Текст книги "Порочная связь"

– Можешь оттащить ее на свалку. В Нэшвилле Холли будет ждать новая машина.

Хорошо, может быть, доверие – не слепое и внезапное чувство, оно должно расти постепенно. Как ребенок учится ходить.

– Эй. Никто не продаст мою машину и не оттащит ее на помойку. Она мне нужна.

Логан стоит, облокотившись на шкаф, а Крейтон – возле стены. И оба смотрят на меня с почти одинаковым выражением.

– Ты не можешь разъезжать в этом дерьме, – говорит Логан.

– Кто это сказал? – спрашиваю я.

– Я это сказал, – отвечает Крейтон.

– Это тебя не касается, – безапелляционно заявляю я.

Логан отходит от шкафа.

– Это, похоже, семейное дело. Оставляю вас одних разбираться с ним. – Он прикладывает руку к козырьку бейсболки. – Позвоните мне, когда решите.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что я уже решила, но Крейтон подходит ко мне сзади, берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими. Когда он слегка сжимает их, это заставляет меня промолчать.

– Спасибо, Брентли. Будем на связи.

Логан подходит к двери, открывает ее и бросает на нас последний взгляд. Он ухмыляется, и я почти уверена, что он видит что-то, чего не вижу я.

– Увидимся, Карас.

Глава 5. Холли

Когда дверь за Логаном закрывается, я остаюсь на кухне. На столе лежит гора пакетов из Пигли-Вигли. Одной рукой я придерживаю пакеты, а за другую руку меня держит муж.

Крейтон медленно выпускает ее, но его взгляд не отрывается от меня. Он словно бросает мне вызов, предлагая задать вопрос, который вертится у меня на языке. И я задаю его:

– Ты остаешься?

Он отвечает не сразу, просто продолжает смотреть мне в глаза, и я начинаю нервно переступать с ноги на ногу.

– Нам нужно прояснить одну вещь.

– Хорошо, – шепчу я.

– Это дерьмо с исчезновениями… Не очень весело оказаться на моем месте, не так ли?

Я знала, что мои действия повлекут за собой последствия. Я опускаю глаза.

– Да, это невесело.

Он берет меня за подбородок, приподнимает мою голову, заставляя смотреть ему в глаза.

– Нет, это чертовски невесело, Холли. И с меня хватит. Никаких исчезновений. Это не игра.

Мое сердце делает кувырок, и я понимаю, что он прав.

– Хорошо. Никаких исчезновений.

Он сильнее сжимает мой подбородок.

– Если у тебя возникает проблема и ты чувствуешь потребность сбежать, ты приходишь ко мне, и мы пытаемся решить эту проблему.

Я киваю, но тут же понимаю, что ему нужно услышать это от меня.

– Хорошо. Я… я приду к тебе. Я больше не убегу. Клянусь.

– Хорошая девочка.

Его прикосновение становится нежным, и большим пальцем он начинает поглаживать мою щеку.

– Значит, ты остаешься? – снова спрашиваю я, потому что хочу услышать ответ.

– Да, я остаюсь.

– Ты уверен?

Он снова кивает, и улыбка сменяет серьезное выражение, которое всего несколько мгновений назад было на его лице.

– Да. Потому что ты здесь.

– Вот так просто?

– Не все должно быть сложным, Холли. Мы не должны быть сложными.

Крейтон убирает руку, но не сводит глаз с моего лица. Я пытаюсь осознать, что же только что произошло между нами. Я хочу сказать что-нибудь, но не нахожу слов. Лишь молча беру в руки пакет со стола и начинаю вытаскивать его содержимое. И замираю, когда дохожу до коробки «Лаки Чармз»[6]6
  Американский завтрак: глазированные хлопья, смешанные с зефиром маршмеллоу.


[Закрыть].

Глядя на ярко раскрашенную коробку хлопьев, я бормочу:

– Ты купил «Лаки Чармз»?

– Я думал, что ты их любишь. Ты упоминала их в своем первом сингле.

На этот раз мое сердце снова делает кульбит, но его провоцирует совсем другое чувство. Я упоминала хлопья мельком во втором куплете, но большинство людей, вероятно, даже не заметили бы этого.

– Значит, ты всерьез вслушивался в слова моего первого сингла?

Крейтон выпрямляется.

– Холли, я видел твои выступления почти десяток раз. И сейчас я знаю наизусть каждое слово каждой твоей песни.

– О!

– Именно. О.

Он поворачивается ко мне, и я инстинктивно делаю шаг назад и прижимаюсь спиной к холодильнику.

Но он не дотрагивается до меня, просто упирается ладонями в холодильник по обе стороны от моей головы.

– Почему это так удивляет тебя? Здесь нет ничего удивительного.

– Я просто думала, что…

– Что?

– Что ты смотришь на меня, но на самом деле не слушаешь. У тебя есть более важные вещи, которые занимают тебя.

Он качает головой.

– Ты не понимаешь, Холли, и я не уйду, пока ты не поймешь.

– Пойму что?

– Что теперь самое важное в моей жизни – это ты.

Коробка вываливается из моих обессилевших пальцев и падает на пол.

Он улыбается, но выражение его лица становится хищным.

– Вот видишь? Ты не веришь мне. Но ты мне поверишь.

Мой мозг пытается функционировать. Пытается – но безуспешно.

Взяв меня рукой за подбородок, Крейтон поднимает мою голову и приближает свои губы к моим губам. Моя грудь вздымается и опадает, а сердце колотится как сумасшедшее.

– Ну, может быть, твое тело верит мне. Полагаю, я начну с него, а потом за ним подтянется и все остальное.

Я ожидаю, что он вопьется губами в мои губы, но он этого не делает. Он слегка касается моих губ языком, дразня меня, пробуя меня на вкус… соблазняя.

Я провожу руками по его плечам и зарываюсь пальцами в мягкий хлопок рубашки. Сладостный, нежный поцелуй сводит меня с ума, и мне хочется влезть на этого мужчину, как на кокосовую пальму.

Не то чтобы я когда-нибудь взбиралась на кокосовую пальму, но, судя по тому, как это делают все эти парни в телевизоре, мне кажется, что это чертовски легко и прикольно. И когда добираешься до верхушки, получаешь приз. В моем случае он будет заключаться в том, что моя вагина окажется возле губ Крейтона, и это тоже считается, верно?

Мои мысли путаются, и сумасшедшее желание охватывает меня.

Черт.

Я подпрыгиваю и обхватываю Крейтона ногами, едва не нападая на него. Он с шумом выдыхает, когда мое тело ударяется о его грудь, а мои ноги сжимают его, как кольца анаконды. Но мне наплевать. Я хочу его. Очень. Прямо сейчас.

Крейтон слегка откидывает голову, но я уже запускаю пальцы в его темные волосы и прижимаюсь губами к его губам. Сейчас я в роли активного партнера. Я в роли агрессора. И это восхитительно.

Потому что в глубине души я знаю, что выступаю в роли нападающего лишь потому, что он позволяет мне это. И у меня возникает идея. Я отпускаю его волосы и отстраняю голову.

– Как ты собираешься убедить меня? Потому что сейчас я хочу, чтобы ты убедил меня прямо на кухонном столе.

Грудь Крейтона начинает дрожать от сдерживаемого смеха.

– Господи, женщина! Я чертовски люблю тебя.

Мы оба замираем, и эти слова повисают в воздухе.

– Что ты сказал? – шепчу я.

Он сжимает челюсти, а его взгляд становится напряженным.

– Я сказал, что чертовски люблю тебя.

Это не возвышенное признание, не изящная фигура речи. Это внезапные, под влиянием момента вырвавшиеся слова.

– Ты это всерьез? – тихо спрашиваю я.

Его темные глаза заглядывают мне прямо в душу, и он поднимает руку и снова прижимает ладонь к моей щеке.

– Конечно, всерьез. Я редко говорю что-нибудь не всерьез.

Я собираюсь сказать что-нибудь… хотя сама не знаю, что именно. Но Крейтон проводит большим пальцем по моим губам и качает головой.

– Нет. Не говори ничего. Когда ты скажешь мне, что чувствуешь, я хочу, чтобы ты не колебалась, не раздумывала. Я хочу, чтобы тебя сжигало это чувство, чтобы ты была не в состоянии сдержать эти слова и просто выпалила бы их в самый неподходящий момент. Вот чего я хочу от тебя, Холли. Пока я не получу этого, я буду довольствоваться всем остальным. И это очень хорошая сделка, с моей точки зрения.

Я чувствую, как внутри меня все теплеет. Мое сердце тает.

Я в восторге оттого, что он хочет такого же внезапного, замечательного признания от меня – и он готов ждать этого.

– Ты готов ждать?

От его улыбки у меня едва не останавливается сердце.

– Да.

Он поворачивается и сажает меня на кухонный стол. Оторвавшись от меня, он хватает лежащие на столе пакеты, открывает холодильник и забрасывает их туда.

– Там не все должно храниться в…

– Тебя в самом деле сейчас это заботит? – спрашивает Крей.

Я качаю головой.

– Нет. Ни в малейшей степени.

Он захлопывает дверцу холодильника.

– Хорошо.

Нас разделяет один лишь шаг, и к тому времени, как он преодолевает эту крошечную дистанцию, я уже стягиваю через голову свою футболку и бросаю ее на пол.

Слово «нетерпение» не в состоянии описать, как я себя чувствую. И судя по улыбке на лице Крея, мое нетерпение его не пугает. Совсем наоборот, судя по выпуклости на его джинсах. Он предпринимает героическую попытку не отрывать взгляда от моего лица, но моя грудь вздымается от неровного дыхания.

– Господи, Холли. Ты чертовски невероятна.

Я откидываюсь назад, опершись руками о деревянную поверхность. Руки Крея нащупывают пуговицу на моих джинсах и расстегивают ее. Потом он быстро, одним движением раскрывает молнию и стягивает джинсы с меня.

– Женщина, я буду трахать тебя так жестко, что мы сломаем этот чертов стол.

– Спасибо, господи, – шепчу я.

Глава 6. Крейтон

Когда я вижу Холли, распростертую на столе, с горящими глазами, вздымающейся грудью и раздвинутыми ногами, у меня едва не останавливается сердце. Как и всякий раз при виде нее. Вы можете подумать, что мне пора бы уже привыкнуть к этому. Но есть в ней что-то, что притягивает меня к ней и не отпускает.

Думаю, таким образом Вселенная говорит мне, что я должен ценить каждую чертову минуту, которую я провожу с ней. Потому что если я не буду делать этого, какой-нибудь негодяй вроде меня уведет ее от меня раньше, чем я успею понять, что происходит. Я уже осознал, что такое потерять ее – даже дважды, и я больше не хочу испытывать эту разрывающую душу пустоту. На сей раз задето мое сердце, и это совсем новое для меня чувство.

Я падаю перед ней на колени и кладу руки на ее бедра. Поглаживая их, я говорю:

– Слишком давно я не прикасался губами к твоей дырочке.

Холли кивает.

– Да. Да это так. Полностью согласна.

Я собираюсь от души оттрахать мою маленькую дерзкую жену. Мне нравится ее дерзость. Я протягиваю руку, хватаюсь за ее кружевные стринги и срываю их с нее.

– Эй!

– Я не хочу слышать ничего, Холли, кроме «еще», «сильнее», «мне это нравится» или «Крейтон, ты просто бог».

Я поднимаю глаза и вижу ее довольную улыбку.

Что за женщина!

Я хватаю ее за бедра и рывком притягиваю к краю стола. И, не теряя времени, приникаю губами к ее дырочке.

Я могу ласкать ее все двадцать четыре часа в сутки. Я работаю всем, что у меня есть – языком, губами, зубами, пока она не начинает ерзать на столе. Я ввожу два пальца в ее лоно как раз в тот момент, когда ее мышцы начинают сокращаться, и оргазм сотрясает ее тело.

В предвкушении я сжимаю зубы. Я хочу почувствовать членом, как сокращаются ее мышцы. Я отстраняюсь, беру ее за руку и кладу ее на ее вагину.

– Ласкай себя. Я хочу, чтобы ты была на грани оргазма, когда я погружусь в тебя.

Ее глаза, уже затуманенные, расширяются. Но она слушается меня и начинает теребить свой клитор, продлевая свое удовольствие и приподнимая бедра навстречу мне.

Я бы никогда не подумал, что мой член может затвердеть больше, чем он уже затвердел. Но то, как она играет с собой и балансирует на краю оргазма, представляет собой самое эротичное зрелище из всех, которые мне доводилось видеть.

Я расстегиваю джинсы, хватаюсь за член и прижимаю головку к входу в ее лоно.

– Жестко и быстро, да?

Она кивает.

– Тогда давай сломаем этот чертов стол.

Я вхожу в нее резким движением, и ее крик восторга эхом разносится по маленькой кухне. Ее лоно крепко сжимает мой член, и я чувствую, как по ней прокатываются волны оргазма.

– Господи, женщина!

Я выхожу из нее и снова погружаюсь. Снова и снова, пока мой мозг полностью не отключается. Одной рукой я опираюсь на стол, а другой обнимаю ее за бедро, пальцами касаясь ее клитора, заставляя ее испытывать оргазм за оргазмом.

Я потерял им счет, когда она наконец схватила меня за руку и отвела ее в сторону. И это было к лучшему, потому что мои яйца так напряглись, что уже готовы были взорваться.

И когда я в последний раз погружаюсь в нее, ее мышцы так крепко сжимают мой член, что я не могу пошевелиться. И я кончаю, изливая в нее сперму, а потом хватаю ее ноги, обвиваю ими свою талию и поднимаю ее, прижимая к груди. Ее голова падает мне на плечо, и мы делаем два шага к лестнице. И тут стол издает громкий скрип.

И ломается.

Нежное хихиканье Холли кажется мне самым прекрасным звуком из всех, что мне доводилось слышать в моей жизни. И я никогда не устану наслаждаться им.

Прижимаясь губами к ее виску, я шепчу:

– Больше никаких исчезновений, Холли.

Она отстраняется, а потом прижимается губами к моим губам.

– Обещаю.

Глава 7. Крейтон

Кроме матери и сестры, я не говорил ни одной женщине, что люблю ее. Да, знаю, я уже дважды был женат до знакомства с Холли, и это говорит обо мне как о бесчувственном сукином сыне. Но я никогда не говорю того, чего не имею в виду, и теперь, когда я сказал это Холли, мои слова значат для меня намного больше, чем если бы я говорил их не в первый раз. Потому что прежде это было бы ложью. И я никогда в жизни так себя не чувствовал. Она стала центром моей вселенной.

И теперь мне нужно лишь убедить ее, что я говорил серьезно. И инстинктивно я чувствую, что единственным способом будет показать ей это.

Провести весь день в постели – не самый романтичный способ дать женщине поверить, что ты любишь ее. Но у нас с Холли еще не было времени побыть вместе, никуда не торопясь. Мы были в постоянных разъездах с самого первого дня, а мне требовалось время, чтобы просто побыть вместе. И именно это нам и нужно сделать.

Когда я сообщаю ей это, укладывая ее в кровать, она смотрит на меня, как на сумасшедшего.

– Мы будем делать что?

– Мы оставим внизу свои телефоны, не будем отвечать на звонки в дверь, и если только не случится пожар, мы будем выходить из этой комнаты лишь для того, чтобы поесть. И я, вероятно, буду кормить тебя из рук.

Она приподнимает брови.

– Ты это серьезно? А как же твоя империя?

– Ей придется обойтись без меня.

Холли ни к чему знать, что многие вещи требуют моего вмешательства, но в настоящий момент они меня не волнуют. Для этого я и нанимаю компетентных специалистов, а Кэннон буквально читает мои мысли. Он знает, что ему делать.

И даже зная это, прежде я и не помышлял о том, чтобы на целый день забыть о делах. Но, оглядываясь назад, я еще более отчетливо осознаю, что прежде в моей жизни не было ничего настолько важного, чтобы заставить меня отвлечься от работы.

Но с Холли я забросил все дела – и даже не один раз, чтобы погнаться за ней. И если будет нужно, я заброшу их снова. Но я надеюсь, что она больше не сбежит от меня. Прежде чем мы покинем этот город, она поймет, что я сказал ей правду: она для меня важнее всего. Ни для кого другого я не стал бы забрасывать бизнес, который построил с нуля. Но если я не могу найти время, чтобы насладиться тем, что для меня важнее всего, разве можно будет назвать меня успешным человеком?

Мне нужно рассказать ей о том, что я приобрел «Хоумгроун», но я предпочитаю подождать. Хотя если что и докажет, насколько серьезно я забочусь о ее счастье, то только это. Теперь она свободна сама строить свою карьеру и не считаться с прихотями долбанутых владельцев студий, которые и близко не вносят в список своих приоритетов ее интересы.

Но у нас будет время обсудить все это позже. А сейчас я хочу узнать о Холли все, чего я до этого не знал. Я хочу знать о ней все. Ни одна даже самая незначительная подробность не будет для меня неважной.

– Расскажи мне, каково было расти в этом городе.

Она лежит рядом со мной, положив голову мне на грудь, и, услышав этот вопрос, замирает.

Я смотрю на нее, едва касаясь подбородком ее лба.

– Холли, я видел этот город. Неплохое место. Нет никаких причин стыдиться его.

Ее пальцы, возможно, непроизвольно, впиваются в мой бок, но она молчит.

– Холли?

Она что-то бормочет, но я не могу разобрать ее слов.

– Что ты сказала?

– Ты еще не видел, где я на самом деле выросла.

– Это далеко отсюда?

Она пытается отстраниться, но я крепче прижимаю ее к себе.

– Нет. Я хочу обнимать тебя.

Я абсолютно уверен, что впервые говорю эти слова женщине, но это правда. Я подозреваю, что ответ Холли мне не понравится, потому что это ее очень беспокоит. А если это беспокоит ее, это будет беспокоить и меня.

– Я рассказывала тебе о моей маме. Мы переезжали из трейлера в трейлер в Ржавых Лугах – это местечко в нескольких милях отсюда, на другом берегу реки. Его официальное название – Счастливые Луга, но никто так не называет его.

– Хорошее место?

Она пожимает плечами.

– Люди там в целом были достаточно дружелюбными, за исключением тех случаев, когда очередной парень, с которым мама крутила шашни, выбрасывал нас из своего трейлера. Иногда, возвращаясь из школы, я обнаруживала свои вещи лежащими в грязи, потому что мама сделала что-то, что разозлило ее сожителя. Обычно она тут же начинала путаться еще с кем-нибудь, чтобы, как она называла это, не упустить свой шанс. Все остальные называли ее лживой шлюхой. Самое ужасное в проживании в таком маленьком городке заключалось в том, что все полагали, будто я такая же, как она.

Я вспоминаю, как пару недель назад она между делом сказала мне о том, как какой-то парень предлагал ей деньги, чтобы она сделала ему минет.

– Но ты переубедила их в этом.

– Я просто замкнулась в себе. Я ни с кем не разговаривала. Не ходила на свидания с мальчиками, не разговаривала с ними. Я не хотела стать такой, как мама. И у меня даже не было бойфренда, пока я не перешла в старший класс. Но к тому времени она уже давно исчезла. И люди стали забывать о ней. По крайней мере, большинство из них.

– А куда она исчезла?

– Она подцепила парня, который мог позволить себе содержать ее в относительной роскоши. Он купил ей «Кадиллак Эльдорадо», и они уехали из города. Я не видела ее до тех пор, пока не приняла участие в конкурсе «Мечты кантри», и теперь она объявляется, лишь когда ей нужны деньги, которых у меня на самом деле нет.

– Пока ты не вышла замуж за меня и я не отправил ее в оплачиваемый отпуск, сделав себя ее легкой мишенью.

Холли вздыхает.

– Но ты заставил ее уехать, а я только этого и хотела.

Я целую ее в лоб.

– Ты свозишь меня в Ржавые Луга, пока мы здесь?

Я даже сам не знаю, почему задал этот вопрос.

Холли начинает ерзать, и мне кажется, что она качает головой.

– Нет. О них мне не хотелось бы вспоминать. Этот дом, – она вздергивает подбородок, указывая на потолок, – единственный дом в этом городе, который я не хотела бы забыть.

– Ну что ж, это справедливо. И сколько тебе было лет, когда ты поселилась здесь?

– Четырнадцать. Это лучшее, что со мной случилось. Бабушка дружила с Беном, и он дал мне работу, в итоге я стала петь в караоке и полюбила сцену. А все остальное может стать материалом для отличной песни в стиле кантри. – Она делает паузу. – К слову говоря, мне следует написать ее. Мне нужно написать еще несколько песен для эксклюзивного альбома, прежде чем я вернусь в Нэшвилл.

Она снова кладет голову мне на грудь, и я чувствую, как напряжение покидает ее. Что кажется мне немного удивительным, потому что сейчас снова встал вопрос о нашей с ней географии. Он тяготит меня, но мы сможем это уладить. Просто нам потребуется добиться определенного согласия.

Я опираюсь на локоть, чтобы мне было видно ее лицо.

– Когда тебе нужно быть в Нэшвилле на этот раз?

– Мне нужно будет появиться в студии через две недели, чтобы записать альбом, и я должна обработать несколько песен с Вейлом, после того как отрепетирую их с группой. Так что, возможно, через пять… или шесть дней? Может быть, раньше? – Она бросает на меня быстрый взгляд. – Это что, станет проблемой?

– Нет. Мы решим ее. Ты же знаешь, что на Манхэттене тоже есть записывающие студии, верно?

У нее вытягивается лицо.

– Я… я просто неуверенно чувствую себя там. Там все такое… пугающее. Все так сосредоточены и напряжены, что мне кажется, будто я мешаю всем, просто надеясь не потеряться. Я не возражаю против того, чтобы чувствовать себя мелким винтиком в большой машине, но что-то в Нью-Йорке заставляет меня чувствовать себя… неадекватной. Я знаю, ты живешь там, и я не говорю, что не вернусь туда и не попробую привыкнуть. Но не думаю, что мне когда-нибудь будет нравиться там настолько, чтобы я захотела постоянно жить там.

Не могу сказать, что ее слова не разочаровали меня. Потому что они меня разочаровали. Мне горько слышать, что она не чувствует себя комфортно в городе, который я люблю. Но то, что она готова попробовать жить там, хороший знак. Я не собираюсь силой заставлять ее делать что-то, что ей не нравится, но тем не менее я думаю, что у меня есть надежда.

Я снова целую ее в висок.

– В следующий раз я покажу тебе Нью-Йорк глазами местного жителя. В этом городе есть много всего интересного, так что я думаю, что даже ты найдешь себе что-нибудь по вкусу. И я знаю, что бесполезно говорить тебе, что ты не меньше других имеешь право получать удовольствие от жизни в нем, но это так. Ты имеешь даже больше прав, чем другие, потому что ты принадлежишь мне. Так что если ты готова дать Нью-Йорку еще один шанс, обещаю, я преподнесу его тебе на тарелочке.

– Хорошо, – шепчет она.

Я крепче прижимаю ее к себе.

– Спасибо.

Она уютно устраивается рядом со мной, и я осознаю, что впервые в жизни просто лежу рядом с женщиной. И это очень приятно. Но у меня такое чувство, что мне так приятно лишь потому, что эта женщина – Холли. Она перевернула весь мой мир, и это лучшее, что когда-либо случалось со мной.

Но мои приятные мысли покидают меня, когда она спрашивает:

– Ты расскажешь мне о своем детстве? Раз уж мы начали делиться своими историями?

Мое сердце сжимается от боли утраты. Это болят старые раны, которые так и не затянулись. Потому что разве можно полностью оправиться после потери родителей? Особенно если они ушли из твоей жизни так внезапно?

Я долго молчу, а потом наконец начинаю говорить:

– До десяти лет мое детство было очень простым. Мои родители посвятили свою жизнь служению другим. Они были миссионерами. Когда мне исполнилось шесть лет, мы поселились в Папуа – Новой Гвинее. Мы прожили там четыре года. Что было до этого, я, честно говоря, не помню. Все там было таким ярким и живым. Простым. Удивительным. Я играл с детьми других миссионеров, а наши матери по очереди обучали нас в домашней школе. Это было лучшим детством, какое могло выпасть на долю ребенка. Моя сестра родилась там, примерно за год до того… как все изменилось.

Холли начинает поглаживать мою грудь, и мне кажется, что она успокаивает меня. Это ласковый жест любящей жены, и он дает мне силы продолжать. Я уже много лет никому не рассказывал свою историю, с тех пор как поведал ее Кэннону. И мне нужно побыстрее выложить все факты, или я никогда не смогу закончить ее.

– Иногда мне жаль, что Грир была слишком мала, чтобы помнить эти счастливые дни. Но с другой стороны, она не помнит и случившейся трагедии. Включая поездку в джунгли, куда мы отправились с семьей миссионеров, потому что мы с моим лучшим другом Джеймсом были твердо настроены увидеть кенгуру. Его отец пообещал нам, что отыщет их для нас, и он сдержал обещание. Мы вернулись в поселение поздно вечером и узнали, что пятнадцать человек, в том числе мои родители, были убиты разбушевавшейся толпой. Толпа пыталась расправиться с людьми, обвиненными в колдовстве. В наши дни это кажется безумием, все равно как Салемские процессы над ведьмами, но это по-прежнему происходит там даже сейчас.

– Бог мой, – тихо говорит Холли. – Почему я об этом не знала? Пресса – как так случилось, что журналисты не…

Она замолкает, не закончив предложения, но я знаю, о чем она собиралась спросить.

– Мой дядя заплатил огромные деньги, чтобы скрыть происшедшее. Это было нетрудно. Новости не слишком быстро доходят из Папуа – Новой Гвинеи. Я, конечно, никому не рассказывал об этом, а мои дядя и тетя хотели избежать скандальной известности. Их и так выбила из колеи необходимость взять на себя воспитание детей, которые им были совсем не нужны. Мои родители в завещании назначили их нашими опекунами. Я случайно подслушал, как отец Джеймса говорил его матери, что мой дядя интересовался, не сможет ли церковь найти кого-нибудь еще, кто согласится приютить нас.

– Бог мой!

Мое лицо искажает гримаса.

– Да, всегда приятно узнать, что ты – нежеланное бремя.

Что-то мокрое падает мне на грудь, и я смотрю на Холли. Слезы скопились в уголках ее глаз, и еще несколько слезинок падают на мою кожу. Я ловлю их большими пальцами.

– Родная, не плачь. Это того не стоит. Совсем не стоит.

– Но тебе было всего десять лет. И…

– А тебе было всего четырнадцать. Если подумать, наше положение было схожим. Тебя подбросили бабушке, а меня отправили в интернат. И я чертовски рад, что у тебя была бабушка, которая тебя любила. А моя тетя полюбила мою сестру. Грир стала ей дочерью, которую она очень хотела иметь, сама не подозревая об этом.

Улыбка Холли – грустная и невероятно милая, так что я крепче прижимаю ее к себе, чтобы коснуться губами ее губ.

– Я не хочу, чтобы ты плакала из-за меня. Никто не может изменить свое прошлое, но все происходило так, чтобы наши с тобой пути могли пересечься. Слезы ни к чему – ты в моих объятиях, и я никогда в жизни не был таким счастливым.

Она моргает, и ее глаза блестят от непролитых слез.

– Черт, Крей. Если ты не хочешь, чтобы я плакала, не говори мне таких вещей.

Я хмурюсь.

– Почему?

– Потому что это нечестно. И если ты хочешь сделать так, чтобы мое сердце целиком принадлежало тебе, ты почти преуспел в этом.

Я перестаю хмуриться и улыбаюсь.

– При других обстоятельствах я бы сказал, что часто веду себя нечестно, чтобы получить то, чего мне хочется. Но что касается тебя… Я хочу, чтобы ты отдала мне сердце по своей воле. Я не пытаюсь завоевать его хитрой стратегией, силой или соблазнением. Я хочу получить его, когда ты сама захочешь этого. Чтобы ты отдала его мне добровольно. По своему желанию. Чтобы я заслужил это. И это будет самым ценным приобретением в моей жизни.

Слезы текут по ее щекам и падают мне на лицо, когда она тянется ко мне и целует меня.

– Заткнись и поцелуй меня, пока я не утопила тебя в счастливых слезах.

И так я и делаю. А потом мы с ней делаем кое-что еще, чего я никогда раньше не делал.

Мы занимаемся любовью.