Текст книги "Тихое место"

Глава 7

Мне стало не по себе, я принялась ходить по дому. Смотреть на часы. Потом поужинала на кухне стоя – вдруг произойдет что-то срочное.

В мыслях я все время возвращалась к этому ножу. Зачем он ей понадобился? Чего или кого она боялась? Ведь половина соседей не знает, как быть, потому что они боятся ее.

Нож я аккуратно положила под матрас, туда, где он и лежал, иначе она догадается, что я рылась в ее вещах. Интересно, что она сейчас говорит своему адвокату: представляете, Харпер избавилась от всех моих вещей!

Было уже семь вечера, а Руби не возвращалась.

Что она мне сказала? Насчет того, когда вернется и куда собирается? Какой-то бизнес-парк, вот и все. Вроде бы где-то неподалеку, ее адвокат едет через наш город. Но ничего конкретного, уцепиться не за что.

В полной тишине громко тикали каминные часы. Я сжимала зубы, так, что сводило челюсти.

Перед домом послышались голоса, и я подошла к окну столовой, надеясь, вопреки здравому смыслу, что это Руби вылезает из моей машины и, как ни в чем не бывало, болтает с кем-то из соседей.

Но на дорожке стояла Тейт, она звала Хавьера:

– Поторопись, а то опоздаем.

Он уже запирал дверь. Увидев, что от соседнего дома идет Тина Монахан, Тейт тут же смягчилась и улыбнулась. Вид у Тины, как обычно, был деловой, каштановые волосы затянуты на затылке в низкий хвост, короткая челка, которую она, видимо, стрижет сама. На ней один из ее цветных халатиков, какие она регулярно меняет.

– Привет, – воскликнула Тейт, уперев руку в бедро. – Ты можешь себе представить?

Тина отрицательно качнула головой. Выражения лица я не видела, но говорить о ком-то плохо она не любит. Тина – святой человек, вечный оптимист. На вопрос полицейского во время расследования она ответила: а зачем мне камера безопасности? Наверное, единственная в нашем квартале, к кому Труэтты относились с симпатией, пожалуй, из всех нас самая серьезная.

Тина – медсестра в нашем колледже. Через год после того, как сюда переехали мы с Айданом, она перевезла к себе родителей и сказала: какое счастье, что они теперь со мной. Вот такой она человек. Ее отец – колясочник. Маме одной ухаживать за ним трудно. Дом у Тины образцовый, внизу большая спальня, так что решение она приняла быстро.

Она никогда не жалуется, никого и ничего не осуждает. Убийство Труэттов ее никак не изменило. Ее не интересовало, как живут соседи, на что они способны. Когда и чем занимаются – это ее не касалось. Когда началось следствие, она сказала, что камера наблюдения ей ни к чему – в доме всегда кто-то есть.

Я подождала, пока они выйдут из поля зрения, заперла за собой дверь и следом за соседями пошла в клуб.

Провести собрание в клубе не получалось. Клуб – приземистый домик с тремя дверями, сразу у бассейна, чтобы в него попасть, надо сначала войти в калитку к бассейну. Там две раздевалки и комната для встреч, в ней же хранятся забытые вещички. Собрать правление нашего квартала там можно, но максимальная вместимость – пятнадцать человек. Поэтому собрания всегда выплескиваются наружу, к бассейну, там мы располагаемся на лежаках и шезлонгах из искусственной кожи. Когда садимся, металлические ножки скребут бетон.

Организаторы всегда выходят из комнаты для встреч гуськом, будто только что провели короткое совещание и решили, чем можно делиться с массами. Когда дверь открывалась, мы могли на миг заглянуть в комнату: край стола, большая серая корзина со сдутыми кругами и другими плавучими средствами, очки всех мастей, какие-то бесхозные вещи, накопившиеся за много лет, – берите, если кому нужно.

Президент у нас Шарлотта Брок, секретарь Тина Монахан, казначей Пол, муж Марго Уэллмен. Все уже не первый год. Вешать на себя дополнительные обязанности желающих нет.

Это собрание не было инициативой правления, но, когда я пришла, у выхода из комнаты рядом с Шарлоттой стояла Тина. Я поискала глазами Пола Уэллмена. Он обычно одет по-деловому, не важно, внутри мы собираемся или, как сейчас, снаружи, у бассейна, все в комбинезонах или спортивной одежде. Пол рано поседел и поэтому выглядел солидно, но сейчас его видно не было. Марго на месте, сидит за одним из круглых столиков у бассейна, покачивая ногой коляску, так как Николас нервничал. Я подтянула стул и села рядом, но она, похоже, меня не заметила.

– Привет, – сказала я и подвинулась чуть ближе.

Она посмотрела на меня с легким изумлением, потом глянула мне за плечо нет ли там Руби? Как Молли, когда я к ней постучалась.

– Я одна, – успокоила я Марго, и она кивнула. Вблизи оказалось, что ее нос обгорел и шелушится, губы потрескались. Ей за тридцать, лицо круглое, мягкие черты, большие голубые глаза. Всегда распахнуты, волосы всегда чуть не прибраны, будто ее застали врасплох. Полная противоположность Полу, но каким-то образом они друг друга дополняют.

– Насчет вчерашнего, – сказала я. – Я понятия не имела, что Руби возвращается. Просто проводила ее до бассейна, чтобы чего не случилось… – Я обернулась, чтобы убедиться, что рядом никого нет, и полушепотом добавила: – Между ней и Чейзом.

Плечи ее расслабились, она подвинулась ближе.

– Я не знала, что она вернулась. Когда она заговорила со мной, я чуть в обморок не упала.

– Когда она заявилась у меня на пороге, я тоже чуть в обморок не упала.

Тут она, по крайней мере, хихикнула. Мне же надо оставаться своей. Чтобы знали – я на их стороне.

Когда меня вызвали свидетелем защиты по делу Руби, получилось, что я заняла особую позицию. Весь квартал перед слушанием дела напрягся, все знали, кто дает показания, а кто нет. Но когда Руби осудили, это быстро забылось. Просто каждый рассказал, что знал, и винить меня было не за что.

После этого с виду все было прекрасно, все вежливо улыбались, махали друг другу из машины. Но если приглядеться, становилось ясно – кое-что изменилось… Какие-то сообщения до меня не доходили. Иногда меня не было в списке приглашенных. То есть из первого круга меня вывели.

– Она уехала? – спросила Марго.

Я моргнула.

– Она на встрече с адвокатом. Но пока не уехала.

Николас в коляске заплакал, Марго посадила его к себе на колени и погладила рыжеватые кудряшки.

– Ну, что ж, – с отсутствующим видом произнесла она, и непонятно, ко мне это относилось или к ребенку.

– А где Пол? – спросила я. Он мне не попадался уже не первую неделю. Может, у них размолвка? Мне никто про это не говорил. Может, он смылся втихую?

– Застрял на работе. – Она погладила ребенка по спине, что-то ему проворковала, не позволив мне задать следующий вопрос. – Я сказала Шарлотте, что семь часов удобно не всем, но ты же ее знаешь.

Как по заказу, раздался громкий голос Шарлотты.

– Все меня хорошо слышат? – спросила она, разведя руки возле бедер, словно вызывая какую-то силу.

Разговоры слегка утихли. Я оглядела пространство у бассейна – соседи подтягивались ближе друг к другу, и мне стало как-то не по себе. Жители улицы позади нашей тоже садились поудобнее. Если я с кем-то встречалась взглядом, они тотчас отводили глаза.

В калитку вошел Мак вместе с Престоном. Через ряды стульев братья направились к открытому пространству сзади, по пути кивая знакомым. По крайней мере, половина соседей была здесь. Новость о собрании разлетелась быстро.

– Всем спасибо, что пришли. – Голос Шарлотты всегда возвышался над толпой, хотя она не говорила громко. Скорее остальные затихали. – Знаю, эту тему уже поднимали, но на всякий случай повторю. Напоминаю, у нас все делается по доброй воле, так что не будем требовать от людей больше, чем они готовы предложить. Согласны?

Зашуршала ткань. Кто-то сзади кашлянул. Шарлотта кивнула себе и продолжила.

– Мы хотим, чтобы как можно больше желающих записалось на одно полноценное дежурство, на один вечер, тогда нагрузка на каждого будет невелика. Знаю, закрепить за собой определенное время из недели в неделю – дело сложное. Поэтому предлагаю другой вариант. Вы берете на себя дежурство на всю ночь, но только раз в месяц. Задача: периодически прогуливаться по поселку от заката до рассвета. Конечно, если вы хотите это время с кем-то поделить, милости просим. Вы заносите свое имя в список, а кто и когда, это мы решим вместе. Нам просто нужно знать, с кем связаться, кто именно в какой вечер будет дежурить. Помню, как в прошлом году мои девочки нервничали, потому что не знали, что у Хавьера новая машина.

Она подмигнула, повернувшись в его сторону, и по толпе пролетел смешок.

– Хочу всем напомнить, или кому-то сказать впервые… – Она оглядела собравшихся. Новеньких среди нас не было. – Если коротко, вот то, что вы должны и чего не должны делать.

Все это мы слышали в прошлый раз от Чейза, тогда на этом самом месте стоял он в своей униформе и подробно объяснял нам, что можно, а что нельзя в соответствии с законом. Как будто в ту минуту он сам его не нарушал.

– Вы имеете право напомнить каждому, что это частная территория, – продолжала Шарлотта. – Имеете право спросить, к кому человек приехал. Но кого-то задерживать у вас права нет. Присутствие представителя власти – это уже способ предотвратить преступление. Так или иначе, если что-то показалось вам подозрительным, надо быстро связаться с полицией. Мы рекомендуем записывать все, что вы видите, и всех, кто не живет в нашем поселке. После того, как вы с ними поговорили.

– Что значит «кто не живет в нашем поселке»? – Голос прогремел у меня за спиной, я обернулась. Престон Сивер поднял руку, но не стал дожидаться, когда ему дадут слово. – А если есть сомнения насчет кого-то, кто уже у нас остановился?

Рядом с ним, глядя перед собой, неподвижно сидел Мак. Словно его это никак не касалось.

Шарлотта улыбнулась Престону, чуть поджав губы.

– Если есть сомнения, правила те же. Звоните в полицию.

– Но погулять ночью не запрещается? – спросил другой мужчина, сидевший за столиком справа от меня. Живет неподалеку, позади нашего квартала, холостяк. Вроде бы обручен, но невеста в прошлом году от него съехала. Он подвинулся на стуле, и я мельком увидела Чейза, тот стоял, прислонившись к калитке.

– Нет, разумеется, – ответила Шарлотта. – Мы все друг друга знаем. А дальше на ваше усмотрение, Пит.

Все знали, что стоит за этими вопросами, равно как и за ответами Шарлотты. Мы для того и собрались, чтобы контролировать Руби Флетчер. Следить за тем, что она делает. Следить за ней.

На прошлой такой встрече, когда правилами распорядка делился Чейз, Руби присутствовала. Но это было прежде, чем на камеру безопасности Сиверов попала женщина, очень похожая на Руби. Тогда-то следователи и Чейз обратили на нее пристальное внимание.

В то время Руби была одной из нас, вместе со всеми внесла себя в список. Давай напополам, Харпер? Будем дежурить вместе.

– Если других вопросов нет, – сказала Шарлотта и положила лист бумаги на белый прямоугольный складной столик, – тогда записывайтесь, и все свободны.

Мы встали в очередь, как и в прошлый раз, все культурно и цивилизованно. Я вклинилась поближе к Шарлотте, за братьями Сивер.

Мак чуть отступил назад.

– Как тебе удалось вырваться? – спросил он, едва шевеля губами, будто все это была игра.

– Ее нет, – ответила я.

Престон, глядя перед собой, фыркнул, то ли с отвращением, то ли мои слова его развеселили. Мак поднял бровь, но подошла его очередь, и он отвлекся.

– На первую неделю мы все должны записаться, как считаете? – обратилась Шарлотта к братьям.

Мы, то есть наша улица. Наша группа. Наш клан. Мы – люди, которые пересекаются на работе и дома, перебрасываются шутками, обмениваются ни к чему не обязывающими репликами. Границы жестко не очерчены, но мы – это цепочка домов, полукруг у бассейна. Это наши камеры запечатлели Руби. Мы – это люди, которые давали показания в суде.

И, возможно, кто-то из нас за это заплатит.

– Вполне, – согласился Престон, а дальше я их разговор не слышала, он утонул в попытках Марго Уэллмен успокоить Николаса, который весь извертелся.

Следующей была я. Шарлотта и бровью не повела.

– Харпер, спасибо, что пришла. В какой вечер тебе удобно?

Она подняла ручку – поставить рядом с моей подписью день недели.

– Шарлотта, любой, какой еще не занят. Еще я хотела с тобой поговорить. Заходила к тебе.

Ее палец заскользил по списку, все внимание на лист бумаги.

– Молли мне сказала. Извини, закрутилась, у меня на этой неделе одна встреча за другой. Что-то срочное?

Я наклонилась ближе, чтобы привлечь ее внимание. Сжала пальцами пластиковую поверхность стола, и наши взгляды встретились.

– Похоже, я знаю, зачем она приехала.

Шарлотта дважды моргнула, закинула длинные волосы на плечо, точно как Молли в тот день, когда она открыла мне дверь. Метнула взгляд на калитку, плотно сжала губы. Я посмотрела в ту же сторону – может быть, там Руби, которая вычислила, что я здесь? Но возле черной решетки стоял Чейз.

– Давно кофе не пили, – сказала она. – Приходи завтра утром? Часов в девять?

Я кивнула. Она вписала мою фамилию в пустую строчку, потом улыбнулась стоявшей за моей спиной Марго.

– Марго, ну, тебе-то не обязательно.

– У него зубки режутся, я все равно не сплю.

– Да, помню это время, – сказала Шарлотта с сочувствием, остальное я уже не слышала.

Уходя, я поискала Чейза, но он куда-то исчез. Ни в очереди, ни у бассейна его не было. Может, он мне привиделся? Просто выплыл из памяти, из прошлого раза, цикл повторяется. Мы цепляемся за какой-то порядок, за какие-то нормы, создаем иллюзию безопасности.

Дом Чейза, если идти от бассейна, находится слева, на противоположном углу от дома Марго и Пола Уэллменов. До смерти Труэттов у Чейза была достойная карьера, все местные его уважали. Авторитет, репутация, власть. А сейчас… вполне возможно, в том, что Руби выпустили, многие винят именно его.

Вечернее небо нахмурилось, опускались сумерки, может, и дождь пойдет. Фонарь на углу автоматически включился, свет упал на меня.

Я ускорила шаг. Вдруг дома ждет Руби, он целиком в ее распоряжении. Вдруг она ждет меня.

Но беспокоилась я напрасно. Моей машины нет. В теории она могла поставить ее в гараж, но в доме темно, я, когда уходила, свет выключила. И на крыльце свет не горит. В полутьме я воткнула ключ в замок. Открыв дверь, я заметила лист бумаги на полу.

Я зажгла свет в прихожей и нагнулась за листком. Обычная бумага для принтера, лист сложен вдвое, с другой стороны просвечивают чернила. Я развернула страницу – что-то выскользнуло на пол – и увидела жирный текст:

ТЫ СОВЕРШИЛА ОШИБКУ

Одна строчка, больше ничего. Подписи нет. Кому это адресовано? Мне или Руби?

Но с дощатого пола на меня смотрела фотография. Я нагнулась, пришлось опуститься на колени. Что это? Увеличенное и поэтому слегка размытое изображение, часть снимка, на глянцевой фотобумаге стандартного размера. Рука сжимает какой-то предмет. Снимали обычным фотоаппаратом.

Под углом четко видно одно: из кулака торчит что-то маленькое и блестящее. Брелок для ключей в форме собачьей кости. Металлический, я его помню. На солнце нагревается, зимой холодный.

Подарок Труэттов, когда Руби была еще девчонкой и взялась выгуливать их собаку. Когда-то этот брелок с ключами лежал у нас в ящике при входе в дом, но давно исчез.

А полиция его искала. Ведь дверь дома Труэттов в тот день была не заперта. То есть кто-то пробрался внутрь, отомкнув дверь ключом. Который так и не нашли.

Но кто-то этот брелок видел. Заснял его и хранил снимок у себя, как доказательство.

Хранил, а теперь решил предъявить.

Глава 8

Со ступенек перед входом раздалось шарканье шагов, для Руби слишком тяжелых – и фотография с брелоком затряслась у меня в руке. Я поднялась, торопливо зажгла свет над входной дверью и живо ее распахнула. Это был Мак, он картинно разинул рот и поднял перед собой руки.

– Зачем ты пришел? – спросила я, засовывая фото и записку в задний карман шортов.

– Ты же сказала, она уехала, – ответил он с легкой улыбкой. – А поговорить у нас не вышло.

Он обошел меня и проскользнул в дом, оглядел прихожую.

Я закрыла за ним дверь, он явно хочет остаться.

– Да, сейчас ее нет. Но она вернется. А ты разве не на дежурстве?

Чуть прищурившись, он взглянул на меня.

– Ее же нет, Харпер. И какого черта мне тогда дежурить? Сейчас ничего не случится, сама знаешь.

Но сейчас меня беспокоила совсем не Руби, а нож. Зачем она спрятала его под матрас? Чего-то боится? И кто сунул мне под дверь записку и фотографию улики, пока я вместе со всеми была на собрании у бассейна?

Первая мысль – Чейз. Надо вспомнить: кто ушел раньше меня? Кто пришел позже? Кто мог это сделать так, что я не заметила?

Мак взял меня за талию, увлекая в сторону кухни.

– Идем, похоже, тебе не помешает выпить, – сказал он.

Все мы в Холлоуз Эдж, попадая в дом соседа, двигались легко и непринужденно: планировка одинаковая, поэтому даже в гостях чувствуешь себя как дома.

Мне полегчало. Едва появилась Руби, я каждую секунду была начеку, будто все время на два шага отставала, перестала быть хозяйкой положения. Надо расслабиться. Принять верные решения. Все как следует обдумать.

Было в Маке что-то такое, чему хотелось подражать. Он умел наслаждаться настоящим, особо не заглядывая вперед и не оглядываясь далеко назад. А я так не умею.

В кухне Мак отошел к холодильнику, уступая инициативу мне – тоже, кстати, привлекательная черта. Я открыла холодильник, достала две бутылки пива, одну на миг прижала к шее, а ему протянула другую.

– Все нормально, малыш? – спросил он, открывая бутылку.

– Да, порядок, – сказала я, – просто ты меня напугал.

– Все такие нервные. Она всего лишь человек. Один человек. Я спросил Шарлотту: вот ее выпустили, ты и правда думаешь, что она что-нибудь натворит?

Он покачал головой, прислонился к стойке рядом со мной, ждал, когда я созрею для пива. Поднял свою бутылку, и мы чокнулись.

Что будет дальше известно, все просто, все расписано, ожидаемо и предсказуемо, и от этого легко на душе. Как оно было в первый раз.

Он пришел после суда над Руби, совершенно потерянный, будто не мог поверить, что дело повернулось именно так, будто и сам не знал, как оказался у моей двери. Разве что думал: если кто его и поймет, так это я. Ведь именно я знала другую сторону Руби, это я выступила в ее защиту. В тот день, как и сейчас, Мак все смотрел вглубь дома, будто все это дурацкая выдумка, и сейчас Руби выйдет из-за угла гостиной. Я тогда предложила ему пива. Она звонила мне, сказал он надтреснутым голосом, переживал. Оставила сообщение на автоответчике, звонила из… Он не договорил.

Ты поднял трубку? Cпросила я, представив, как Руби стоит у стены из шлакобетона, прикрыв рукой другое ухо.

Он покачал головой и взглянул на меня. Правильно ли я поступил: – спросил он тогда. Вдруг меня осенило. Он такой, какой есть. Именно это Руби в нем и любила, не один год. Больше или меньше. Он тогда поднял глаза от стола, а они блестят, как у щенка. Говорил он искренне, от сердца, будто признавался в чем-то сокровенном. И эта мягкая протяжная густота затягивала. Он уступал моему суждению, моему мнению – и в этом была его фирменная сила.

В горле возник ком. Ты все сделал правильно, сказала я тогда.

А я, пробормотал он, чувствую себя дерьмом. Одну руку он приложил ко лбу, другой катал по столу крышечку от пивной бутылки.

Двадцать лет – это очень долго, сказала я ему, словно оправдывая то, что должно было случиться.

Тем более что убийство двойное, добавил он, приподняв уголок рта в своей фирменной улыбке, с тех пор так мне знакомой. Первый раз после суда кто-то позволил себе пошутить. Я тогда не сдержалась, залилась громким смехом, чересчур громким. Все чувства под замком – и вот они вырвались наружу. С тех пор как мы нашли тела Труэттов, я ни разу не смеялась. Будто все сразу попало под тяжелый пресс. И вот эта тяжесть ослабла, и словно камень упал с души.

Тогда чувства были обострены до предела. Страх, преданность, стыд. Все болезненно, на поверхности. Сам по себе возник вопрос: И что? Надо ли себя так сдерживать?

И вот он сказал: Вообще-то у нас все было несерьезно. Сама, наверное, знаешь. Несерьезно. И я ответила: знаю.

Я примерно представляла, что будет дальше, видела, как у него развивались отношения с Руби. Как он называл ее ребенком, как обхаживал, оставался в ее орбите, следил за тем, чтобы она была настроена на его волну.

Он тогда поднялся, поставил пустую бутылку на раковину у меня за спиной, придвинулся ближе. Мне это было нужно, сказал он тогда. Что именно, я не поняла, но это уже не имело значения.

До Мака, до суда, до бесконечного стрекота двигателя из соседнего гаража, мне часто казалось, что я стою на краю неизвестности, смотрю вниз и думаю, как бы не оступиться. Я росла с братом, и меня всегда тянуло к противоположному. Будто пыталась сохранить хрупкое равновесие. Будто поскользнешься – и всю семью утянет в воронку. Я всегда считала, что важно держаться в рамках – для себя и для других. Всю жизнь я старалась не пересекать границы, которые сама себе очертила, либо другие очертили для меня.

А что случится, как-то спросила я себя, если эти границы нарушить? Не пятиться, а, наоборот, шагнуть вперед, поддаться безрассудному сиюминутному импульсу?

Ответ, как выяснилось, принес и облегчение, и ужас: не случится ровным счетом ничего. Никаких последствий, никакого падения в пропасть, и в этом даже была своя прелесть.

Но сейчас, когда Мак стоял рядом, я чуяла и опасность, и недобрый умысел. Тогда, четырнадцать месяцев назад, чего было опасаться? Что нас застукают? Ерунда, самое страшное – косой взгляд от Тейт и понимающие глаза Престона. То есть сближение даже было оправданно. Два человека хорошо понимают друг друга. Оба были в тесном контакте с Руби Флетчер, и оба от этого пострадали.

С Маком все было легко и просто. О серьезных отношениях тоже речи не было. Обоим удобно. Не представляю, к чему Мак вообще может относиться серьезно. Все, что между нами было, рассеялось в зимние каникулы. Но в начале прошлого месяца рефлекс на смену времени года снова сработал – как у собаки Павлова.

Мак поставил бутылку на барную стойку, придвинулся ближе. В кухне возникло электрическое поле, он словно меня испытывал, как в игре – и хочется, и колется. Он спешит. Будто боится, что нас застанет Руби.

– Подожди, – сказала я.

Буфера из двадцати лет и шлакоблочных стен сейчас нет – решиться уже не так просто. С другой стороны, узнает она про нас – и что? Что она сделает? Уедет? И это самое страшное?

И я не стала сильно возражать, когда Мак склонился ко мне и поцеловал в шею. Но, видимо, сопротивление почувствовал.

– Не подпускай ее к себе, Харпер, – сказал он, дыша мне в ухо и прижимая к стойке. – Ты ее боишься?

– Нет, – ответила я, а сама прислушивалась, не подъезжает ли машина, поглядывала на дверь. Но страх ведь обостряет все чувства, даже эти. Начинаешь доверять сильнее тому, кому привык доверять, подозрительнее относишься к тем, кто никогда не внушал доверия. Страх заставляет тебя лучше понять и других, и себя.

Вдруг я встрепенулась – со стороны двора донесся какой-то звук. Мак тоже отпрянул, попутно сшиб пивную бутылку, и она покатилась по стойке, разорвав оглушительную тишину.

– Что это? – спросил Мак, глядя в темноту через окно гостиной. Казалось, там что-то шлепнулось на землю.

Он остался на месте, а я решительно прошла через гостиную к выходу во дворик. Распахнула дверь, но ничего странного не услышала, только стрекот сверчков и скрип дверных петель. Дворик пуст, но высокая калитка забора покачивается взад-вперед – а как же задвижка? Калитка запирается на задвижку изнутри. И снаружи до нее не добраться. После Труэттов я всегда задвижкой пользуюсь. Никаких исключений. Иначе калитка может открыться от порыва ветра либо случайного толчка идущего вдоль забора соседа.

Я спустилась во дворик и глянула за забор, в гущу деревьев. Громко стрекочут сверчки, ветки зеленых елей плотно сплелись, между ними ничего не разглядишь. Не виден даже фонарь по ту сторону дороги, где на небольшом возвышении стоят дома второй половины нашего полукруга.

Я закрыла калитку и заперла ее на задвижку. Может, про нее забыла Руби, она же утром выходила? Когда Хавьеру и Тейт вздумалось поорать? Потом вышла проветриться, а про задвижку забыла. Но она была босиком – кто же босиком выходит на улицу?

– Похоже, за нами кто-то следит, – сказала я, вернувшись в дом через заднюю дверь и запершись на ключ, так надежнее. Повернувшись к Маку, я вспомнила про фотографию брелока в заднем кармане. Может, тот, кто ее подбросил, хотел посмотреть вблизи на мою реакцию?

Мак так и стоял у окна, не было ясно, принял ли он мои слова всерьез.

– Лучше уходи, – сказала я с неоправданной злобой. Будто это он виноват.

– Харпер, наверняка это просто ветер. Не подпускай ее к себе.

Но я еще больше разозлилась. Получалось, что с приездом Руби что-то в моем мире переклинило. Неужели я вижу опасность там, где ее нет?

Но Мак пришел не просто так – он тоже учуял опасность.

Мак ушел, а я включила наружный свет, проверила, задернуты ли занавески, опущены ли жалюзи. Потом целый час провозилась с камерой, что висит у меня над крыльцом, именно про нее тогда говорила Руби. Камера старая, ее повесил над дверью еще Айдан, когда пошли слухи, что перед праздником пропали какие-то пакеты. Я что-то наладила, и теперь через ноутбук можно было наблюдать за улицей в режиме реального времени, но записывать не получается, придется звать мастера.

Руби так и не появилась. А если она смылась с моей машиной, чтобы наказать меня? Нет, ведь она в туалете припрятала деньги. Значит, вернется.

Наверху я сунула фотографию и записку в ящик, под белье. Вроде и под рукой, но не на виду.

Дело шло к полуночи. Я открыла ноутбук и развернула его к себе – увижу, если кто-то появится. Тот, кто подбросил фото, кто наблюдает за домом. По ту сторону моих четырех стен и запертых дверей слышны звуки ночи. Ровный гул со стороны озера, что-то жужжит вдалеке, а вблизи все звуки словно утонули. Никаких осторожных шагов, никаких шорохов.

Я смотрела на экран, пока не провалилась в беспокойный и обрывистый сон. Меня постоянно что-то будило, и я снова включала экран ноутбука, смотрела на зернистые размытые тени. Может, неподалеку бродит Мак? Или вернулась Руби?

Или не спится кому-то еще?