Текст книги "Последняя гостья"

Лето
2018

Глава 6

Я сидела на краю кровати, уставившись на телефон в руке, а секунды утекали.

Телефон Сэди, который так и не нашла полиция. Телефон Сэди, предположительно утонувший в океане, вылетевший из ее руки в момент падения или заброшенный вдаль за мгновение до него.

Если в ту ночь Сэди была одна, как ее телефон попал сюда?

Теперь, представляя мигающие точки в окне сообщения, я мысленно видела окончательный текст:

«Помоги мне…»

Где-то в глубине дома скрипнула половица, я вскочила, сердце заколотилось.

– Эйвери? Ты здесь?

Сунув телефон в задний карман, я вышла из комнаты в короткий коридор. Посреди прихожей у передней двери стоял Коннор и ждал ответа, глядя вверх, в сторону лестницы.

– А-а, – протянул он, обернувшись ко мне.

– Эм-м, привет. – Я никак не могла сориентироваться. В заднем кармане у меня лежал телефон, передо мной стоял Коннор, и мы оба находились в доме, где были все вместе, когда она умерла.

Меня застали врасплох, потому что наши с Коннором отношения вышли из той стадии, когда мы постоянно общались или искали встреч друг с другом. И вот теперь он стоял передо мной и, казалось, сам не понимал, что он здесь делает.

Он был одет для работы, в джинсы и красную тенниску с логотипом компании Харлоу на груди слева. В любом виде Коннор всегда напоминал мне океан. Его голубые глаза поблескивали так, словно он слишком долго щурился на солнце. На ладонях остался налет от соленой воды. Кожа загорела вдвое сильнее, чем у кого бы то ни было – за время пребывания в море, где получаешь двойную порцию солнца: одну сверху, другую – отраженную от воды. За летние месяцы его каштановые волосы выцветали прядями, выбиваясь из-под кепки. Он всегда был худым, скорее жилистым, чем сильным, и черты его лица заострились уже к тому времени, как мы перешли в старшие классы.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

Он ответил не сразу – просто стоял между мной и входной дверью, разглядывая меня. Я знала, что он видит: строгие брюки, элегантные туфли и блузка без рукавов превратили меня в другого человека с иной ролью. А может, все дело было в том, что я застыла как вкопанная, не зная, как быть дальше, словно что-то скрывала. В голове звучали давние вопросы детектива: «А что насчет Коннора Харлоу? Вы заметили, в каком состоянии он был прошлым вечером?»

Коннор нахмурился, словно догадался, о чем я думаю.

– Извини, – сказал он. – Дверь была открыта. Я видел твою машину возле мини-отеля, когда приехал с доставкой. Мистер Силва рассказал мне, что стряслось. Здесь все в порядке? – Он обвел взглядом нижний этаж.

– Все в целости.

– Молодняк?

Я нерешительно кивнула, но не была в этом уверена; мне казалось, мы убеждаем в чем-то самих себя. Если бы не только что найденный телефон, объяснение казалось бы самым логичным. Слишком хорошо знакомым нам, всем живущим здесь. В несезон мы сталкивались с проблемой молодежи. С проблемой наркотиков. С проблемой скуки. С неизбежной, экзистенциальной проблемой. Мы были готовы на все, чтобы скоротать здешнюю зиму. И если зимняя проблема переросла в летнюю, значит, со временем она усугубилась.

В мертвый сезон все мы заглядывали в чужие дома. Из любопытства, скуки, в стремлении искушать судьбу. Из желания посмотреть, насколько далеко мы сможем зайти и многое ли нам сойдет с рук.

Мы с Коннором знали все это так же хорошо, как и остальные. Однажды давным-давно зимой мы с ним и с Фейт стояли возле дома Ломанов: с плеч Коннора я забралась на балкон второго этажа, чтобы проникнуть в дом через окно большой спальни, которое забыли запереть. Мы ничего оттуда не взяли. Нам просто было любопытно. Фейт открыла холодильник, морозильник, шкафчики в ванной, ящики письменного стола – все пустые, – ее пальцы оставили следы на каждой поверхности, мимо которой она проходила. Коннор блуждал по комнатам пустующего дома, ни к чему не прикасаясь, но словно закладывая увиденное в память.

А я застряла в гостиной, застыв перед снимком на стене над диваном. Уставившись на семью на этом снимке. Мать и дочь – белокурые и тонкие, отец и сын – волосы заметно темнее, одинаковые глаза. Ладонь на плече каждого ребенка. Четыре фигурки из набора, все с улыбками и дюнами Брейкер-Бич на заднем плане. Ближе всех ко мне была Сэди Ломан. Я подошла почти вплотную, вглядываясь в детали. Кривоватый верхний клык, который еще не исправили. Мне представлялось, как ее мать подносит щипцы для завивки к ее прямым, как палки, волосам. Как фотограф ретуширует мелкие изъяны и веснушки пропадают с ее кожи.

Коннор наконец сделал круг по дому и застал меня перед семейным портретом в гостиной. Толкнул меня плечом, шепнул на ухо: «Сваливаем отсюда. Меня здесь прямо жуть берет».

* * *

Сейчас он стоял у противоположной стены комнаты, а я по-прежнему не понимала, что он здесь делает. И почему его так заинтересовало проникновение в дом, сдающийся в аренду, если из него ничего не пропало.

– Кем бы они ни были, попали они в дом через это окно, – сказала я, передергиваясь в ознобе. – Замок не держит.

На миг он встретился со мной взглядом, словно на него тоже нахлынули воспоминания.

– Дать тебе номер ремонта окон?

– Нет, у меня есть. – Я уставилась на окно, представляя себе лицо Коннора, каким видела его той ночью – раздробившимся в трещинах стекла, застрявшим в моей памяти. – Ты помнишь, как оно разбилось в ту ночь, когда погибла Сэди?

От ее имени он вздрогнул и поспешно потер щетинистую щеку, чтобы скрыть это.

– Не уверен. Видел только, как в доме, с другой стороны, стояла девчонка и осматривала стекло. Подружка Паркера Ломана.

– Лус, – подсказала я. Казалось, она следила за каждым моим шагом в то лето.

Он пожал одним плечом.

– Она казалась такой встревоженной, что я, честно говоря, решил, что она его и разбила. А что?

– Да нет, ничего. Просто задумалась.

Потому что телефон Сэди лежал у меня в кармане, и теперь все окончательно запуталось. Я затаила дыхание, желая, чтобы он ушел, не успев обратить внимание на мои руки. Которые я прижимала сбоку к ногам, чтобы они не тряслись. Но Коннор медленно прошелся по комнате, блуждая взглядом по окнам, мебели, стенам.

– Я помню ее, – сказал он, указав на картину на одной из стен.

Это была копия картины, написанной по снимку, который сделала моя мать с лодки отца Коннора однажды осенним вечером, до аварии. Мы тогда учились в средней школе, нам было лет тринадцать, наверное. На выходе из бухты она принялась делать один снимок за другим, фотографировала берег, пока вечер сменялся сумерками, а они – темнотой. Дома на побережье уже не были освещенными и приветливыми, а казались страшными черными тенями, стоящими на страже ночи. Мама продолжала делать снимки всякий раз, когда свет менялся, и так до тех пор, пока не стемнело полностью, так что я больше не видела теней, не могла отличить море от суши и от неба, потеряла всякое чувство ориентации в пространстве, перегнулась через борт, и меня вырвало.

– По-моему, детям уже достаточно, Лина, – со смехом заметил мистер Харлоу.

На картине мама пыталась передать те же ощущения, делая бесконечные эскизы в своей мастерской. Окончательный вариант в синей и серой гамме запечатлел момент между сумерками и ночью. Серый цвет воды бледнел в сравнении с темнотой утесов и исчезал в синеве ночи. Как будто можно было взять изображение в руки и встряхнуть, возвращая в фокус.

Много лет спустя я распечатала ее копии и повесила их на стены гостиных каждого дома, за которым присматривала. Мамина частица присутствовала во всех домах Ломанов, и об этом не знал никто, кроме меня.

Я смотрела на ее картину, не отрываясь, и с трудом сдерживала порыв так и поступить – протянуть руку и схватить ее. Мне хотелось удержать этот момент и встряхнуть, чтобы придать ему фокус. Дотянуться сквозь время и вцепиться Сэди в руку.

Пока не нашли записку Сэди, вопросы детектива Коллинза раз за разом возвращались к Коннору Харлоу, хоть его алиби и подтвердилось. Он был на вечеринке, никто не видел, чтобы он отлучался. И все-таки. Его заметили вместе с Сэди ранее на той же неделе. Сэди никому об этом не рассказывала. Как и Коннор, насколько мне было известно.

– Ты виделся с ней тем вечером, Коннор? – спросила я, пока он смотрел куда-то в сторону.

Он замер, его спина закаменела.

– Нет, – ответил он, точно зная, что я имею в виду. – Я не встречался с ней ни тем вечером, ни когда-либо еще. Так я и объяснил полиции. Много раз.

Злясь, Коннор понижал голос. Его дыхание замедлялось. Словно его организм переходил в некое первобытное состояние, экономя силы для удара.

– Вас видели вдвоем. – Я вспомнила, что Грег Рэндолф говорил о Сэди и Конноре, выходящих из его лодки. – Не надо врать ради меня.

Будто теперь, по прошествии семи лет, между нами еще осталось хоть что-то, с чем требовалось обращаться бережно.

Он медленно обернулся.

– Я бы не решился. Какой в этом смысл?

Я различала напряжение в контурах его плеч, в том, как он стиснул зубы. Но не могла думать ни о чем, кроме списка, который детектив Коллинз положил передо мной. Имена. И время прибытия. И то, что вписать время для Коннора я не смогла.

– Когда ты пришел на вечеринку в тот вечер?

Он переступил с ноги на ногу.

– Зачем ты это делаешь?

Я покачала головой:

– Вопрос нетрудный. Ты ведь наверняка уже ответил на него полиции.

Он уставился на меня в упор вспыхнувшими глазами.

– В девятом часу, – бесстрастно выговорил он. – Ты была в кухне с той девчонкой… с Лус. – Он отвел взгляд в сторону кухни. – Висела на телефоне. Я прошел мимо тебя.

Я закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти ощущение его близости. Телефон прижат к уху, слышны бесконечные гудки. В тот вечер я сделала лишь один звонок – Сэди, но она не ответила.

– Знаешь, – продолжал он, прищурившись, – я ждал этих вопросов от полиции. И даже от Ломанов. Но такого… – он осекся. – Она покончила с собой, Эйвери.

Может, и не стоило нарушать молчание между нами. Потому что все, что мы могли сказать, неизбежно вело туда, куда ни одному из нас не хотелось попадать.

Он покачал головой, подумав о том же.

– Ну что ж, неплохо было пообщаться.

Скрестив руки на груди, я смотрела, как он выходит из дома и идет к своему фургону для доставки, припаркованному на подъездной дорожке. С порога я увидела, как заколыхались поспешно задвинутые тюлевые занавески в доме напротив, через улицу, – в «Закатном приюте». За занавесками я различила тень. Единственная фигура стояла неподвижно, наблюдая, как я запираю переднюю дверь дома, обхожу его, направляясь к дорожке между деревьями, и удаляюсь по ней, скрываясь из виду.

Опаснее всего в Литтлпорте полагать, что ты незаметен. Что тебя никто не видел.

Глава 7

Я не знала, вернулся ли Паркер домой, но не хотела, чтобы он увидел меня, остановил, последовал за мной. От машины до гостевого дома я добралась почти бегом и сразу же заперла за собой входную дверь. Мои руки все еще тряслись от ничем не оправданного выброса адреналина.

У нас с Сэди были телефоны одной и той же модели. Мое зарядное устройство годилось для обоих. Я подключила ее телефон на своем письменном столе и выжидательно уставилась на черный экран. Принялась вышагивать туда-сюда вдоль окон гостиной. Снова услышала ее слова – последнее, что она сказала мне: «Ну и какого мы об этом мнения?»

На этот раз смысловой акцент смещался, пока я не увидела еще одно возможное объяснение: она собиралась встретиться с кем-то. Бледная кожа ее плеч, нервная энергия, которую я по ошибке приняла за предвкушение, беспокойное воодушевление перед приближающейся вечеринкой.

Теперь же я задумалась о еще одной вероятной цепочке событий.

Где-то в моем телефоне хранилась копия того самого списка, который детектив Коллинз составил для меня прошлым летом. Я просматривала снимки, пока не нашла его – чуть размытый, сделанный дрогнувшей рукой в тот момент, когда детектив отвернулся. Пришлось увеличить изображение, повернуть телефон набок, но теперь список был передо мной. Имена: Эйвери Грир, Лусиана Суарес, Паркер Ломан, Коннор Харлоу. И время нашего прибытия, вписанное моим почерком.

Полиция искала в этом списке какое-то несоответствие. Недостающие подробности истории, которая не складывалась. Я вырвала чистый лист бумаги из блокнота, который держала на столе, и переписала список, дополнив его информацией, полученной от Коннора:

«Я – 18:40

Лус – 20:00

Коннор – 20:10

Паркер – 20:30».

И принялась постукивать колпачком ручки по столу, пока от этого ритма мне не стало тревожно. Может, Сэди и Коннор планировали встретиться. Может, она сказала Паркеру, чтобы не ждал ее, только потому, что Коннор должен был подвезти ее на вечеринку.

Я понятия не имела, чем она занималась в тот день, пока я работала. Уже к обеду она была одета и готова, а я весь день утрясала финансовые вопросы по недвижимости, сдаваемой в аренду, и подбивала итоги туристического сезона. Лус говорила, что Сэди укладывала вещи. Паркер – что Сэди сказала ему не ждать ее.

Но каким-то образом ее телефон нашелся в доме, сдающемся в аренду и расположенном в другом конце города, а ее труп вынесло на берег в Брейкер-Бич. Мог ли кто-нибудь спрятать телефон в сундуке сравнительно недавно? Или он лежал там с той самой ночи, когда она погибла?

Едва экран ее телефона осветился, спрашивая пароль, я прижала палец к сенсору. Экран выдал сообщение «Попробуйте еще раз», и у меня упало сердце.

За несколько недель до смерти Сэди наши отношения разладились. А до того мы много лет подряд свободно пользовались доступом к телефонам друг друга. Так что могли проверить сообщение, посмотреть прогноз погоды, сделать снимок. Это была демонстрация доверия. Обещание.

Но мне и в голову не приходило, что она снова отгородится от меня паролем в случае охлаждения между нами.

Я вытерла руку о рубашку, стараясь сохранять спокойствие, но при этом чувствуя пульс на всем протяжении пальцев до самых кончиков. Наконец я затаила дыхание и попробовала еще раз.

Экран ввода пароля исчез – меня впустили.

Темой ее основного экрана была выбрана вода. Этого снимка я раньше не видела, но похоже, его сделали с утесов на рассвете: с небом двух оттенков голубого и янтарным свечением солнца над самым горизонтом. Как будто Сэди уже случалось стоять там когда-то и размышлять о том, что будет дальше.

В прошлый раз, когда я видела ее телефон, фоном служили градиентные оттенки лилового.

Первым делом я открыла ее сообщения, чтобы посмотреть, отправила ли она мне эсэмэску, которая так и не пришла. Но обнаружила только мои собственные сообщения во входящих. В первом я спрашивала, где она. Второе состояло из трех вопросительных знаков.

В ее телефоне я была записана как Эйви. Так она звала меня, когда мы выходили на люди, оказывались в толпе, в окружении тел, когда все казалось размытым от выпивки – ты где, Эйви? – будто бы она заявляла окружающим, что я принадлежу ей.

Больше там ничего не было. Ни сообщений еще от кого-нибудь, ни нашей прежней переписки. Я не знала, может ли полиция получить доступ к ее давним сообщениям – с помощью телефона или без него, – но мне здесь было не на что рассчитывать. Список вызовов тоже был пуст. Никаких звонков или сообщений не поступало после последних отправленных мной. Я полагала, что телефон утонул и что именно по этой причине его не было в Сети, когда полиция предприняла попытку пинга. Но, снова взглянув на трещину в верхнем углу, я задумалась, роняли его или швыряли и не отключился ли он по той же причине, по которой треснул экран.

Боялась ли Сэди чего-либо, когда стояла на пороге моей комнаты? Было ли выражение ее лица неуверенным, словно она ждала, что я составлю ей компанию? Или спрошу, что случилось?

Я щелкнула по иконке электронной почты, но ее рабочий почтовый аккаунт деактивировали по прошествии года после смерти. Ее второй, личный почтовый ящик был переполнен, но ничего актуального в нем не нашлось: спам, объявления о распродажах, возобновляющиеся напоминания о встречах, шанса отменить которые ей так и не представилось. Все предшествовавшее ее смерти было уже недоступно. Я старалась не сделать с ее телефоном ничего такого, что можно было бы отследить и заметить – например, не щелкала по непрочитанным письмам, открывая их. Но, если просто пошарить в телефоне, от него не убудет.

Затем я перешла к фотографиям – странице миниатюрных копий снимков, которые остались неудаленными. Я села за свой письменный стол и принялась листать фотографии, а телефон тем временем продолжал заряжаться. Пейзажные снимки Литтлпорта: извилистая горная дорога в туннеле, образованном деревьями, пристань, утесы, Брейкер-Бич в сумерках. Мне всегда казалось, что Сэди не интересуется фотографией, но у Литтлпорта есть свой способ оказывать влияние на людей. Побуждать их видеть больше, открывать душу и вглядываться еще раз.

Просматривая снимки, я увидела среди них несколько более личных: Сэди и океан за ее спиной, Сэди и Лус у бассейна, Паркер и Лус напротив нее за столом, во время ужина где-то вне дома. Чокаются бокалами. Смеются.

Я прекратила листать. На снимке человека, при виде знакомого лица которого у меня замерло сердце.

Темные очки, руки заложены за голову, поза лежа на спине, голый торс и загар. Коннор на своей лодке. Сэди, стоящая над ним, чтобы щелкнуть камерой в телефоне.

Может, эти снимки как-то попали в руки полиции. Может, поэтому полицейские и расспрашивали так настойчиво про Коннора. Про этих двоих вместе. Он мог отпираться сколько хотел, но вот же он, прямо здесь.

* * *

Сэди знала Коннора по имени почти так же давно, как меня. Но, насколько я могла судить, раньше они никогда не общались. В то первое лето, пока мне открывался мир Сэди, она с безудержным любопытством изучала мой мир.

От моих рассказов у нее загорались глаза, и чем возмутительнее были эти рассказы, тем лучше. Это занятие стало зависимостью – выбирать подробности той мрачной, одинокой зимы и облагораживать их для нее.

Рассказывать, как я провела ту зиму в оцепенении, будто застыло само время. Как напивалась, словно в поисках чего-то, уверенная, что я обязательно найду искомое, если погружусь еще глубже. Как ссорилась с друзьями, отталкивала их, совершала дурацкие, опрометчивые поступки. Никому не доверяла и в ответ теряла доверие всех и каждого.

Долгое время мне все прощали – случилось горе, и разве не стала я шаблонным воплощением трагедии, застряв в замкнутом круге гнева и горечи? Но окружающие наверняка сообразили, что я слишком скоро поняла: горе не создало ничего нового, чего не существовало прежде. Оно лишь обострило то, что уже имелось. Сняло путы, некогда оберегавшие меня.

Вот тогда-то и появилась настоящая Эйвери Грир.

Но Сэди все воспринимала иначе. А если и так же, то ничего не имела против. Не считала, что меня следует сторониться.

Мы целыми днями просиживали в патио «Харбор-Клуба» с видом на пристань и центральные улицы, заказывали лимонад и смотрели, как люди бродят по магазинам, расположенным ниже по склону. Сэди всегда подсыпала в свой лимонад еще несколько пакетиков сахара, хоть я и видела, что он уже не растворяется и крупинки плавают на поверхности.

Она указывала на кого-нибудь из людей внизу, привлекших ее внимание:

– Стелла Брайант. Наши родители дружат, так что вечно она где-нибудь рядом. Поистине невыносимо.

Или еще:

– Олсен, один из друзей Паркера. Я с ним целовалась, когда мне было четырнадцать, с тех пор он боится даже слово мне сказать. Кстати, я до сих пор не знаю его имени.

Однажды она указала соломинкой поверх перил ограждения, в сторону пристани:

– Кто это?

– Кто?

Она закатила глаза:

– Тот парень, на которого ты поглядываешь.

И уставилась на меня не мигая, и я тоже, пока наконец не вздохнула и не откинулась на спинку моего кресла.

– Коннор Харлоу. Дружба переросла в роман, и оказалось, что очень напрасно.

– А-а, – откликнулась она, оживилась и придвинулась ближе, опираясь подбородком на ладони. – Ну же, продолжай. Выкладывай все начистоту.

Худшее я пропустила – о том, в кого я превратилась прошлой зимой. Не стала рассказывать о себе то, что сама предпочла бы не знать. Не упомянула, что он был моим самым давним другом, вдобавок самым близким, – это место теперь занимала сама Сэди.

– Обычная история. Переспала с ним разок еще до того, как поняла, что лучше этого не делать. – Я поморщилась. – А потом еще раз, когда уже знала, что не стоит.

Она рассмеялась громко и удивленно.

– А потом, – продолжала я, – поскольку саморазрушению неведомы границы, на следующей неделе он застукал меня на пляже со своим другом.

Она дважды моргнула, у нее заблестели глаза.

– Ну, в таком случае, – здравствуй. Рада знакомству. Я Сэди.

Я засмеялась.

– А потом, – продолжала я, подогретая ее реакцией, – я заявилась домой к нашей подруге пьяной. В мини-отель «Мыс» – знаешь такой? То есть в стельку пьяной, и разыскивала его. Убежденная, что они с моей подругой Фейт сошлись на почве моего тогдашнего состояния. А когда Фейт попыталась успокоить меня, я закатила такой скандал, что ее родители вызвали полицию.

Рот Сэди округлился, стал идеально круглой буквой «О». Она была в восторге.

И еще одна подробность, кульминационный момент из моей жизни:

– Полиция прибыла как раз вовремя и увидела, как я толкаю Фейт. Она споткнулась о шланги – ну для бассейна, знаешь? Упала и сломала руку. Черт знает что.

Это признание стоило сделать уже ради того, чтобы увидеть выражение лица Сэди.

– Тебя забрали в полицию? – вытаращив глаза, спросила она.

– Нет. Городок маленький, Фейт не стала подавать в суд. Так что отделалась предупреждением. Несчастный случай, – я изобразила в воздухе кавычки для «несчастного случая», хотя именно им он и был. Я не хотела навредить Фейт – не то чтобы я была в состоянии помнить детали. И все же, как вскоре выяснилось, местное население в массе не отличается снисходительностью, когда речь идет о рукоприкладстве.

Сэди отпила еще лимонада, не сводя с меня глаз.

– Насколько же твоя жизнь интереснее моей, Эйвери.

– Очень сомневаюсь, – сказала я.

Позднее Фейт назвала меня чокнутой, долбанутой, сказала, что мне лечиться надо. Если даже самые близкие друзья махнули на тебя рукой, пиши пропало. Но реакция Сэди меня восхищала. И я продолжала делиться подробностями той зимы – безрассудством, неуправляемостью, – сознаваясь в каждой из них. И ощущая нечто вроде облегчения, которым сопровождается передача деталей собственной жизни кому-то другому. Когда мы наконец встали, Сэди схватилась за стол, чтобы не упасть.

– Голова закружилась, – объяснила она. – Кажется, у меня передоз твоей жизни.

Я сделала книксен.

– Мне показалось, честности ради следует подготовить тебя.

Все то, что обычно отталкивало людей, только притягивало ее, и мне захотелось большего. Заставить ее смеяться и качать головой. Наблюдать, как я скатываюсь к размытому краю. Стать всем, что я пыталась забыть, до тех пор, пока через два месяца не кончится сезон и она не уедет. Ненадолго наведается домой, в Коннектикут, а потом вернется в бостонский колледж.

Мы обменивались эсэмэсками. Мы созванивались.

В мае следующего года, когда она наконец вернулась, я ждала ее на утесах, и когда она сказала: «Просто доверься мне», я так и сделала – не думая, не предполагая, что возможны варианты. Она повезла меня прямо в тату-салон в другом городе, находившемся южнее по побережью, через два от нашего, и велела: «Закрой глаза».

* * *

Коннор был моим. Моей историей, моим прошлым. Но с годами границы между жизнью Сэди и моей начали размываться. Ее дом стал моим домом. Ее одежда лежала в моем шкафу. Ключи от машины висели на обеих связках. Появились общие воспоминания. Я восхищалась Грантом по ее примеру, не выносила Бьянку, потому что так к ней относилась Сэди. Мы ненавидели и любили в паре, одно и то же. Я смотрела на мир ее глазами. И думала, что вижу что-то новое.

Но про Коннора она мне не рассказывала, а я не замечала. Меня слишком отвлекла пропажа денег на работе и последовавший за ней скандал. И то, как меня избегали и игнорировали после этого, повторения подобных ощущений я не желала.

Я принялась просматривать ее контакты в алфавитном порядке: Би, папа, Юниор. Последнее относилось к Паркеру – так она стала в шутку называть его, чтобы побесить, когда он неожиданно пропустил стадию подросткового бунта.

– Когда-нибудь компания достанется ему, – объясняла Сэди, отвечая на мои расспросы. – Звездный любимчик. Юниор сраный.

– А тебе?

Я знала, что она изучала финансы, стажировалась у отца, сама постигала тонкости работы компании. Бизнес мог бы с таким же успехом и полным правом достаться ей.

– А мне – никогда. Нос не дорос.

Я просмотрела контакты на буквы «К» и «Х», но Коннора в них не нашла и обнаружила его только в самом конце списка. Туда его имя попало потому, что было записано со звездочкой в начале – «*Коннор».

Я так и не узнала, что говорилось в предсмертной записке Сэди. Знала только, что она существовала и что после этой находки дело закрыли – следовательно, она все объяснила.

Но, прежде чем записку нашли, у полиции имелись причины раз за разом расспрашивать меня о Конноре Харлоу, и, видимо, все дело было в намеке на тайные отношения, на то, что стоит скрывать.

И вот теперь – его снимок в ее телефоне, его имя со звездочкой, словно она указывала на него.

Да, врать он всегда умел.

* * *

Я подключила мобильник Сэди к своему ноутбуку и стала перекачивать к себе фотографии.

Копирование еще продолжалось, когда на подъездную дорожку медленно въехала машина. Я выглянула в окно рядом с моей входной дверью как раз вовремя, чтобы увидеть, как Паркер выходит из машины, не заглушив двигатель, открыть дверь гаража. Я свернула переписанный список имен с указанием времени и старательно засунула его поглубже в сумку.

Мне требовалось поговорить с Паркером. В принадлежащую его компании недвижимость кто-то проникал уже дважды, и незаконность этих проникновений не вызывала сомнения. Шум по ночам, следы на песке.

А еще я думала о том, что с Сэди рядом кто-то был после того, как я отослала ей то сообщение. Некто, который стоял на утесах рядом с ней. Спорил. Может, толкнул ее. При этом телефон упал на камни и треснул. Некто подобрал его, пришел на вечеринку, а когда явилась полиция, спрятал телефон. Некто, который все-таки побывал на вечеринке. Некто, способный ускользнуть с нее и вернуться обратно так, что об этом никто не узнал.