Текст книги "Истина"

Незнакомец

Филипп Петерсен родился 27 января 1976 года в Гамбурге.

Зара Петерсен, в девичестве Вагнер, появилась на свет 4 апреля 1978 года в Кельне.

Дата рождения Лео Петерсена, единственного ребенка от этого брака, 28 августа 2006 года.

18 мая день рождения Констанции, матери Филиппа Петерсена. Отец Филиппа Петерсена, которого также звали Филипп, родился 11 ноября и умер в сочельник 2002 года.

Зара Вагнер и Филипп Петерсен познакомились друг с другом 2 августа.

27 января также отмечается не только день рождения Моцарта, но и годовщина освобождения Освенцима.

4 апреля 1968 года, ровно за десять лет до появления на свет Зары Петерсон, в Мемфисе был застрелен Мартин Лютер Кинг.

Лео Петерсен родился в один день с Гете.

Я всегда был силен в датах. И разумеется, знаю, что мы поженились 11 апреля. Нет, число я не забыл.

Я просто не хотел, чтобы Барбара Петри подумала, будто я выучил семейную хронику наизусть, вот и все.

20

Перед моими глазами качался парусник. Вперед, назад, вперед, назад – бесконечное движение на черно-белом пунктире волн. Вялость одолела меня, словно я плыла в ореховой скорлупе по открытому морю, голова кружилась так, что пришлось отвести глаза. Стало теплее, свет, льющийся с улицы, изменился, он уже не так ослепительно ярок и напоминает о том, что скоро наступит вечер.

Но как провести ночь под одной крышей с этим человеком!

Я сидела в любимом кресле, подтянув ноги, и пыталась успокоиться. Мысли мои все время возвращались к самозванцу, который все еще находился здесь, в доме, и к Барбаре Петри.

Когда этот прохвост согласился на генный тест, я словно впала в ступор. Не знала, как мне реагировать. Наверное, пришла в ужас, потеряла всякий контроль над собой. Надменная ухмылка незнакомца. Удивленно вздернутые брови Барбары Петри, которая теперь смотрела на меня с нескрываемым недоверием. Вся ситуация в одну секунду изменилась. Если сначала чиновница не исключала моей правоты, то согласие мнимого Филиппа на генный тест повернуло всю ситуацию в совершенно иное русло. Шанс был упущен. От отчаяния захотелось опрокинуть стол, но я, конечно, сдержалась. С трудом нашла силы и что-то пролепетала, уж не знаю, что именно. Мысли мои кружились вокруг одного: возможно ли это, почему он дал согласие?

Барбара Петри и самозванец, словно по обоюдному уговору, одновременно направились к двери, на несколько секунд тело мое вышло из-под контроля, а когда я очнулась, было уже слишком поздно и оставалось только поспешить за ними – и это в моем собственном доме. Он понизил голос до доверительного шепота.

– Прошу вас, простите меня, Барбара. Моей жене и в самом деле нехорошо. Я могу на вас положиться…

А потом голос Петри, вдруг такой медоточивый, словно они находились здесь только вдвоем.

– Не волнуйтесь, господин Петерсен. От меня никто ничего не узнает, если вам так угодно.

И я поняла: он все-таки добился своего.

Теперь она у него на крючке.

– Благодарю вас, – сказал он так спокойно, так задушевно, так тихо.

Я пребывала в полной растерянности. Думала: черт побери, а он неплох.

Когда Барбара Петри ушла, я снова попыталась выставить самозванца из дома, но он просто сказал «нет» и покинул комнату.

Он один из тех зверей, которые вторгаются в чужую экосистему и разрушают ее изнутри.

На коленях моих лежала книга, я взяла ее с полки бессознательно, наугад. Раньше я частенько играла в эту игру, брала вслепую книгу с полки и потом в нетерпении открывала глаза, – проверить, к какому чтиву привела меня судьба, а потом гадать, какие послания от вселенной или от моего подсознания зашифрованы в этом выборе. Литературный гороскоп, так сказать. Вытяни я «В дороге» Джека Керуака, значит, пора отправляться в путешествие, «Фауст» Гете указывал на предстоящее важное решение, «Бойцовский клуб» Чака Паланика – определенно к ссоре. Иные книги не поддавались однозначной трактовке. «Над пропастью во ржи», к примеру, или «Мастер и Маргарита». Другие же, как «Невыносимая легкость бытия» Кундеры, напротив, всегда попадали в точку. Мои книги занимают всю стену в гостиной, я люблю их, они мне нужны. Все это малые самостоятельные вселенные за корешком переплета, я с удовольствием погружаюсь в них, если чувствую в своей жизни какую-то фальшь. Я обращаюсь к книгам, когда мне становится мало моего мира, или он ускользает, или несет боль и потери.

На моих коленях лежал том Достоевского, «Преступление и наказание». Я фыркнула, как только поняла, за что схватилась, встала, вернула книгу на место, протянула руку, чтобы дотянуться до верхних полок, не глядя, провела указательным пальцем по корешкам, наконец, выбор пал, выуживаю – Кафка, «Процесс». Тянусь еще дальше, беру соседний том, смотрю на переплет – Кафка, «Приговор».

Я убрала книги на место. Хватит уже в игры играть, пора обратиться к действительности.

Мои глаза остановились на рояле. Когда мы только переехали, Филипп часто играл. Но потом работа, в которую он погружался все самозабвеннее, с каждым разом отнимала все больше времени, обычно отводимого для музицирования. Органический звук все чаще заменяли любимые группы на виниле. Я вспомнила тот день, когда он в первый раз мне играл – что-то очень милое, воздушное, кажется, Моцарта. Слушать его было наслаждением. В какой-то момент Филипп подвинулся и постучал ладонью по банкетке, приглашая к нему присоединиться. Я подсела, и он стал рассказывать, как устроен инструмент, а я радовалась за него, радовалась его ямочкам на щеках, которые появлялись всякий раз, когда он испытывал удовлетворение. Легкая Филиппова улыбка – признак всецелого довольства собой. Он научил меня какой-то вещице, совсем незамысловатой, мы могли играть ее вдвоем, и все, что от меня требовалось, – это лишь нажимать в нужный момент на одну клавишу. Мы хихикали, раз-другой я оплошала, это было так чудесно. Разумеется, в детстве я тоже несколько лет брала уроки фортепиано и с закрытыми глазами могла сыграть «Собачий вальс», но Филиппу я не обмолвилась об этом ни слова. Ему слишком нравилось обучать меня, нравилось быть экспертом. Часто я только притворялась, дескать, чего-то не знаю или не могу, ведь он с таким вдохновением показывал и растолковывал мне разные вещи. Объяснял, как менять колеса на автомобиле. Или управляться с дрелью. Как понимать классическую музыку или современное искусство. Я постоянно принижала себя, потому что тем самым возвышала его, и делала это с удовольствием. Какая глупость, по прошествии времени думала я.

Но тут явилось озарение, и я вскочила. Рояль! Как же мне это раньше не приходило в голову, пока Барбара Петри еще здесь торчала, разозлилась я на себя. Рояль его разоблачит! Неужто он играет так же хорошо, как Филипп, насколько велика такая вероятность? Он, конечно, ловкач и может вежливо отказаться, как только что отказался признавать родимое пятно.

Вся надежда теперь – на генный тест. Но придется запастись терпением. Барбара Петри «этим займется», так она сказала, прежде чем наконец-то покинула мой дом, короче говоря, надо «несколько дней подождать». Разумнее всего сейчас, наверное, вообще с этим человеком не пересекаться. Но тут в моем воображении всплыла увиденная давеча картина. Как негодяй сидит, развалившись, у меня на кухне и пьет пиво. И все мое существо мгновенно получило новый заряд энергии. Этот тип не должен вообразить, что ему позволительно здесь поселиться.

Молнией взлетела я через две ступеньки на верхний этаж, где скрылся незнакомец.

И там остановилась. Где же он? Меня инстинктивно потянуло в комнату для гостей. Когда бы я сюда ни заходила, проветрить или вытереть пыль, мне всегда немного не по себе, здесь, как и в других нежилых комнатах особняка с их странным запахом, веяло тревогой, как и ото всего, что не выполняет своего назначения. Если где-то и обитали духи, тогда тут. Комнатенка крошечная, окно выходит в сад, кроме кровати, ночной тумбочки, небольшого платяного шкафа и журнального столика там ничего не увидишь, да и зачем – у меня же никогда не бывает гостей.

Я рванула дверь и, хотя ожидала найти его здесь, все равно испугалась, столкнувшись с этим человеком лицом к лицу.

Я успела заметить, как он бросил что-то в кожаную сумку и резким движением застегнул «молнию». Сумка стояла на кровати.

– Что там у вас? – сразу насторожилась я.

– Не понял?

– Что вы только что спрятали в сумке?

– Ничего, – сказал самозванец, не глядя на меня.

– Оружие?

Он фыркнул.

– Конечно же, нет! Зара, прошу тебя!

– Можно взглянуть? – спросила я и подалась вперед, к сумке, но путь мне преградили.

– Что это значит? – спросил он.

– Ничего. Просто я чувствовала бы себя гораздо спокойнее, если бы знала, что вы только что спрятали в сумку.

– Ты ради этого явилась сюда? Чтобы обыскать мою сумку?

– Нет, – ответила я. – Я пришла спросить, не поиграете ли вы мне на рояле.

Я изо всех сил старалась скрыть ликование в голосе.

– Я не понимаю, – сказал самозванец.

– А что тут непонятного? Филипп часто и всегда с большим удовольствием играл на рояле. И раз уж вы выдаете себя за Филиппа, я подумала, было бы чудесно, если бы вы для меня что-нибудь сыграли.

Самозванец побелел как полотно. Нависла тишина. И она ширилась и пульсировала.

– Что скажете? Будем музицировать или как?

Самозванец застыл этаким каменным монолитом. Меня страшно злило его напускное превосходство, его отчаянное равнодушие ко всему, что я говорила, злило и то, что он возомнил, будто может вот так запросто поселиться в комнате для гостей. Я опять шагнула вперед, взяла вправо, снова пытаясь добраться до сумки, и на этот раз мне это удалось, я дернула «молнию».

То, что произошло потом, произошло невероятно быстро, за какие-то доли секунды.

Одним прыжком незнакомец оказался рядом и вырвал у меня из рук сумку, та скользнула на пол.

– Не тронь мои вещи! – заорал он так громко, что в левом ухе у меня запищало, я почувствовала на лице его дыхание, настолько близко он ко мне подступил.

– Руки прочь от моих вещей! – снова заорал он, схватил деревянный ночной столик, стоявший посреди комнаты, и запустил его в стену. Дерево растрескалось как косточки, когда столик с грохотом упал на пол. С отломанными ножками он походил теперь на раненого зверя. Треск и грохот сменила оглушительная тишина.

Я, не отрываясь, смотрела на самозванца. Тот тяжело дышал. Что-то архаическое прочитывалось в его взгляде, из-за огромных зрачков глаза его казались абсолютно черными. Ни разу, еще ни разу в жизни я не сталкивалась с такой яростью.

– Тебе лучше уйти, – нарушил он тишину.

Спокойствие снова вернулось к нему. Но из-за этого угроза в его голосе казалась еще более тревожной.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы оправиться от шока. Еще за секунду до взрыва этот человек производил впечатление хладнокровного и невозмутимого. Отсюда напрашивался вывод: я имела дело с совершенно непредсказуемым типом.

Я гордо вскинула голову, подняла подбородок. Конечно, психика моя надломлена, но чтобы меня терроризировали в собственном доме – такого я не допущу.

– Думаете, вам удастся обратить меня в бегство? Ошибаетесь! Это мой дом, – выдала я.

Самозванец пристально на меня посмотрел, но выражение его лица оставалось неопределенным. Потом он начал бормотать.

Прозвучало что-то вроде «мания, лабильный» и еще другое, совсем невнятное.

Я наблюдала за ним, больше ничего не оставалось. Присутствие этого человека сообщало мне все возрастающую тревогу.

– Ты ведь и вправду ничего не понимаешь? – спросил тот угрюмо. Его темные глаза угрожающе сверкнули. – Ты понятия не имеешь, что происходит.

Я действительно не разумела, куда он клонит, но уже было все равно.

– Не извиняйтесь, не стоит себя утруждать, – фыркнула я. – Это вы не знаете. Вы не знаете, с кем имеете дело!

– Ты истеричка, – проговорил он с наслаждением. – Видела бы ты себя! Если намерена продолжать в том же духе, то загремишь в психушку! Ты хоть это осознаешь?

Холод крепко сковал меня, я почувствовала во рту металлический привкус. Посмотрела наглецу прямо в глаза.

– Надеюсь, ты не думаешь мне угрожать! – сказала я. – Мне прекрасно известно, что творится в твоем мозгу. Ты видишь маленькую, хрупкую женщину. Идеальная жертва. Но ты даже не представляешь, с кем имеешь дело. Эта женщина после исчезновения мужа на протяжении шести месяцев просыпалась ночью каждый час и тем не менее не взяла на работе ни одного отгула. Ты разговариваешь с женщиной, которая в прошлом году пять раз участвовала в триатлоне. С женщиной, которая вмешивается, если в метро начинается потасовка, а все только стоят и глазеют. Эта женщина, не задумываясь, ампутировала бы себе ногу, чтобы спасти ребенка, и это не ради красного словца. Вот с такой женщиной ты связался. Это я. И скажу только одно: я тебя не боюсь. Я попадала в переделки и похуже.

Я холодна, как звездная январская ночь на Эльбе.

– Я не знаю, кто тебя послал. Не знаю, почему ты делаешь то, что ты делаешь. Но поверь мне: ты еще пожалеешь, что явился сюда.

Он смотрел на меня, не говоря ни слова.

– Ну так как? – повторила я свой вопрос. – Что с этим чертовым роялем?

Самозванец молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Казалось, он вот-вот заявит: я никуда не пойду.

В бессилии я выбежала из комнаты, спустилась по лестнице вниз, села в гостиной за рояль, открыла крышку и неистово заколотила по клавишам. Это были страшные звуки, диссонирующие и прекрасные, в них передались вся моя ярость и отчаяние, я колотила, пока не начала задыхаться, пока не загудело в ушах и не онемели руки, колотила до полного изнеможения.

Потом я встала, но струны несколько секунд еще продолжали звучать. Хватит. Баста. Пусть пишут в газетах что хотят, плевать. Я больше не желаю видеть этого человека.

– Или вы немедленно покинете этот дом, – закричала я так, чтобы меня услышали наверху. – Или я вызову полицию!

Не дожидаясь ответа, я вернулась в гостиную и только взяла трубку, как снова увидела его. Внутренне я уже была готова к тому, что сейчас на меня набросятся, выхватят телефон, но самозванец по-прежнему стоял в дверях и не двигался, его лицо сохраняло самое невозмутимое выражение.

– Только попробуй! Давай! – крикнул он и дерзко на меня посмотрел. – Но если ты вызовешь полицию, то все потеряешь. Дом, работу, ребенка, всю свою жизнь.

На несколько секунд я засомневалась.

Кто знает, что ему известно.

Я смотрела в его глаза. Целую вечность, еще одну, и еще. Он выдержал мой взгляд.

Нет.

Он блефует.

Я стала набирать номер.

– А может, это и не твоя вина, – сказал он. – Может, полиция тебе даже поверит.

Я снова остановила на нем свой взгляд, на этот раз недоуменный. И как будто почувствовала внутри движение. Что-то высвобождалось, поднималось на поверхность, что-то злое. Я стояла перед дверью. За ней послышался грохот. На долю секунды мои глаза застила чернота, за которой не было уже ничего. Только темнота, черная ночь, дверь, глухой удар, Филипп. И кровь. Кровь на моих руках.

Я с трудом заставила себя открыть глаза, тело мое сделалось невесомым, только бы не упасть в обморок, я боролась изо всех сил и вроде как пребывала пока в сознании.

Что это было?

Из горла вылетел звук, совершенно незнакомый.

Во рту пересохло.

Негодяй разглядывал меня.

Что он хочет?

Я увидела в своей руке телефон.

Увидела, как рука с телефоном опустилась.

Медленно.

Я отложила трубку в сторону.

Осторожно.

Чужак смотрел на меня еще несколько секунд, потом ушел.

Незнакомец

Я один. Это хорошо. Я заряжаю свои аккумуляторы. Я перенастраиваюсь. Осознаю, что у меня есть причина находиться здесь. Набираюсь сил. По поводу полиции можно больше не беспокоиться. Эта женщина все поняла. Если мне придется погибнуть, я возьму ее с собой.

Женщина осталась там стоять, за мной не последовала. Я достаю из сумки необходимые принадлежности. Бесшумно открываю дверь и направляюсь к ванной комнате в конце коридора, вхожу, закрываюсь. Встаю у раковины, рассматриваю в зеркале свое лицо.

Говорю: Филипп Петерсен. Волей-неволей начинаю смеяться и сам почти пугаюсь этого звука, ведь я не смеюсь никогда. Точнее, только тогда, когда это служит определенной цели: кого-то успокоить, выразить согласие или сигнал о своей принадлежности к обществу, снять напряжение, и все такое прочее.

Раскладываю предметы по местам, встряхиваю тубу с пеной для бритья. Затем начинаю сбривать бороду, которую отрастил за последние месяцы. Закончив, я разглядываю представшее мне после бритья лицо.

Вернувшись в комнату, которую я занял, начинаю размышлять. До сих пор мои действия были обусловлены поведением этой женщины. Теперь пора мне поступать, а не отступать. Мобильный телефон лежит в сумке. Включаю. Набираю. Долгие гудки. Разъединяюсь. Снова набираю. Ничего. Подавляю чувство разочарования. Я действую. Нажимаю «отбой», укладываю телефон в сумку. Сажусь. Осматриваюсь. Гостевая комната. Светло. Пустовато.

По сути, я не нуждаюсь в той последней информации, которую сейчас жду. Самое главное мне давно известно. Вина написана на лице у этой женщины.

Но я должен знать это точно.

21

Я казалась себе главной героиней любимой сказки Лео. Чувство такое, будто я во дворце Снежной королевы, где все вокруг изо льда. Стены, мебель, ковры на полу и картины на стенах, даже люди. Меня трясло от холода. Я дрожала, хотя на улице лето в разгаре, залезла под одеяло и пыталась согреться. Закрыла глаза. Заставляла себя заснуть. Ведь теперь ночь. Сегодня мне уже ничего не наладить, хотя мысль эта мучительна. Но что бы ни принес завтрашний день, встретить его я должна хотя бы чуточку успокоившись.

Сон мне попросту необходим, но осознала я это лишь тогда, когда едва не свалилась в обморок.

Понятия не имею, что такое вдруг со мной случилось, что за картинки вспыхнули у меня перед глазами – то ли фильм какой-то, то ли сон.

Нет, сказала я себе. Это не просто сон, и ты прекрасно это знаешь.

Как будто передо мной открылась дверь.

Но я еще не готова в эту дверь войти.

Кроме того, у меня сейчас другие проблемы. Мне следует взять себя в руки. Ведь я отвечаю не только за себя, но и за своего ребенка.

Плохо я делаю, что не веду наблюдение за незнакомцем, но ведь не могу же я следить за ним круглые сутки, с этим уж придется мне согласиться. Ко мне он войти не может, я заперла дверь спальни, да еще прижала ручку стулом. Я забаррикадировалась, со мной ничего не может случиться, он сюда не войдет. Во всяком случае, я пыталась себя в этом убедить.

Кто знает, что он сейчас делает. Спит ли? Строит планы? Говорит по телефону? Размышляет? А может, он смеется? Хохочет-надрывается над наивностью Барбары Петри и беспомощностью Зары Петерсен? Что ему известно? До чего он докопался в нашем с Филиппом прошлом? Известно ли ему что-то такое, чего не знаю я? А хорошо ли я знала своего мужа? А хорошо ли я знаю себя? И снова, и снова: зачем он все это делает? Зачем он выдает себя за моего мужа?

Я слишком взволнована, не могу больше лежать в постели. Все вместе – настоящий абсурд. Нет, надо найти способ его изобличить. Сейчас. Здесь. А не через несколько дней или недель. Опять мне пришло на ум родимое пятно. Встаю, хватаю мобильный телефон, нахожу на дисплее значок камеры. Ой, нет, это идиотизм. Зато меня осенила другая идея, я включила диктофон в мобильнике. Сначала негодяй контролировал себя, по крайней мере, создавалось такое впечатление, но после той выходки он знает, что по его безупречному фасаду пошла трещина. Может, если мне удастся его спровоцировать, он выскажется как-нибудь необдуманно? Я оттащила стул от двери в спальню. Повернула ключ в замке – осторожно, бесшумно. Хотела было и дверь открыть, но вдруг засомневалась. А что если он только того и ждет? А что если он тоже прислушивается?

В уме досчитала до трех и распахнула дверь. Была готова, даже ожидала того, что увижу его прямо перед собой, но темный коридор за дверью спальни оказался пуст. Только сейчас я заметила, что невольно затаила дыхание, и выдохнула. Подождала, пока дыхание совсем успокоится, а глаза привыкнут к темноте, взглянула налево в коридор, направо в коридор, убедилась, что я действительно одна, и только после этого направилась к лестнице. Снизу пробивался слабый свет.

Бесшумно спускалась я по ступенькам, перешагнула через четвертую сверху – она ведь скрипит, я знаю этот дом, как свои пять пальцев. Свет шел из гостиной. Как я могла допустить, что ночую в своем доме с этим незнакомым человеком, как до такого дошло?

Почти не дыша, потихоньку, на цыпочках я кралась к гостиной. Какой-то звук меня напугал, но я вдруг сообразила, что это урчит мой собственный пустой желудок. Осторожно заглянула за угол. Телевизор был включен, но без звука. Какой-то частный канал, никогда его не смотрю, и как раз пошла реклама. Молодая семья с двумя детьми, мальчиком и девочкой, все красивые, мальчик брюнет, как папа, девочка блондинка, как мама, все съели йогурт и отправились на прогулку за город на большом, темного цвета, семейном автомобиле, вместе с их крупной, добродушной собакой.

Три красивые девочки-подростка болтают про мальчиков, одновременно умывая лицо каким-то средством от прыщей, вода брызгает, девочки хихикают. Приятная пара среднего возраста, на вид влюбленные, наслаждается пиццей из заморозки, модель радуется своим длинным густым ресницам, спортсмен – волосам без перхоти. Я бы с удовольствием прилегла на диван да наслаждалась бы нормальной и счастливой жизнью йогуртовой семьи. Лампочка возле кресла, где я обычно читаю, горит, но ни в кресле, ни на диване никого нет. Выключила телевизор.

Я вздрогнула, услышав тихий щелчок. Молниеносно повернулась, стала вглядываться в темноту гостиной, которую только что пересекла. Но и там никого. Никого. Просто старинный дом время от времени издает подобные звуки, напоминая своим хозяевам, что он все еще живой. А этот-то где? Чем он занят? Мысль о том, что я понятия не имею, где находится чужой человек, вдруг стала для меня непереносимой. Хватит осторожничать, бродить тут без толку! Я прошлась по всему дому и всюду зажгла свет. Затем поднялась по лестнице на верхний этаж. Распахивая одну дверь за другой, я всюду нажимала на выключатели. Спальня, ванная комната, детская – всюду пусто.

Где он находится?

В комнате сына я задержалась: вдруг обратила внимание на сделанные карандашом черточки в проеме, так мы отмечали рост Лео. На кровати валялась его рубашка в синюю клетку. Он все не мог решить, как одеться для первой встречи с отцом. Переодевался несколько раз, а я наблюдала, как он гелем укладывал волосы и гляделся в зеркало, оценивая свой внешний вид, и с трудом скрывала от него охватившее меня тогда волнение.

«Вообще-то нам пора, – сказала я наконец, – ты готов?» Лео кивнул, а потом все-таки снова передумал: «Сейчас буду готов!» И стянул через голову рубашку в синюю клетку, заодно изрядно испортив свою прическу, бросил на кровать, а сам схватил другую, оливково-зеленую. Я смотрела, как он застегивает пуговицы, но совладала с собой и не стала помогать, хотя дело пошло бы быстрее. Как могла, набралась терпения, ожидая, пока Лео тщательно разгладит складки. «Давай, сейчас мы поедем за папой», – только и сказала я.

Эти слова я выговорила с большим трудом.

Теперь мне казалось, что все это было давным-давно.

Стояла, смотрела на эту рубашку в синюю клетку, как вдруг зазвонил телефон. Опрометью я бросилась вниз по лестнице, влетела в гостиную, схватила трубку:

– Алло!

Тишина.

Нет, не тишина. Дыхание.

– Алло? – повторила я, чувствуя, как зашкаливает пульс.

На другом конце раздался сигнал «занято».

Нахмурившись, я положила трубку, но не успела и двух метров отойти от аппарата, как тот снова зазвонил. Взяла трубку.

– Алло! – произнесла я.

Нет ответа.

– Алло, кто это?

Щелчок – и сигнал «занято».

В замешательстве я тоже положила трубку и направилась в кухню. Достала хлеб и арахисовое масло, поставила на стол тарелку, положила нож. Знала, что еда покажется безвкусной, как и все, что я пыталась есть в последнее время, но хоть что-нибудь проглотить все же надо. Взяла ломтик хлеба, выложила на тарелку. Пыталась не обращать внимания на телефонный звонок, хотя он раздался почти сразу. Намазала немного арахисового масла на хлеб, откусила. Телефон замолчал. Во рту – никакого вкуса, только съедобная масса. Клей для обоев на куске картона. Телефон зазвонил снова. Меня замутило, но я попыталась проглотить хлеб, с трудом мне это удалось. Телефон замолк и тут же зазвонил опять. Я выкинула намазанный маслом хлеб в помойное ведро. Быстро убрала тарелку с ножом в посудомоечную машину и вернулась в спальню. Решила игнорировать телефонные звонки. Скользнула в постель, надеясь, что тошнота скоро пройдет, и размышляла.

Вроде бы я должна испытывать облегчение, но разволновалась еще больше: незнакомец исчез.