Текст книги "Безрассудное сердце"

Тень. У меня постоянно болело за него сердце. Руки у него все время были туго связаны за спиной, и Гопкинс развязывал их только два раза в день, чтобы он мог отправить естественные надобности. Все остальное время он был связан и под строжайшим надзором. Я не сомневалась, что руки у него болят, но по его лицу ничего не было заметно. Голову он всегда держал высоко, когда ехал между Гопкинсом и Коротышкой Барнсом, у которого было на редкость отталкивающее лицо.

Чтобы быть совершенно уверенным в невозможности для Тени сделать даже попытку сбежать, Гопкинс надевал ему на шею петлю из веревки, другой конец которой привязывал к своему седлу. Капрал не упускал случая посмеяться над Тенью.

– Как тебе веревочка, краснокожий? – спрашивал он, время от времени дергая за нее. – Тебя высоко повесят, когда мы доберемся до форта. Скажу тебе, я много видел повешенных краснокожих. Хорошо они пляшут наверху, должен заметить, сэр. Такое зрелище еще поискать. Иногда хребет сразу не ломается, ну и он выделывает трюки. Потеха! – Гопкинс криво усмехнулся. – С тобой то же будет, индеец, если мне позволят затянуть у тебя на шее петлю!

Меня всю передергивало, стоило мне представить то, о чем говорил Гопкинс. Ночью мне иногда снилась казнь Тени. Он медленно всходил на эшафот с высоко поднятой головой и горящими глазами. Я видела, как ему на шею накидывали петлю с узлом около уха. Обычно я с рыданиями просыпалась, когда у него из-под ног уходил пол…

Как бы жесток ни был Гопкинс, внешне это никак не сказывалось на Тени. Он будто даже не слышал его, уйдя в себя, где до него не мог добраться никакой Гопкинс.

Когда мы приехали в форт, Тень грубо стащили с лошади и повели в тюрьму. Тут он показал себя. Пускай у него были связаны руки, зато ноги были свободны, и он бился вовсю, отыгравшись наконец за унижения последних дней. Одного солдата он ударил ногой в низ живота, и его крик, верно, переворошил весь форт. Тени как-то удалось вырваться, и он сделал отчаянный рывок к воротам.

– Держите его! – крикнул Джош, и не меньше полудюжины солдат бросились исполнять его приказание.

Один из них навалился на Тень всем телом и успел схватить, его за ноги. Оба покатились по земле. Тени все-таки удалось подняться, но его уже успели окружить еще пять солдат. Я очень испугалась за него, когда они подмяли его под себя, а потом все-таки повели в тюрьму.

Джошуа тоже чуть ли не силой потащил меня в лазарет и оставил там под присмотром врачей.

Доктор Митчелл был высоким пожилым господином, который несмотря на свои лета еще сохранял моложавость. У него были самые веселые голубые глаза, какие мне только доводилось видеть, и, оглядевшись в больнице, я не могла не удивляться, как ему удается сохранять свое солнечное расположение духа. Все двенадцать коек были заняты.

– Чертовы апачи! – пробормотал доктор. – Напали позавчера на наш патруль. Сколько мы их ни бьем, сколько ни загоняем в резервации, а они все равно выживают и убегают, чтобы причинять нам неприятности. – Он улыбнулся и ласково похлопал меня по плечу. – Ладно, ладно. Позвольте-ка мне взглянуть на вас.

С этими словами он увел меня в маленькую комнатку и, когда я разделась, внимательно осмотрел меня. Потом он уложил меня в постель и заявил, что через три недели, если я буду вдоволь спать и есть не из общего котелка, я буду похожа на новенькую скрипку.

– Три недели, – чуть не заплакала я. – Целых три недели!

– Мисс Кинкайд, вы пережили тяжелые времена, – терпеливо проговорил он. – Вы истощены. Но даже дело не в этом. Когда вы падали с горы, то получили небольшое сотрясение мозга, а вам пришлось после этого еще долго добираться до форта. Нет, надо отдохнуть! – Он вновь по-отечески потрепал меня по плечу. – Поверьте мне, дорогая, я знаю что говорю.

А я повторяла про себя: три недели, три недели, три недели… Они никогда не кончатся.

Однако в этом было и кое-что приятное. Например, горячая вода. Когда мне в первый раз разрешили принять ванну, я подумала, что умерла и попала в рай. Почти забытый вкус молока… Аромат кофе… Настоящий суп… И настоящая кровать с настоящими подушками… И все-таки я бы, не задумываясь, оставила все прелести цивилизации и вновь ушла жить с Тенью.

Если бы только мне разрешили повидать его… Без него дни тянулись ужасно медленно. Я привыкла к бесконечным скачкам с утра до темноты, потом надо было приготовить еду, что-то зашить, и круглосуточное безделье действовало на меня теперь далеко не лучшим образом. Я совсем не чувствовала себя больной, зато очень страдала от одиночества.

Джош, правда, приходил навестить меня по утрам и вечерам. Иногда он приносил мне сладости, иногда ленту для волос, иногда восточные газеты, которые уже успели устареть на несколько недель.

Я была искренне благодарна ему за заботу, однако не его я хотела видеть, поэтому без конца умоляла его разрешить мне свидание с Тенью. Каждый раз Джошуа говорил мне, что это невозможно.

Тень вел себя плохо. Так говорил Джош. Три раза он пытался бежать, сломал Гопкинсу нос в драке. Голыми руками чуть не убил сержанта Уоррена. А когда он не нападал на стражников, то мерил шагами камеру, как дикий зверь, или часами стоял возле окна, глядя Бог его знает на что. Бывало, тюремщики слышали, как он бьет кулаками в стены. Джош считал его неисправимым, но такими, по его мнению, были все дикари.

Мне хотелось крикнуть, что Тень не дикарь, а замечательный, гордый, храбрый, честный человек, но я сдерживала себя. До тех пор пока у меня оставалась хотя бы слабая надежда на помощь Джоша, мне нельзя было ему противоречить и защищать Тень.

Когда меня наконец выпустили из лазарета, я сразу отправилась к полковнику просить о свидании с Тенью.

Полковник Грант Кроуфорд был высоким, суровым на вид человеком с коротко стриженными черными волосами и холодным взглядом зеленых глаз. Он был очень сух и очень вежлив. Предпочитая говорить короткими рублеными фразами, он сообщил мне, что получил приказ из Вашингтона, предписывающий ему казнить вождя шайенов по имени Два Летящих Ястреба первого февраля. Некоторые круги в Вашингтоне считали, что ситуацию можно будет взять под контроль, стоит только до весны избавиться от Двух Летящих Ястребов. Потом, словно он разрешил все мои проблемы, полковник Кроуфорд улыбнулся и предложил мне жить в форте, сколько я сама пожелаю.

Тяжело вздохнув, я поблагодарила полковника за любезность и, приготовившись к долгому спору, спросила, не могу ли я повидаться с Тенью. Однако полковник не стал даром тратить время, он лишь пожал плечами и разрешил мне свидание в любой удобный для меня момент.

Через пять минут я уже была в темной камере без окон, освещенной лишь свечой, которую я держала в руке. Дырявое одеяло лежало на грязном полу. Вонючий кувшин стоял в углу. Вонь была такая, что меня передернуло от отвращения.

Тень стоял посреди камеры, моргая от непривычно яркого света. Он очень похудел и изменился. Я никогда не видела у него таких грязных волос. Он всегда гордился своей внешностью, и теперь не мог не мучиться от унижения не только из-за мерзкой камеры, но и из-за своего грязного тела.

– Тебе не надо было приходить, Анна, – бесстрастно проговорил он. – Это место не для женщин.

– Это… Эта темница и не для мужчин тоже, – сказала я. – Почему тебя не поместили наверху?

– Меня наказали за попытку побега, – с горечью произнес он.

– Ты давно здесь?

– Не знаю… Две недели… Три… Я потерял счет времени.

Он принялся мерить шагами камеру, и я обратила внимание, что шаги у него стали мельче из-за цепей, которые гремели при каждом его движении. Почему-то меня ужасно рассердили именно цепи. Неужели недостаточно запереть человека в вонючую конуру? К чему такая жестокость? Тень привык к залитой солнцем прерии й к синему небу. Его нельзя было запирать здесь, лишая всего, что он любил.

Неожиданно он остановился и взял меня за плечи. В глазах у него я увидела такое отчаяние, что все поняла.

– Анна, скажи им, пусть они меня повесят, расстреляют, перережут мне горло, но пусть, ради всего святого, это будет немедленно.

– Нет! Кроме тебя у меня никого не осталось на всем свете.

– Джошуа о тебе позаботится.

– Зачем мне Джошуа? – почти обиделась я. – Мне нужен ты.

Тень тяжело вздохнул, и я почувствовала, как гнев покидает его. Он прижал меня к себе, шепча мое имя, а я протянула ему губы для поцелуя. У него были теплые губы, и руки ласково гладили меня по волосам и по щеке. Наши поцелуи становились все более страстными, объятия крепкими, и я пожелала его, как никогда еще не желала за всю нашу совместную жизнь. Долгие пять недель с тех пор, как солдаты нашли нас, я не была в его объятиях.

Грязный пол был холодным, одеяло отвратительно пахло, но мне было все равно. Тень помедлил, боясь повредить мне, но я знала, что только он один может изгнать из моего сердца пустоту и утешить меня в смерти нашего первого ребенка. Шепотом произнеся его имя, я потянула его на одеяло и возликовала, ощутив прикосновение его кожи. Мы крепко сжимали друг друга в объятиях, чтобы быть еще и еще ближе друг к другу. Я вся трепетала, когда его руки касались моих грудей и живота, а когда поняла, что он тоже хочет меня, забыла обо всем на свете. Я гладила ему спину и плечи, набираясь от него силы, и вглядывалась в него, радуясь тому, что наконец-то вижу его. Он был прекрасен. Он был само совершенство! Сильный, гордый, красивый! А его руки… Ах, какое наслаждение было отдаваться его колдовским прикосновениям… И отвратительная камера словно перестала существовать. Мир вокруг нас был чист и прозрачен, вместо грязного пола я видела нежную траву, а темнота уступила место солнечному свету, чьи лучи были такими же жаркими, как наша любовь.

Тень с нежностью ласкал мое податливое тело, пока не разжег во мне огонь, который только он мог разжечь. Я стонала от наслаждения и прижимала его к себе все ближе… ближе…

Позднее, еще не разъединив наши тела, мы лежали и смотрели друг на друга, и Тень повторял мое имя как заклинание. Я поняла, что нужна ему, как никогда раньше. Я единственная любила его. Мне единственной было небезразлично, умрет он или будет жить. И я единственная могла спасти его от неминуемой казни. Я должна была найти способ вытащить его из мерзкой темной дыры, в которой он жил как дикий зверь, страдая не столько даже от невыносимых условий, сколько от унижения. Он заслуживал лучшего, много лучшего, и я намеревалась сделать все, чтобы он это получил.

Мне разрешили проводить с Тенью тридцать минут каждый день. Иногда мы любили друг друга, иногда разговаривали, иногда сидели рядом, держась за руки и не произнося ни единого слова.

Каждый день я просила полковника Кроуфорда освободить Тень из ужасной камеры, и полковник постоянно отказывал мне, настаивая на том, что у Тени неисправимый характер и его нельзя содержать как обыкновенного преступника.

Когда я не спорила с полковником и не навещала Тень, я просила, умоляла Джошуа найти способ спасти Тень от смерти. Оставалось всего два дня до казни, и я сходила с ума от ужаса и безнадежности. Виселицу уже построили и даже назначили палача.

– Неужели нельзя ничего придумать? – вновь и вновь спрашивала я. – Пожалуйста, Джошуа, я буду тебе очень благодарна.

По лицу Джошуа пробежала странная тень.

– В сущности говоря, я уже все продумал, и теперь слово за тобой.

– За мной? О, Джошуа! Я все сделаю ради него! Все!

– Все, Анна? – переспросил Джош, и его глаза блеснули синим огнем.

– Все, – твердо повторила я. – Только скажи.

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, – неожиданно заявил он. – Сегодня.

– Твоей женой? – воскликнула я. – Но как это поможет Тени?

– Как только мы станем мужем и женой, я устрою ему побег.

– Ты шантажируешь меня!

– Может быть. Но ты сказала, что все сделаешь, чтобы спасти его. Вот тебе шанс доказать это.

– Откуда мне знать, что ты меня не обманываешь?

– Я даю тебе слово. Как только мы поженимся, я сам выпровожу его за ворота форта.

– А снаружи его будет ждать дюжина солдат? Джошуа рассмеялся и взял меня за руку.

– Ты должна мне поверить, Анна. Я сам выведу его из форта и провожу до леса. Никаких солдат не будет.

– Как? – спросила я, отчаянно желая верить ему, – Как ты это сделаешь?

Джошуа пожал плечами.

– Это не очень трудно. У меня есть несколько человек, которым я верю, как себе. Придется поставить их охранять… А там что-то с замком… Случайно лошадь окажется рядом. Если ты выйдешь за меня замуж, краснокожий получит свободу.

– Насколько я понимаю, ты меня с ним не отпустишь.

– Нет, или так, как я сказал, или он будет висеть.

В любом случае Тень потерян для меня навсегда. Я подумала, что если соглашусь на предложение Джоша, то он, по крайней мере, обретет свободу.

– Хорошо, Джош. Я выйду за тебя замуж. Но только после того, как Тень благополучно покинет форт.

– Я долго ждал, – весело проговорил Джош. – Подожду еще немного. – Он криво усмехнулся, глядя на меня. – Знаешь, я никогда не забывал тебя. С тех пор как я уехал из Медвежьей долины, я встретил много красивых женщин, но ни одна из них не запала мне в душу.

– Не знаю, право, что тебе сказать, – промямлила я. – Ты мне льстишь.

– Ты сказала, что станешь моей женой, и твоего слова мне достаточно. – Он взялся за ручку двери. – Еще одно. Когда ты завтра его увидишь, скажи ему, что выходишь за меня замуж, потому что любишь меня. Ты не должна даже упоминать о нашем соглашении. Тебе понятно?

Я очень удивилась.

– Понятно. Но какая тебе разница?

– Никакой. Но все же я прошу тебя. Если он узнает, что ты выходишь за меня замуж, чтобы спасти его, то он все время будет пытаться увести тебя от меня. Может быть, убьет себя. А если он будет думать, что ты любишь меня, то спокойно уедет в свои родные места.

Джош был прав. Тень не будет делать попыток украсть меня, если я ему скажу, что люблю Джоша. Его гордость не позволит ему вмешаться в наши отношения. Ни один настоящий воин не станет тратить время на женщину, которой он не нужен.

– Ты все продумал, – с горечью признала я.

– Да, – коротко ответил Джошуа и оставил меня наедине с моими невеселыми мыслями.

Утром я в последний раз пошла к Тени. Я хотела броситься ему на шею и излить на него мою любовь, но это значило бы собственными руками затянуть у него на шее петлю, и я не могла себе этого позволить.

– Я решила выйти замуж за Джошуа, – проговорила я срывающимся голосом.

– Я знаю, – спокойно сказал Тень.

– Знаешь? – помрачнела я. – Откуда ты знаешь?

– Бердин приходил ко мне вчера вечером. Он тебя любит, Анна. И тебе будет лучше с ним, чем было со мной.

– Да. Правильно, – согласилась я. – Он даст мне дом и настоящую семью. Он меня защитит от всего.

Тень не сводил с меня глаз.

– Ты его любишь?

– Да, – солгала я. – Наверное, я всегда его любила.

Тень кивнул, но не изменил выражения лица. Я знала, что делаю ему больно, и мне хотелось умереть. Он же всегда легко читал мои мысли. Почему же теперь он не понимает меня? Должен же он знать, что я лгу, ведь я всегда любила только его одного. Его одного.

– Надеюсь, ты будешь счастлива в своей новой жизни, – холодно проговорил Тень и отвернулся, когда два вооруженных стражника открыли дверь, чтобы выпустить меня.

Я смотрела ему в спину, и у меня разрывалось сердце, потому что я видела его в последний раз. Теперь он навсегда потерян для меня. Никогда больше он не обнимет меня своими сильными руками, и я никогда больше не узнаю радость его прикосновений и не услышу, как он шепчет мое имя. Мне хотелось крикнуть ему, что я люблю его и только поэтому выхожу замуж за Джошуа, который спасет его от виселицы. Но я молчала. Жизнь Тени была дороже мне моей собственной, и я не могла позволить ему умереть, если имела шанс его спасти.

– Прощай, Тень, – прошептала я.

Солдат взял меня за руку и повел прочь от подвала.

ГЛАВА 17

Два Летящих Ястреба, как запертый в клетку тигр, мерил шагами крошечную камеру и думал, что взорвется, если пробудет в ней хотя бы еще один день, или сойдет с ума, если еще хотя бы час пробудет в темноте.

Всю жизнь он провел на просторе и был свободен, а теперь он заперт в четырех стенах, да еще эта вечная темнота и цепи… Он больше не мог их выносить. К тому же ему не разрешали мыться, и его тошнило от собственного запаха. Пустой желудок требовал пищи, настоящей пищи, а не куска хлеба и кружки воды, которые он получал один раз в день.

В голове у него теснились мрачные мысли, пока он ходил из угла в угол по своей крошечной камере. Ярость убивала его, как медленно действующий яд, когда он вновь и вновь представлял себе Анну в объятиях другого мужчины. Конечно, он не мог винить ее в том, что она решила выйти замуж за Берлина. Она уже давно могла стать женой бледнолицего и избавить себя от тягот той жизни, которую ей смог предоставить он сам. Почти два года она была с ним рядом, и что она получила в итоге? Ничего. Разве лишь измученное сердце и умершее дитя. Ему было тягостно вспоминать о своем сыне, крошечное тельце которого, завернутое в солдатское одеяло, лежало в холодной земле.

Два года он сражался и чего добился? Как это ни было ему неприятно, он был вынужден признать, что ничего не добился. Но ему некого в этом винить. Он с самого начала знал, что его дело обречено на провал. И все же он не мог не признать, что, провидя даже черный глухой подвал, он ничего не изменил бы в своей жизни, ведь он был неотъемлемой частью этой земли, частью ее гор, рек, неба… Он не мог отвернуться от всего этого по доброй воле и уступить без борьбы. И на виселицу они тоже не затащат его так просто. Он ничего не будет просить у них. Нет. Если получится, он еще раз сразится с ними, и если даже не утащит с собой в небытие хотя бы одного бледнолицего, все равно попытка – не пытка. Ну а не дадут они ему такой возможности, что ж, он с достоинством примет смерть, и никто никогда не скажет, что он поджал хвост, как трусливый пес.

Неожиданно он вспомнил убийцу Красного Ветра, как он сладострастно мечтал повесить его и смотреть, как он будет дергаться в петле. Думать об этом было неприятно.

Неожиданно он остановился и поднял руки вверх. «Услышь меня Тот, Кто Наверху, – громко сказал он. – Помоги мне мужественно принять смерть, как полагается воину!» Он не боялся самой смерти. Страшила его виселица. Шайены верили, что дух расстается с телом при последнем вздохе человека. Но если его повесят, то веревка помешает духу улететь.

В темноте он мог не бояться, что кто-то увидит, как он мучается. Воин должен умереть в бою с оружием в руках и боевым кличем на устах. А его ждет виселица! Хуже ничего нельзя представить. Руки связаны за спиной. На шее веревка. И все равно пусть лучше вешают, чем еще хоть день держат в этой вонючей дыре.

И он вновь принялся мерить шагами камеру. Два шага вперед. Два шага назад. Три шага в один угол. Три шага в другой. Час за часом. Час за часом. Цепи уже до крови стерли ему ноги. Их бряцанье действовало ему на нервы. Но он продолжал ходить, сдерживая рвущийся из груди крик. Изо всех сил он старался не смотреть на дверь, чтобы не ослабеть и не крикнуть стражника, а потом не умолять их в последний раз позвать к нему Анну.

Только гордость, бурлившая в крови каждого воина, не позволяла недостойным словам сорваться с губ. Только теперь он, когда понял, что больше ему не видать Анны, осознал свое нестерпимое одиночество. С ее именем на губах он распластался на полу, гладя ладонями одеяло, которое еще так недавно служило им ложем любви.

Он все еще лежал на полу, когда открылась дверь и бледнолицый солдат вручил ему тарелку с куском мяса и картошкой и стакан виски.

– Радуйся, – с издевкой проговорил он.

Тяжелая железная дверь захлопнулась.

– Обед приговоренного, – прошептал Два Летящих Ястреба и в мгновение ока расправился с первой приличной едой за три недели.

Виски был как огонь, намного лучше того, к которому он привык, и ему захотелось выпить еще. Сейчас ему и бутылки, наверное, было бы мало! Неожиданно он ощутил необычную тяжесть в голове, и не успел сделать последний глоток, как у него потемнело в глазах и стакан выпал из ослабевших пальцев. И он полетел в пустоту…

Он проснулся, чувствуя, как дрожит всем телом. Во рту был неприятный горьковатый привкус, а голова болела так, словно в ней бились насмерть два бизона. Ничего не понимая, он уставился на звезды, сверкавшие на черном небе, и долго не мог сообразить, откуда они взялись в его камере. Наконец до него дошло, что он не в тюрьме, а на лужайке в лесу. Тогда он попытался встать и тут с удивлением обнаружил, что лежит голый и привязан за руки и за ноги к четырем деревьям. Он стал биться, как пойманный в капкан зверь, но веревки не поддались, и он только причинил себе боль, когда они еще сильнее впились ему в запястья и в щиколотки.

Наконец он услыхал тяжелые шаги, и через несколько секунд перед ним предстали два человека, в которых Два Летящих Ястреба к своему сожалению узнал убийцу своего коня Гопкинса и еще одного солдата, которого все звали Коротышкой.

– Похоже, очухался, – усмехнулся Гопкинс. – Я уж думал, он совсем…

– Ну нет. Я ему мало подсыпал. Теперь давай кончать и пошли, а то ветер холоднее, чем сердце шлюхи.

– Иди, если хочешь. Я не задержусь.

– Да нет, подожду.

– Как хочешь, – пробурчал Гопкинс и уселся на корточки перед своей жертвой. – Я подумал, тебе надо знать, что дальше, если тебе, конечно, интересно. Так вот. Это лейтенант. Он обещал своей Анне, что освободит тебя, а потом подумал, вдруг ты не уйдешь отсюда и будешь крутиться тут, пока не заберешь у него его женщину. Ну и он приказал Коротышке и мне убрать тебя. Мы хотели было тебя застрелить, но лейтенант обещал своей Анне, что тебя не повесят и не застрелят, поэтому… – Гопкинс пожал плечами. – Мы с Коротышкой решили немножко тебя порезать, а потом пусть ветер и мороз справляются без нас. – На лице Гопкинса появилась зловещая ухмылка, напомнившая Тени о волке, который вот-вот накинется на детеныша бизона. – Лично мне было бы приятнее тебя застрелить, но обещание есть обещание.

Хмыкнув, убийца достал из-за пояса длинный нож. Глаза у него были пустые и холодные, когда он потер нос, который все время досаждал ему с тех пор, как Два Летящих Ястреба его ударил.

– Пора браться за дело, – пробурчал Гопкинс и ударил индейца кулаком в лицо, разбив ему нос и губы.

– Давай дальше, – подбодрил его Коротышка. – У меня тут бутылка, так что я выпью немножко, чтобы согреть косточки.

Все еще усмехаясь, Гопкинс поднял нож. Два Летящих Ястреба весь напрягся, стараясь подавить страх в ожидании мучений, однако на его лице ничего не отразилось, даже когда Гопкинс сделал первый надрез. Нож был острый как бритва, и тонкие красные полосы появлялись везде, где лезвие прикасалось к телу. Раз двенадцать Гопкинс всаживал нож в грудь воина, и из глубоких ран уже ручьями текла кровь. Крякнув от удовольствия, Гопкинс наконец встал и спрятал нож.

– Вот так-то. Если его не возьмет мороз, то уж волки учуют запах крови, это как пить дать.

– Считай, он уже мертвый, – согласился с ним Коротышка. – А нам пора обратно в форт.

Через несколько минут Два Летящих Ястреба остался один. У него болела грудь, и он дрожал от холода, вглядываясь в темноту. Время тянулось медленно. Где-то вдалеке выли волки, и Два Летящих Ястреба старался не думать об их розовых языках, с которых стекает желтая слюна, и об острых клыках, вонзающихся в живую плоть. Чуть погодя к двум волкам присоединился третий, и они не замедлили явиться на запах крови. Остановившись в нескольких футах, они сверкали голодными желтыми глазами и обдавали голое тело распростертого перед ними человека своим горячим дыханием. Два Летящих Ястреба издал воинственный клич, и волки, испугавшись, убежали.

Человек криво усмехнулся. Стоило ли тянуть? Почему бы не отдать себя на растерзание волкам, и дело с концом? Мучительнее всего был холод, от которого все тело содрогалось в конвульсиях. Болело разбитое лицо. Одна рана на бедре была глубже остальных и доставляла больше страданий. Человек чувствовал, как погружается во тьму, и изо всех сил старался удержаться на поверхности, зная, что если он заснет, то больше уже не проснется. А он не хотел умирать. Пока еще не пришло его время. Сначала он должен омыть руки в крови лейтенанта Джошуа Берлина, Только когда он еще раз увидится с Анной он…

Сон все-таки поймал его в свои сети, и он задремал ненадолго. Разбудило его негромкое рычание, и он вновь издал боевой клич, который получился у него не таким громким и воинственным, как в первый раз. Тем не менее волки испугались и отступили.

Два Летящих Ястреба покрутил головой. Желтые глаза сверкали неподалеку. На сей раз они не убежали в страхе. В следующий раз не побегут вовсе.

Собрав все свои силы, Два Летящих Ястреба возвысил голос в молитве:

– Услышь меня Тот, Кто Наверху. Дай мне силы пережить эту ночь.

Вновь и вновь он шептал эти слова, пока совсем не потерял голое и мог уже только беззвучно шевелить губами. В лесу было необыкновенно тихо, как вдруг могучие крылья рассекли воздух и заслонили луну. Из темноты появились два краснохвостых ястреба. Не складывая крыльев, они слетели на землю и, став по обе стороны раненого воина, простерли их над ним, согревая и защищая от холодного ветра. – Будь сильным, – сказал один ястреб. – И ты одолеешь своих врагов.

– Будь храбрым, – молвила его подруга. – И ты получишь все, что хочешь.

Все, что хочешь… Он заснул с именем Анны на устах.

Проснулся он от шума крыльев, и когда открыл глаза, желая поблагодарить своих спасителей, увидал необыкновенно огромного грифа. Раскрыв крылья, отвратительное существо, не мигая, смотрело на него черными глазами, постепенно приближаясь к нему на шаг, на два… Когда он оказался совсем близко, то открыл клюв, чтобы оторвать кусок от окровавленного лица…

Два Летящих Ястреба что было сил крутил головой, надеясь отогнать настырную птицу, но не тут-то было. Как посланец смерти гриф не собирался отступать, и неизбежное свершилось бы, если бы не выстрел, разорвавший утреннюю тишину. Гриф дернулся и перекувыркнулся через голову, как будто его ударила чья-то невидимая рука. Через несколько мгновений из-за деревьев показались два всадника. Это были белые. Одному на вид было лет двадцать пять – двадцать шесть. Открытое мальчишеское лицо, голубые глаза, но холодные и прозрачные, как горная речка, прямой нос, волосы цвета спелой пшеницы. Другой казался намного старше, наверное, лет сорока-пятидесяти. Каштановые волосы уже начали редеть, зеленые глаза блекнуть, узкая спина сутулиться.

Оба громко расхохотались, словно распростертый на земле окровавленный индеец в самом деле представлял собою смешное зрелище. Первым заговорил тот, что был постарше.

– Ну и что, Клайд, ты собираешься с этим делать? – спросил он глубоким красивым голосом.

Клайд пожал плечами.

– Понятия не имею, Барни. Наверное, он что-то не поделил с кем-то…

– Ага! И они поймали его, – хмыкнул Барни. Клайд сверкнул голубыми глазами и сложил губы в невеселую усмешку.

– Моя мама всегда учила меня, что бедных зверюшек надо выручать из беды, – сказал он, прицеливаясь, – а этот парень явно в беде.

– Подожди-ка, – остановил его Барни. – Давай узнаем, кто он и откуда. Может, он апач. Тогда он расскажет нам, где искать золото.

Клайд опустил ружье.

– Эй, индеец, ты апач?

Два Летящих Ястреба покачал головой, едва сознавая, что делает. Клайд опять поднял ружье, и опять его товарищ остановил его.

– Да не торопись Ты его убить, – проворчал он и повернулся к Тени. – Как тебя зовут, индеец? Ты из какого племени?

– Я – вождь шайенов Два Летящих Ястреба, – с гордостью прозвучал ответ.

– Два Летящих Ястреба? Что-то знакомое, – задумался старший и вдруг хлопнул себя по ляжке. – Ну конечно! Два Летящих Ястреба! Один из вождей, которые победили Кастера. Последний вождь, который до недавнего времени сражался с белыми. Вот черт! Клайд, убери ружье. Мы разбогатеем.

Клайд Стюарт нахмурился.

– Разбогатеем? – сердито переспросил он. – Каким это образом, черт бы тебя подрал? – Он внимательно посмотрел на Барни Макколла.

– Да я уже вижу, – ласково проговорил тот. – Ты разодетый знаменитый Клайд Стюарт, который взял в плен последнего воинственного вождя племени шайенов Двух Летящих Ястребов! Ну, Клайд, пораскинь мозгами! Если мы прихватим с собой этого краснокожего, дураки будут съезжаться за много миль, чтобы поглазеть на него. Представляешь, живой индеец! Один из тех, кто убил Кастера! Да в городе мы заработаем на нем целое состояние.

При упоминании денег глаза Клайда загорелись, как настоящие сапфиры.

– Ага, – прошептал он. – Вроде, ты прав.

Улыбаясь, он убрал ружье и вытащил веревку.

– Прикрой меня, пока я его развязываю, – сказал он, легко спрыгивая с коня.

Тень слушал Макколла с ужасом. Не желая служить обогащению двух мерзавцев, он хотел сразу же сбежать, как только Стюарт освободил его, но слишком ослабел и Стюарт легко с ним справился.

Он надежно связал ему сзади руки и накинул на шею петлю, после чего вскочил в седло.

– Ну, поехали, индеец, – бросил он ему через плечо и довольно грубо дернул за веревку.

Петля затянулась на шее Двух Летящих Ястребов, и ему пришлось сделать шаг вперед, хотя все его тело невыносимо болело и не желало двигаться. Стиснув зубы, он едва волочил ноги следом за большим черным конем Клайда Стюарта, то и дело натыкаясь на росшие по обеим сторонам тропинки кактусы, которые исцарапали его всего, тогда как острые камешки не оставили ни одного живого места на подошвах ног. Тем не менее первые несколько миль дались ему сравнительно легко. Ему пришлось быстро двигаться, и кровь, застоявшаяся было в жилах, разогрелась, к тому же выглянувшее солнце согрело его своими лучами.

Но постепенно ноги стали кровоточить все сильнее и сильнее, и голод уже не на шутку терзал его, напоминая, что он ничего не ел почти сутки. К полудню он уже едва переставлял ноги, а вскоре упал и не смог подняться.

Выругавшись, Стюарт с досадой дернул веревку, и Тень все-таки встал, чтобы белый не потащил его по камням. Он слышал, как Стюарт и Макколл обсуждают, что будут делать с деньгами, которые заработают, показывая его белым по всей стране. Тень приходил в бешенство при мысли, что его будут демонстрировать как тигра в клетке, и старался развязать руки, однако у него ничего не вышло. Он только еще хуже натер запястья, содрав с них чуть не всю кожу, и теперь руки стали мокрыми от крови.

Плетясь в пыли за конем Стюарта, он много раз падал и поднимался, все время находя в себе силы вставать и идти дальше. Однако ближе к сумеркам он упал, и как Стюарт и Макколл ни изощрялись в угрозах, встать не смог. Даже очень сильный человек не смог бы пройти двадцать миль на голодный желудок, а Тень к тому же был весь покрыт ранами, нанесенными Гопкинсом. И он три недели до этого провел в тюрьме на воде и хлебе.