Текст книги "Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества"
![](/books_files/covers/thumbs_240/sharlotta-bronte-ocherk-zhizni-i-tvorchestva-159174.jpg)
Автор книги: Майя Тугушева
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
Наверное, если бы Шарлотта решилась оставить Хауорт, перемена места смягчила эту сердечную муку. Решительная Мери Тэйлор, собиравшаяся эмигрировать в Новую Зеландию, звала её с собой. Но нет, к Хауорту Шарлотту привязывал долг. Она была старшая, она должна вести дом, чтобы ничто не нарушало комфорт и покой «папы», – так ответила она Мери, но, главное, она всё ещё ждала писем.
В марте 1845 года Мери уехала в Новую Зеландию: она считала, и справедливо, что в викторианской Англии у женщины нет перспективы получить хорошо оплачиваемую работу и стать независимой. Разница в оплате мужского и женского труда была поразительной. За примером ходить недалеко, говорила Мери:
Энн, работая у Робинсонов, получала гораздо меньше, чем Брэнуэлл, а занята была больше.
Итак, Шарлотта осталась дома, откуда посылала Эллен Насси тоскливые письма: «Я передать не могу, как тянется время в Хауорте. Без всяких событий, один день напоминает другой, и у всех такие мертвенные физиономии. Единственно воскресенье – день, когда мы печём хлеб, и суббота чуть-чуть отличаются от остальных. А между тем жизнь уходит, и скоро мне будет 30, но я ещё ничего не сделала. Иногда я впадаю в меланхолию, думая о будущем и прошлом, хотя недопустимо и глупо сетовать, потому что мой долг сейчас, без всякого сомнения, оставаться дома. Но было время, когда мне жилось в Хауорте очень приятно, а сейчас это не так. Мне кажется, мы все словно похоронены здесь, а я жажду путешествовать, работать, жить деятельной жизнью»2727
E. Gaskell, v. I, p. 275.43
[Закрыть].
Была ещё одна причина, из-за которой не только Шарлотта, но все в доме чувствовали себя несчастными: Брэнуэлл стал горем семьи. Он так и не сумел заняться ни литературой, ни живописью. Более того, обитатели Хауорта опасались «бесчестья», которое он мог навлечь на их дом. Существует версия, – её поддерживают многие западные бронтеведы, – что Брэнуэлл потерял место учителя у Робинсонов, так как вступил в интимную связь с хозяйкой, а её больной муж, узнав об интриге, с позором изгнал Брэнуэлла из своего дома. Робинсон вскоре умер, и тогда Брэнуэлл решил, что больше ничто не помешает ему соединиться с любимой, но предусмотрительный Робинсон ставил в завещании непременное условие: его вдова получит наследство лишь в том случае, если навсегда прервёт отношения с Брэнуэллом Бронте. Тогда миссис Робинсон предпочла благосостояние вдовства превратностям нового брака и отказалась видеть Брэнуэлла «когда-либо в этой жизни». Брэнуэлл не вынес сокрушительного удара и пал окончательно. Его духовное падение завершилось смертью.
Сейчас трудно судить, что в этой версии правда, что ложь. Возможно, вся любовная история измышлена Брэнуэллом от начала до конца и уволили его потому, что своей склонностью к крепким напиткам и вольным разговорам он мог подать дурной пример своему воспитаннику, сыну Робинсонов.
Как бы то ни было, погиб он всё-таки не столько по вине «развратной» женщины, как утверждала Элизабет Гаскелл, сколько из-за пристрастия к спиртному и опиуму. Невозможность удовлетворить свои потребности (денег у него не было, а сёстры и отец считали грехом потакать его пагубным наклонностям) доводила его до исступления. Дни и ночи в Хауорте были отравлены ожиданием дикой выходки с его стороны. Жалея своего несчастного сына, полуослепший Патрик Бронте перевёл Брэнуэлла к себе в спальню и стал его сторожем. Брэнуэлл неистовствовал и несколько лет держал весь дом в страшном напряжении, которое разрешилось только с его смертью.
Однако Шарлотта Бронте не принадлежала к числу людей, готовых покориться постоянной тревоге, отчаянию и разочарованию.
Энергичная по натуре, она стремилась найти выход из тупика. Она нашла его в литературе и собственных душевных ресурсах. Уйти в мир воображения всегда было для неё радостью, а теперь это стало освобождением от безнадёжности и домашних неурядиц, то есть – психологической необходимостью, но, главное, у неё теперь был эмоциональный опыт, определённый взгляд на жизнь, вполне сложившееся представление, что и о чём надо писать, и время. Может быть, трагедия Брэнуэлла наглядно и беспощадно продемонстрировала лишний раз весь ужас неосуществлённости таланта, и поэтому, пусть горька была её любовь, тяжко разочарование и отсутствие писем, она должна была чувствовать своеобразное удовлетворение при мысли, что это испытание её не сломило, что она оказалась более стойкой, чем брат. В январе 1846 года она пишет мисс Вулер, которая отошла от дел и жила в сознании выполненного долга, спокойно и обеспеченно: «Вы усердно трудились, вы отказывали себе в радостях и отдыхе всю молодость и в расцвете жизни; теперь вы свободны, и, я надеюсь, впереди у вас ещё много лет здоровья и бодрости духа, которые позволят вам наслаждаться свободой. У меня, однако, есть ещё одна, эгоистическая, причина радоваться за вас: создаётся впечатление, что даже «одинокая женщина» может быть счастлива не менее, чем любимые жёны и горделивые матери. Я рада этому. Я много раздумывала о существовании в наше время незамужней женщины, не имеющей перспективы сочетаться браком, которая свершает свой путь спокойно и упорно, без поддержки мужа или брата, и которая в возрасте сорока пяти лет и выше сохраняет дисциплинированный ум, способность наслаждаться простыми радостями, силу духа, чтобы превозмочь неизбежную боль жизни, сочувствие к страданиям других и желание помогать нуждающимся, насколько это в её возможностях»2828
E. Gaskell, v. I, p. 290.45
[Закрыть].
Всё это было похоже на собственную программу жизни, но для Шарлотты Бронте «свершать свой путь спокойно и упорно» означало теперь обязательно заниматься литературным трудом.
Однако о чём писать, каков должен быть герой её произведения? Об этом она задумывалась уже давно. Ещё семнадцати лет в письме к Эллен Насси она сделала одно важное наблюдение относительно романа В. Скотта:
«Я рада, что тебе нравится «Кенильворт», он гораздо больше напоминает романтическую повесть, чем роман (она имеет в виду английский реалистический роман XVIII в. – М.Т.), это, по-моему, одно из самых удачных его произведений. Варни, конечно, олицетворение абсолютной низости, и, рисуя его мрачный и глубоко неестественный ум, Скотт проявляет замечательное знание человеческой природы» (1/I – 1833)2929
«Letters», p. 44.46
[Закрыть].
Это письмо интересно не только противопоставлением «романтической повести» реалистическому роману, но и характеристикой романтического героя. Наивно полагая, что, рисуя его как воплощение абсолютной низости, В. Скотт проявляет знание «человеческой природы», она тем не менее проницательно подмечает одну особенность изображения: у Варни – «глубоко неестественный ум», а ведь, по всем канонам романтизма, добр герой или зол, он – воплощение стихийного, природного, естественного начала, и в этом смысле он – сама «натуральность». Пройдёт десять лет, и Шарлотта Бронте недвусмысленно осудит стремление живописать образцы добродетели и вместилища порока: это характеры, не соответствующие правде жизни и правде искусства. Потом она будет отвергать всё искусственное, нарочито сконструированное, причём способность романтического восприятия жизни она сохранит и позже, о чём свидетельствует её оценка поэзии Эмили.
Вот что пишет об этом сама Шарлотта Бронте, рассказывая о событии, положившем начало литературной деятельности её и сестёр:
«Однажды осенью 1845 года я случайно обнаружила тетрадь со стихами. Это был почерк Эмили. Конечно, я не удивилась, зная, что она могла творить и пишет стихи. Я просмотрела их, и уже нечто большее, чем удивление, овладело мной, а именно – глубокое убеждение, что эти стихи не были ни обыкновенными виршами, ни походили на обычную женскую поэзию.
Они были лаконичны и жёстки, живы и искренни. А для меня они звучали особой музыкой, дикой, меланхолической и возвышенной (курсив мой. – М.Т.). Моя сестра Эмили была человеком необщительным, и даже самые близкие и дорогие ей люди не могли без спросу вторгаться в область её мыслей и чувств. Несколько часов потребовалось, чтобы примирить её со сделанным мною открытием, и дней – дабы убедить, что стихи её заслуживают опубликования»3030
E. Gaskell, v. I, p. 285.
[Закрыть].
Энн тоже писала стихи, которым, по словам Шарлотты, был присущ «свой пафос искренности и обаяния». Стихи были и у Шарлотты. Так почему бы не опубликовать поэтический сборник? Все приготовления легли на плечи Шарлотты как самой активной из сестёр. Прежде всего было решено печататься под мужскими псевдонимами. «Не подозревая в то время, что наша манера письма и мышления были, что называется, «неженственными», мы смутно понимали, что к писательницам в обществе относятся с предубеждением; мы замечали, что критики в своём неодобрении часто задевали их личность, а если были довольны, то льстили им, но лесть – не оценка»3131
Там же, p. 285–286.47
[Закрыть], – напишет Шарлотта позднее. Им же хотелось, чтобы их работа была оценена серьёзно, без скидки на принадлежность к женскому полу, без оскорбительных намёков на «ограниченность» женского мышления. Издатели, которые согласились опубликовать «Стихотворения Керрера, Эллиса и Эктона Беллов» за авторский счёт, Эйлотт и Джонс, вступили в переписку с Шарлоттой в конце января 1846 года, а уже в конце мая небольшой сборник вышел в свет. В одном из июльских номеров литературно-критического журнала «Атенеум» появился довольно благосклонный отзыв на стихотворения трёх «братьев», причём самой высокой похвалы удостоился Эллис Белл (Эмили), «беспокойный дух» которого произвёл на свет «столь оригинальные»3232
E. Gaskell, v. I, p. 295.
[Закрыть]стихотворения.
Склонность к поэзии сёстры унаследовали от преподобного Бронте, который ещё в 1813 году опубликовал небольшую книжку стихов «Деревенский менестрель: собрание стихотворений о природе», – склонность, но не дар, потому что поэтическим даром отец не обладал. Самые непритязательные стихотворения Энн и Шарлотты, не говоря уж о поэмах Эмили, превосходят его «дескриптивную» поэзию силой искренности и драматизма.
В одном из писем к Эйлотту и Джонсу Шарлотта, между прочим, спрашивала, не заинтересует ли их проза Керрера, Эллиса и Эктона Беллов. Она имела в виду свой первый роман «Учитель», романы «Грозовой перевал» и «Эгнес Грей» Эмили и Энн.
«Учитель» доставил ей много огорчений и свет увидел только после её смерти. Э. Гаскелл в «Жизни Шарлотты Бронте» пишет, что сюжет его «не очень интересен с точки зрения того читателя, который ищет в романах всякого рода чрезвычайных происшествий»3333
Там же, p. 304.48
[Закрыть], но что есть в нём одна-две портретные зарисовки, выполненные «рукой мастера». Что же касается так называемого творческого метода, то «ко времени написания этого романа её вкусы и суждения восстали против преувеличений и идеализма её ранней юности, и она обратилась к крайностям действительности, стараясь изобразить характеры с наивозможной близостью тому, как она видела их в реальной жизни. Поэтому изящество одной-двух сцен и характеров, созданных скорее её воображением, чем абсолютной верностью факту, воспринимаются с чувством облегчения, так выделяются они на фоне глубоких теней и прихотливых линий, которые вызывают в памяти портреты Рем-брандта»3434
Там же.49
[Закрыть].
Оценка, в общем, сдержанная, несмотря на лестное сравнение с Рембрандтом.
Читая роман «Учитель», иногда задумываешься, а почему всё-таки ни один из шести издателей, к которым последовательно обращался Керрер Белл, не соблазнился его напечатать? Ведь роман интересен, хотя «чрезвычайных происшествий» в нём, действительно, нет. Зато в романе есть другое, не менее достойное внимания, и не только читателя XXI века, но и современников Шарлотты (например, хотя его сюжет прозаичен и несложен, всё же роман, особенно в первых шести главах, не лишён некоторых авторских покушений на несколько уже устаревшую романтическую моду).
Молодой человек Уильям Кримсуорт, рано лишившийся родителей, но получивший воспитание и образование в Итоне (его мать принадлежала к аристократической семье), решает пойти по стопам отца-торговца и заняться «делом». Это решение вызывает неудовольствие высокопоставленной родни, которая слагает с себя заботу о его будущем. Уильям едет к брату, крупному йоркширскому фабриканту, и Эдвард Кримсуорт предоставляет Уильяму место клерка на своей фабрике, положив ему весьма скудное жалованье. С первой же встречи братья проникаются взаимной неприязнью, причём у Эдварда она переходит прямо-таки в ненависть. Скромный, хрупкий, невысокий, хорошо образованный Уильям противопоставляет достоинство и гордость бедняка всё возрастающему раздражению Эдварда – богатого, надменного, привыкшего к неизменному повиновению нижестоящих. Всё же Эдвард, может быть, для того, чтобы поразить воображение брата блеском званого вечера, как-то приглашает Уильяма в гости, где он знакомится с местным радикалом и чудаком Хансденом. Хансден довольно искусно разжигает неудовлетворённость Уильяма и отношениями с братом, и работой, так как не прошло и трёх месяцев, а Уильям Кримсуорт уже понял, что торговцем или промышленником ему не быть, его интересы совсем иные, более отвлечённого, интеллектуального свойства.
После ссоры с братом, по совету Хансдена и с его рекомендательным письмом, Уильям уезжает в Брюссель и вскоре находит место учителя в частной школе для мальчиков, директор которой, француз г-н Пеле, сразу оценил способности и знания нового учителя.
Рядом со школой Пеле находится пансион для девиц, которым ведает ещё молодая и привлекательная директриса Зораида Рейтер. Она производит довольно сильное впечатление на Кримсуорта: он восхищён её женским обаянием, умом и тактом. Уильям начинает мечтать о более непринуждённых отношениях с Зораидой, которая пригласила его давать уроки английского, однако вскоре Уильяма постигает разочарование: как-то вечером он становится свидетелем прогулки Пеле и Зораиды в общем для двух школ саду, поздней прогулки, которая кончается совсем уже поздним и довольно продолжительным визитом Пеле к директрисе. Следующим утром при встрече с Зораидой Уильям вооружается холодностью, но с течением времени, по мере того как он всё больше узнаёт директрису, напускная холодность становится естественной. Зораида неприятно поражает Уильяма своей расчётливостью, её такт кажется ему теперь лицемерием, она ловко умеет избавляться от неугодных ей учителей, невзирая на обстоятельства их жизни. Так поступает она с учительницей рукоделия Фрэнсис Анри, которая привлекла сначала внимание, а потом горячую симпатию Уильяма.
С образом Фрэнсис роман «Учитель» приобретает несколько автобиографический характер, а отношения Зораиды и Пеле, Фрэнсис и Уильяма, Зораиды и Фрэнсис содержат, очевидно, кое-что из реальных отношений Шарлотты, Эгера и мадам Эгер и очень многое из отношений воображённых, таких, какими бы их хотела видеть Шарлотта.
Фрэнсис Анри становится ученицей Уильяма, чтобы лучше изучить английский язык. Как несколько лет тому назад Шарлотта и Эмили двадцатилетними девушками сели за парту в пансионе Эгеров и оказались самыми взрослыми, но и самыми прилежными ученицами, так Фрэнсис скромно сидит в классе в окружении своих же учениц, усердно внимая Уильяму. Видно, что учение для неё – большая радость, не то что для прочих. А кроме того, Фрэнсис очень способная ученица, её сочинения незаурядны, да и сама она, бедно одетая, застенчивая, печальная и в то же время не лишённая одухотворённой привлекательности, всё чаще останавливает на себе взгляд учителя, вызывает интерес. Импонирует Уильяму и её происхождение: отец её швейцарец, а мать англичанка, вот откуда у неё неплохое знание английского языка, а кроме того, Фрэнсис – протестантка и выгодно отличается своей целомудренной сдержанностью от некоторых пансионерок, уже развращённых «католической» фривольностью нравов. Уильяму всё большее удовольствие доставляют краткие беседы с Фрэнсис. Он узнаёт, что родители её умерли, что живёт она с больной тёткой, что она одинока и, как он догадывается, несчастна. Эти беседы Фрэнсис с Уильямом и предпочтение, которое он отдаёт ей перед другими ученицами, не ускользнули от бдительного ока Зораиды: будучи уязвлённой холодностью Кримсуорта, она внезапно им увлеклась. Зораида увольняет Фрэнсис и отказывается дать Уильяму адрес девушки. Он в отчаянии, он боится утратить свою ученицу навсегда, он долго и безуспешно ищет её в церкви, на улицах, променадах и, наконец, вновь встречается с ней – у могилы на протестантском кладбище, где она схоронила свою единственную родственницу. Теперь Фрэнсис совсем одинока и без работы, однако «мосье», так она всегда обращалась к Кримсуорту, больше с ней не расстанется. Отказавшись от занятий у Пеле (тот собирается вступить в брак с Зораидой), он вскоре находит место другое, ещё лучше. Ничто теперь не мешает ему жениться на любимой Фрэнсис, которая тоже получила работу учительницы. Молодые люди счастливы, перед ними ясное будущее, осмысленная, трудовая жизнь, а так как потребности их очень скромны, то, скопив необходимую сумму, они получают возможность открыть собственную школу, где всё построено на строгой, но гуманной дисциплине, – ведь Фрэнсис, ставшая директрисой, помнит, что такое быть одинокой и несчастной ученицей. Через десять лет супруги Кримсуорт уже могут продать своё процветающее учебное заведение, вернуться в Англию, поселиться в Йоркшире, неподалёку от поместья Хансдена, который по-прежнему исповедует радикальные идеи, так что Уильям и Фрэнсис даже опасаются его общества для своего сына: мальчик пылкий и увлекающийся, он может в доме Хансдена встретиться с политическими эмигрантами со всей Европы: Хансден очень их привечает. Роман так и кончается: Фрэнсис, накрывшая в саду стол, зовёт «мосье» к чаю, и вместе из окна его кабинета они с некоторой тревогой наблюдают оживлённую беседу Хансдена и своего сына-подростка, разговаривающих в саду.
Таков был роман, единодушно отвергнутый английскими издателями, привыкшими к романтическим повестям, зачастую весьма мелодраматичным. У читателей ещё большой популярностью пользовался Булвер-Литтон и его приключенческие романы. Булвер к тому же так чувствительно мог писать о меланхолической и преступной страсти, подобной той, которую испытывал один из героев его популярного романа «Пэлэм, или Приключения джентльмена» (1828) к прекрасной Гертруде, обесчещенной негодяем и лишившейся рассудка. Теперь же издателям предлагалось произведение, переходное по жанру. Да, автор сохранял некоторые приёмы романтического письма, – например, он придал вполне понятной неприязни Эдварда Кримсуорта к брату-бедняку, посягающему на родство с ним, богатым и властным, оттенок некой иррациональности. Да и сам Эдвард, красивый, высокомерный и жестокий, был схож с Заморной, а встреча Уильяма с Фрэнсис на безлюдном и печальном протестантском кладбище чем-то напоминала подобные же сцены из бесчисленных «кладбищенских» баллад. Однако знакомство читателя с Эдвардом Кримсуортом обрывается шестой главой романа (всего глав двадцать пять), а сцена на кладбище всё-таки даёт не так уж много материала романтической, или, точнее, сентиментальной, меланхолии. Есть здесь и «зловещие» кипарисы, и одинокая, плачущая у надгробного камня героиня, но кладбище для героев – не конечный пункт безысходной скорби, где подводится своеобразный итог неисполнившимся мечтам и надеждам на счастье, а, напротив, – место встречи для новой, но земной и реальной жизни, и совершается эта встреча не при луне, не под печальные звуки, говоря поэтически, эоловой арфы, но в душный, ничем не примечательный летний день. Встрече предшествует тоже не слишком меланхолическая прогулка Кримсуорта от одной могилы к другой, во время которой он отмечает про себя некоторые, кажущиеся ему забавными, особенности эпитафий: «Здесь англичанин воздвиг мраморный монумент над своей Мери Смит или Джейн Браун и начертал на нём только её имя. Здесь французский вдовец осенил могилу своей Эльмиры или Селестины сверкающей гирляндой роз, обрамляющей небольшую доску со столь же блестящим перечнем её бесчисленных добродетелей».
Наверное, сцена встречи на кладбище вселяла недоумение относительно характера авторской манеры. Лексика Бронте в этой сцене по контрасту с описанием Йоркшира, когда она прибегала к довольно заземлённой метафоричности, говоря о «чреве фабрик, извергавших дым», была романтически приподнята, многословна, не лишена высокопарной красивости. Уильям Кримсуорт узнаёт Фрэнсис в женщине, сидящей у могилы, и вот как он об этом рассказывает:
«Я взглянул на фигуру подле меня, склонившуюся и задумчивую, не подозревающую о близости другого живого существа. Это была хрупкая девичья фигура в траурном одеянии из самой дешёвой чёрной ткани. На голове у девушки был капор из чёрного крепа. Я сразу почувствовал, не только увидел, кто она была, и, не шелохнувшись, стоял несколько мгновений, наслаждаясь сознанием реальности того, что видел. Я разыскивал её целый месяц, не зная надежды, без всякого обещания на возможную встречу где-либо, и нигде не обнаружил её следов. Поневоле я всё слабее держался этой надежды, и всего час назад мои плечи бессильно поникли под тяжестью безотрадной мысли, что водоворот жизни и каприз судьбы навсегда совлекли её с пути, на котором я мог обрести её. Но, смотрите, когда я сгибался под бременем безнадёжности, а взгляд мой блуждал по печальным приметам кладбища, здесь обретался мой утраченный алмаз, упавший на омоченную слезами траву, угнездившийся среди мшистых, извилистых корней плакучей ивы».
Если бы и далее стиль и повествование были выдержаны в том же духе, а сюжет таил в себе некую мелодраматическую тайну, – например, рождения, мрачного прошлого героев, или обещал хитросплетённую интригу, или неожиданную развязку драмы любви, ревности, смерти! Если бы в романе действовали романтические изгои, пираты и светские джентльмены! Ничего этого в романе «Учитель» не было. Ничего экстраординарного, ничего романтического ни в герое, ни в героине не наблюдалось, а героиня была к тому же некрасива, и автор даже не делал попытки как-то сгладить впечатление некрасивости голубиной кротостью характера или обаятельной женственностью. Фрэнсис была даже полемически некрасива, – элемент полемики Бронте сознательно вносила с первых же страниц романа, когда Уильям в письме к другу набрасывает то, что можно считать его идеалом женщины, как бы предваряя этим появление Фрэнсис в романе. «Я не азиат. Белой шеи, рубиновых уст и щёк, роскошных шелковистых локонов мне недостаточно, если они не освещены той прометеевой искрой, которая продолжает гореть и после того, как розы и лилии увянут, а золотистые кудри поседеют. Под солнечным светом, среди роскоши, цветам цвести очень приятно, но в жизни так много ненастных, дождливых дней – наступает ноябрьская пора лишений, когда сердце и очаг человека могут совсем угаснуть без ясного, бодрящего огонька интеллекта». Это была новая героиня, которую Бронте, Керрер Белл, смело вводила в английскую литературу, хотя такая неромантическая героиня не могла увлечь, по мнению издателей, английскую читающую публику, ведь ей как раз всегда хотелось (опять же по их мнению), чтобы у героини были и шелковистые кудри, и коралловые уста. А чем занимались герои? Скучным и тоже неромантическим делом – они учительствовали. В романе, правда, был намёк на ревность и интригу – в отношении Зораиды к Уильяму и Фрэнсис, но в её поведении не было ничего «рокового», один мелочный женский расчёт, как в самой пышногрудой и румяной невесте Пеле тоже не было ничего зловещего и романтического, разве что неуместное имя, которое досталось ей по иронии судьбы, а точнее – лукавой авторской воли. Автор явно стремился отойти от канонов романа мелодраматического и приблизиться к роману реалистическому, и нельзя сказать, чтобы у Шарлотты Бронте не было предшественников, уже ополчавшихся на шаблоны мелодраматизма. Подобный роман из светской жизни – по замечанию исследовательницы английской литературы Кэтлин Тиллотсон – высмеял Диккенс в комической сцене, когда Кэт Никльби читает миссис Уититерли об утончённой леди Флабелле, что, «поднеся к своему очаровательному, но мечтательно выточенному носику mouchoir, ещё вдыхала восхитительный аромат», когда дверь распахнулась и вошёл паж, который, пока лакеи отвешивали «грациознейшие поклоны, приблизился к ногам своей прелестной госпожи и… подал на великолепном подносе чеканного золота надушенный billet» – любовную записку.
Что общего с этой надушенной прозой имел роман Бронте, кроме некоторых стилистических безвкусностей в кладбищенской сцене? Ведь писательница, действительно, стремилась запечатлеть реальную жизнь. Но удалось ли Шарлотте Бронте создать реалистический роман? Не вполне. Можно было решительно обратиться к тому, что Гаскелл неточно определила как «крайности действительности», но возможно ли столь же решительно перестроить собственный мир воображения, отказаться от идеала героя романтического? Предположим, ей удалось представить Уильяма несколько суховатым, эмоционально сдержанным, педантически аккуратным не только в домашнем обиходе, но и в «балансовом» учёте своих чувств, молодым человеком, в котором сказались некоторые черты нарождающегося типа «деловой личности», но с Фрэнсис дело обстоит сложнее. Она не похожа на стандартных романтических героинь, хотя её нешаблонная внешность могла свидетельствовать как раз о том, что автор ещё находится под обаянием романтической эстетики со свойственным ей противопоставлением простой и трудной красоты3535
Это противопоставление впервые было сформулировано С. Колриджем.57
[Закрыть]. Фрэнсис – олицетворение красоты трудной, её надо постичь за непритязательной внешностью. В романе «Учитель» эту красоту постигает Уильям Кримсуорт, и Ш. Бронте иллюстрирует этот процесс весьма наглядно, для начала столкнув Уильяма с красотой простой, непосредственно воздействующей на зрение и чувство. Этот вид красоты представлен в образе трёх хорошеньких учениц, которые испытывают на молодом учителе свои чары, а у этих пансионерок и золото (или смоль) кудрей, и яркий румянец, и прелесть черт, а затем, для контраста, автор заставляет Уильяма постепенно проникнуться сознанием глубоко скрытой, духовной красоты Фрэнсис. Нечто похожее мы встречаем у романтика Гюго, когда он безобразного Квазимодо наделяет прекрасной, благородной душой, а красавец-капитан Феб оказывается подл и низок.
Противоречие внешнего и сущего давно уже описано в литературе, однако нельзя не отметить, что злодей Ричард III у Шекспира безобразен и внешне. У романтиков же появляется образ «загадочной внешности», который потом, видоизменяясь, скажется и в творчестве реалистов: как тут не вспомнить некрасивую и прекрасную княжну Марью Л. Толстого. У Бронте это – «трудная красота», и она загадочна, потому что скрывает особенность, неповторимость и яркость внутреннего облика героини.
И всё-таки внешне герои были уже неромантичны, сюжет прост, и, главное, на стол издателя легло доселе неизвестное сочетание психологического и, так сказать, делового романа, а герои принадлежали к новой, ещё малоизвестной разновидности образованного класса, что с XIX века стала называться интеллигенцией, причём – интеллигенцией трудящейся, презирающей жизнь за чужой счёт. Именно это «трудовое» качество романа и не нашло признания у издателей, отклонявших роман с удивительным единодушием. Один из очередных отказов пришёл в тот день, когда Патрику Бронте должны были делать операцию по удалению катаракты. К беспокойству за отца у Шарлотты прибавился тот «холод отчаяния», который испытывает автор-неудачник. Надо было обладать сильной волей, чтобы не только послать отвергнутую рукопись ещё одному издателю, но приняться за новый роман.
Стремясь расположить к Шарлотте Бронте сердце викторианской публики, которая в большинстве своём считала, подобно Саути, что занятия литературой – не женское дело, Элизабет Гаскелл уверяет в книге о Бронте, что такая «одержимость» литературой вовсе не мешала Шарлотте быть самой примерной дочерью, что она никогда ради творчества не жертвовала своими домашними обязанностями и всегда была готова оторваться от работы ради того, например, чтобы перечистить за старой, немощной Тэбби картофель к обеду (Тэбби плохо видела и оставляла «глазки́»). Шарлотта и Эмили, действительно, по-прежнему вели дом, но, как прежде, Шарлотта Бронте с большей радостью затворилась бы в своей комнате и предалась любимой работе. Несомненно, устоявшаяся домашняя рутина, монотонность одних и тех же забот, поведение Брэнуэлла, сама прикованность к Хауорту – всё это не могло не тяготить её. Из писем к Эллен явствует, как ей трудно сейчас смирять недовольство жизнью, хотя она и предпочитает «оставаться самой собой», но кое-что в ней самой, её отношении к миру и людям менялось. Шире стал её взгляд на некоторые вещи. Исчезал узкий национализм, английское недоверие к чужестранцам.
В романе «Крошка Доррит» (1855–1857) Диккенс, рассказывая об обитателях Подворья «Кровоточащее сердце» – лондонских бедняках, с горечью отметит, что они с подозрением и неприязнью относятся ко всему иностранному. В таких шовинистических чувствах воспитывают их сильные мира сего, которым всегда были выгодны невежество и предрассудки соотечественников, говорит Диккенс. Обитатели Подворья считали, иронизирует он, что иностранцам в Англии «делать нечего»: «они никогда не задавались вопросом, скольким их соотечественникам пришлось бы убраться из разных стран, если бы этот принцип получил всеобщее распространение». Подобные шовинистические настроения имели хождение в викторианской Англии повсеместно и захватывали, в частности, мелкое духовенство, как правило придерживавшееся консервативных политических убеждений, а именно из этой среды вышли сёстры Бронте. Однако пребывание в Брюсселе не прошло для Шарлотты даром: «Я теперь не считаю, – пишет она Эллен, – что мы должны с презрением относиться ко всему, что видим в мире, по той лишь причине, что мы к этому непривычны. Подозреваю, что, напротив, нередко существуют весьма серьёзные основания для обычаев, которые кажутся нам абсурдными, и если бы я снова оказалась среди иностранцев, я бы внимательно изучила их, прежде чем осудить».
Пока Шарлотта работала над вторым романом, а «Учитель» пересылался от одного издателя к другому, «Грозовой перевал» и «Эгнес Грей» были приняты к публикации. Это радовало Шарлотту и огорчало одновременно. Впрочем, и у неё тоже появилась надежда увидеть своё произведение в печати. Не злополучного «Учителя», которого вновь вернули автору. Господа Смит и Элдер возвратили рукопись романа с мотивированным отказом, и это была серьёзная литературная оценка, но, главное, отвергая, они не лишали автора надежды, так как признавали за ним литературный дар. Издатели сообщали, что с интересом ознакомятся с новым сочинением Керрера Белла. 24 августа 1847 года она выслала им рукопись «Джейн Эйр». 16 октября того же года роман увидел свет. Это был успех – быстрый и ошеломительный, однако Шарлотта Бронте приняла его как должное, иначе, по её убеждению, просто не могло быть: роман был написан с тем напряжением страсти, с такой силой искренности, которые, естественно, не могли не покорить читателя.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?