря уже о сборе какого бы то ни было секрета, выделяемого телом Королевы? Никогда раньше не приходилось мне слышать о том, чтобы кто-нибудь хотя бы замыслил подобный подвиг, а тем более осуществил его. Разумеется, мы с Ниффтом считаем себя связанными обещанием, – здесь я кивком головы выразил свое согласие, – но все, что нам известно об этом предприятии, подсказывает, что и шестьсот мер золота могут оказаться не слишком щедрой платой.

В это самое мгновение в комнату бодрой походкой вошла рослая молодая женщина, закутанная в плащ для защиты от свежего вечернего ветра, который уже успел вытащить несколько задорных прядок из тяжелого узла медно-рыжих волос у нее на затылке.

– Ша Урли! Душечка! – воскликнул Бант. – Моя сестра Ша Урли, господа! Пожалуйста, отобедай с нами, дорогуша! – Раздражение заржавленным железом скрипнуло в его голосе, и даже медовые речи не смогли его полностью засахарить. Нас он представил как двух путешественников, которые согласились сопровождать его в прогулке по Кайрнгему. Он ведь так много работал в последнее время, что совсем закис, сидя на одном месте, пожаловался он, так что наша компания для него – как глоток свежего воздуха. Ша Урли отказалась снять плащ, но все же присела к столу и выпила с нами бокал вина в знак дружбы.

– Вид у вас вполне надежный и… привычный к путешествиям, – сказала она нам. В ее улыбающихся светлых глазах таилась ледяная искорка иронии. – Моему брату повезло, что он вас встретил. А уж кто, как не он, заслуживает хорошего отдыха за границей! Он слишком много занимается делами. Это наше семейное предприятие, которое наша мать вверила нашему совместному попечительству, но брат так боится взвалить на меня лишнюю обузу, что управляется со всем практически в одиночку. Дорогой братец! Ты из кожи вон лезешь, чтобы избавить меня от тягот, а к своему здоровью относишься просто по-варварски! Ты только посмотри, как ты растолстел! Но, что бы я ни говорила, ты все равно меня не послушаешь, разве не так? – С этими словами она поднялась и склонилась над братом, чтобы запечатлеть на его лице сестринский поцелуй, каковой он и принял с видом одновременно довольным и уязвленным.

У самых дверей она остановилась.

– Счастье еще, – сказала она, – что Ха Оли и во сне не приснится вложить во что-нибудь деньги, не посвятив меня предварительно в свои планы. Это меня вполне удовлетворяет. Рада была познакомиться, господа! Спокойной ночи всем!