Текст книги "Современный патерик. Чтение для впавших в уныние"

1 В одной деревне родился мальчик. Отец его был кузнец, а мать простая крестьянка. В детстве он кормил кур, сеял, боронил, смотрел, как отец стучит молотом по огненному железу, но больше всего на свете любил играть в священника. Брал плошку, привязывал ее к веревке, насыпал в плошку камешков и кадил по всему дому. Потом мальчик вырос, выучился (а он очень любил учиться) и стал учителем. Он преподавал в школе физику и математику, и дети его любили, но не безумно. Больше любили физкультурника, он играл с ними в футбол. А потом этот человек наш женился, у него родились сын, дочь, и он стал батюшкой. Не очень-то рано – ему было уже 50 лет. И опять ничего особенного он не делал, просто ходил в церковь, служил там какую положено службу, литургию и всенощную, отпевал, венчал, а бывало, что и покрестит. Он очень смешно смеялся, странно и немного чудно, и кто слышал его смех, сам смеялся от такого смеха. С людьми батюшка разговаривал ласково, и ручки у него пахли чем-то легким и сладким, только это было совершенно неважно, он мог молчать, и ручки могли не пахнуть. Просто когда он смотрел на человека, человек не знал, что от счастья делать.

У него был плащик, и была шляпа, и были сапоги. Он в них ходил по улице, от храма к своему деревянному дому. В доме его ждала жена, которая в старости могла повторить за полчаса один и тот же вопрос одиннадцать или шестнадцать раз. Он отвечал ей все шестнадцать раз и не сердился. И когда писал ей в разлуке письма, подписывался – «Тиша».

2 По его молитве Господь сотворил множество чудес – кто-то исцелялся, кто-то решал свои семейные проблемы, у кого-то исполнялась заветная мечта, кто-то прощал того, кого не мог простить целую жизнь, все было как и у всех старцев, только это было совершенно неважно.

ЦИКЛ ЧЕТВЕРТЫЙ

ЧТЕНИЕ ДЛЯ ВПАВШИХ В УНЫНИЕ

Один инок заунывал и решил повеситься. Ну, надоело как-то все, достали человека. Снял в келье люстру, подергал крюк – вроде крепкий, веревочку хорошенько намылил – мыло «Клубничное», пахучее такое, противное, начал уже стол пододвигать, смотрит: на столе лежит конфета. «Стратосфера», самая любимая его с детства, там еще розовые ракетки улетают в синий открытый космос. Конфеты дали вчера в трапезной на обед ради престольного праздника, а он сберег, да и забыл. Ладно, думает, съем, а там уж повешусь. Развернул конфету, в рот положил, а фантик фьють! – и улетел на пол. Непорядок. Он тут повешенный висит, а на полу фантик. Нагнулся инок поднять, а в щели между досок бумажка какая-то валяется. Вытаскивает, а это список имен, вот он где, оказывается, одна женщина накануне дала ему, просила помолиться. А он так и не помолился, потерял листочек, а он вот где оказывается. Ладно, думает, хоть перед смертью помолюсь, все-таки на один грех меньше. Зажег лампадку, перечислил всех, усердно обо всех помолился, тут и гонг зазвонил – к ужину зовут, даже раньше обычного. Так и не повесился, на ужин пошел – может, опять «Стратосферу» дадут или хоть «Мишку на Севере». Иногда оставалось на следующий день.

Одного инока сжирала черная тоска. Он уж и так с ней, и эдак – не уходила. И был он в монастыре самым веселым человеком – все шутки шутил, все посмеивался. Только в последний год инок погрустнел и стал тихий, тоска его совершенно оставила, и можно было уже не шутить. Он вдруг начал слабеть, ослабел и умер. Во время его отпевания в храме разлилось благоухание, многим показалось – расцвела сирень. А это отец Василий победил дьявола.

В прошлой жизни отец Анатолий был программистом. Шептались, что гениальным.

Поступив в монастырь, ни по чему так он не тосковал, как по любимому компьютеру – обустроенному, с «Избранным» любимых ссылок, с автоматически меняющимися заставками, выплывающим при утренней загрузке облачком с прогнозом погоды, почтальоном Печкиным, сообщающим о приходе нового электронного письма, разными играми да забавами – в общем, со всем большим хозяйством, накопленным за годы студенчества, но сознательно оставленным в далеком Санкт-Петербурге – ради борьбы с привязанностями и спасения души.

Первые полтора года отец Анатолий (тогда еще просто Паша) провел на обычных для новоначального послушаниях – работал на стройке нового корпуса, косил траву, рубил дрова, то есть исполнял по преимуществу физическую работу. Когда же искус кончился, и он был пострижен в рясофор, настоятель монастыря, незлой в принципе человек, начал выяснять, на что отец Анатолий годен еще, и, выяснив, весьма обрадовался. Дело происходило в конце 1990-х, новые технологии наступали на пятки, два новеньких компьютера монастырю уже пожертвовали, но оба стояли неосвоенные, потому что умного хозяина на них не находилось. И дал отец настоятель отцу Анатолию новое послушание – оснастить компьютеры всем необходимым, завести настоятелю личную электронную почту, создать монастырский сайт – в общем, сделать все, как в цивилизованных странах, и даже лучше.

Отец Анатолий заметно ожил. Уговорил настоятеля приобрести сканер, несколько раз ездил в деловые командировки за необходимыми для новой компьютеризированной жизни закупками. И вскоре у монастыря появился скромный, зато ежедневно обновляемый сайт с новостями, изречениями святых отцов, проповедями, постоянно пополняемой библиотекой душеполезной литературы, которую отец Анатолий активно сканировал. Отрывался от монитора «компьютерный батюшка» только на службы и трапезу, иногда даже ночевал на жестком диванчике возле своих возлюбленных железок. Всё что-то совершенствовал и над чем-то усердно трудился. Спустя некоторое время – выяснилось, над чем.

И потянулись к нему иноки. Отчитав положенные правила и положив все поклоны, поздним вечером приходили они к отцу Анатолию посражаться в компьютерные игры. И нередко засиживались до зари. Особенно, конечно, молодежь. Пустых стрелялок-лопалок-тетрисов отец Анатолий, само собой, не держал, только чинные шашки, шахматы, но главное – еще две игры, написанные батюшкой собственноручно, долгими монастырскими ночами. Они-то и пользовались наибольшим спросом.

Первая называлась «Семь смертных грехов».

После заставки с отрывками из Иоанна Лествичника, напоминающими, как бороться с каждым из грехов, начиналось увлекательное путешествие. Фигурка монаха в черной рясе усаживалась на мотоцикл и отправлялась преодолевать соблазны, изображенные отцом Анатолием с большой выдумкой.

На первой остановке, «тщеславие» (говорим это для читателя, потому что в игре никаких предупреждений о том, с каким грехом предстоит сражаться, не делалось), монаху предлагалось прочитать надпись над вратами в средневековый готический замок: «Плох тот монах, который не мечтает быть архиереем». Затем ворота с легким, намекающим на опасности скрипом отворялись, и радушные слуги вели монаха из залы в залу, более напоминавшие музейные комнаты. В каждой демонстрировались архиерейские облачения и головные уборы, один другого краше. Разрешалось даже примерить их на минутку, но если наивный пробовал выйти из замка, забыв снять с себя сверкающую бриллиантами архиерейскую митру или даже (глупец!) патриарший куколь, из-за экрана раздавался отвратительный демонический хохот, и тщеславный гордец летел в огненную реку. Лишь тот, у кого хватало ума примерить и снять наряды, а потом уйти восвояси, попадал на следующий уровень.

Здесь игрока соблазняли богатствами мира сего – уютной кельей-домиком с деревянной банькой (а из трубы уже вился дымок), банковскими счетами с сотнями долларов, машинами всех моделей и марок, рясами всех цветов и оттенков. На третьем уровне инока дразнили чуть не райскими монастырскими обителями. Насельники в них жили каждый в отдельной квартире, делали что желали, а отец игумен был у них на посылках. Только того, кто не завидовал чужому счастью и не пытался здесь остаться, ждал новый уровень – «гнев и раздражительность». Тут на экране просто вспыхивали красными буквами обидные прозвища. И вот что поистине изумления достойно: иные игравшие срезались именно тут, не умея понести этих детских, в сущности, обзывалок. «Эх ты, чернозадый!», «Вонючка», «Недоделанный», «Много на себя берешь, придурок», «В патриархи захотел?» – смеялся экран. Однако игроки-то понимали, что сочинил это все отец Анатолий, принимали за личную обиду, надувались, мстительно нажимали на тихо всплывавшие слева облачка с ответами и, совершенно насладившись «Сам дурак», «Да пошел ты», «Ишь ты, программист хренов», летели… понятно куда. В бушующую огненную реку.

Самые же стойкие отправлялись дальше – и тут у них спрашивала дорогу одна милая девушка, затем просила помочь сменить колесо другая, третья жалобно просила ее подвезти, четвертая в образе лягушки умоляла поцеловать и спасти от чар – однако вступать с девушками и лягушками в разговоры ни в коем случае было нельзя. Пройдя и этот уровень, игрок видел сообщение, что он давно и серьезно проголодался, – тут же на пути выскакивал роскошный ресторан. С баром, уставленным напитками всех мастей, с кухнями всех народов мира. Важно было заметить рядом с рестораном скромную избушку – и остановиться возле нее. Только там изголодавшийся игрок получал стакан воды, три корочки хлеба, а также право двигаться дальше. Тут начинался дождь, монах вынужден был искать убежища, потому что мотоцикл не желал ехать по разбитой глинистой дороге, и убежище находилось… в собственном же монастыре, довольно правдоподобно отцом Анатолием изображенным. Дальше все шло тоже очень похоже на обычную монастырскую рутину – длиннющие службы, постная трапеза, какие-то мелкие обидные стычки с братьями, дополнительные, неожиданные послушания – словом, сплошное уныние, это было, конечно, оно; игроку уже не шутя казалось, что отец Анатолий с этой частью явно подзатянул, но едва он соглашался с коварным предложением немедленно закончить этот этап и пойти развеяться – например, поиграть в игру на компьютере, как сейчас же… Ясное дело. Огненная река. Так что все было весьма назидательно.

Ну а для тех, кто предпочитал развлечения попроще, любимой стала игра «Победа православия». На самом деле просто футбол. Только в одной команде сражались бородатые православные батюшки, а в другой – безбородые католические ксендзы. За ксендзов играл компьютер. Игра была так устроена, что едва счет оказывался не в пользу наших батюшек, ксендзы обязательно грубо нарушали правила, и им назначалось пенальти. Православные не могли проиграть по определению. И побеждали всегда.

Рейтинг отца Анатолия в монастыре рос на глазах. На игру к нему стали записываться, потому что в одну ночь все желающие умещаться перестали, отец Анатолий, измученный, но счастливый, отсыпался днем, а настоятель все это терпел, понимая, что другого такого специалиста ему не найти…

Срезался отец Анатолий на создании монастырского варианта знаменитой «Цивилизации» – он уже почти все доделал, добил, для этого вел обширную переписку с коллегами из Москвы и США, вступил в общество «Компьютерный гений», подписался на несколько важных рассылок.

Только в игре отца Анатолия нужно было создать не государство, как в «Цивилизации», а большой монастырь, с сельским хозяйством, постройками, братией. Игрок, разумеется, и был настоятелем, так к нему и обращалась игра: «Досточтимый отец настоятель!». Тут-то настоящий отец настоятель и велел отцу Анатолию «все эти художества» стереть. Без права восстановления. И не потому, что настоятелю было обидно или он преследовал своим запретом высокие духовные цели. Просто – «поиграли, и хватит», устал он уже от того, что иноки от этих игр стали как больные, с послушаниями после ночных бдений едва справлялись и вообще отбились от рук. Никакие объяснения отца Анатолия, что его игры – необыкновенные, душеполезные, не помогли.

Батюшка сотворил, как повелели. Стер обе игры, стер и третью, недоделанную «Цивилизацию». Однако плакал после разорения дела своей жизни целую неделю, даже заболел от расстройства ветрянкой. Как вдруг утешился. Один паломник шепнул ему на ушко, что дело его не умерло, но живо, что на московской Горбушке продаются и «Семь смертных грехов», и «Победа православия» – потому что игры эти давным-давно и без всякого ведома отца Анатолия скачали проворные хакеры, а потом размножили для общего употребления. И прославил отец Анатолий Господа так горячо, как, возможно, никогда в жизни. Но вот удивительно – компьютерными играми с тех пор навсегда переболел.

Один юноша все время убегал из монастыря. Как весна – так тянет его на родину. Накопит денег на билет, и раз – уже дома. Поживет чуть-чуть дома, отоспится, поест хорошенько, наглотается мамкиных галушек до отвала, и вроде снова скучно, хочется в монастырь. Что делать, берет обратный билет, возвращается, падает игумену в ноги, кается, умоляет простить.

И гумен был человеком мягким, да и работники в монастыре нужны, что ж поделаешь, – даст юноше, конечно, три наряда вне очереди, пошлет чистить на кухню картошку или драить трапезную, но все-таки примет.

Так повторялось несколько раз. Наконец, юноше это надоело. После очередного побега он приехал в монастырь с толстой длинной веревкой и уже не пошел ни к игумену, ни к братии, а, забравшись в самый дальний угол святой обители, привязал себя к громадному многолетнему дубу, завязав веревку тройным морским узлом.

Братия вскоре обнаружила его и просила эти глупости бросить. Но юноша никого не слушал, все больше молчал и проводил привязанный к дубу дни и ночи, несмотря на сильный холод, дождь, а потом и снег. Его пытались оторвать силой, смеялись над ним, звали даже врача. Но юноша был тверд. Старец же только слабо махнул рукой: «Оставьте его». Плотник монастыря сколотил ему небольшую будку, в которую юноша залезал в сильную непогоду. Печник сложил в будке маленькую печку. Монахи приносили ему простую пищу и дрова. Сам игумен несколько раз приходил к нему и умолял не мучить себя, а поберечь свое молодое здоровье и вернуться работать в мастерские – юноша хорошо знал столярное дело. Но юноша отвечал: «Если отвяжу веревку, снова убегу, и работника у тебя все равно не будет, прости меня, отче». Он прожил в своей будке под дубом много лет, и когда его веревка совсем сгнивала, просил принести себе новую. В старости у него отнялись ноги, и только тогда он позволил перенести себя в келью. Однажды ночью два приехавших в монастырь паломника увидели, что от кельи его восходит в темное небо сияющий столб. Но это было только один раз, а больше никаких особенных чудес не было. Сам же он звал себя «старичок-дубовичок».

На Красную горку Таня и Гриша повенчались и вместо свадебного путешествия решили отправиться в паломничество. Без лишней одежды, без продуктов, взять только немного воды, хлеба и идти от монастыря к монастырю. Где пустят переночевать, там и благодарствуйте. Где накормят, там и спаси Господи!

В путь они отправились рано утром, через день после венчания, три часа ехали на электричке, а потом вышли и пошли пешком. У Гриши все церкви были обозначены на карте одним крестиком, а монастыри двумя. При удачном раскладе к вечеру они должны были дойти до первого пункта – Вознесенского монастыря. И вот шагают молодожены по дороге, поют молитвы, читают Иисусову, потом отдохнут, слегка закусят, снова идут. К вечеру они сильно устали. Особенно Таня, которая страшно проголодалась, потому что две булочки с ключевой водой это все-таки мало за целый день. И говорит Таня Грише ласковым голосом:

– Смотри, вот малина свешивается через забор. Давай сорвем? А вон горох…

Гриша, который тоже был голоден, сначала молчал, но в конце концов ответил:

– Сразу видно – женщина! Жила бы ты в раю, поступила бы точно так же, как Ева.

– Это как? – уточнила Таня.

– Сорвала бы плод с древа познания и съела.

– Я? Да ни за что. Вот и Адам все свалил тогда на женщину, а сам-то!

Гриша только засмеялся:

– Если бы Господь запретил мне, я не послушал бы никакую Еву.

На землю спустились сумерки. Таня с Гришей как раз подходили к новой деревне. «Никишкино!» – громко прочитала Таня. А Гриша посмотрел в карту и понял, что в монастырь, в который они надеялись прийти к вечеру, уже не успеть. По крайней мере засветло. И они решили рискнуть – попроситься к кому-нибудь на ночь, прямо здесь, в Никишкино.

В двух местах им отказали, а из третьего домика выглянул дед в зеленой байковой рубахе и сказал: «Заходите». Таня с Гришей обрадовались! Тем более что дед кивнул на стол, на котором полно было еды, и велел им ужинать. Но сам начал куда-то собираться.

– А вы с нами разве не поужинаете? – спросили вежливые Гриша и Таня.

– Кур пойду запру, – ответил дед вполне дружелюбно. – Вы пока тут одни поешьте. Каша, картошка, старуха всего наготовила да к дочке сегодня поехала, в Кутомкино, не вернется. Чай грейте. Только эту алюминиевую кастрюлю на подоконнике не трожьте.

И ушел.

Таня углядела маленькую бумажную иконку в комоде, супруги прочитали молитву перед едой, потом плотно поужинали, и все им показалось таким вкусным и свежим. А старик все не возвращается. Поставили они чайник, Таня и говорит:

– Вот бы пирожков. С вареньем! Моя бабушка, когда пекла пирожки, всегда складывала их точно в такую же алюминиевую кастрюлю.

А Гриша ей отвечает:

– А у меня бабушка в такой кастрюле обычно блины оставляла, только еще в одеяло кастрюлю уворачивала, чтобы не остыли.

Таня заспорила:

– Ну, какие блины! Тут пирожки. Люди небогатые, вазочки у них нет, вот и приходится в кастрюлю складывать.

А Гриша ей:

– Говорю тебе, блины!

А Таня:

– Пироги с вареньем.

Тут Гриша совсем уже рассердился и говорит:

– Ну, давай проверим.

Открыли они кастрюльку, а оттуда – мышь. Юрк! – и убежала под стол. Тут и старик заходит. И кошка вместе с ним – трется у хозяина меж ног, мяучит, явно просит животное есть. Старик подошел к подоконнику, открыл кастрюлю, да только руками развел.

– Эх, вы! Это же был кошкин ужин.

Анна Трифоновна была одинокой, никого у нее не осталось, муж давно умер, сын погиб в горах, и жила она одна-одинешенька, а по воскресеньям и на все праздники ходила в церковь. Потому что Анна Трифоновна была верующая, и так уж вышло, что в старости намного больше, чем в молодые годы. И вот Анне Трифоновне исполнилось 74 года, она сильно ослабела, но в церковь все-таки старалась ходить и переживала только о том, что умрет без отпевания, как какой-нибудь нехристь. Потом-то, может, и вспомнят, догадаются, что умерла, или узнают, и – помянут, но вот в последний путь придется отправиться без напутствия, соседям-то все равно. И всем она об этом рассказывала, что вот, мол, умру, а кто ж меня отпоет. И даже утирала маленькие старушечьи слезки. А батюшка этой церкви, в которую ходила Анна Трифоновна, называлась святителя Николая, ей отвечал: «Посмотри на птиц небесных. Не сеют, не жнут, а Господь заботится о них. Вот и тебя не бросит, не бойся». Но Анна Трифоновна все-таки боялась.

Прошло время. В Никольскую церковь привезли на отпевание одного старичка. Сам он был неверующий, родственники тоже были неверующие, но поскольку все – русские люди, дочки решили своего папу отпеть. Может, и им тогда будет лучше, здоровья, например, прибавится и вообще. Привезли гроб из морга, вынесли из автобуса, поставили на табуретки, дочки уже начали подвывать, открыли крышку, а там… Не он! «Это не папа!» – закричали дочки. «Это не дедушка!» – подтвердил двадцатилетний внук покойного, Петя. Потому что в гробу лежала бабушка. В морге перепутали покойников. Бабушкой оказалась та самая Анна Трифоновна, которая боялась, что ее не отпоют, священник сразу узнал ее.

Так и отпели бабушку. Ну и дедушку уж заодно, его потом тоже привезли в церковь.

Рясофорный инок Андрей принял мантийный постриг с именем Савва. Накануне ему исполнилось 26 лет. Постриг проходил тихо, а вместе с тем торжественно, свечи сияли, братия умилительно пела – и каждое слово западало Андрюше в самую душу, так что невольные слезы текли у него по лицу. Трижды архимандрит бросал ножницы, трижды Андрей поднимал их и услышал наконец свое новое имя – Савва.

После братских приветствий и скромной трапезы иеромонах Савва отправился в церковь, где должен был, по обычаю этого монастыря, провести три дня и три ночи в молитвенном бдении, «дондеже уснет», как добавлял их снисходительный к немощи человеческой архимандрит. Прочитал отец Савва правило, положил несчетно земных поклонов. Вдруг слышит какой-то странный шорох – прямо здесь, в церкви! Будто рядом живое существо. Господи Боже, вот искушение! Тут же вспомнил гоголевского «Вия», но взял себя в руки, перекрестился, помолился от души. Положил еще с десяток земных поклонов, прислушался – тихо. Присел наконец, утомленный, на низкую лавочку и слегка задремал, сам того не заметив. А открыл глаза – за окном едва занимается зорька, и в дальнем углу церкви вновь шорохи, странное сопение, чуть не храп. Да ведь уже утро! Вся нечисть должна пропасть! – думает Савва. А все равно страшно. Пел ли уже петух? Неизвестно. И в церкви совсем темно. Превозмогая ужас, вышел он из алтаря и отправился с зажженной свечой туда, в дальний угол, где продавали книжки и свечки и откуда чудились ему неясные звуки.

Подошел к прилавку. И что же? За прилавком, стоя на коленях, прислонясь к стене, крепко спит игумен Филофей, его возлюбленный о Господе духовник и советчик. И посапывает, как младенец. А иногда и легонько всхрапнет!

Тут вспомнил Андрюша, как жаловался отцу Филофею за несколько дней до пострига, что с детства побаивается пустых и темных помещений и одинокая ночь в церкви его страшит. Тогда отец Филофей строго велел ему ничего не бояться и возрастать в мужестве, сам же тайно пришел поддержать ученика в ночном бдении. На цыпочках вернулся иеромонах Савва в алтарь: только бы не разбудить авву.