Текст книги "Мой Капитан Америка. Мемуары внучки легендарного автора комиксов Джо Саймона"

9
Отвлекающие моменты
1995–1996

– Привет, малышка. Как дела в школе? – спросил у меня Папуля Джо.

Я была занята отковыриванием кожуры с картофелины из набора полуфабрикатов для микроволновки. На часах было 11:30 утра, он только что проснулся.

– Да вроде ничего.

На самом деле я просто не хотела про это разговаривать. С начала занятий в средней школе прошла неделя, и я еще ни с кем толком не подружилась. На обеденный перерыв я всегда ходила к нему и каждый раз ела замороженную еду в лотках.

Папуля Джо включил кофеварку и стал ждать, когда она там уже заработает.

– Ты скоро обязательно с кем-нибудь подружишься.

Я передернула плечами, хоть он и не мог этого видеть, стоя ко мне спиной.

Папуля Джо сел за кухонный стол и начал читать газету, попивая утренний кофе. Я закончила есть, выкинула пластиковый контейнер, с краев которого свисала каплями жирная подливка, и направилась к двери. Живот у меня скручивало от этой плохой еды и мыслей о том, что следующие несколько часов придется провести, сидя прямо под новой флуоресцентной лампой очередного школьного кабинета.

Спустя месяц после начала учебного года я наконец обзавелась друзьями и в обед стала ходить не к Папуле Джо, а на общественную игровую площадку, где мы с друзьями, согнувшись в букву «С», прятались в бетонном тоннеле и поджигали маленькие стеклянные трубочки в синюю и зеленую полоску, плотно набитые травкой. Дым из тоннеля валил с обеих сторон так, что он становился похож на пирожное-трубочку, которое только-только вынули из печи.

Иногда мы прогуливали занятия и бродили между стоек в музыкальном магазине Tower Records на Бродвее. В один из таких прогулов я заметила на полке коробку с новым альбомом Smashing Pumpkins, «Mellon Collie and the Infinite Sadness». Я разглядывала коробку с двумя дисками, как вдруг моя новая подруга, Хлои, тронула меня за плечо. Она, кстати, мастерски владела умением делать вид, что ей плевать вообще на все вокруг. У девушки была целая шапка длинных черных, кудрявых, вечно растрепанных волос. Носила она мешковатые футболки и широкие рейверские джинсы, которые обычно крала из магазинов.

– Да просто возьми его, и дело с концом, – шепнула мне она.

– Да он же огромный! – тихо ответила я, цедя слова из угла рта.

– Засунь под толстовку, – сказала она и кивнула подбородком в сторону моей мешковатой кофты.

Это предложение показалось мне какой-то проверкой. Смогу ли я и дальше тусоваться с моими новыми друзьями? Или мне так и придется до конца школы в обед есть омерзительные полуфабрикаты? Я тут же себе представила эту еду, и особенно ярким был образ картофельных шкурок, которые мне нравилось отдирать и есть отдельно. Представила я и то, как на меня смотрит Папуля Джо, и, наверное, думает, почему у меня нет друзей. И я засунула коробку под кофту.

Честно говоря, предрасположенности к тому, чтобы стать плохой девчонкой, у меня не было. Моя нервная система была сформирована жизнью в среде тревожных русских евреев, у которых, к тому же, было слабое пищеварение. Я была создана для жизни в теплой (но не слишком!) квартирке, где можно было бы целыми днями цедить куриный бульончик. Так что, когда я вышла из магазина Tower Records, ноги подо мной подгибались, а желудочный сок поднялся прямо к горлу. Оказавшись, наконец, снаружи, на свежем зимнем воздухе, я поблагодарила Господа Бога за то, что все же пережила свою первую и, надеюсь, последнюю кражу.

Чтобы избежать нагоняя за прогулы, я обычно звонила маме из таксофона и говорила, что плохо себя чувствую.

– Я просто хотела посидеть снаружи и подышать свежим воздухом, – врала я.

Куда проще, чем прогуливать, было наливать водку в пластиковые бутылки и распивать ее во время уроков испанского языка, пока мистер Сендоровиц что-то быстро говорил по-испански. Он расхаживал вдоль доски в огромных зимних ботинках, которые выглядели так, словно сошли с кадров высадки на Луну. Мы тайком передавали бутылку и всем видом старались показать, что глубоко заинтересованы тем, что он там говорит.

Как-то я во время занятия вышла в туалет и встретилась с девушкой по имени Бекки. У нее была очень неприятная ухмылка, которую, к тому же, совсем не украшали кривые зубы. В тот день она дополнила свой образ множеством золотых цепочек и сигаретой в углу рта. Мы не были подругами, но у нас имелись общие знакомые, так что я с ней поздоровалась.

– Привет.

– Будешь? – спросила она и протянула пачку Virginia Slims.

– Конечно, – ответила я, взяла сигарету и прикурила у нее.

Это была еще одна моя новая привычка, которой я обзавелась, чтобы в очередной раз попытаться вписаться в общество. Как-то раз я даже принесла сигарету из школы домой, чтобы передать моей лучшей подруге Ро: она училась в католической школе, где днем с огнем невозможно было найти хотя бы одну жалкую сигаретку, чтобы просто попробовать. Мы выкурили ее на заднем дворе дома Ро.

Но вернемся к сценке в туалете. Я уже была немного пьяной от водки, так что всего после двух затяжек голова закружилась, и меня стало подташнивать. К счастью, Бекки выкинула остаток своей сигареты в унитаз, взмахнув копной розовато-блондинистых волос.

– Мне пора возвращаться, – сказала она, моя руки.

– Ага, мне тоже, – с облегчением ответила я.

* * *

Иногда мы с друзьями забредали на Овечий луг в Центральном парке. Наши широкие джинсы вечно были мокрыми и растрепанными внизу, потому что были слишком длинными. Мы проводили ранний вечер, наслаждаясь пейзажем и любуясь последними лучами солнца, которое висело уже над Вест-Сайдом. Мы валялись прямо на траве, бесились, неуклюже пытались делать колесо, а иногда прятались за деревьями, обрамляющими луг, чтобы выкурить по маленькому косячку.

На закате большинство людей начинали собираться и уходить, но нам хотелось посидеть еще. Нам было некуда идти, кроме дома, а луговой простор был таким манящим. Мы продолжали резвиться еще несколько часов, а небо становилось все темнее, и здания все ярче сверкали ночным освещением.

– Копы! – вдруг вскрикнул Энди.

Мы все приникли к земле так низко, словно только что упали с самолета без парашютов.

– Они нас видят? – спросила я, прижавшись к земле так плотно, что трава щекотала ноздри.

Я не смела и голову приподнять.

– Понятия не имею, – приглушенным голосом ответил кто-то. – Не поднимай голову, и они нас не заметят.

– Парк закрыт! – крикнул коп из-за забора-сетки, огораживающего парк.

Он стоял метрах в 60 от нас, но было темно, а мы были так накурены, что искренне считали, что он нас не разглядит.

Я повернула голову, и мое левое ухо прижалось к земле. Я увидела горизонт, на котором красовались небоскребы у южной части Центрального парка, предназначавшиеся людям совсем иной породы, чем мы все, – богатым ньюйоркцам. Я подумала про Папулю Джо, который в своей квартире на юге от нас, наверное, смотрел себе сейчас по телевизору «Симпсонов». Раздавался приглушенный звук проезжавших вдалеке машин, а свет небоскребов плавно вливался в черное ночное небо. Вдруг в этой тишине раздался громкий пук Энди.

– Думаешь, они ушли? – спросила я.

И тут луч полицейского фонаря, который танцевал до этого где-то вдалеке, упал прямо на нас.

– Мы вас видим, – скучающим голосом сказал полицейский в громкоговоритель. – Давайте-ка уходите.

Мы все разом разочарованно вздохнули, медленно встали и принялись натягивать на плечи свои рюкзаки. Это было настоящее поражение. Наша стайка направилась на запад, к выходу, и обратно, в аптаун.

10
Семья из пяти человек
1998

Мама лежала с закрытыми глазами на маленьком диванчике в гостиной, подложив под спину пару больших подушек, придерживая огромный беременный живот рукой. Я плюхнулась рядом, и она глянула на меня.

– Хочешь потрогать? Она шевелится сейчас, толкается ножкой, – мама приподняла майку, чтобы показать, как на животе выступает крошечная ступня.

Я положила руку на маленький бугорок на мамином животе.

– Фу, гадость какая! Это больно?

Мама отрицательно качнула головой и снова закрыла глаза.

– А я тоже так много толкалась? Ну, когда ты была мной беременна.

Она вновь открыла глаза и посмотрела в направлении кухни, где папа был занят пачканьем всей посуды в доме – он пытался приготовить ужин. Брат смотрел «Барни и друзья»[26]26
  «Барни и друзья» (Barney & Friends) – детский телесериал про плюшевого тираннозавра производства PBS, выходивший в 1992–2010 гг. (Прим. пер.)


[Закрыть].

– Не помню. Помню только, что меня тошнило все первые месяцы беременности.

Моей маме был 41 год, и она была на восьмом месяце. Ее беременность привела меня в ступор так же, как когда появился мой брат. Я думала, что в нашей семье нас теперь четверо навсегда.

Но когда я узнала о том, что у меня будет еще и сестра, я была в ярости и орала:

– Ну почему, почему вы не можете просто удержать свои штаны на месте?!

Как они могли быть такими безответственными, и зачем они решили завести еще одного ребенка в и без того тесной квартире? Конечно, родителей тоже это беспокоило, но важнее всего для них была сама возможность вырастить еще одного ребенка, а уж сколько у нас было спален – дело десятое. Мне же, как подростку, переживавшему настоящий гормональный шторм, было важно, чтобы у меня имелся свой угол. Радостное волнение появления новой жизни, той любви, которую он приносит в мир и его превращения в настоящую личность, в кого-то, кем можно гордиться, были мне недоступны. Я была зверем, попавшим в клетку.

По мере того, как рос мамин живот, гормональные всплески у нее становились все сильнее и сильнее, пока не достигли того же уровня, что и мои. Мне было почти 17, и я вступала в тот период жизни, в котором каждая мелочь ужасно важна. И мне отчаянно необходимо было место, в котором я могла бы на мгновение отвлечься от всего и поразмышлять, спокойно подышать, отдохнуть. Но в нашей квартире это желание осуществить было просто невозможно, особенно учитывая тот вес, который в буквальном и метафорическом смысле приходилось носить маме. Я смотрела на ножку сестры, выступавшую на мамином животе, и всем телом уже ощущала, как наше жилье становится еще меньше, чем было.

* * *

Когда у мамы начались роды, я осталась с братом дома. Я приготовила ужин, искупала его и подготовила ко сну.

– А когда мамуля и папуля домой придут? – спросил он откуда-то из-под одеяла.

– Через пару дней вернутся. Но мы завтра утром поедем в больницу, чтобы познакомиться с нашей сестренкой. Ты как, волнуешься?

Он неуверенно кивнул, потому что до конца еще не понимал, что происходит.

Я пошла в гостиную и на родительской кровати стала смотреть повторный показ «Друзей». Во время рекламы присмотрелась к квартире и задумалась. Брат спал, размеренно гудел холодильник, а из окна периодически раздавался вой сирен. Я понимала, что, когда родители вернутся, жизнь в этой квартире для меня станет еще сложнее. Меня тревожило то, как я буду теперь вписываться в эту новую жизнь. Меня ждали выпускные экзамены и поступление в колледж. Неужели придется справляться со всем этим в одиночку? Я неожиданно почувствовала себя взрослым человеком, который вынужден принимать судьбоносные решения самостоятельно. У родителей и так было не слишком много времени и энергии, да и те, что были, уходили на присмотр за шестилетним братом и новорожденной сестрой. А мне было уже 17, так что могла сама о себе позаботиться.

На следующее утро, позавтракав хлопьями, мы с братом сели в такси, и, проехав через парк насквозь, оказались около больницы «Маунт-Синай» в Ист-Сайде. Я вошла в палату и неожиданно увидела своих родителей так, как их видят те, кто их не знает, – новоиспеченными родителями, у которых только-только на свет появился ребенок. Я представила их семнадцать лет назад, когда родился их первый ребенок, я. Они выглядели очень уставшими, но полными надежды.

В лето после рождения моего брата я уехала в летний лагерь в Кэтскиллс, и папа отправил мне письмо, в котором рассказывал о радостях родительства. Оно было написано на листе белой нелинованной бумаги толстым карандашом для рисования. «Сейчас я себя чувствую совсем другим человеком. Однажды ты и сама поймешь, что в тот момент, когда у тебя появляется ребенок, случается множество совершенно волшебных вещей. Одно из таких чудес – это то, что ты словно и сам рождаешься заново… Все кажется таким необычным, новым. Все кажется возможным», – писал папа.

Я же совсем не чувствовала ничего из этого, когда держала на руках свою новорожденную сестренку, завернутую в белое покрывальце для младенцев. Родители назвали ее Джиллиан. Даже несмотря на то, что мне поручили выбрать для нее второе имя (я выбрала имя «Лия»), я была совершенно отстранена от происходящего. Я чувствовала себя призраком из прошлого, который просто наблюдает за появлением новой семьи.

* * *

– Думаю, нам стоит установить что-то вроде раздвигающейся двери, чтобы я могла хоть как-нибудь отгородиться, – сообщила я родителям спустя пару недель после их возвращения из больницы.

– И что, нам с отцом, по-твоему, нужно делить спальню с двумя маленькими детьми? Ты не единственная в этой семье, кому нужно иногда уединиться! Мы замужняя взрослая пара! – схватилась за голову мама.

– Ага, но кто из нас продолжает плодить детей в этой крошечной квартире? – злобно зашипела я в ответ.

Желчный ответ был настолько хорош, что мама рассмеялась.

– Ну ладно, я согласна. Всего-то год потерпеть до того, как ты пойдешь в колледж. А ты что думаешь, папочка? – глянула она на отца.

Отец не слушал.

– А что, если мы построим нечто вроде двухэтажной кровати, но вместо обычных постелей там будет что-то вроде отдельных кабинок с небольшими дверцами?

Мы с мамой переглянулись.

– Ты вполне сможешь уединиться, если просто закроешь дверку, – глаза его светились от творческого возбуждения, прямо как в те времена, когда он собирал космические корабли из картонных коробок.

Да, полеты в космос на личном корабле в детстве были очень увлекательными, но спальные кабинки-капсулы ведь совсем другое дело.

В итоге родители установили стеклянную разъезжающуюся дверь в дальнем конце гостиной, чтобы отгородить небольшое пространство, где располагалась моя кровать, полка для книг и письменный стол. Да, конечно, такое существование все еще мало напоминало фильмы Джона Хьюза, но уже лучше, чем было.

11
Каждый раз возвращаясь к нему
1998

Мы с друзьями протолкнулись через толпу к самой сцене в концертном зале Roseland Ballroom. На сцену вышла Аланис Мориссетт. Она была всего в полутора метрах от наших лиц. Ее длинные волосы развевались, словно флаг, и концерт унес нас далеко-далеко от наших квартирок, от людных улиц и городской кутерьмы. Мы знали все слова наизусть и кричали песни вместе с ней, отпуская прочь все огорчения, разочарования и боль.

После того как Аланис, вся потная, в кожаных штанах, удалилась со сцены, вместе со всей толпой наша компания вышла в холл. Мы старались держаться за руки, чтобы толпа нас не разделила. Людей было настолько много, что мы поняли, что выход уже рядом, только по слабому дуновению свежего воздуха, смешанного с запахом табачного дыма. Снаружи большинство из нас достали свои Parliament Lights, но некоторые все же предпочитали дерущие горло крепкие Marlboro Red. Мы старательно и глубоко вдыхали дым, все еще под впечатлением от музыки и ярких голубых прожекторов. Все это было еще до того, как у меня развился страх перед толпами и людными местами. В тот момент я была просто благодарна за то, что наконец оказалась снаружи.

Мы пошли в сторону метро, попутно раздражая прохожих громким хохотом и визгом, который могут издавать только подростки-старшеклассники. Пошли вы все на хрен, это наш город! Мы знали, что большинство взрослых вокруг были приезжими, а не коренными жителями, как мы. Этот факт придавал ощущение собственной важности и силы, и нам это очень нравилось.

– Подождите, мне надо позвонить, – сказала я.

Мы были всего в пяти кварталах от квартиры Папули Джо, а домой мне идти еще совсем не хотелось. Несмотря на то, что я обожала зависать с друзьями, визит к Папуле Джо все еще был очень соблазнительным. Сладкий запах сигары, белый шум включенного телевизора – все это очень манило меня. Какой бы опьянительно веселой ни была перспектива провести всю ночь с друзьями, мне все равно хотелось открыть ту самую дверь, услышать, как она лязгнула за спиной, и оказаться в тепле дедушкиной маленькой квартирки.

Я набрала его номер, стараясь держать телефонную трубку достаточно близко, чтобы слышать, но достаточно далеко, чтобы не заразиться сифилисом через ухо.

– Алло? – его голос был все так же залихватски бодр.

– Привет, Папуля Джо. Это Меган. Можно я к тебе зайду?

– Конечно, заходи! Скажешь свое мнение о новом персонаже, Юпитере. Он будет решать все проблемы или строго по инструкции или методом полной деструкции.

Я рассмеялась.

– Хорошо, буду через десять минут.

Я повесила трубку и позвонила родителям. Включился автоответчик, но я даже не успела оставить сообщение, как ответила моя мама.

– Алло, – пробормотала она.

Я представила себе ее растрепанную копну кудрявых волос и сползающие при ходьбе штаны ее мягкой фланелевой пижамы. Я знала, что в квартире сейчас темным-темно, а папа, брат и малютка-сестра спят в спальне.

– Привет. Я останусь ночевать у Папули Джо, – сообщила я.

Сзади кто-то попытался стрельнуть у меня сигарету, но ребята из моей компании быстренько зашикали на него: ну кто так делает? Родители о таких вещах слышать не должны! Но моя мама была слишком усталой, чтобы как-то на это отреагировать или хотя бы прислушиваться к фоновым звукам.

– Хорошо, – пробормотала она.

Из трубки послышался заунывный плач сестры. При рождении она весила целых 4,5 кг и росла очень быстро, попутно обозначая свои территориальные права. В тот же момент мама словно бы резко проснулась.

– Хорошо, – повторила она уже с ноткой раздражения.

– Пока.

На другом конце провода положили трубку. Я знала, что ночь без лишнего человека дома для нее была облегчением.

Я разошлась с друзьями на углу 56-й улицы и 8-й авеню. Мы чмокнули друг друга в щеки на прощание и помахали руками. Идя по темному кварталу в сторону его дома, я обратила внимание на кирпичную кладку, поднимавшуюся постепенно из асфальта и формирующую стенку, огораживавшую передний двор дома. Я вспомнила, как бегала по ней, когда была совсем маленькой девочкой, состоявшей из копны крупных кудрей да угловатых коленок. Мы с Папулей Джо любили наперегонки бегать до входа в здание с автоматической стеклянной дверью, где в холле нас всегда потом весело приветствовал консьерж.

Квартира была подсвечена пятью включенными в гостиной лампами. Было уже почти 11 ночи, и дедушка курил сигару, открыв окно, чтобы дым выходил на улицу. Из спальни раздавалась напыщенная болтовня Раша Лимбо[27]27
  Раш Лимбо (1951–2021) – скандально известный консервативный общественный деятель из США, был ведущим популярного разговорного консервативного радиошоу. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Если не вслушиваться в слова, то звук речи превращался в успокаивающий равномерный шум. У Папули Джо был ужасный вкус, когда дело касалось разговорных радиошоу, и, несмотря на то, что это обстоятельство было мне хорошо знакомо, удержаться от комментариев всегда было очень сложно.

– Привет, малышка. Если хочешь, можешь занять спальню.

– Спасибо, ничего страшного, я тут посплю, – сказала я и уселась на небольшой красный диванчик.

– Я еще немного посижу, – сказал он.

С зажатой между пальцев сигарой он выглядел, словно гангстер, в расслабленной обстановке заключающий какую-то опасную незаконную сделку.

– Ты хочешь есть? Я тут как раз суп приготовил. Можешь туда добавить немного фарфеля[28]28
  Фарфель – вид лапши в еврейской кухне. (Прим. пер.)


[Закрыть], упаковка в шкафчике над столом.

Я покачала головой.

– Я не голодная.

– Ну как концерт? Весело было?

– Ага.

– Не «ага», а «да», – поправил он меня, лукаво ухмыльнувшись.

Я закатила глаза и направилась в его спальню, чтобы порыться в шкафу. Мне нужна была какая-нибудь футболка и трусы-боксеры, которыми я заменяла пижаму, когда оставалась у него на ночь. Папуля Джо был больше 180 см ростом, так что его футболки были мне по колено.

Я быстро приняла душ. Ванна почему-то пахла, как горячий мел. Но даже это не помогло – я все еще была возбуждена после концерта и сигарет. Папуля Джо за это время даже не двинулся – все так же сидел в своем коричневом кресле и наслаждался сигарой. Я подошла к книжному шкафу и выудила один из альбомов с фотографиями.

– Мне очень нравится эта фотография, – указала я на карточку, где Гарриет сидела, скрестив ноги, и наблюдала за тем, как Папуля Джо работает за столом для рисования с наклоненной столешницей, очень похожим на тот, что стоял сейчас посередине квартиры.

– Она обычно часами со мной так сидела. А когда злилась на близнецов, то они прятались от нее под столом.

– А почему? Что она такого делала?

– Она обычно гонялась за ними с веником, – ответил он и расхохотался от всей души.

Мама рассказывала, что она помнит только один раз, когда Папуля Джо рассердился на нее: ей очень не нравилось, как он громко чавкает во время завтрака, и в тот день она выстроила на столе стенку из упаковок с хлопьями.

– А ну, прекрати это! – взревел он и смел коробки со стола.

Я и представить себе не могла, что Папуля Джо может быть таким поборником дисциплины.

– И что, ты их никогда не наказывал? – спросила я.

– Да нет, в общем-то. Когда близнецы были подростками, они разбили прямо под окном студии огородик. Я считал, что это очень здорово, что они увлеклись садовничеством, – снова рассмеялся он. – Я обычно сбрасывал пепел с сигары прямо из окна на их клумбы. Мне казалось, что это для растений очень хорошо. В итоге растения были просто гигантские, вот досюда высотой, – и он указал рукой на высоту около полутора метров.

– А что они выращивали?

– Так, ладно, слушай. Я их спросил, а они мне сказали, что помидоры, ну или что-то еще в этом духе. Но поскольку я дурак дураком, то и не задумался, что как-то странно, что на растениях не было никаких плодов. И вот как-то просыпаемся мы, а садик пропал. Все растения куда-то исчезли, – тут он сделал паузу для пущего драматизма. – Оказалось, это была травка, а украл ее парень, который привозил мазут для отопления.

Я обожала истории про то, как мама хулиганила. Мне сразу становилось как-то легче от того, что она, как и я, не была ангелочком.

– А ты с ними когда-нибудь курил?

– Один раз, – сказал он, прозаично констатируя факт. – Я ничего не почувствовал.

Позднее я попросила маму рассказать подробнее про этот случай, и оказалось, что правда несколько отличалась от его рассказа:

– Да его от холодильника было не оторвать! – воскликнула она.

Я разглядывала фотографии, слушала его рассказы о жизни, которой они жили, когда меня еще и в помине не было, и пыталась представить себя на месте мамы. Я воображала, как играю в домике из настоящей старой лодки во дворе их дома на Лонг-Айленде и ем гигантских двухкилограммовых лобстеров, которыми баловал семью Папуля Джо хотя бы раз в несколько месяцев. «Добро пожаловать во Флориду!» – говорил обычно он перед тем, как бросить их в кастрюлю с кипящей водой. То же самое он говорил и потом, когда готовил уже полукилограммовых лобстеров, которых мы вместе покупали в супермаркете.

За годы они успели пожить в нескольких домах. Гарриет нравилось покупать недвижимость, приводить ее в порядок, перепродавать подороже и начинать новый аналогичный проект. Когда умер отец Гарриет, ее мать, Дина, объявила, что переедет жить к Папуле Джо, Гарриет и их пятерым детям. Гарриет начала рассматривать дома побольше и в итоге остановилась на самом настоящем поместье в Стоуни-Брук. Дом был построен знаменитым пианистом, водившим дружбу с Рокфеллерами, и стоял на утесе, возвышающимся над Лонг-Айлендом, с прекрасным видом на Фэрфилд, штат Коннектикут. Этот шикарный дом мог похвастаться наличием восьми ванных комнат и конюшней, переоборудованной под гостевой дом.

Но в итоге Дина так и не переехала.

– Она, конечно, во многом была надоедливой, но она была хорошим человеком, – сказал Папуля Джо.

Разглядывая фотографии того дома, я видела, какими привилегированными они были. Я могла только мечтать о такой жизни.

– По крайней мере, у тебя есть семья, – частенько отвечала на мое нытье мама. – У меня был огромный дом, а семьи не было.

Для них этот дом в итоге стал символом горя и потери.

Один из самых моих любимых кадров был увеличен и напечатан с помощью копировальной машинки Папули Джо. Эту черно-белую фотографию он повесил на металлический шкаф для хранения документов, который отделял гостиную от входной двери. На ней Гарриет расчесывает волосы, глядя в зеркало в ванной. На ней только блузка, нижнее белье, гольфы и лоферы, а крупные локоны уложены по моде 1950-х годов сбоку в один крупный завиток, остальные же волосы свободно падают к основанию шеи.

– Она была такая хорошенькая, – сказал как-то Папуля Джо, когда я спросила его про эту фотографию.

Моя мама редко говорила о Гарриет. Крошечные (и оттого такие ценные) детали я собирала по частям и старалась накрепко отложить в памяти, чтобы когда-нибудь все же разгадать ту загадку, которую представляла ее жизнь. Я знала, что у Гарриет была сестра по имени Дотти, у которой были такие же высокие скулы, как у меня, и брат Арнольд, который, к великому сожалению их матери, моей прабабки, женился на немке. Я знала, что Гарриет просто обожала бывать на солнце. Папуля Джо даже возвел с краю дома небольшую пристройку без крыши, чтобы она могла загорать голой.

– Она все время лежала на солнце, ей все было мало, – сказал дедушка, задумался и замолк, а потом добавил, глядя куда-то мимо меня: – Наверное, это было не очень полезно.

* * *

В два ночи было уже совсем темно, и знакомые звуки квартиры Папули Джо словно вибрировали. Резкое тиканье трех его часов будто объединялось со звуком его храпа, доносившегося из комнаты на другой стороне стены. Я почти уверена, что слышала, как на кухне шуршит мышь. Наверняка она нашла кусочек упавшей на пол шоколадки и, спрятав поскорее за щеку, спешила обратно в норку.

Даже несмотря на то, что я уже помылась за несколько часов до этого в попытке избавиться от запаха фруктового пива и табачного дыма, кончики пальцев все еще пахли сигаретами. В голове все еще звучала музыка с концерта. Я попыталась поудобнее устроиться на жестком красном диванчике и повернулась лицом к окнам. Огромная футболка Папули Джо вся перекрутилась вокруг талии. Яркое ночное городское освещение пробивалось из-за краев жалюзи, от чего рабочий стол для рисования Папули Джо таинственно светился. Над моей головой висел рисунок с Капитаном Америка, протягивавшим ко мне руку, держащую щит.