Текст книги "Гнездо Горной Королевы"

III

Коль дел больших сиянье хотим еще увидеть,

Пора вставать и делать их. Чур, первое мое!

Мы поднялись на корабль вскоре после наступления темноты. Сначала была суета с погрузкой и отплытием, а потом, как только отдали швартовы, Бант убрался в свой гамак и захрапел. Спору нет, он принимал самое активное участие в истреблении меда и яств за давешним обедом, и все же его поспешное бегство в постель отдавало уклончивостью, ибо мы не оставляли попыток узнать правду об истинном характере нашей экспедиции в Королевскую Камеру гнезда Пожирателей и продолжали задавать наводящие вопросы.

Мы с Барнаром стояли у самого борта скрипучего суденышка, старой пиратской каравеллы, приспособленной для перевозки животных и клади наподобие нашей с кайрнского побережья и обратно. Половинка луны красовалась посреди недавно потемневшего небосклона, ее бледный свет превращал стоявшие в гавани корабли со спущенными парусами в призрачные статуи. Один за другим скрывались они за кормой, а яркие огни в окнах прибрежных домов постепенно сливались в полукруглую звездную туманность, облаком опустившуюся на посеребренные луной волны, пока ветер подгонял нас в сторону открытого моря. Мы облокотились на ограждение палубы и наслаждались каждым движением старого корыта, колченого приплясывавшего по мерно колыхавшейся груди океана.

– Н-да, – начал разговор Барнар, – напиток гигантов… Ты когда-нибудь слышал о таком?

– Мне доводилось слышать о том, что Пожиратели-работники словно бы кормятся или сосут что-то из боков Королевы, но случалось слышать и такое мнение, будто это не более чем миф.

– Вот и мне тоже так кажется, – отозвался Барнар. – Кто вообще бывал когда-либо в Королевской Камере и хотя бы видел Королеву? Если такое и было, то я никогда об этом не слышал.

– Что ж, постараемся вынуть из Банта все, что сможем. Остальное, полагаю, узнаем из первых рук на месте…

Мы еще долго стояли в абсолютном молчании, наполненном для каждого из нас оглушительным грохотом мечтаний, катившихся, подобно океанским валам, через наше сознание. Ночной ветер дул нам в паруса, заставляя нашу старушку каравеллу со стонами и вздохами карабкаться через невысокие волны. Прямо по курсу, чуть выше черного пятна кайрнгемского берега, звезды густо устилали бархатный небосклон, и даже яркая луна не могла затмить их сияния, точно они были раскаленными углями, которые раздувал свежий ветер.

– Барнар, – произнес я. – По-моему, нам крупно повезло. У меня такое чувство, будто удача собирается под нами, словно большая волна. Приливная волна. Мне следовало понять это еще утром, до того как мы заполучили золото, ибо разве люди, проглоченные глабруазом и невредимыми вышедшие из его пасти, не самые большие везунчики в мире?

Дай-ка я расскажу тебе одну историю, дружище, – продолжал я, – о человеке, которого мы оба знаем и который дорог моему сердцу, словно родной брат. У этого человека девять дядюшек и семь тетушек, несметное число двоюродных и тринадцать родных братьев и сестер, – Барнар хотел было меня перебить, но я вскинул руку в упреждающем жесте, – и все его дедушки и бабушки еще живы, а двоюродных теток и дядьев у него по меньшей мере десяток, и не менее четырех его прапрабабушек и прапрадедушек все еще топчут усыпанные хвоей тропинки, что вьются по склонам его родной Гам-Гадрианской долины, пропитанной бодрящим скорзовым духом, исконной вотчины Гам-Гадрианского клана. Можно ли после всего этого сомневаться, что человек, о котором веду я речь, – это Барнар Гам-Гадриан, называемый, лишь отчасти в шутку, Барнар Рука-Молот и Барнар Бычья Шея? Не отвечай! Слушай, что я скажу.

Этот самый Барнар, чьи возлюбленные родичи заселяют склоны его долины почти так же густо, как строевой лес, что дает им средства к существованию, любит свою землю, где он с ранней юности научился владеть топором, где правил завывающие полотна лесопилок своего клана, еще будучи голенастым подростком, и где потом и его усилиями в том числе не один гордый, точно лебедь, корабль был спущен на воду, не один дом поставлен на века и не одна надежная повозка покатилась по дорогам задолго до того, как он стал мужчиной.

А когда разбойный клан Крагфасстов с люлюмийского нагорья начал совершать набеги на Великое Мелководье и вонзил клинок войны в самое сердце Гам-Гадрианской долины, кто, как не наш Барнар, с яростной решимостью поменял топор дровосека на боевой топор? Девять лет войны превратили его из неопытного юнца в закаленного ветерана, крепкого, как топорище из железного дерева. Но в его внушающем трепет теле по-прежнему бьется нежное сердце, полное любви к родным по крови людям и отчизне.

Когда захватчики были наконец изгнаны, они оставили после себя голую пустыню, на которой не росло ни единого дерева, и эти обезображенные склоны стали пыткой для глаз того же Барнара Руки-Молот, так что он, сражавшийся за родную долину до полного ее освобождения, отвернулся от нее, как только она была возвращена законным владельцам. Пустился он куда глаза глядят и стал вором, ибо осквернение родной земли разбило ему сердце и он не мог там больше оставаться.

За прошедшие с тех пор десятилетия большую часть своей добычи он неизменно тратил на своих родичей, подновляя их приходящий в негодность инструмент, пополняя стадо плодов и всячески содействуя трудоемкому хозяйствованию на тех землях, где еще оставались скорзовые деревья.

Так как же нам не подумать, нам, тем, кто так любит и ценит этого самого Барнара Гам-Гадриана, что глаза его, возможно… слишком давно не отрывались от этой земли? Разумеется, задуманное им непременно когда-нибудь сбудется, Барнар Рука-Молот обязательно засеет склоны родных холмов Ведьминым Семенем. Он наверняка это сделает, и исчезнувшие было рати скорзовых деревьев, послушные его зову, восстанут из земли и снова вознесут свои гордые вершины к небу! Это сбудется! Но если, еще до того как это произойдет, представится случай овладеть неисчислимым богатством, если этот самый Барнар сначала…

– Довольно, Ниффт! Хватит. Неужели ты не понимаешь, друг мой, что мы с тобой настолько продвинулись в годах, что если предоставляется случай сделать по-настоящему значительное дело, то мы должны хвататься за него, не мешкая ни минуты? Мы ведь не вечные, верный мой спутник. И если мы действительно хотим совершить подвиг, который будет сиять в веках, то нужно браться за дело без промедления, как только возникает такая возможность. А что до Ведьминого Семени, то я мечтал о нем так долго, что не соглашусь отложить исполнение этого желания ради любого другого предприятия, теперь, когда стоит только протянуть руку, и оно окажется у меня в руках… ну, или почти в руках.

– Да послушайся ты голоса разума наконец, Барнар! Стоит нам только завладеть Перчатками, Плащом и Сандалиями Пелфера Несравненного, как мы разбогатеем настолько, что сможем засадить лесами хоть всю Чилию, так что даже голые каменные хребты покроются скорзовой зеленью и толстенные деревья полезут, как трава, на безлесных пустошах Магнас-Дриана.

Этот последний выпад заставил его чуть заметно вздрогнуть, ибо именно там, среди безлесных пустошей Магнас-Дриана все еще жила Марния-Дриан, которую Барнар любил с ранней юности. Она была дочерью гордого, но совсем не богатого деревьями клана. Разве же можно сомневаться, что ее расположение легко будет завоевать при помощи Ведьминого Семени, которое вмиг покроет лесами ее родные взгорья? Но вот мой друг овладел собой и слабо улыбнулся.

– Ты только посмотри, как мы тут с тобой лихо делим призрачное золото! – С этими словами он забросил свои мешки с золотыми монетами за спину и, прежде чем удалиться на покой в свой гамак, дружески хлопнул меня по плечу. Но я-то его хорошо знал: хотя он, со свойственной ему воспитанностью, и не подавал виду, в глубине его души поселилась обида.

Я постоял еще немного у перил, негодуя на непробиваемое упрямство друга. В конце концов раздражение мое достигло такого накала, что я сам удивился и приложил все старания к тому, чтобы успокоиться.

Немного погодя я уже смог признаться себе, что ощущаю то же самое печальное беспокойство, о котором говорил Барнар, свойственное всякому смертному в определенном возрасте. Еще утром, топая по берегу Дольмена и сотрясаясь после соленой ванны, которая все равно не смогла до конца истребить зловоние глабруазовой крови, я почувствовал, как костлявый палец Времени коснулся моего сердца, и бледногубый Призрак прошептал мне на ухо, что я всего лишь бродяга, который ничего не сделал в своей жизни и никогда уже не сделает.

Но, клянусь Трещиной, Котлом и Ключом, несмотря на это, я все равно чувствовал, что мне повезло. Неожиданная удача привалила нам и все продолжала прибывать. Я устремил взгляд на север, туда, где нас ждало будущее. Там, скинув пелену лунного света, звездное пламя горело над темным контуром Кайрнского материка. Звезды покрывали ночное небо так же густо, как, по моему представлению, должны были Пожиратели покрывать склоны подземного мира, преследуя по взгорьям и долинам сонмы разбегающихся врагов…

IV

Напитком, что гиганты пьют,

Кувшин до края пусть нальют.

Но, как набрать его внизу,

Признаться, не соображу.

С первым светом мы бросили якорь в гавани Кайрнские Ворота, а когда солнечный диск поднимался над горизонтом, наша бричка уже вовсю неслась по северной дороге прочь от города. Дорога представляла собой отличное ровное полотно из гладко обтесанных каменных плит, целые караваны повозок бодро катились по ней в обе стороны.

По изрезанным речными руслами равнинам Позднего Кайрнлоу мы неслись под свист кнута, которым Бант то и дело горячил своих чистокровных костлявок; медовые брызги первого утреннего света разлетались, казалось, от нашего движения в разные стороны. Колеса грохотали, ветер свистел и завывал у нас в ушах, так что задавать вопросы опять мы не могли.

Но я настоял, чтобы мы остановились посидеть в пивной, которую мы углядели в деревушке на берегу реки: Бант, без сомнения, предпочел бы проскакать мимо, но мы ему не дали. Заведение окружал приятный садик с изгородью из силвовых деревьев и тыкмяной лозы. Мы выбрали столик в уютном уголке среди благоухающей растительности и распили за ним кувшин изумительного меда, такого же золотистого, как травянистые прерии, что раскинулись на противоположном берегу реки.

– Похоже, это из наших же погребов, – пробормотал Бант, вдумчиво распробовав вино.

– А не могли бы мы поговорить о других напитках? – намекнул Барнар. – Например о напитке гигантов. Придется ли нам, к слову, доить Королеву Пожирателей, или как? Будьте любезны, поделитесь с нами всем, что знаете о предмете, за которым нас посылаете.

– Я не имею права называть источник моих сведений, – невозмутимо ответил Бант. – Прошу меня простить, но таким образом я выдал бы слишком много информации тем, кто захочет повторить мое начинание. Но вкратце я объясню вам, в чем суть, хотя, предупреждаю, этого будет недостаточно. Взрослые Пожиратели-работники, независимо от касты, непонятным образом кормятся у боков Королевы. Разумеется, они делают это не постоянно, а лишь время от времени, но тем не менее они все этим занимаются. Пьют из Ее тела.

Из документального источника, неведомого даже эрудитам, я узнал, что, по всей видимости, каждый Пожиратель впитывает из ее тела определенный тип эмульсии, соответствующий именно его размерам и функциям. Свой секрет, похоже, питает и поддерживает всех отпрысков Королевы, любой формы и вида. Я же хочу, чтобы вы раздобыли лишь одну его разновидность: ту, которую потребляет каста Фуражиров, самых крупных из всех работников, этого бича расы демонов. Что до того, как именно его раздобыть, то на сей счет я, признаюсь, не располагаю ровным счетом никакой информацией.

– Будет ли справедливо ¦ предположить, – отважился я после некоторой паузы, – что именно напиток гигантов придает касте Фуражиров громадные размеры? Могу ли я решиться на догадку еще более смелую: укрупняющая способность этого напитка и заставляет вас стремиться к нему столь самозабвенно?

– Предположим, я соглашусь подтвердить вашу догадку, но, окажите мне такую любезность, не задавайте больше никаких вопросов.

– Хорошо, Бант, замечательно. И все же, если предположить, что жидкость обладает теми свойствами, на которые вы надеетесь, какой от нее прок вне Гнезда?

– Г-м, – холодно улыбнулся Бант. – Это уже вопрос, не так ли?

Дорога, петляя, уходила к северо-западу, перерезая попутно хребет стремящихся прямо на север Гор Сломанной Оси. Это невысокая, бедная живописными видами горная цепь, с тупыми шишковатыми вершинами, древние кости земли, сглаженные миллионами зим.

И все же меня не оставляло ощущение, что глубоко под их источенными эрозией макушками происходит непрекращающееся движение, какое-то беспокойство. Эти древние горы жили изнутри, служа вместилищем бесчисленным Гнездам Пожирателей, каждое из которых само, в свою очередь, кишело жизнью. Все время, пока мы приближались к месту нашего ночлега, городу под названием Сухая Дыра, расположившемуся частично на равнине, а частично в отрогах горного хребта, мне казалось, что я чувствую легкое содрогание почвы, результат непрекращающейся подземной активности. Мы остановились в гостинице на верхней окраине города, и там, на самом склоне горы, я воображал, будто пол еле заметно вибрирует подо мной, и почти слышал, как целые реки никогда не спящих гигантов текут сквозь кости хребта.

Сухая Дыра (получившая свое название от живичной шахты, которая разорилась задолго до того, как город стал центром торговли скотом, да и вообще коммерческим перекрестком) – приятное место, в особенности если смотреть на нее сверху. Из окон нашей гостиницы мы могли наслаждаться видом суходырских крыш, сплошной волной стремящихся вниз, к равнине, где река Сломанной Оси, вырвавшись из-под каменного массива к северу от города, серебряной ниткой вышивает по подолу окраин. Большая часть скотных дворов, корралей, красилен и скотобоен расположена как раз на берегах реки, так что мы на вершине холма были избавлены от необходимости вдыхать ароматы навоза и запекшейся крови, а самое главное – сражаться с мухами, этим бичом всех скотопромышленных городов. Хотя и наверху городские ароматы давали о себе знать: порывы ветра то и дело доносили до нас запахи освежеванных туш, солонины или новых бочонков с коптилен, сена и конечно же сухой пыли, поднятой десятками тысяч копыт.

Мы наблюдали, как солнце опустилось за бескрайний, прямой как стрела горизонт прерий, видели, как колышущееся море золотой травы вспыхнуло огненной медью и остыло сначала до янтаря, а потом и до серебра, в то время как весь склон под нами покрылся веснушками огней и лампы на мосту через реку Сломанной Оси засверкали белыми искрами над серой, словно сталь, ниткой воды.

Потом я с удовольствием отправился в кровать. Прошлой ночью на корабле мой мозг был настолько воспламенен золотыми мечтами, что мне почти не удалось поспать, да и качка тоже мешала. Некоторое время я лежал прислушиваясь. Слух – самое обманчивое из всех человеческих чувств, ибо оно легче и незаметнее всех остальных стирает грань между мыслью и реальностью, и все же я мог бы поклясться, что гора подо мною чуть слышно жужжала. А потом я соскользнул в уютное забытье, как вброшенный в ножны меч.

V

Средь пиков гор лежат Ее сокровищ груды,

Где дом ее детей, бесчисленных, как звезды,

Как галька, что собою взморье устилает.

В глубинах Ее сыны воинственные рыщут,

И демонов орда бежит пред ними, кровью обливаясь,

Но среди пиков горных

Ее малютки спят…

Наше путешествие к вершинам хребта началось с первым светом. Виадук уходил в гору неподалеку от нашей гостиницы; местами, где это было необходимо, дорогу поддерживали высокие опоры или арочные мосты, так что наш экипаж продвигался наверх легко и быстро, без лишних усилий. Мы катили меж склонов, на которых лишь кое-где попадались рощицы черного скорза и карликовой сосны; выветренная, жидкая почва лысеющих старых гор чередовалась с большими каменными проплешинами, отполированные беспрерывными ветрами горные пики и перевалы были абсолютно голы.

Повсюду на склонах гор приютились живичные шахты. Это были незамысловатые, построенные без всякого плана сооружения из побелевшего от времени дерева, все на один манер. Обычно они состояли из главного здания, в котором находилась буровая установка, насосы и устройство для разлива живицы по бочкам, и ряда построек более мелкого масштаба, где располагались конторы и шахтерские бараки.

Все они вместе и каждая в отдельности производили впечатление довольно убогое, но их количество свидетельствовало о том, что внутренности горных пиков кишат Пожирателями. С наступлением темноты мы съехали с большой дороги в ложбину и устроились там на ночлег. Я лежал, завернувшись в одеяло, на мягком песке и слушал, как пульсирует напряженная жизнь колоссов глубоко в самых костях гор.

К середине следующего утра мы достигли Перевала Полных Бочонков. Здесь, на скрещении нескольких перерезанных седловинами горных хребтов, точнее на их изборожденных каньонами и ущельями склонах, процветало до полудюжины шахт. Никто не знал, сколько отдельных Гнезд служили источником их благополучия. Несмотря на то что расстояние между соседними шахтами было, как правило, не меньше мили, вполне могло статься, что некоторые из них питаются из одного источника, поскольку в любом Гнезде существуют дюжины своеобразных личиночных детских, над которыми, собственно, и строятся шахты.

Шахта, носившая название «Верхняя», была далека от процветания. Она застыла в абсолютном молчании. Мы направили свою повозку прямо в главное здание; цокот копыт животных и бряцание упряжи эхом отдавались в высоких потолочных балках. Задняя стена сооружения представляла собой фрагмент необработанного горного склона с врезанными в него гигантскими медными кранами, предназначенными для перекачки живицы в три медных чана, каждый величиною с дом. Под ними, выстроившись по росту, как солдаты в строю, стоял целый отряд бочонков.

Но никто ничего не перекачивал. Никого не было. На всем предприятии нельзя было найти ни одной живой души. В его наполненной отголосками эха тишине нам послышался звук, неясный, точно дробь призрачного барабана. Через мгновение мы смогли его распознать: это был шум работающего транспортера соседней шахты, оживленного предприятия, расположенного на противоположном склоне горы.

– «Затруднения с рабочими», – желчно буркнул Барнар. Именно так Костард описал вставшую перед ним дилемму в письме к своей матери, устрашающего вида Барнаровой сестрице. Она, Ангильдия, по-матерински слепо веря каждому слову своего единственного отпрыска, упросила брата оказать одаренному юноше помощь «на пару недель или около того», поскольку больше Костарду, чтобы «все опять стало тип-топ», явно не требовалось. – «Затруднения с рабочими», – повторил Барнар, чье отчаяние росло с каждой минутой.

– Дорогой дядюшка Барнар! О, вот это радость! – С этими словами вышеупомянутый молодой человек влетел в зал и с разбегу повис на шее моего друга гиганта. Я не мог не улыбнуться, видя, как шероховатый гранит обветренных щек Барнара пошел трещинками улыбки, несмотря на владевшее им раздражение. Возможно, в это мгновение он вспомнил, как Костард горластым долговязым мальчишкой вечно клянчил у него подарки и канючил, требуя, чтобы дядюшка покатал его на плече. По правде сказать, Костард и теперь, вися на шее Барнара, выглядел в сравнении с ним довольно мелким. Это был аккуратный молодой человек, лишь на ширину ладони не доросший до определения «высокий» и на десятую часть меры или около того полнее, чем худощавый. Волосы он носил коротко и стриг спиралью, по последней местной моде. Лоб его по диагонали пересекал внушительный шрам. Ранение было, однако, скорее броским, чем серьезным, к тому же во всю свою ширину шрам бугрился поджившими сухими корочками, готовыми вот-вот отвалиться. Костард вежливо поприветствовал меня, и мы представили ему Банта как встреченного по пути торговца, выехавшего прикупить живицы.

– Зная о твоих затруднениях, – добавил Барнар, – мы сообщили старине Банту, что ты, возможно, не откажешься продать ему живицу с небольшой скидкой, если он немного подождет здесь и станет твоим первым покупателем, когда мы спустимся вниз и начнем откачку.

– Ни под каким видом! – Отказ Костарда прозвучал неожиданно громко под пустынными сводами здания, заставив нас всех вздрогнуть. – И помыслить невозможно, чтобы продукция такой шахты, как «Верхняя», продавалась за цену меньшую, чем девяносто ликторов за четверть пинты! – Костард выпалил эту тираду, сверля собеседника взглядом из-под возмущенно поднятых бровей, что, по всей вероятности, должно было означать крайнюю степень негодования. Чувствовалось, что молодой человек хорошо отрепетировал свой ответ на случай возможной дискуссии о ценах. Очевидно Костард был поборником строгости во всем, что касалось ведения дел.

Смущенному Банту нужно было только найти предлог, чтобы задержаться на шахте до тех пор, пока я и Барнар проведем под землей достаточно времени для исполнения его тайного поручения. Поскольку по соседству были пять других шахт, где заказ на живицу готовы были исполнить в мгновение ока, то его терпеливое ожидание здесь наверняка показалось бы подозрительным при условии отсутствия хотя бы подобия сделки. И поэтому владелец пасеки торопливо проблеял:

– Ну конечно! Мне не однажды доводилось слышать самые горячие похвалы исключительному качеству продукции шахты «Верхняя», и я с радостью подожду начала добычи и заплачу назначенную вами цену!

Костард кивнул, несколько, впрочем, ошеломленный, даже уязвленный таким полным и безоговорочным согласием. Очевидно, ему не терпелось испробовать еще несколько своих излюбленных строгих методов на этом одиноком искателе продукции его парализованной шахты.

– Ну что ж, – добавил он, опомнившись. – Приглашаю вас ко мне на квартиру отдохнуть с дороги!

Главное здание шахты отличалось тонкими стенами и сильными сквозняками, заброшенные бараки, где некогда помещались шахтеры, выглядели еще более старыми и ветхими, но резиденция Костарда была щедро устлана коврами, увешана гобеленами и обставлена диванами и покойными креслами, состоявшими, казалось, из одних только подушек и подушечек. Потчуя нас яствами с позолоченного подноса, он, распаляясь с каждой минутой все сильнее, принялся описывать свои затруднения в работе.

– И как только мама управлялась с ними? Я сотню раз задавал себе этот вопрос. Скопище жадных идиотов! Я пытался заставить их понять, что сокращение заработной платы является жесткой необходимостью. Нынешний спад рыночных цен на живицу просто требует аскетизма… – еще маринованный квифл, дядя? Они совершенно восхитительны, привезены из Колодрии!.. – требует, чтобы мы положили зубы на полку и затянули пояса, фигурально выражаясь.

– Значит, рабочие снялись с места и были таковы все как один, так, что ли? – спросил Барнар. – И куда же они пошли?

– У них еще хватило нахальства угрожать мне! Они заявили, что пойдут наниматься к моим конкурентам!

– И так они и сделали? Все теперь работают на других шахтах? – Голос Барнара заметно потух: до нас стало наконец доходить, какого неподражаемого дурака свалял его родной племянник.

– И сколько, хотел бы я знать, продлится их работа? – фыркнул презрительно Костард. – Я один постиг долговременные тенденции развития живичного рынка; я один понял необходимость для шахтовладельцев накапливать буферный капитал, чтобы пережить надвигающиеся тяжелые времена! Когда «Верхняя» останется единственной действующей шахтой в регионе, мои рабочие сами вернутся ко мне, как шелковые, на коленях приползут!

– Понятно, – протянул Барнар. – Когда твоя шахта будет единственной действующей в регионе… – В наступившей тишине до нас снова долетел отголосок похожего на барабанную дробь звука, с которым двигались по бегущей ленте бочонки на соседней шахте.

Если бы не таинственное предприятие, сулившее верное обогащение, ради которого мы, собственно, и прибыли на шахту, мы повернулись бы спиной и тут же покинули «Верхнюю», и плевать на гнев Ангильдии. Эту устрашающую даму лучше, конечно, не сердить понапрасну, но, с другой стороны, наши с ней дорожки вряд ли когда-нибудь пересекутся. Некоторое время тому назад Ангильдия ощутила беспокойство среднего возраста, навязчивое желание испробовать новых путей в жизни, пока еще не поздно, и два года назад подалась в пираты. С тех пор Барнар получил от нее два восторженных послания, в которых она с энтузиазмом описывала мир и покой, снизошедшие в ее душу, стоило ей заняться рубкой голов и грабежом мирных торговцев в открытом море.

Однако ее интерес к шахтному делу стал угасать задолго до начала этой увлекательной карьеры, и потому сын получил в свое распоряжение шахту, питавшуюся из одной-единственной личиночной детской. Гнезда Пожирателей подвержены тому, что шахтеры называют бродяжничеством: детские, которыми благополучно пользовались при жизни трех-четырех поколений людей, вдруг, из-за каких-то таинственных приливов и отливов, случающихся в жизни каждого Гнезда, пустеют. При этом новую личиночную камеру неизменно устраивают рядом с заброшенной и обычно в зоне бурения той же шахты, то есть принадлежащего ей по закону куска земли.

Но спуск под землю нового подъемника для рабочих и новой проводной трубки требует больших капиталовложений и времени, которые Ангильдия не пожелала, а ее сын не смог потратить. А теперь, когда из-за собственной глупости и жадности Костард потерял всю рабочую силу и значительно сократил поступление текущей прибыли, его предприятию, казалось, и вовсе пришел конец.

Нам с Барнаром, преследуя собственный скрытый интерес, предстояло сделать все возможное, чтобы продлить агонию умирающей шахты. А в тот день мы отдыхали, набираясь сил для завтрашнего дня, и терпели попытки Костарда развлечь нас своими соображениями по поводу мировой торговли, воззрениями на эффективность ведения дел да и вообще мнениями по всем мыслимым и немыслимым предметам. Даже приятный вид на горы, открывавшийся с балкона кабинета, и обильное угощение лишь частично скрашивали пытку этим невыносимым монологом.

Учтивый Бант предпринимал время от времени попытки увести поток юношеского красноречия в более подходящее случаю взрослое русло обмена информацией и идеями. При упоминании о Пожирателях он рискнул снова:

– Невозможно удержаться, чтобы не задать себе вопрос о происхождении этих гигантов, не правда ли? Являются ли они нашими естественными союзниками, или же они результат трудов нашей расы? Есть ли они наши рожденные землей благодетели, развившиеся сами по себе с течением времени, или же они – живое орудие, выкованное нашими предками при помощи магического искусства, самые следы которого давно нами потеряны? Полагаю, что вопрос этот столь же древний, как…

– По мнению всех информированных людей, – объявил Костард, – Пожиратели были созданы чародеем, имя которого не сохранилось даже в легендах. – Ибо этот превосходный юноша всякий риторический вопрос или притворное недоумение, при помощи которых поддерживают разговор истинно воспитанные люди, понимал как повод козырнуть собственными познаниями и просветить других. Сделав это заявление, он уставился на пасечника, выискивая в его лице малейшие признаки несогласия; похоже, легкость, с которой тот согласился на его цену, все еще не давала ему покоя.

– Разумеется, высокочтимый Костард, – ответил Бант, закипая гневом вопреки лучшим своим побуждениям, – однако если вы склоняетесь к магической гипотезе, то тогда вы должны знать, что ее сторонники обыкновенно называют творцом Пожирателей великого Гермафрода. Его легендарные слова цитируют и по сей день: «Узрите моих Пожирателей, моих Сторожевых Псов, закусывающих демонами».

– Невозможно. – Костард безмятежно помотал головой с шелушащимся лбом из стороны в сторону. Из-за хохолка волос у него на макушке казалось, будто голова у него остроконечная, как яйцо. – Я никогда раньше не слышал этого имени*.[3]3
  Ниффта вполне можно извинить за то, что он рассмеялся в ответ на это высказывание Костарда. Человек, который вообще что-нибудь читал, не может не знать имени Гермафрода к тому же он является героем целого ряда народных баллад. Например вот эта, «Обет Гермафрода», и в наши дни пользуется большой популярностью как на Люлюмийском, так и на Колодрианском континентах:
Однажды в плен попалсяК подземной своре маг.С оторванной рукоюУшел от них кой-как.Вот пал он на колени,Клянется отомстить:На недругов свирепыхСвою орду спустить!«Титанов сотворю я,Пусть вас они едят!И белыми костямиПокроется весь ад!И вечно им, могучим,Кровь вашу пить и пить,Но не дано им будетСвой голод утолить!»  (Примечание Шага Марголда.)


[Закрыть]

Тут я просто расхохотался, и лишь ценой невероятных усилий мне удалось снова овладеть собой. Я успокоил юношу:

– Возможно, добрый мой Костард, это всего лишь означает, что ты еще не все узнал по данному предмету.

Пока Костард, нахмурившись, пытался переварить это нахальное заявление, Бант овладел собой и попытался подольститься к юному владельцу шахты.

– Впрочем, каково бы ни было их происхождение, – предложил он в качестве перемены темы разговора, – ваша позиция здесь, в самом сердце их вотчины, более чем завидна, мой дорогой Костард! – И он исполненным восторга мановением руки указал на возвышавшиеся вокруг горные вершины, чью сморщенную наготу заходящее солнце только подчеркнуло тенями. – Эти пики словно топорщатся и выпучиваются под напором бешеной энергии Пожирателей! Их…

– Мы очень далеко от сердца их вотчины, – перебил его придирчивый молодой человек. – Все их огромное Гнездо лежит глубоко под нами. И только самые верхние и наиболее тщательно охраняемые из его камер находятся здесь, в пределах досягаемости пиков.

Ну кто же не знает, что Гнезда Пожирателей строятся снизу вверх? Что их ворота пробиты прямо в каменной стене подземного мира и через них гиганты спускаются туда, чтобы покормиться его обитателями и запасти их в качестве провианта для тех, кто остался в Гнезде, а камеры, где созревают личинки, помещаются внутри горных вершин, как можно дальше от царства демонов, которое разоряют взрослые особи? Мелочный педантизм Костарда сокрушил наконец все наши попытки перейти к взрослой беседе. Сосредоточив свое внимание на винах и яствах, мы позволили юнцу возобновить монолог, который и длился до тех пор, пока не настало время, когда можно было наконец встать и, не нарушая приличий, уйти.