Текст книги "Поговорим об утрате. Тебе больно, и это нормально"

Мы отчаянно желаем доказать, что все, кого мы любим, в безопасности – сейчас и всегда. Хотим верить, что выживем невзирая ни на что. Что контролируем происходящее. Для поддержания этой веры мы создали – и постоянно укрепляем – целую культуру, основанную на магическом мышлении: думай правильные мысли, делай правильные вещи, развивайся / не привязывайся / будь оптимистом / не теряй веру, и всё будет хорошо. В главе 3 мы говорили о культурном нарративе искупления и преображения. Они тоже являются частями этого механизма поддержания иллюзии безопасности. Страдание и горе в такой парадигме не считаются здоровым ответом на утрату. Они кажутся слишком угрожающими. Мы сопротивляемся им в той же мере, в какой боимся, что они поглотят нас.

Проблема такого подхода – одна из его проблем – в том, что он создает социально одобряемую структуру обвинения, в которой любая трудность или страдание принимаются с осуждением, укором и принуждением скорее вернуться «в норму». Если вы не можете подняться над этим, вы, опять-таки, ведете себя неправильно.

С моей стороны было бы небрежностью не затронуть здесь ту роль, которую в культуре избегания страдания играет организованная религия. Когда любимый человек заболел или оказался в опасности, мы молимся, чтобы ему стало лучше. Если он выживает, мы благодарим Бога за избавление. «Господь помог!» – часто говорим мы при благополучном исходе событий. Как мы рассуждали в главе 2, у этой фразы есть и вторая часть: если Бог спасает некоторых людей, особенно тех, за кого молились, – значит, тем, кто умер, или тем, кто не смог достойно выйти из трудной ситуации… Господь не помог. Молитвы и возносившие их люди потерпели неудачу. Ну, или у капризного всезнающего Бога имелась особая причина не спасать этого человека. Идея о том, что некая всеохватная вселенская сила решает, кому жить, а кому умереть, создает, как пишет Шерил Стрейд, «лживую иерархию благословенных и проклятых»[6]6
  Cheryl Strayed, «Tiny Beautiful Things: Advice on Love and Life from Dear Sugar» (New York: Vintage, 2012), p. 145.


[Закрыть].

На самом деле Стрейд описывает это так мастерски, что лучше почитать ее книгу. В Tiny Beautiful Things («Маленькие прекрасные вещи») Стрейд описывает мать, задающуюся вопросом о том, какую роль сыграл Бог в спасении ее ребенка от смертельно опасной болезни (или в том, что этот ребенок у нее вообще появился) и смогла бы она продолжать верить в этого Бога, если бы ребенок умер.

«Многие люди страдают по причинам, которые нельзя объяснить или обосновать никакими духовными соображениями. Идея о том, что Бог исполняет просьбы (зачем ему это?), создает ложную иерархию благословенных и проклятых. Использование случайных проявлений нашей жизни как лакмусовой бумажки для проверки существования Бога создает нелогичную дихотомию, уменьшающую нашу способность к состраданию. Она предполагает некий богоугодный равноценный обмен, отрицающий историю, реальность, этику и разум»[7]7
  Cheryl Strayed, «Tiny Beautiful Things: Advice on Love and Life from Dear Sugar» (New York: Vintage, 2012), p. 145.


[Закрыть].

Вера в Бога, который может быть тронут людскими мольбами, – очень зыбкая почва. Эта вера преследовала людей на протяжении всей истории человечества. Мы не можем соотнести свое представление о любящем Боге – в любой религиозной традиции – с теми жуткими событиями, что происходят с людьми. Столкнувшись с этим когнитивным диссонансом, мы создаем образ силы: ее можно умилостивить или разгневать действиями или мольбами. Этот образ дает нам ощущение могущества и контроля над вселенной, которая кажется нам хаотичной и полной несправедливости.

Основы любой религиозной традиции призывают нас любить и сопровождать друг друга в любых жизненных ситуациях. Вера – не способ изменить исход событий. Образ Бога как автомата по продаже счастья, выдающего награду и наказание на основании наших непрестанно изменяющихся идей о том, что значит «милость Господня», оказывает дурную услугу тем, кто обращается к вере в час невзгоды. Такое узкое определение веры также вредит тем прекрасным традициям, которые у нас есть: ведь вера в нечто большее, чем мы сами, позволяет нам выживать. Она помогает нам пережить то, что уготовано нам судьбой, но не указывает, кто прав, кто виноват, кто спасен, а кто должен страдать.

Использование веры как прикрытия для наших страхов по поводу безопасности, контроля и общности с другими – еще одна часть повсеместной культуры обвинения. Она добавляет кусочек духовной жестокости к нашему и без того непростому пути.

Нам гораздо проще создать свод правил для поддержания иллюзии контроля, чем принять тот факт, что никакое «правильное» поведение не сможет отвратить от нас беду. В той или иной форме идея обвинения как формулы собственной безопасности сопровождала человечество всю его историю.

Обвинение жертвы и осуждение горя настолько повсеместны, что мы даже не всегда их распознаём.

Организованные религии всегда опирались на модель «стоит один раз оступиться», а в современной культуре принято говорить о трудностях, смерти и горе в духе нью-эйдж, осознанности и йоги: вы сами создаете свою реальность. Всё, что происходит снаружи, лишь отражение внутреннего мира. Вы настолько счастливы, насколько позволяете себе. Печаль и благодарность не уживаются друг с другом. Главное – это намерение. Счастье – результат работы над собой. Негативное отношение к жизни – единственная реальная слабость.

Даже если мы признаём, что некоторые события лежат вне нашего контроля, то всё равно продолжаем настаивать, что можем управлять хотя бы своей реакцией на эти события. Мы думаем, что грусть, гнев и горе – «темные» эмоции, продукт неразвитого и нетренированного разума. Может быть, мы и не могли предотвратить плохое событие, но точно способны смягчить его последствия, просто решив, что у нас всё хорошо. Любой симптом длительного расстройства доказывает, что мы всего-навсего смотрим на вещи с неверной точки зрения.

Внутри такого якобы вдохновляющего совета – взять на себя ответственность за свои чувства и, следовательно, за свою жизнь – кроется та же культура обвинения. Это избегание боли, облеченное в позитивные, псевдодуховные слова. Презумпция того, что счастье и удовлетворенность своей жизнью – единственные показатели здоровья.

«Тебя нет уже три года, а я всё еще с трудом переношу вопросы „ну как ты?“. Неужели они думают, что я скажу правду? Мне надоело выслушивать, что всё это было предрешено еще до твоего рождения и что мы с тобой договорились: ты умрешь для того, чтобы моя и твоя души чему-то научились. Никто не желает признать, что вокруг просто царит хаос и некоторые вещи происходят просто потому, что они возможны: машины сбивают людей, пули прошивают насквозь черепа и сердца, сгустки крови забивают легкие и не дают дышать, рак пожирает остатки тела. Спланированный распорядок жизни не делает смерть любимого человека менее болезненной. Я устала слышать, что твоя смерть и мои страдания случились не зря, что по ту сторону мы встретимся и всё поймем. Я никогда этого не пойму, даже когда боль хоть немного утихнет. Мне тебя очень не хватает. Как бы я хотела, чтобы ты не умерла».

Дрю Уэст, участница курса «Писать свое горе», о смерти своей дочери Джулии

Барбара Эренрейх, писательница и исследовательница, называет такой подход «тиранией позитивного мышления». Она начала изучать механизмы этого принудительного «счастливого взгляда на жизнь», когда заболела раком и начала со всех сторон получать советы, что надо воспринимать свой диагноз как дар и подавлять «негативные» эмоции, дабы победить болезнь.

«Первое, что я обнаружила, – не все считают это заболевание жутким. Напротив, единственное допустимое отношение – оптимизм. Он требует отрицать вполне понятные чувства гнева и страха, которые должны быть похоронены под макияжем жизнерадостности… Несомненно, возникает проблема, когда позитивное мышление „не срабатывает“, рак распространяется или не поддается лечению. Тогда пациентке остается лишь винить саму себя: она была недостаточно позитивна; не исключено, что болезнь в принципе появилась из-за ее негативного отношения к жизни.

В американской культуре есть идеологическая сила – о ней я раньше и не догадывалась, – побуждающая нас отрицать реальность, подменять несчастье жизнерадостностью и во всех неудачах винить лишь самих себя. Нет ни одной ситуации или проблемы, которые не предлагалось бы решить позитивным мышлением и оптимистическим взглядом на мир»[8]8
  Barbara Ehrenreich, «Smile or Die: How Positive Thinking Fooled America and the World» (London: Granta Books, 2010); см. также ее статью: «Smile! You’ve Got Cancer», The Guardian, January 1, 2010; www.theguardian.com/lifeandstyle/2010/jan/02/.


[Закрыть].

Эренрейх продолжила изучать позитивное мышление на материале событий финансового кризиса середины 2000-х годов и его последствий: увольнений, потери жилищ и пенсионных накоплений. Перед лицом бедности и других финансовых затруднений многие слышали, что увольнение и потеря крова – подарок судьбы, что для истинной успешности нужно просто верить в себя и излучать оптимизм. Любое внешнее препятствие можно преодолеть, если вера твоя крепка. Форсирование позитивного отношения – отличная стратегия по снятию ответственности с корпораций, чья деятельность вызвала кризис: «Что может лучше усмирить недовольных, нежели идея, что их страдания вызваны их собственным отношением к жизни?»»[9]9
  Barbara Ehrenreich, «Smile or Die: How Positive Thinking Fooled America and the World» (London: Granta Books, 2010); см. также ее статью: «Smile! You’ve Got Cancer», The Guardian, January 1, 2010; www.theguardian.com/lifeandstyle/2010/jan/02/.


[Закрыть] – пишет Эренрейх.

Можно ли придумать лучший способ перестать слышать про боль, чем обвинить того, кто ее испытывает?

У этого общего запрета на жалобы, неловкость и сомнения очень глубокие корни. Чтобы не обращаться к реальным причинам бедности, насилия, неравенства и нестабильности, правительства и органы власти на протяжении всей истории усмиряли недовольных, насаждая оптимизм и смазывая действительную картину происходящего. Если вы делились своими сомнениями или страхами по поводу сложившейся ситуации, вас могли убить или подвергнуть остракизму (что во многих культурах фактически означает смерть, так как человек оказывается без защиты сообщества). Если насаждение оптимизма не помогало придушить бунт, срабатывал механизм смещения фокуса с нынешней реальности на землю обетованную или райское будущее: чем сильнее вы страдаете сейчас, тем большая награда ожидает вас потом. Сейчас вас просто проверяют – способны ли вы выдержать нагрузку.

Мы видим отголоски этого подхода в старых религиозных моделях, на которых в основном и построена западная культура. Если в вашей жизни что-то идет не так, это ваша вина. Вы чем-то прогневили Бога (или правящий класс). Вы недостаточно усердно следовали правилам. Страдание – расплата за грехи. Разумеется, вы заслуживаете наказания. Если же вам каким-то образом и удалось сделать всё как надо, а вы продолжаете страдать – что ж, значит, вас ждет награда на небесах. Страдание приближает к Богу. Ваша награда ожидает вас после смерти, в земле обетованной, в некоем лучшем мире, где в конце всё складывается хорошо.

Такой способ обвинения жертвы и возвеличивания страданий не нов; просто сейчас мы говорим об этом более приятными словами.

Некоторые правительства до сих пор используют метод переноса вины в политических целях, а уж в обращении с чувством горя и утраты данный подход представлен в самых разных культурах. На такие сценарии можно натолкнуться в популярной психологии и нью-эйдж-переложениях восточной философии, но с несколько иным акцентом: если вы страдаете, это лишь означает, что вы не в ладах с самим собой. Если бы вы были в контакте со своим истинным «я», то могли бы предвидеть это событие. Болезни и трудности – знак того, что вы лелеяли в себе негатив и обиду, и теперь они проявились в физической форме, поскольку вы не давали им выхода.

Конечно, если с вами случится несчастье, мы вам посочувствуем. Восточные традиции научили нас сострадать друг другу. Но на всё есть свои причины, и, если бы вы были более духовным, устойчивым человеком и находились в контакте с самим собой и с миром, этого бы не произошло. Возможно, вы отрабатываете какую-то карму из прошлой жизни. Может быть, накапливаете хорошую карму для будущей. В каком-то высшем смысле вы сами согласились на этот «жизненный урок». Если вы действительно стояли на пути просветления и как следует работали над собой, а несчастье всё равно случилось, наиболее просветленным ответом на него будет подняться над ним. Практиковать «непривязанность». Не позволять несчастью сбить вас с пути. Найти в нем позитивные стороны.

Каким-то парадоксальным образом мы должны одновременно принять страдание как дар, который позволит нам стать лучше, и при этом не дать ему сбить нас с нашего нормального, счастливого, усыпанного розами оптимистического пути. Болезненные эмоциональные состояния не должны длиться долго – им надлежит быть короткими остановками на пути к улучшенному (или, как минимум, более «нормальному») «я». Страдание возвышает.

Всё это – часть культуры, которая почитает преображение, при этом последовательно избегая столкновения с реальной болью в реальном мире.

Культура обвинения и эпидемия «выключения» горя принимают наиболее изощренные формы в разного рода духовных, медитативных и прочих практиках саморефлексии и развития.

У нас есть представление о том, что быть «духовным» и «развитым» человеком означает никогда не расстраиваться. Мы прячемся за утверждениями, что мы выше боли, или решаем, что преуспели в восточных практиках «непривязанности»; склонность расстраиваться по сугубо земным причинам свидетельствует о неразвитости. Оставаться спокойным и незатронутым никакой ситуацией – признак высокой ступени духовного и эмоционального развития.

Еще существует представление, будто духовные практики как таковые предназначены для облегчения страдания и развития невозмутимости. Мы верим, что эти инструменты призваны улучшать наше самочувствие.

Но как бы на этом ни настаивала наша культура, цель духовных и медитативных практик заключается не в том, чтобы стереть боль. Это симптом нашей избегающей боли культуры, а не отражение истинного смысла таких практик.

Неправильно заставлять эти прекрасные учения выполнять задачу, для которой они не предназначены.

Духовные практики любых традиций, включая разные формы осознанности, призваны подсказать вам, как пережить события, выпавшие на вашу долю, а не подняться над ними. Такие инструменты должны помочь вам ощутить поддержку в горе, дать вам небольшую передышку. Это совершенно не то же самое, что полностью избавить вас от боли.

Настоящие учения в любой традиции помогают нам не воспарить над человеческой природой, а, напротив, стать более человечными: теснее связанными с другими людьми, а не отрешенными ото всех.

То, что мы сейчас называем «духовными уловками», – на самом деле старый добрый конфликт между разумом и чувствами, попытка через интеллект победить в себе человечность. Мы делаем это потому, что быть человеком – значит страдать. Мы страдаем, потому что любим, потому что чувствуем связь с окружающими и ощущаем боль, когда они умирают. Терять то, что любишь, – больно. Быть духовным человеком означает быть более открытым к боли, страданию и трудностям – составным элементам любви.

Подниматься в интеллектуальные выси и бормотать духовные афоризмы – лишь еще один способ обезопасить себя от проявления чувств и защитить свои привязанности, отрицая их. Можно считать такой подход интеллектуальным, но на самом деле им управляет ответственный за инстинкт выживания ствол головного мозга. Нам следует полагаться на свою лимбическую систему: способность видеть себя в другом и отвечать любовью.

Чтобы ужиться со страданием, которое свойственно человеческой природе, надо не подниматься над ним, а испытать его. Позволить ему существовать. Не стремиться его остановить или сдержать – или, выражаясь нашим новым языком, считать, что «развитый» человек не должен чувствовать боли. Это элитистская чушь. Вы якобы «не разрешаете» себе страдать, благодаря чему возвращаетесь к нормальному, счастливому состоянию.

Вы должны допустить страдание, потому что оно реально. Потому что его проще пережить, чем запретить. Потому что принятие поможет вам найти необходимый для вас способ легче пережить горе – даже если вас разрывает на части. Потому что настоящее просветление – это как раз признавать боль, не пытаясь ее унять или отрицать. Вам потребуется проявить максимальную эмоциональную и умственную стойкость, чтобы вы могли не отводить взгляд от реальности вашей утраты.

Какой бы веры или духовной практики вы ни придерживались, она не должна заставлять вас подняться над страданием или отрицать его. Наоборот, такие практики помогают вам обострять свои чувства, а не притуплять их. Когда вы разбиты, правильная реакция – чувствовать себя разбитым. Притворяться, что это не так, – форма духовной гордыни.

«Духовные уловки – использование веры для избегания неприятных ощущений, неразрешенных травм и потребности в развитии – настолько широко распространены, что их бывает трудно заметить. Духовные идеи в любой традиции, будь то христианские заповеди или буддийские обеты, могут стать удобным способом уйти от неприятных ощущений к якобы более просветленным. В отрыве от фундаментальных психологических потребностей такие действия часто приносят больше вреда, чем пользы».

Роберт Аугустус Мастерс, When Spirituality Disconnects Us from What Really Matters («Духовные уловки: когда духовность уводит нас от важного»)

Пожалуйста, помните, что вы не становитесь менее «духовным» или «эмоционально грамотным» человеком из-за того, что выбиты из колеи. Сам факт вашего расстройства абсолютно понятен, и ваше желание осознать свою боль свидетельствует о глубине и богатстве вашей эмоциональной сферы. Эмпатия – умение проникаться и своими чувствами, и чувствами окружающих – это реальный показатель развития.

«Я злюсь на буддийского монаха, к которому обратилась, чтобы сделаться более „осознанной“ в своем горе. Он рассказывал мне о Четырех благородных истинах – что всё мое страдание в моей голове и что я должна отпустить свою привязанность. Это были самые жестокие слова, какие я когда-либо слышала. Он все повторял „это всё в голове, это всё в голове“. А я раскачивалась, рыдала и спрашивала: „А как же мое сердце?“, – и он не знал, что ответить».

Моника Ю. Керлин, участница курса «Писать свое горе», о смерти своего мужа Фреда в результате несчастного случая

Из-за этих рассуждений об исторических корнях избегания боли я могу показаться капризной ворчуньей, жалующейся на положение дел в мире. И в каком-то смысле так и есть. Но дело еще вот в чем: я целыми днями выслушиваю рассказы о мучениях, которые претерпевают горюющие люди помимо собственно горя от утраты. Я вновь и вновь слышу о том, насколько это больно, когда тебя осуждают, не понимают, обесценивают.

Принятый у нас культ позитивности оказывает всем дурную услугу. Он заставляет нас думать, что мы в большей степени контролируем окружающую жизнь, чем это есть на самом деле, и заставляет нас чувствовать ответственность за все страдания, которые мы испытываем. Он конструирует мир, в нем каждое движение может оказаться неправильным, так что мы должны быть очень осторожны, чтобы не расстроить богов, карму или собственные тела своими мыслями и намерениями. Он подчиняет себе средства успокоения и освобождения и использует их для отрицания и самообмана. Он заставляет нас говорить бессмысленные банальности тем, кто горюет, суля им некое воображаемое славное будущее и игнорируя их вполне реальную нынешнюю боль.

Наш подход к горю напоминает наш подход к жизни вообще. Психолог из Гарвардской медицинской школы Сьюзан Дэвид пишет, что наш культурный диалог в основе своей носит избегающий характер. Когда мы начинаем говорить о своей боли и утрате, то видим: это действительно так, и это относится к очень многим областям нашей жизни.

Чтобы немного исправиться в этом отношении, чтобы изменить мир к лучшему не только для горюющих людей, но и для всех, мы должны говорить о том, какую цену мы вынуждены платить за отрицание горя во всех его формах.

На уровне отдельного человека подавление боли и страдания создает внутренне непереносимые условия, когда мы вынуждены пить таблетки и управлять своими тяжелыми чувствами, чтобы поддерживать внешнюю иллюзию «счастья». Но мы неумело лжем самим себе. Непризнанная и непроработанная боль никуда не уходит. Она пытается высказаться всеми возможными способами, нередко проявляясь как зависимость от препаратов, тревога, депрессия и социальная изоляция. Неуслышанная боль поддерживает порочный круг насилия, заставляя жертв постоянно переживать происходящее или переносить свои травмы на других.

Наша фундаментальная неспособность выносить страдания, трудности и катастрофы лишает нас умения действовать перед лицом крупных несчастий. Количество боли в мире зашкаливает, и мы отчаянно трудимся, чтобы не замечать ее. Наше настойчивое избегание общности с другими заставляет нас дистанцироваться от экологических проблем, человеческих страданий, насилия над детьми и сексуального рабства, глобальных войн, преступлений на почве ненависти.

Когда же мы наконец видим страдание, то не погружаемся в горе, а бьемся в приступах гнева. Экоактивистка и писательница Джоанна Мэйси говорит о непризнанной и нежелательной боли в сердцах многих активистов. Мы как будто боимся, что полноценная грусть сделает нас немыми, бессильными и неспособными идти дальше. Эта непризнанная боль приводит к выгоранию, разрыву связей и явной нехватке эмпатии – сочувствия тем, кто придерживается противоположных взглядов.

Культурно обусловленное избегание – и обесценивание – наших столь человеческих утрат и страданий создает множество проблем, так что не будет преувеличением сказать, что мы стоим перед лицом настоящей эпидемии невысказанного горя.

Раз уж мы сосредоточились на феномене более широкого, культурного отрицания боли в его взаимоотношении с вашей личной ситуацией, важно признать, насколько эта проблема типична для общества. Подписка о неразглашении горя распространена повсеместно. И каждый может сыграть свою роль в преодолении наших отрицающих боль культурных стереотипов.

«Должны быть такие люди, с кем можно сесть и заплакать – и всё равно считаться воином».

Адриенна Рич, Sources («Источники»)