Текст книги "Демоны Хазарии и девушка Деби"

Глава тридцать вторая

Когда наводили порядок к празднику Пейсах, извлек Гади из одного улья четыре небольшие стеклянные баночки и все думал: выкинуть или нет.

Баночки были из тонкого стекла, немного задымленные, заткнутые пробками из мягкого дерева, и вокруг горлышка облитые воском для полной герметичности. Сверху они были еще покрыты льняной тканью, перевязанной ниткой. Внутри них хранились порошки.

«Устраняют боль», – сказал ему купец, выделяющийся тонким носом, который продал эти порошки Гади.

В один из дней приехал с караваном, появляющимся раз в полгода, и, беседуя с Гади вечером, сказал: «У тебя достаточно денег, чтобы купить это чудодейственное лекарство, устраняющее боль. Я бы в этом отдаленном от всех месте не нуждался бы в соседях и товарищах, будь у меня это лекарство». О нем-то, совсем недавно привезенном в аптеки центральных городов Итиля и Басаркиля, и рассказал купец. Один из порошков добывается из растения белладонны, другой – из толстых стеблей другого растения. Первый привозят из пустыни, второй – со снежных гор. И столько об этом рассказывал купец, что Гади сказал:

«Ладно, покупаю».

Цена была просто немыслимой. Услышав ее, Малка сказала: «Зачем нам вообще это нужно?» Спорила, и, не поверите, уступила.

Так что, между Новым годом и Суккот, когда все тыквы пожелтели, вспаханные поля посерели, последние цветы лета раскрылись на стеблях высоких растений, чей рост прекратился, вновь пришел караван. С ним явился и знакомый купец, извлек эти баночки, завернутые вместе, и все были поражены малой величиной баночек.

«Ты хочешь сказать нам, что за это вот мы заплатили уйму денег? – воскликнул Гади.

Дочери смотрели и молчали.

Маленькие баночки весьма их привлекали именно своей величиной. Страсть к коллекционированию в них была редкой в Хазарии.

«Порошки эти очень дорогие, – сказал купец, – я вас предупреждал об этом. И если бы я заранее не получил от вас денег, вообще бы не приехал. Когда я пришел в Итиле за этими порошками, их не было, ибо один из компонентов, необходимых для лекарства, кончился. Ждали, когда его привезут долгой дорогой через степи длинноусых печенегов. И цены, естественно, подскочили. Большая часть прибыли, которую я предполагал получить, исчезла, но долг и честь трех купеческих поколении моей семьи требовали выполнить обещанное».

Когда купец говорит о потери прибыли, все склонны ему не верить. Так нас воспитали: не любить купцов, хотя без них жизнь наша бы выродилась и превратилась в сплошную скуку. Всегда купцы ловили подозрительные, враждебные, брезгливые взгляды покупателей. Если купцы богатели, всегда наступал день, когда на них набрасывались и грабили эти богатства, которые, конечно же, были ими же награблены у вдов с семью детьми, из которых один был дебилом. Всегда купцов изображали как ненавистников доброго и любителей зла, сдирающих шкуры с людей, затем и мясо, а кости складывали в горшки для варева. Поэтому можно назвать чудом, что купцы сумели уцелеть и не взбунтоваться, хотя всегда, во все времена, преследовались.

Но тот купец говорил правду. Ничего не заработал на этой сделке. И если еще посчитать страховку на все товары, и на обратный путь, то купец даже потерял.

Взял Гади эти баночки, а Малка позаботилась лишний раз скривить рот. У покупателей тоже есть всякие фокусы. Но, по сути, она была довольна покупкой. Странное удовольствие, которое связано с тратой денег на всякие глупости, овладело ею, так, что она не могла дать себе отчет, насколько это опасно, и как они могут превратиться в страсть транжирить.

После того, как все полюбовались баночками, встряхнули желтоватые порошки в них, купец извлек сопроводительную бумагу.

«Это, – объяснил он, – условия покупки этих порошков. Главные раввины Кагана, аптекари и ученые обязывают каждого, кто покупает эти порошки, получить и беречь этот свиток. Подпиши мне, что ты его получил».

Взглянул Гади на строки свитка, поскреб рыжую свою бороду, подписал, подул на чернила и взял свиток, который тут же свернулся в его ладонях.

«Прочти свиток», – настаивал купец.

«Ладно, ладно,» – сказал Гади, и так потерявший время из-за этого человека, который заставил его раскошелиться на такую сумму за явно ненужную Гади вещь, и еще требовал что-то после сделки.

Так и не прочел указания, оставив это на более позднее время.

Вечером, после того, как весь караван покинул усадьбу, раскрыл Гади свиток. В нем были начертаны невероятные предостережения при пользовании снадобьем. Пользоваться им следовало лишь в случаях невыносимой и продолжительной боли, когда уже не помогает закусить губу или вгрызаться зубами в деревянную палку.

Ни в коем случае – при родах.

Ни в коем случае – при головной боли.

Ни при какой зубной боли, когда лезешь на стены.

Только при тяжелом ранении, которое может привести к смерти. Разрыве живота, к примеру. Или при ампутации ноги или руки. «По правде, – сказал Гади Малке, – насколько я понимаю, это лекарство может помочь только мертвому».

Об опасностях легкомысленного пользования снадобьем предупреждали при помощи стихов из Торы, написанных красными буквами. Гади не понял многих слов, и словесных связок, и всяческих свободных идей, но затем шло объяснение при помощи примеров о людях, которые воспользовались этим лекарством лишь один раз, и потому могут им пользоваться и дальше, и даже пристраститься к нему, и это во сто раз страшнее, чем пристрастие алкоголика к спиртным напиткам.

Малка испугалась. Что ты купил? Выбрось это немедленно.

Но Гади упрятал их в улье, и каждый Песах извлекал и спрашивал себя: выбросить или оставить? Оставлял до следующего Пейсаха, твердо зная, что пользоваться этими порошками никогда не будет.

На этот раз разглядывая баночки на свет, он заметил, что пчелы обглодали весь воск.

«Гляди, – сказал он Малке, – пчелы оголили воск с пробок».

«Покажи, – сказала Малка и быстрым движением схватила баночки, – не только обглодали воск, пробки почти полностью разрушились».

Она нажала на одну из пробок, и та рассыпалась древесным прахом.

«Не прикасайся, – сказал Гади, отобрал у нее баночки и внимательно их исследовал. Пчелы забрали воск для строительства ячеек. И вправду, кто вкладывает воск в улья? Такой просчет был просто удивителен для Гади, знающего все тонкости поведения пчел.

Но что-то привело к гниению древесных пробок. Одна из них просто рассыпалась, и кусочки упали в порошок.

«Эту баночку надо выкинуть. Пчелы вторглись внутрь. Удивительно, как они проникают в любое место». Хотя, что в этом удивительного? Тот, кто выжимает мед из сот и затем покрываем сосуд плотной крышкой, не удивляется, видя пчелу, проникшую в этот мед неизвестно как.

Начались обсуждения и взаимные обвинения: как можно было, по сути, наркотик хранить в улье. Но Гади все дорогие вещи хранил там.

В улье, где хранилось снадобье, в ячейках появились зародыши пчел, Часть из них так и не смогла пробить покрытие ячейки. Они умрут, ибо пища, питавшая их до закупоривания ячейки, имела в себе неизвестный яд, который возбуждает бешенство в мозгу, даже если он лишь находится в стадии зарождения, и яд этот, в конце концов, умерщвляет.

Часть из них все вышла из ячеек, но поведение их с первого мига было странным. Они летали слепо, как бы не находя дороги в воздухе. Часть из них упала на землю и осталась там. Часть из них не знала, что делают, находясь в сердцевине цветка. Часть не могла взлететь, а лишь ползла и ползла по улью, вызывая раздражение остальных. Странной формы насекомые выползали из ячеек, и быстро умирали.

Но в одной из ячеек вылупилась молодая матка. Она тут же разрушила ячейки всех остальных маток в улье, затем направилась к месту старой матки. И когда та попыталась уничтожить молодую, эта с невероятной быстротой накинулась на старую и уничтожила ее.

Тут же взлетела, и в короткое время совокупилась с семнадцатью пчелами-самцами. Остальные остались разочарованными, ибо ожидали своей очереди, трепыхаясь крылышками. Матка же стала откладывать в ячейках яйца.

Ячейки закрылись, и после периода цветения вышли из яиц пчелы. Все, кто разбирается в поведении пчел, мог тут же сказать: что-то странное есть в поведении этих пчел, но трудно определить эту странность.

Глава тридцать третья

Утром, после сна ничком, на животе, отяжеленном яствами праздничного вечера, встала Малка с постели, распахнула окно, и в комнату ворвался ослепительный свет. Она сбросила ночную рубаху, и Гади лежал, наслаждаясь зрелищем. Глаза его расширились, как у голодного лиса.

«Перестань», – сказала она ему и отвернулась, чтобы скрыть прекрасные белые полные груди с большими темными сосками.

«Не перестану, – сказал он, – не перестану и ничего не потеряю».

Она покачала головой, как бы глубоко уязвленная его словами, думая про себя: ну, что поделаешь с ним?

На копье, воткнутое в стену, она повесила после вчерашнего праздника замшевую праздничную рубаху, которую вчера выгладила. Теперь она любовалась ею, тонкими швами и выделкой, облачилась в нее и покрутилась перед зеркалом, которое было слишком малым, чтобы отразить ее всю.

Она испытывала какое-то особое удовольствие в это свободное от забот утро, только маца несколько портила радость, а булочки из мацы Малка не успела приготовить к этому утру.

Снаружи кот совершил прыжок поверх груды древесных обрубков и поймал мышь, за которой охотился с самого рассвета. Идиот этот кот, что вложил столько энергии в поимку мыши на завтрак, когда в кухне ждали его роскошные остатки еды, почти пол-туловища молодого оленя.

В окно проснувшейся пары пчеловодов было видно цветущее вишневое дерево, а на холме вокруг – корни посаженных цветов. Пчелы из всех ульев уже во всю работали в чашечках цветов, часть из них облетала поля, в поисках цветочной пыльцы. Одна пчела открыла новую пищу – цветущую гречиху. Это был цветок, который ни одна пчела не вкусила по сию пору. Но, погрузив хоботок в него, пчела убедилась, что он достоин внимания. Она взмыла высоко, и фасеточные ее глаза отметили множество цветов гречихи, раскрывшихся в то утро. Она взглянула на солнце, определила направление полета, и полетела назад, в пчельник – рассказать остальным пчелам об открытом ею чудном кладе. Четверть часа спустя рой наконец-то внял и пробудился, и полетел, ведомый пчелкой к полю гречихи. Это была первая посадка новой культуры в Хазарии.

Со временем цветы гречихи дадут темный мед, далеко не из лучших, но достаточно вкусный и дающий воск – прополис, используемый, как снадобье. И Гади добавлял и добавлял все новые улья, зарабатывая неплохие деньги. Затем гречневая крупа стала постоянной частью меню.

Но тогда Гади не знал, что в гречихе есть нечто, от чего заболевают свиньи и умирают, поев гречку. В Хазарии мало свиней, но и они исчезнут, если будут есть гречиху.

Но Гади от нее не отказался, и вовсе не из-за свиней. Легко подняться на сцену и трудно с нее сойти. В будущем гречиха станет важной частью питания еврейского народа как дополнение к супам и традиционным субботним чолнтам. И насколько из этого растения получается чудесный мед, евреи не очень занимались медом до Хазарии и после нее, до того, как приехали на землю Израиля. Но тут уже ждали еврейских пчел, намного более спокойных, массы цветов цитрусовых растений, эвкалиптов. Евреи кормили пчел сахаром, обманывая природу и потребителей, создавая огромные запасы меда.

Что для нас мед, что для нас молоко, на земле, текущей ими. Но и в Хазарии все было в избытке. Проблема в промежутке времени, мерзкая тьма, нищета и унижения, боль и смерть – в промежутке между Хазарией, существовавшей тысячу лет назад, и сегодняшним временем. Только бы этой черной дыре в тысячу лет не вернуться, и чтобы пчелы продолжали нести евреям мед, и было бы у нас вдоволь круп и зерен, и различных «корнфлексов» на все времена.

Глава тридцать четвертая

Встала Малка, вышла из дома, подобрала полотенце, брошенное кем-то из домашних нерях, и два подобия ковшам с яблоками, чудные создания природы, вырисовались под ее рубахой. Снаружи ждал ее яркий и ясный утренний свет, пение птиц, пространства, покрытые зеленью и светлые вымытые листья леса.

Неделю назад еще стояли лужи и болота. Теперь все покрылось травами, быстро идущими в рост. В степях они поднимутся выше человеческого роста, особенно пахучие, доводящие бродяг до слез, старающихся эти травы обойти. Начнется окот, и стада овец размножатся по всей бескрайней степи.

Одной из проблем в Хазарии была необходимость не давать стадам этим увеличиваться сверх надобности, но сколько не ели мяса, сколько не занимались убоем ягнят и телят, стада увеличивались с быстротой именно благодаря этим вкусным травам. И в Хазарии пресытились мясом.

Малка не собиралась стучать в дверь склада, ибо знала, кто там находится. Он помыла лицо, почистила зубы и причесалась.

«Надо разбудить старшую, – подумала она, попивая сладкий чай. – Надо, чтобы она поговорила с Ахавом. Нельзя себя так вести».

Она не могла ни минуты сидеть, сложа руки, и должна была все вокруг организовать надлежащим образом, но в этот удивительный ранний час ей было приятно и легко наслаждаться бездельем, пока еще никто не начал действовать ей на нервы. Примерно, через час созерцания потолка, кажущихся вечностью, появился еще не совсем проснувшийся Гади. Борода и пейсы были взлохмачены. Сказал Малке доброе утро, присел рядом на скамью под березой. Все это выглядело как на пасторальной картинке, кроме пейс, которые Малка заплела в косички, и кипы, которые, казалось, не принадлежали к этому месту.

«Огурцы хорошо поднялись», – сказал он хриплым со сна голосом.

«Давно это заметила».

Он прислонился к ней всей тяжестью тела.

«Иди, налей себе чаю», – сказала она. Надо было лишь плеснуть в чашку из чайника с заваркой и затем долить горячую воду сосуда, укутанного ватой и кожей, который сохранял тепло всю ночь.

«Сейчас», – сказал он, все еще наслаждаясь чудесным бездельем. Потянулся, протер глаза и глубоко вздохнул.

«Что ты так вздыхаешь?» – спросила она.

«Я ведь еврей, да? – сказал. – Так дай мне хотя бы немного получить от этого удовольствие».

Расхохоталась Малка, так, что чуть не захлебнулась.

Довольный собой, заразившись смехом от жены, которая поперхнулась чаем, Гади с трудом прекратил смех. Снова воцарилась тишина. Мысли Гади обратились к евреям, которые приехали из разных стран, из городов, где у евреев отдельные кварталы проживания, да и не так уж их там много. Вот они изучили все виды вздохов, исходящих из груди и облегчающих дыхание. Задумавшись над этим, он еще немного посмеялся.

«Что тебя еще рассмешило?»

«Да ничего. Просто так. Вспомнил этих евреев, которые вздыхают».

И вправду было удивительно хорошо. Летали красные искры от костра, зелень сверкала теплом весны.

Гади пошел в конюшню, набросал сено, разбросал немного овса в ясли, освободил перегородки между стойками, Кони повернули голову, увидев упавшие перегородки, и продолжили жевать.

Он пошел в дом налить себе чаю.

Но Малка уже вышла оттуда с чашкой горячего чая.

«Вот, принесла тебе», – сказала она, решила проверить, встали ли они. Все еще спят. Пусть еще поспят. Тише будет».

Снова сели на скамью, и Гади попил свой чай. Вдруг выпрямился. «Ты видела, что творится с гречихой?» Издалека было видно, как над нею роятся пчелы. «Видишь, как они буйствуют над нею, а ты еще сказал, что жаль пытаться сажать новые растения».

«Да, – удивилась Малка, – им это нравится». И снова рассмеялась, но это не был смех над шуткой, а смех, возвещающий о небольшом, но существенном счастье от успеха, примыкающего к другим успехам.

И тут раздался страшный крик из дома.

«Но я люблю тебя» – послышалось нечто членораздельное из этих воплей. И еще: «Что ты от меня хочешь?» И еще: «Иди отсюда и не возвращайся».

Услышали эти крики псы и завыли. Закудахтали куры и бросились в бегство. Завопили противно режущими голосами свиньи. Взлетели все голуби с крыши конюшни, лягушки плюхнулись в воды пруда.

Теперь родителям не было никакой необходимости будить кого-либо. Тишина улетучилась и с нею – наслаждение праздником.

С последним глотком чая Гади, выскочил из дому Ахав, возбужденный, ошеломленный, в сторону родителей.

«Доброе утро, Малка, доброе утро, Гади, с праздником вас, извините меня, но вы должны поговорить с вашей дочерью. Не знаю, что с ней произошло, она сообщила мне, что едет в Кохоли, и я спрашиваю, что вы намереваетесь с этим делать? Я не могу с ней говорить».

«Я все знаю», – сказал Гади.

«Вы все знаете?» – дрогнул голос Ахава. Он понял, что уже обо всем было переговорено без того, чтобы и его поставить в известность. Все здесь против него. Он не знал, как продолжать, когда тон его требований и властности был у него взят.

Но Гади ощутил жалость к юноше, видя, как тот оскорблен.

«Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, – сказал он, – мы тебя любим. Нечего делать. Так она решила, и нет смысла с ней разговаривать. Мы надеемся, что она не пожалеет об этом в будущем».

«Приготовить тебе чай» – встала Малка со своего места, – садись рядом с Гади. Поговори с ним».

Она почти побежала в дом. «Какой несчастный», – думала она про себя. Вместо того, чтобы приготовить Ахаву чай, ворвалась в комнату дочери:

«Что случилось?»

«Было ужасно. Я кричала на него».

«Слышали только его крики, – сказала мать. – Погоди, я принесу ему чай, пусть немного успокоится, Потом вернусь. Не поверишь, отец согласился, чтобы ты поехала в Кохоли с братом».

«Он согласился?» – обрадовалась Деби.

«Я-то не очень рада», – сказала с беспокойством Малка.

«Ой, мама», – сказала Деби, чувствуя, как ее охватывает чувство вины.

«Ой, мама, ой, мама», – передразнила ее Малка, – на секунду выйду. Он ждет меня с чаем».

В единый миг приготовила чашку чая, долив в него молока, положила на поднос немного мацы, немного масла и нож, и все это со скоростью, на которую способна лишь Малка, вышла к мужчинам, которые, как она уже догадалась, сидели и молчали.

Но не все время. До ее прихода Гади сказал Ахаву: «Это пройдет. Любовь выглядит так, что, кажется, весь мир от нее зависит. Боль невыносима. Но это проходит. Только нужно время, и это пройдет».

«У меня это никогда не пройдет», – сказал Ахав, уязвленный от такой легковесности в отношении силы его чувств.

«Ты молод, слушай меня, это проходит».

«Или нет».

«Или нет», – повторил Гади и замолк. Он не мог поделиться опытом более старшего с парнем. Он не мог рассказать, как разрывался от тоски по маленькой служанке из Кохоли, как он лез на стены и выкрикивал ее имя в шуме мельничного колеса, когда был один.

«Ты считаешь, что я должен вызволить захваченных детей», – спросил Ахав Малку, словно бы она была высшим авторитетом в этом месте.

«Не знаю», – сказала Малка, испытывая явную неловкость и напряжение, которое отразилось в ее глазах. Она помнила слова отца, сказанные после того, как она бежала с Гади. «Три вещи отрицают ум человека: страх, дорога и грех». Здесь присутствовали все три.

«Вы что, думаете, захваченные дети мучают мою совесть меньше, чем у любого другого? Я их знал. Они были симпатичными, и мне не менее больно за женщин. Но что хотят от восемнадцатилетнего парня? Чтобы я победил весь этот мир, преисподнюю, бездну и ад? Я не могу сражаться с бесами. Я не был послан с ними сражаться. Жалею вообще, что согласился участвовать в этом деле. Оно выглядело нетрудным, развлечением да еще с заработком».

Он замолчал, ибо надеялся, что кто-нибудь продолжит его предложение, что кто-нибудь скажет ему: да, ты прав. Что кто-нибудь скажет любимой им Деби, не отказываться от него, ибо она – его.

«Я приготовлю тебе еще чай, – сказала Малка, – чай с мятой. Это успокаивает».

Ахав пнул ногой камень и больше не произнес ни звука. Гади пошел проведать козлиное стадо.

Глава тридцать пятая

С тех прошло пятнадцать лет. Ахав сидит за столом ресторана напротив моста Мильвио в Риме. Иосиф и даже Иаков рядом с ним.

Но Ахав не забыл то утро после праздничного пасхального ужина в дальнем хуторке, в Хазарии.

Текли коричневые воды Тибра. Как всегда, с криком сновали ласточки над развалинами. Длинный мост на каменных арочных столбах, погруженных в воду, был как бы напряженно вытянут, телеги и кареты везли женщин по нему на рынок по ту сторону реки. Колеса стучали по булыжникам, глаза женщин сверкали в предвкушении покупок, видя приближающиеся рыночные ряды.

Меч Ахава лежал рядом с ним, на стуле, под высокими платанами с огромными ветвями, нижняя часть стволов и корней которых омывалась водами Тибра.

На столе дымился в тарелках суп из семи сортов овощей, продающихся на рынке. Старухи мешали нарубленные кабачки, свежую фасоль, несколько сортов трав, капусту, и еще какие-то овощи, названия которых Ахав не знал.

Эту готовую смесь можно было купить из корзин торговок и затем варить в воде. В столовой вместе с вином подавали уже сваренный суп с белыми твердыми булочками.

Где сейчас Деби? Должна бы она нас видеть. Сколько странствий я совершил, сколько раз мог из них не вернуться, сколько раз не знал в каком направлении двигаться и кого спросить. Сколько раз мы голодали, я и мое войско слепцов, питались одними грибами, насыщаясь с трудом.

Теперь, вот, добрались до маленького Иакова и освободили его силой меча из лап жестокого и сердитого человек в деревянной обуви, который купил мальца несколько лет назад.

Завтра мы выедем из Рима на север боковыми проселочными путями, петляющими параллельно широкому тракту Виа-Кассия, пока не обнаружат тело одного из рода Орсини, которое мы швырнули в камыши.

Уведу я солдат из потайных нор в огромных круглых развалинах мавзолея императора Августа. Иосиф тяжело кашляет, Иаков тоже со мной, и следует быстро отсюда убраться. Ведь ждет нас долгая дорога назад, в нашу Хазарию, и надо еще снова одолеть границу, охраняемую главою демонов дьяволом Самбатионом, и пусть он только посмеет на этот раз, мы постараемся заставить его встретиться нами лицом к лицу.

Привезу его в Хазарию в бутылке от уксуса. Пусть оттуда проклинает нас бесполезными проклятиями. Деби услышит и увидит. Скажу ей то, что хранил в себе все эти годы: почему она была такой жестокой. Фанатизм просто непристоен в свете любви и мира.