Текст книги "Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу"

Три аршина земли

О страхах

Новости о пензенских затворниках, ожидающих конца света, сочились словно талая вода, которая самих отшельников чуть не затопила. Все новости тоже мутные. Вроде бы пар, идущий из вентиляционных труб над пещерой, исчез – почему, неясно. Как будто по охраннику, пытавшемуся залезть в землянку, пальнули из дробовика. Якобы у пещеры обнаружили свежий раскоп и следы машин. Но означает ли это, что кто-то покинул затвор, – непонятно. В этой истории вообще много загадочного. Точно известно лишь, что около 30 человек, включая четырех детей, в ноябре прошлого года затворились в выкопанную собственными руками подземную пещеру и объявили, что выйдут лишь в мае, когда и наступит конец света. Почему возвращаться в свет надо именно тогда, когда наступит его конец, а до этого скрываться – тоже вопрос.

Очень жалко детей. Очень хочется, чтобы все это закончилось поскорее. Но не менее важно понять, что за феномен перед нами. Первые апокалиптические секты появились еще до нашей эры, в иудейской среде, последнюю обнаружили месяц назад в тувинской тайге, но не о них сейчас речь, интересно само явление: почему люди уходят из этого мира под тем предлогом, что всему конец?

Понятно, что затвор затвору рознь. Одно дело, когда те, кого, как сказал апостол Павел, «весь мир не достоин», уходили в пустыни и горы, – их этот несовершенный мир словно бы выдавливал из себя, не умея вместить их чистоту, их святость. Совсем другое дело, когда мир покидается с проклятиями на устах – в адрес глобализации, ИНН, биометрических паспортов и много чего другого, часто, кстати, и правда дурного. Но это все равно проклятия. Это все равно представление о собственной истине как о единственно возможной, недаром сектантские церкви так любят это слово – «истина», называя себя то «истинной церковью Христа», то «истинной» же церковью Святого Духа. Быть правее всех на земле приятно. Это придает огромные силы. Возможно, в этом и секрет выносливости пензенских отшельников. И все же, кажется, главная причина притягательности подобных затворов в другом.

Уходя из мира так, как пензенцы, человек искусственно ставит себя в ситуацию, в которой у него больше нет выбора. Нет выбора – это удобно, это спокойно, это легко. Удержусь от политических аллюзий, они слишком очевидны. Добавлю только, что, когда ты сидишь в землянке да еще твердо знаешь, что абсолютно прав, огромный, сложный и действительно часто враждебный мир оказывается наконец структурирован и приручен. Там, наверху, все равно рванет. А ты в домике. И тебе наконец не страшно. Это стоит всех бытовых неудобств.

У Льва Толстого есть притча «Много ли человеку земли нужно?». Три аршина, заключает Толстой. Чехов откликнулся на это так: «Толстой говорит, что человеку нужно всего три аршина земли. Вздор – три аршина земли нужно мертвому…»

Потому что живому человеку нужен весь земной шар.

Молчальники

О батюшках

Страсти по призыву коснулись и священства. На священников больше не распространяются отсрочки. Представители духовенства прокомментировали это довольно резко: по церковным канонам священник не должен брать в руки оружие. На возражение, что существует альтернативная служба и почему бы батюшке не поработать в больнице, был ответ: священников на приходах катастрофически не хватает, заменить их будет некем. Так что пусть уж остаются там, где они нужнее. С этим трудно не согласиться. Как и с тем, что так же остро не хватает сельских учителей и сельских врачей, на которых тоже с этого года не распространяются отсрочки. Да и младенцу, которому не исполнилось трех лет, хорошо бы расти при отце. Государство выступило в обычном для себя жанре, и удивляться тут нечему. Удивления достойно другое – ни о врачах, ни об учителях, ни о молодых отцах в публичных дискуссиях, которые велись в последние недели, речи не шло.

Представители церкви, к которым в основном и обращались за комментариями, говорили лишь о себе, о своем, о своих. Они молчали о том, что молодой мужчина в сельской школе – это такая экзотика и ценность, что беречь его надо как зеницу ока. Они и словом не обмолвились о том, что лишать семью отца ничуть не лучше, чем приход – настоятеля. Не касались различий в сроках между альтернативной и военной службой. Казалось бы, ну а почему священнослужители должны об этом говорить – разве это их дело?

Самое прямое. Это ведь те, кто называет себя отцами и пастырями. И российские граждане, две трети которых считают себя православными, как раз их паства. А значит, нравственное состояние россиян должно волновать духовенство буквально по долгу службы. Тем не менее я не могу вспомнить, когда в последний раз священник открыто, в публичном пространстве высказывался на острые этические темы. Когда наше духовенство обсуждало не вредоносность Гарри Поттера, Мадонны и межэтнических браков, а говорило о больном и насущном? Например, напоминало чиновникам, что брать взятки – грех. Или во всеуслышание заявляло, что убивать на улицах людей за цвет кожи и разрез глаз – не по-христиански. Когда выступило против очевидных, к небу вопиющих несправедливостей, которые случаются в нашей стране каждый день? Печальная судьба отца Сергея Таратухина, назвавшего Ходорковского политзаключенным и поплатившегося за это саном, известна, и нет! я не призываю батюшек к мученичеству. Есть великое множество вопросов и проблем, лежащих за пределами политики. И возможно, они разрешились бы гораздо быстрее, напоминай наши священники вслух, упрямо и терпеливо, что такое хорошо и что такое плохо. С любовью к этому миру, конечно, а не с праведным гневом. Но пастыри молчат. Молчит не только белое духовенство, молчат и епископы, у которых ни семьи, ни детей и которым, казалось бы, чего бояться? Что терять? Но пока они боятся потерять что-то свое, они теряют вверенные им души.

Грех – не беда

О страхах современной литературы

Случилось событие исключительной важности. В свет вышла первая за последние десятилетия непереводная светская сказка об искушении, соблазне и бесах. Не придурковатых фольклорных чертиках, а самых настоящих бесах – умных обманщиках, сражающихся за человеческую душу. Сказка называется «Агата возвращается домой» (М.: Гаятри). Сочинила ее писатель Линор Горалик.

Сюжет: девочка Агата сидит дома одна и от скуки решается на то, что запрещено ей строго-настрого, – выйти в лес, отмерить ровно сто шагов вперед и сто обратно. И так немного развлечься. На 62-м шаге Агата скользит и летит в яму. Где и встречается с бесенком. Косматый, пахнущий псиной, по-своему даже милый бесенок обещает показать девочке место, где спрятан клад, но, конечно, обманывает и привозит Агату на собственной спине (привет Гоголю и Булгакову) к своему «папе», человеку в серой меховой шубе. Совершенно нестрашному. Агата играет с «папой» в ладошки и чувствует себя так хорошо и такой умницей, как никогда и ни с кем. Лишь под конец истории Агата понимает, что игры с дьяволом смертельно опасны. Линор Горалик изящно, культурно и без дидактического нажима на пальцах показывает, что такое грех, как он сладок и как с каждым шагом в лес все труднее и невозможнее вернуться назад, домой. Не к святости, а просто к нормальной, не траченной ложью жизни.

Линор Горалик заговорила на темы, которые в современной русской литературе практически не обсуждаются. (Исключения есть, но их ничтожно мало.) Даже лучшие из наших авторов пишут о чем угодно – о том, как и кого перемололи «нулевые», или наоборот, девяностые, или сталинский террор, или чеченская война. Они любуются переливами русской речи, конструируют лихие сюжеты. Сокрушаются об отсутствии исторической ответственности у наших политиков и исторической вины у народа. И молчат о личной вине.

У их героев множество проблем – с самореализацией, работой, бизнесом, женами, любовницами, детьми, друзьями… Только не с совестью. Никто из них не переживает собственные слабости, предательства, измены как трагедию. Всем этим вымышленным менеджерам, бизнесменам, революционерам, сценаристам, каменщикам, переводчикам неведома внутренняя борьба. Потому что ни в какую борьбу они и не вступают, охотно принимая человека в косматой шубе за партнера и старшего товарища. Никто из нынешних писателей (да и режиссеров) не описывает грех как нарушение нормы, потому что представления об этой норме стали так восхитительно расплывчаты и неточны. Жизнь, знаете ли, сложнее… Ни «Анны Карениной», ни «Бесов» не может появиться сегодня не потому, что нет Толстых и Достоевских, а потому, что нет авторов, готовых пережить падение своего героя как катастрофу.

Точно малые дети, современные художники зажмуриваются как раз в этом месте. Ну, кроме Линор Горалик. Но и она, конечно, недаром заговорила о механизмах искушения и дьяволе на языке архаичного жанра – сказки, словно бы понимая: в нормальном романе говорить об этом неловко. Немодная какая-то тема.

Обмену не подлежит

О программе «Жди меня»

Воскреситель из мертвых Григорий Грабовой был признан виновным в мошенничестве и приговорен к 11 годам тюрьмы. С Грабовым, мошенником в особо циничных размерах, который пытался заработать на отчаянии людей, все в общем понятно. Гораздо непонятней и печальней то, что, как утверждали на суде адвокаты, у многих клиентов претензий к целителю нет. Значит ли это, что их умершие родственники воскресли? Нет, конечно, скорее это значит, что вера этих людей в способности Грабового не поколебалась. Не исключено, что они все еще надеются.

Протест против смерти, жажда соединиться с тем, кого ты любил, – естественны. Эти чувства настолько сильны, что рациональные доводы перед ними отступают. Это те самые струны, игра на которых (кто бы ни садился за инструмент!) неизменно извлекает музыку, пронимающую до слез. Именно эта музыка сделала безумный рейтинг сайту «Одноклассники». И именно она звучит крещендо в популярной программе «Жди меня».

Чего хотят все эти люди, пишущие на сайт программы? Воскрешения из мертвых. Внезапное исчезновение родственников – трагедия, но не об историях «ушел и не вернулся» сейчас речь. Ни в коем случае. Потому что кажется, гораздо больше в «Жди меня» тех, кто надеется поменять собственную судьбу. Кто упрямо верит, что если бы в нужный день и час не ушел поезд, не вспыхнула ссора, не пришлось переехать в другой город, если бы двадцать или даже пятьдесят лет назад удалось вовремя промолчать, уговорить, не хлопнуть дверью – жизнь потекла бы по-другому. Она уж точно сложилась бы лучше и получилась бы счастливой и светлой.

Вот женщина, которая разошлась с мужем и не видела его тридцать лет, вдруг начинает розыски. Мужа находят. Искалеченного, живущего в приюте, на костылях, с лицом запойного алкоголика. Сам себе он точно давно не нужен. А ей? Искала-то она красавца тридцатилетней давности, а не инвалида, изувеченного своей непутевой жизнью. Конечно, она забирает его к себе, говорит ему ласковые слова, но он ее словно бы и не слышит. Возможно, со временем отогреется и все же услышит, возможно, все как-то сложится, но уж точно сложится совсем не так, как сама героиня мечтала и рассчитывала. Мертвые не воскресают!

Или другая, разыскивающая свою первую любовь. Вот она – эта любовь, постаревшая на двадцать пять лет, выходит на сцену. Мечта сбылась. Они целуются, и им неловко. Что делать друг с другом дальше, в заэкранном пространстве? Что эта встреча им даст? Они еще не знают, что ничего. До этой минуты оба верили, что живут в сказке, где все вечно молоды, где времени нет и смерти нет. И не хотели признать простого: с прошлым надо уметь прощаться.

Между тем людей, живущих в сказке, судя по количеству обращений в программу и ее популярности, у нас миллионы. Людей, не знающих, как быть со своим прошлым, как обращаться с терзающими душу воспоминаниями.

Не потому ли и наша страна до сих пор никак не разберется со своей историей – то вырвет, то вклеит, то перепишет страничку, то засмеется, то заплачет, то бросится воскрешать и восхвалять призраков, то начнет клеймить. И никак не предаст их всех, наконец, мирному христианскому погребению. Не любят у нас похорон.

Без семьи

О том, почему в России не пишут семейных саг

В современной русской литературе практически нет семейных саг. Там, где в европейской и американской литературе давняя традиция, засеянная полянка с 300-летним газоном, у нас – пустота. Можно, конечно, вспомнить «Московскую сагу» Василия Аксенова или повесть «Медеины дети» Людмилы Улицкой – но, положа руку на сердце, классическими сагами их все же признать трудно. Характерно, что и написаны обе книжки писателями старшего поколения и не на современном материале. Ничего похожего на «Harmonia caelestia» Петера Эстерхази, «Сборища» прошлогодней букериатки ирландки Энн Энрайт или нашумевшего романа американца Джонатана Франзена «Поправки» в русской литературе все же нет.

Когда-то было иначе, «Детские годы Багрова-внука», «Войну и мир», «Дворянское гнездо» и, кажется, последнее произведение в подобном жанре – «Белую гвардию» Михаила Булгакова – назвать семейными сагами вполне можно. Сегодня ничего похожего.

При том, что ощущать себя средоточием множества вертикальных связей, не началом, а продолжением жизни тех, кто жил до тебя, хотят сейчас очень многие. Число желающих узнать свою родословную и повесить в рамочке за стеклом собственное генеалогическое древо только растет, не секрет, что составители заказных генеалогий процветают.

Только вот проверить, чья это генеалогия, твоя или однофамильца, жившего в том же селе, что и твой прапрадед, непрофессионал не сможет. И тогда получается что-то вроде курьеза, которым поделился в одной из телепрограмм Евгений Гришковец. Он признался, что, не зная историю своей семьи, купил старинные фотографии совершенно незнакомых людей и теперь воспринимает их как своих предков.

Можно, конечно, и так – обмануться. Но все же одна лишь тоска по предкам их не вернет. В другой мы жили стране, где при Иване Грозном выбивались целые фамилии и некоторые роды бесследно исчезли, в стране, в которой сразу после Смутного времени, после всех катаклизмов и моровых поветрий убыль населения составляла почти 90 процентов, и да – в стране, пережившей октябрьский переворот. Слишком часто в нашей истории фамилия становилась не предметом гордости, не объектом памяти, а источником смертельной опасности. Какие там фамильные реликвии и портреты предков – спрятаться, забыть, как тебя звали, сменить имя и паспорт. Государству российскому никогда не нужен был человек семейный, нужен был человек служилый. И… загляните как-нибудь любопытства ради в справочники «Вся Москва» или «Весь Петербург» за 1915-й, например, год, аналоги наших «желтых страниц». Огромного количества фамилий жителей, которые там перечислены, ныне вообще не существует.

В свое время Ленин приветствовал семейную сагу Томаса Манна «Будденброки» считая, что она отражала крушение буржуазного мира. Но она отражала не крушение буржуазного мира, а крушение нормальной жизни, той, где семья – ценность, а история – это история семей. Недаром, кстати, при достижении малейшей стабильности в нашей стране сразу возникала и семейная тема – и тогда печатались передовицы о рабочих династиях и потомственных учителях.

Так что появятся ли в нашей литературе семейные саги, зависит от того, насколько стабильной будет наша жизнь. Но стабильность эта должна продлиться долго, чтобы у людей сохранялись сведения хотя бы о пяти предыдущих поколениях – то есть по крайней мере лет 125.

Новое вино

Патриарх Алексий II умер и погребен. Пока что рано, бестактно да и невозможно – за недостатком полной информации, документов и архивных материалов – пытаться выносить объективную оценку его трудам. Рано пытаться определить, что в сегодняшней церковной жизни было личной заслугой патриарха, а когда в паруса церковного корабля, который он вел 18 лет, просто дул попутный ветер. Но со временем биография патриарха, биография без купюр, будет, конечно, написана.

Когда эта книга выйдет в печать, делегаты Поместного собора уже изберут нового главу Русской православной церкви. Земной церкви снова будет дан шанс. Шанс стать «святой, соборной, апостольской», как сказано в Символе веры, излагающем основные догматы христианства и составленном еще в IV веке.

Надежду внушает уже сам факт созыва Поместного собора. Говоря языком светским, Поместный собор – это всероссийский съезд, в котором участвуют не только служители церкви, но и миряне. Из 700 делегатов мирян примерно треть. Пусть в реальности соотношение между мирянами и духовенством иное (последние, разумеется, в подавляющем меньшинстве), и все же впервые за долгие годы представители церковного большинства оказались допущены к принятию ключевого для жизни церкви решения.

Впервые за годы, потому что последний Поместный собор собирался в 1988 году. Тот собор принял крайне демократический устав, согласно которому вся полнота церковной власти – законодательной, исполнительной и судебной – передавалась именно Поместному собору, сам же собор должен был созываться не реже одного раза в пять лет. Ничего из прописанного в уставе не сбылось. Более того, он был переписан в 2000 году собором Архиерейским: новый вариант устава отменял регулярность созыва Поместного собора и резко сужал его властные полномочия, передавая их как раз Архиерейскому собору, в котором могут принять участие только высшие иерархи церкви. Так миряне и духовенство были вновь отстранены от управления собственной церковью, а разрыв между епископатом и рядовыми батюшками с прихожанами разросся в пропасть.

Но возможно, теперь все изменится. Страшно хочется верить, что справившись – во многом, кстати, благодаря патриарху Алексию – с рядом организационных архаизмов и сложностей, унаследованных со времен коммунистической эпохи, русская православная церковь двинется дальше, к решению новых задач и проблем. А их у нее, как у всякого живого организма, по-прежнему хватает. И юридических, и экономических, и нравственных.

Соединенность церкви с государством (вопреки всем декларациям), проявляющаяся, в частности, в том, что даже откровенно антихристианские действия властей никогда не подвергаются со стороны священнослужителей критике, занятие церкви бизнесом, отсутствие работающего церковного суда, бесправие рядового духовенства перед епископами, смерть соборных институтов – вот только то, что лежит на поверхности.

Конечно, для того, чтобы новоизбранный патриарх имел мужество и волю хотя бы пытаться эти вопросы решить, должно произойти чудо. Но ведь они в церковной истории случались, и не раз. Будем надеяться, тем более что надежда – тоже христианская добродетель.

Часть 2
Вечные ценности: с добавками

Лев умер?

О евангелии от Иуды

Журнал «National Geographic» опубликовал фрагменты рукописи «Евангелия от Иуды». Манускрипт на коптском языке, датируемый рубежом III–IV века, был обнаружен в начале 1970-х годов в Египте, затем, пережив не до конца внятные приключения, оказался в США, в Национальном географическом обществе. После нескольких экспертиз выяснилось, что папирус – подлинный и является переводом на коптский еще более древней греческой рукописи.

В результате находка сыграла роль яичка к Христову дню. Ее публичная презентация, а также выход журнала с коптским текстом и его английским переводом, были сознательно приурочены к кануну католической Пасхи. Через несколько дней в Интернете появились и первые переводы «Евангелия от Иуды» на русский.

Желающие могут ознакомиться и выяснить, что настоящим избранником Иисуса был Иуда, именно ему Христос собирался поведать тайные знания. И лично попросил Иуду о том, чтобы тот сдал Его властям и освободил от «одежды тела». Красивая метафора да и другие детали ясно свидетельствуют о том, что перед нами апокрифическое евангелие, родившееся в среде гностиков. Как известно, гностики предпочитали буквальному прочтению священных текстов – символическое, и в исторических событиях видели лишь проекцию мистических. Представление об Иуде как исполнителе воли Божией, а не гнусном доносчике, было, в частности, близко процветавшей во втором веке секте каинитов.

Так что «Евангелие от Иуды» – один из апокрифических текстов, среди которых – Евангелие от Фомы, от Иакова, от Филиппа, «Хождение Богородицы по мукам»… Все они не считаются официальной христианской церковью (независимо от конфессии) достоверным свидетельством о жизни и учении Христа. Именно поэтому «Евангелие от Иуды» также ничего, конечно, не изменит в канонических представлениях о Сыне Божьем. Говоря проще, верующим от выхода «Евангелия» не холодно и не жарко. Тем более что реальный Иуда написать его никак не мог – греческий текст появился лишь в середине второго века, когда Иуды давно не было на свете.

Но если перед нами всего лишь «один из» апокрифических памятников, почему в европейской и американской прессе царит такой переполох?

Конечно, выход «Евангелия от Иуды» – факт, лежащий в области замечательных научных открытий. Коптская рукопись – еще один осколок, который делает наши представления об атмосфере II–III века, о бурлящей страстности гностических общин объемнее. И все же искренне радоваться этому могут лишь историки.

Общественной мыслью «Евангелие от Иуды» было воспринято как новый акт мистерии, срежиссированной Дэном Брауном. «Код да Винчи» наполнил миллионы читателей сладчайшей из иллюзий – ощущением приобщенности к вершинам тайных знаний, пониманием, «как было на самом деле».

И католическая и православная церковь уже успели выразить отрицательное отношение к «Евангелию от Иуды»: к чему обсуждать заведомые небылицы? Но отказ от разговора слишком легко принять за слабость. Система взглядов только тогда чего-нибудь стоит, когда без ущерба для себя может интерпретировать новые, неизвестные прежде факты. Это и чувствует любой обыватель, радостно проверяющий, стало ли христианство мертвым львом, которого можно безнаказанно пинать.

А потому уже сейчас очевидно, что еще одна история оправдания Иуды станет предметом самых разных спекуляций. Десятки фоменок уже отточили перья для написания комментариев, а литераторы бросились за новые «Коды да Винчи». Напомним, кстати, что книга под названием «Евангелие от Иуды» давно существует, в 1973 году поляк Генрик Панас получил за нее… премию ЦК польской компартии. Как вы думаете, почему?