Книга: Эсав - Меир Шалев

Мое первое слово к "Эсаву" было абсурд. Пробиться через вступительную главу - пестрое плетение приключений нового Мюнхгаузена было непросто. Нелепая смесь событий и сказочных персонажей. Князь в поисках удовольствия... подтирается живыми гусями (wtf), сначала клювом, потом крылышком (WTF)... Но противная сказка переключилась, абсурд выцвел в карикатуру. Мне нужно другое слово.

Не быстро я поняла, что герои "сказки" повторяют героев дальнейшей истории семьи Авраама, Сары, Иакова, Эсава, Роми, Михаэля, чуть более реальных, но все же утрированно-карикатурных (и если бы мы нашли выпрямляющее зеркало, оно бы наверное отразило еще более реальных персонажей, и где-то в далекой рекурсии наконец-то получились бы живые люди, простые, как... библейские патриархи книги Бытия?!.) Что ж поделаешь, если у евреев всё немного преувеличено - нос, акцент, ум, стиль... Хотите красивый текст - возьмите еврейскую прозу, не ошибётесь: метафоры... образы... мелодика речи... ("Крик пронесся над лугом, ударился о стволы тополей и запутался в камышах...")

А вот без послесловия я бы так и не поняла, что вся эта история - это на самом деле мужская сказка для развлечения таинственной Читательницы, к которой он время от времени обращается. Она спрашивает, уточняет - и ответ ей эта книга. У меня тоже есть свои вопросы.

А тебе нравится, когда автор воссоздает "вечный" сюжет с помощью современных персонажей? Кажется, что может быть приятнее, чем узнавание. Кажется, что для еврейского писателя может быть более естественным, чем воспроизведение жизней патриархов Израиля. Вечные сюжеты потому и вечные, что потомки с радостью повторяют ошибки и удачи своих родителей в новом витке спирали времени. Каждый еврей Авраам, вышел из земли профанной (раз уж называет себя евреем). Каждый приносит своих детей в жертву - рождает и следовательно приговаривает к смерти. Некогда каждый да отказался от чего-то дорогого, как Эсав продал право первородства.

И кажется, что может быть банальнее, чем вечный сюжет, сколько авторов за века прошли этот путь, сколько из них доносили "благодаря медленности звуковых волн... через века плач изгнанников на реках вавилонских, тяжелую поступь армий Пальмиры и Персии и дребезжанье щитов фаланг Александра Македонского".

Мое второе слово - цитата. Главный герой любит цитировать - начала известных книг... Его взрослый друг собирает последние слова известных людей... Сам автор безжалостно цитирует рассказы из Ветхого Завета, а заодно и популярные в свое время книги (чтобы предупредить упреки, сам признается в любви к Лолите). Узнавание приносит читателю (Читательнице, автор обращается к Читательнице) наслаждение самоутверждением. Но также и тоску по новому. Новому, еще не проигранному сюжету. Новому герою. Вряд ли автор хотел бы, чтобы его запомнили как талантливого цитатчика.

Он, хитрый автор, сам подсовывает Читательнице важное для него слово воспоминание. Но сам же и признает, что его воспоминания ложны, они "свисали с подошв моих ног и донимали меня фантомными болями в тех местах, что были ампутированы даже из моей памяти". Я ему не верю и иду дальше.

А ты веришь, что персонажи Шалева реальны? По дороге к сердцу книги я не могла обойти места, куда стремятся евреи мира, где их сердце. Мое третье слово к тексту Иерусалим, "единственный в мире город, издающий запах человеческого тела", "оглохший от собственной святости и старости, камням которого был не в диковинку вкус крови детей, девственниц, ягнят, стариков и солдат", "что превращал мозги царей в крошево лжи и безрассудства, вызывал пену бешенства на губах священников и смущал своими вымыслами умы пророков", "который зараженные им переносят в своей крови, куда бы они ни шли", "спешащий укутаться в свою прославленную тьму". Иерусалим... и подсознание продолжает цитату: "...город, убивающий пророков... Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, словно наседка птенцов своих под крыло"... Карикатурное месиво высокого и низкого, главных монотеистических религий мира и махрового язычества, вавилонских толп паломников (арабы, евреи, русские), карикатурных в религиозной страсти и тщетном поиске святости в доме, который "Се, оставляется вам дом ваш пуст". И герои вскоре покидают Иерусалим, а я - с ними, в поиске одного слова.

А ты замечала, что современный автор обязан не только покромсать в салат несколько сюжетных линий, но и добавить рассказ о профессиональных навыках? Можешь назвать мне современную книгу без узкой профессиональной темы? Я уж было подумала, что слово-сердце "Эсава", частотное, на почетном месте - хлеб. Здесь у нас есть Яков, последний из десятка поколений пекарей, ожидающих, когда женщина с ненасытным сексуальным голодом хлеба придет к ним в полночь. Они верят, что лепят этот мир и ставят его в печь, чтобы достать готовый. Думаю, Шалев гордится эпизодом, когда Яков играет с "сыном старости" Михаэлем, будто плетет из него булочку, месит, заплетает ручки-ножки, присыпает мукой и маком... ("Ты себя суешь в эту печь каждую ночь, себя и нас. - Кого это - нас? - прохрипел Яков. - Кого это - нас?!")

Хлеб - удачная метафора, но уже из Нового Завета: рассеянный народ, размолотый жерновами веков, с новой закваской, собранный с холмов всего мира в новом хлебе, который снова делится в литургии на весь мир, заквашивая его. Нет, Шалев не зашел так далеко, он ограничился книгой Бытия, даже не выходя из легенд в историю.

Но хлеб - печь - его жар - дал мне ключ к разгадке. Я прогрызла эту сладкую корочку и дошла до горькой начинки.

И мое последнее ключевое слово в этой книге - БОЛЬ. Боль древнего, разодранного конфессиями города. Боль страны в бесконечных войнах. Обилие болей, которые сводят людей с ума. Боль физическая, от травм, ударов, насилия. Приятная боль в мышцах от тяжелой работы. Невыносимая боль Якова от потери сына. Боль истомы от красоты и любви. Тупая непреходящая боль от потери любви, боль отвержения Сары. Боль физическая, лелеянная Авраамом, заставляющая подбирать замысловатые метафоры. Душевная боль Эсава - неразделенная, недостающая любовь отца, и брата, и любимой Лии, и любимой Роми, боль, вынуждающая Эсава бежать до концов земли, и возвращаться, и снова бежать. Боль Песни Песней - любви такой сладкой, такой сильной, что не вмещается и выкручивает суставы, и ослепляет солнечными лучами, куда ни повернешь...

"...боль — это не чашка, или кошка, или печка. Боль не укладывается в одно слово. Боль должна быть маленьким рассказом".

И наконец дитя боли - маленький Михаэль. Похищенный у судьбы. Нереальный ребенок, который... не чувствует боли.

Я нашла слово. Я высказала книгу. Но мне пришлось пройти через тернии абсурда, через ненастоящих, карикатурных персонажей. Несчастный Бринкер, друг Эсава, после травмы страдает афазией. Его речь представляет собой набор случайных, не связанных между собой слов. Эсав единственный, кто может его понять и перевести. Он, автор, должен был стать моим переводчиком в этой чаще, но у меня осталось впечатление, что вся книга представляет собой удлиненное афазическое высказывание, смысловым ядром которого является короткое слово БОЛЬ. Которой я, как маленький Михаэль, не чувствую.

А какая книга тебе болит?

______________________________________________________ Па-беларуску

Тут...

А ты калі-небудзь шукала адно слова, якім можна выказаць кнігу?

Зразумець сэрца тэксту. Выбраць ядрышка з усяго шалупіння. Дапяць, які трыгер прымусіў аўтара сабраць да кучы столькі слоў (акрамя ганарару; павінна ж быць нешта акрамя ганарару, прынамсі чаму менавіта гэтыя словы?).

Маё першае слова да "Эсава" было абсурд. Было няпроста прабіцца праз уступ - пярэстае плеціва прыгодаў новага Мюнхгаўзена. Абсурдная мяшанка падзей і казачна-карыкатурных герояў. Князь у пошуках асалодаў... ён падціраецца жывымі гусямі (wtf), спачатку дзюбай, потым крылцам (WTF)... Але брыдкаватая казка пераключылася, абсурд выцвіў да карыкатуры. Мне патрэбнае іншае слова.

Няхутка я дапяла, што героі "казкі" паўтараюць герояў далейшай аповесці Аўрама, Сару, Якава, Эсава, Ромі, Міхаэля, трошку больш рэальнай, скажона-карыкатурнай (а калі б мы знайшлі выпроствальнае люстэрка, то ў ім адбіліся б яшчэ больш рэальныя персанажы, а недзе ў далёкай рэкурсіі атрымалі б нарэшце жывых людзей... Біблійных патрыярхаў кнігі Быцця?!.) Што ж паробіш, калі ў габрэяў усё крыху перабольшанае - нос, акцэнт, розум, стыль... Хочаш прыгожы тэкст - бяры габрэйскую прозу, не памылішся. Я і не памылілася. Ладна яго, сюжэт, але метафары... вобразы... мелодыка... ("Крик пронесся над лугом, ударился о стволы тополей и запутался в камышах...")

А без пасляслоўя я і не дапяла б, што ўся аповесць - фактычна казка мужчыны, каб пацешыць загадкавую Чытачку, да якой ён звяртаецца час ад часу. Яна задае яму пытанні - адказ на іх і ёсць кніга.

А табе падабаецца, калі аўтар перастварае "вечны" сюжэт з сучаснымі героямі?

Здаецца, што можа быць прыемней за пазнаванне. Здаецца, што можа быць натуральней для габрэйскага аўтара, чым наноў паўтарыць шлях патрыярхаў Ізраіля. Вечныя сюжэты таму і вечныя, што нашчадкі з асалодай паўтараюць памылкі і ўдачы сваіх бацькоў на новым завіхрэнні спіралі часу. Кожны габрэй Абрагам, які выйшаў з зямлі прафаннай. Кожны прыносіць сваіх дзяцей, нараджаючы іх, а значыць асуджаючы на смерць. Кожны некалі адступаўся ад дарагога, як Эсаў прадаваў першародства.

І здаецца, што можа быць больш банальным за вечны сюжэт, колькі аўтараў прайшло гэтым шляхам, колькі іх даносілі "благодаря медленности звуковых волн... через века плач изгнанников на реках вавилонских, тяжелую поступь армий Пальмиры и Персии и дребезжанье щитов фаланг Александра Македонского".

Маё другое слова - цытата. Галоўны герой любіць цытаты - пачаткі вядомых кніг... Ягоны дарослы сябар збірае апошнія словы вядомых людзей... Сам аўтар бязлітасна цытуе сюжэты Старога Запавету, а заадно і папулярных у ягоны час кніг (каб папярэдзіць папрокі, сам прызнаецца ў любові да Лаліты). Пазнаванне прыносіць чытачу (Чытачцы, аўтар звяртаецца да Чытачкі) асалоду самасцвярджэння. Але ж і тугу па новым. Новым, яшчэ не здзейсненым сюжэце. Новым герою. Наўрад ці аўтар хацеў бы запомніцца цытаваннем іншых.

Ён хітры аўтар, сам падсоўвае важнае для яго слова ўспамін. Але сам жа прызнаецца, што ўспаміны яго фальшывыя, яны "свисали с подошв моих ног и донимали меня фантомными болями в тех местах, что были ампутированы даже из моей памяти". Я не веру яму і шукаю далей.

А ты верыш, што героі Шалева - рэальныя?

Па дарозе да сэрца кнігі, я не магла абмінуць месца, куды мкнуць габрэі свету, дзе іхняе сэрца. Маё трэцяе слова да тэксту Іерусалім, "единственный в мире город, издающий запах человеческого тела", "оглохший от собственной святости и старости, камням которого был не в диковинку вкус крови детей, девственниц, ягнят, стариков и солдат", "что превращал мозги царей в крошево лжи и безрассудства, вызывал пену бешенства на губах священников и смущал своими вымыслами умы пророков", "который зараженные им переносят в своей крови, куда бы они ни шли", "спешащий укутаться в свою прославленную тьму". Іерусалім... і свядомасць міжволі падходплівае: "...горад, які пабівае прарокаў, як хацеў я сабраць дзяцей тваіх, як птушанят"... Карыкатурнае месіва высокага і нізкага, асноўных рэлігій і безлічы паломнікаў (арабаў, габрэяў, рускіх), карыкатурных у рэлігійнай жарсці і дарэмных пошуках святасці ў Доме, які "вось, застаецца дом ваш пусты". І героі неўзабаве пакідаюць Іерусалім.

А ты заўважыла, што сучасны аўтар абавязаны не толькі пакрамсаць некалькі сюжэтных ліній у салату, але і дадаць нейкае прафесійны навык? Можаш назваць мне кнігу без гэтага?

Я ўжо была падумала, што сарцавіннае слова "Эсава", частотнае, на пачэсным месцы - хлеб. Вось жа перад намі Якаў - апошні з тузіна пакаленняў пекараў, што чакаюць, калі апаўночы да іх прыйдзе жанчына з няўтольным сэксульным голадам хлеба. Яны мяркуюць, што лепяць гэты свет і засоўваюць яго ў печ, каб выняць даспелым. Думаю, Шалев ганарыцца эпізодам, калі Якаў гуляе з "сынам сваёй старасці" Міхаэлем, нібы робіць з яго пляцёнку, месіць, пераплятае ручкі-ножкі, пасыпае мукой і макам... ("Ты себя суешь в эту печь каждую ночь, себя и нас. - Кого это - нас? - прохрипел Яков. - Кого это - нас?!")

Хлеб - удалая метафара з Запавету Новага, рассеяны народ, змолаты жарнавамі эпох, з новай закваскай, сабраны ў новым хлебе, які зноў раздаецца свету. Не, так далёка Шалеў не дайшоў, ён абмежаваўся кнігай Быцця, нават не выйшаўшы з паданняў на ўзровень гістарызму.

Але хлеб - печ - яе жар - даюць важкую падказку. Выгрызаеш салодкую скарынку гэтага бохана да горкага начыння.

І маё апошняе слова-ключ да гэтай кнігі - БОЛЬ. Боль старажытнага разарванага канфесіямі горада. Боль краіны ў бясконцых войнах. Боль, які даводзіць людзей да вар'яцтва. Боль фізічны, ад калецтва, удару, гвалту. Боль цягліцаў ад напружанай працы. Боль Якава ад страты сына. Боль тамлення ад хараства і кахання. Шматгадовы непраходны боль ад страты кахання, боль пакінутасці і нелюбві Сары. Боль фізічны, пешчаны Аўрамам, што змушае шукаць мудрагелістыя метафары. Боль душэўны, непадзеленай любові бацькі, брата, каханай Ліі і каханай Ромі, які змушае Эсава ўцякаць на край свету, і вяртацца, і зноў уцякаць. Боль Песні Песняў - кахання такога салодкага, такога моцнага, што не змяшчаецца і выкручвае суглобы, асляпляе сонечным промнем, куды б ты ні павярнуў...

"...боль — это не чашка, или кошка, или печка. Боль не укладывается в одно слово. Боль должна быть маленьким рассказом".

І нарэце дзіця болю - малы Міхаэль. Выкрадзены ў лёсу. Нерэальнае дзіця, якое болю не адчувае.

Я знайшла слова для азначэння. Але мне спатрэбілася на гэта прабірацца праз церні абсурду, праз нерэальныя, карыкатурныя характары. Няшчасны Брынкер, сябра галоўнага героя, пасля траўмы пакутуе на афазію. Ягонае маўленне - набор выпадковых, не звязаных між сабой словаў. Галоўны герой, Эсаў, адзіны ўмее яго разумець і перакладаць. Ён, аўтар, мусіць бы стаць маім перакладчыкам ў гэтым гушчары, але ў мяне засталося ўражанне, што ўся кніга - задоўжанае афазійнае выказванне, сэнсавае ядро якога кароткае слова БОЛЬ. Якога я не адчуваю.

А якая кніга табе баліць

"Эсав" - это, по выражению переводчиков, библейский роман. Здесь действительно можно провести параллель с "Именем Розы" или с романом "100 лет одиночества". И даже с "Детьми полуночи".

На протяжении всего романа мне казалось, что автор рассказывает историю своей семьи, и лишь в послесловии сказано, что все это чистейшей воды выдумка. Почему я подумала, что все события в романе - правда?

Потому что герои обладают всеми чертами и привычками обычных людей со всеми свойственными им достоинствами и недостатками. Так, мать семейства, Сара, напомнила мне до боли мою любимую тетку, которой уже нет на свете. Кровь с молоком, выносливая, смелая, честная, пусть не слишком грамотная, но искренняя и любящая. Болезнь съела ее так же быстро, как Сару, но она осталась в сердцах всех тех, кто был с ней знаком.

В центре повествования история двух братьев-близнецов Якова и Эсава. Последний, став писателем, сбивчиво рассказывает историю своей семьи. Как его отец, Авраам, встретил и полюбил свою жену Сару, как позднее возненавидел ее за то, что она не такая, как он, "гойка". Рассказал о семейном деле, выпечке хлеба и о том, что мать прокляла его тогда, когда он решил оставить семейное дело и стать кем-то еще.

Не умолчал он и о том, что близнецам досталась одна любовь на двоих. Ее звали Лея. Отадавая предпочтение Эсаву, она в итоге досталась Якову. Но семейная жизнь не стала для них счастливой.

Автор рассказал о последних годах жизни своего отца, тетки, о детях своего брата. Поведал о мужчинах, которые преданно и безответно любили его мать; они сыграли немаловажную роль в его становлении. Жизнь каждого человека, описанного в книге, достойна отдельного романа, поэтому глаза разбегаются от того, как много хочется рассказать, как жадно ловишь детали, но лучше проделать этот путь самостоятельно. Убеждена, что мой восторг передастся дальше.

Все знают, что такое любовь, пока их об этом не спросят.

Но это было прекрасное кино на старой мельнице, крылья которой крутили пленку.

Но, что мне мешало при чтении - это частая смена прошлого и настоящего, получился такой круговорот.

И ещё, в моём воображении город Иерусалим, как неприкосновенная святыня, а в романе...лучше приведу цитату: "Город, оглохший от собственной святости и старости..." Вот как Эсав сказал о своей матери: "Она была самой простой сложной женщиной из всех мне известных." - точно так же мне хочется сказать о романе "Эсав" М.Шалева.