Текст книги "Алекс & Элиза"

10. Обопритесь на меня

Неподалеку от резиденции Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси

Февраль 1780 года

Луна скользнула в облака, когда на спину Гектора упали первые снежинки. Гнедому потребовалось около мили, чтобы привыкнуть к двойному, да еще и такому непривычному грузу. Пусть боевых коней учат, не дрогнув, выносить грохот пушек, но вот терпеть шорохи и скольжение нижних юбок за ушами было совсем другим делом. Храбрый мерин не мог ни разглядеть их, не стряхнуть назойливо щекочущие шкуру кружева. Но он сразу же понял, что у легковесного человека, устроившегося в седле, умелые руки, которых он готов был слушаться.

Элиза наклонилась и потрепала гнедого по холке.

– Вперед, Гектор.

Около мили назад молодой полковник дал последние наставления, как добраться до лагеря, а затем снова сконфуженно умолк. К счастью, ей недолго оставалось терпеть весь этот кошмар.

Мягкое цок-цок подков Гектора задавало ритм постепенно ускоряющемуся хороводу ее мыслей. Мысль о том, что Алекс обвинил ее в отвратительнейшем распутстве, не давала покоя. Каков нахал – решить, что Элиза может вести себя подобным образом! Подумать только – она, по его мнению, одна из тех девушек, которые шлют записки кавалерам, не получившим разрешение на ухаживания, и назначают свидание, и не где-нибудь, а на сеновале!

И все же воспоминания о том моменте, когда она забрала его платок, стали теперь отчетливей… То, как дерзко они с сестрами выбили почву из-под ног у молодого адъютанта – точнее, секретаря, – который пытался произвести впечатление на группку не слишком популярных девушек, флиртовавших с ним лишь потому, что им не хватало красоты или приданого для кого-то получше… Стало ясно: ее слова легко можно было принять за флирт – демонстративно принизить кавалера, дабы проверить его характер. Элиза тогда даже ощутила подобие того трепета, который сопровождал ее флирт с другими джентльменами. Так, может, она все же флиртовала с ним? Однако это не давало ему права строить пустые предположения касательно нее.

Но полковник сказал, что была записка, написанная, как он считал, ее рукой. Так что, выходит, его предположения строились не на пустом месте?

Он, похоже, был неподдельно разочарован, когда она не пришла на встречу. Пока не понял, насколько ошибался.

Это приводило в смущение. Элиза знала: следует поменьше думать об Алексе и признать, что он не является настоящим джентльменом, как и говорила ее мать.

Но девушка уже встречала настоящих повес – тех, кто держался в рамках приличия на публике, но вел себя самым омерзительным образом при личной беседе. Алекс не был похож на человека, строившего из себя кого-то другого, и не пытался вовлечь Элизу во что-то недозволенное или гнусное. Нет, он, похоже, вел себя естественно. И был ей благодарен, словно она подарила ему редкий, но не исключительный подарок – тонко прорисованный набросок углем, например, или первый весенний крокус…

И все же Элиза никак не могла успокоиться. Ярости, горевшей в ней, было недостаточно, чтобы защититься от ужасного холода, а вот мысль о том, что он два года хранил платок, когда-то спрятанный ею в корсаж, оказывала некоторый согревающий эффект.

Однако и его было недостаточно для февраля в Нью-Джерси. Неконтролируемая дрожь, волной прошедшая по позвоночнику, выдернула ее из омута размышлений. Гнев был хорош тем, что отвлекал от холода, теперь же зубы Элизы выбивали дробь. В поисках тепла она зарылась руками в густую черную гриву Гектора и уже не выпускала ее. Все тело ломило от усталости и холода, и девушка не знала, сколько еще сможет держаться в седле.

– Вы дрожите, – прошептал ее спутник. – Обопритесь на меня и позвольте взять поводья.

У Элизы не хватило сил на сопротивление, холод забрал последние. Она прикрыла глаза и отпустила поводья, тая в тепле, исходящем от его груди и рук, сомкнувшихся вокруг нее.

В лихорадочной полудреме девушка внезапно снова оказалась дома, в тепле одной из гостиных. Там был и молодой полковник, с небрежной элегантностью круживший ее в танце. Его рука на талии и горячее дыхание на щеке рождали ощущение полета сквозь пространство и время. Однажды она уже получала удовольствие от его объятий. Теперь же они дарили ей чувство комфорта и защищенности.

Мерное цоканье подков и скорбный крик совы убаюкивали, и наконец она уснула.

Чуть позже, проснувшись на руках у человека, с которым поклялась никогда больше не заговаривать, Элиза распахнула глаза и вгляделась в его лицо.

– Но как случилось, что вы оказались на дороге сегодня в одно время с нами?

– Ш-ш-ш, – шепнул Алекс. – Уже совсем скоро вы будете сидеть у огня с чашкой горячего бульона. А сейчас просто обопритесь на меня, закройте глаза и позвольте Гектору делать свое дело.

– Да-да. Звучит замечательно. Так тепло и уютно…

Элиза подняла глаза к затянутому облаками небу, уже не понимая, где находится. Вновь засыпая у Алекса на руках, она напоследок прошептала:

– И все-таки откуда вы там взялись?

За сосновой рощицей вдалеке можно было уже разглядеть первые огни лагерных костров. В скудном свете луны на палатки солдат ложились причудливые тени. Миновав поле, покрытое обледенелым жнивьем, мерин уловил запахи знакомых лошадей на выгуле и заплясал от нетерпения. Алекс натянул поводья, удерживая коня от немедленного побега к товарищам по пастбищу. Вскинув голову с раздувающимися ноздрями, Гектор издал великолепнейшее ржание, сообщая, что вернулся в лагерь.

Отсюда было рукой подать до центра города, где в белом двухэтажном доме, неподалеку от штаба армии, разместились Кокраны.

– Тише, дружок. Мы на месте.

Алекс погладил Элизу по щеке.

– Мисс Скайлер? Вы проснулись? Мы прибыли на место.

Убедившись, что ей хватит сил удержаться в седле, он спрыгнул с крупа Гектора и подошел к его левому боку.

– И вот я снова перед вами, миледи. Позвольте предложить вам руку помощи.

Он переплел пальцы, чтобы помочь Элизе спешиться, попутно удивившись, какой изящной кажется ее ножка в его руках.

Но соскользнув с седла, она чуть не упала в снег, вероятно, потому что ноги онемели от холода. На самом деле Элиза упала, но Алекс подхватил ее на руки. Подхватил и, когда стало понятно, что идти она не может, понес к дому дяди и тети, четы Кокран.

Дверь открыл дворецкий, но миссис Кокран, стоявшая прямо за его спиной, тут же оттеснила его, чтобы добраться до племянницы. Она проводила Алекса к софе в гостиной, на которую он со всей возможной аккуратностью положил свою нечаянную ношу.

– О боже, Элиза! Она в порядке? – беспокойно вопрошала тетушка. – Миссис Янсен прибыла несколько часов назад.

Укутав племянницу в одеяла, миссис Кокран велела слугам принести горячее питье и посильнее растопить камин, а сама взялась растирать ее заледеневшие ступни.

В суматохе Алекс выскользнул наружу, пусть и мечтал остаться.

11. Самовольная отлучка?

Резиденция четы Кокран, Морристаун, штат Нью-Джерси

Февраль 1780 года

– Это полковник Гамильтон внес тебя в дом на руках, как невесту? – В голосе тети Гертруды звучали скорее поддразнивающие нотки, чем осуждающие. Поскольку и ее муж, и полковник тесно работали с генералом Вашингтоном, она, конечно, знала молодого человека довольно хорошо, и было понятно, что ее очень интересует, как так получилось. Элиза, тем не менее, вспыхнула при слове «невеста», и тетушка Гертруда, столь же чувствительная к душевным переживаниям, как и к страданиям тела, сменила тему.

– Ты, должно быть, измучена!

Элизе до сих пор казалось, что она никогда не согреется, а в голове остались весьма смутные воспоминания о том, как она попала сюда, в уютный, теплый дом тетушки, с промерзшей дороги на Морристаун.

Когда ступни Элизы стали розовыми, как у младенца, тетушка Гертруда позвонила в колокольчик и велела горничной отвести девушку в постель, предварительно прогрев как следует простыни. Горничная вытащила несколько угольков из камина и положила их в жаровенку, где те шипели всю дорогу наверх. Она держала простыни над жаровенкой целых пять минут, так, что те чуть не задымились, а затем помогла Элизе снять платье и надеть одну из сорочек тети Гертруды, поскольку весь багаж девушки был по-прежнему привязан к крыше сломанного экипажа в семи милях отсюда.

Фланелевое одеяло пахло тетушкой Гертрудой – приятной смесью запахов розового масла и гамамелиса, а подогретые простыни были даже слишком горячими, и все же, оказавшись в постели, Элиза снова задрожала. Обняв себя руками, она практически против воли вспомнила тепло, исходившее от тела Алекса.

Девушка попыталась убедить себя, что дрожь – всего лишь следствие трехчасового пребывания на холоде в тонких туфлях и без пальто, но знала, что дело не только в этом. Ее изводили тревожащие воспоминания – о легких прикосновениях его рук, о том, как естественно его пальцы смыкались на ее талии.

И о том, что голос, шептавший какие-то слова ей на ухо, был мягким, полным нежности и заботы, и не мог принадлежать тому мерзавцу и лицемеру, которым она считала его обладателя.

Проснувшись утром, Элиза почувствовала, что простыни промокли от пота. Суставы ломило, а лицо пылало от жара. Дядюшка Джон осмотрел ее перед уходом и заявил, что, «вероятно, угрозы жизни нет», но все-таки прописал строжайший постельный режим, пока не спадет жар. Мысль о том, что придется провести целый день в незнакомой (и довольно маленькой) комнате без книг, камина и компании, превратила обычную простуду в нечто непереносимое, и Элизе удалось смягчить приговор, заменив спальню софой в гостиной, где она, пусть даже чувствуя слабость и головокружение, могла по крайней мере поболтать с тетушкой.

Гостиная – огромная комната с четырьмя высокими окнами – была оклеена обоями в мелкую розочку. Согласно последней французской моде, лепнину на потолке сделали в стиле рококо. Слуги постоянно поддерживали огонь в камине и не давали остыть кофе в кофейнике. Можно было перекусить осенними грушами и сыром или по глоточку прихлебывать наваристый бульон. С учетом всех обстоятельств это был наименее неприятный способ болеть из всех, которые Элиза могла вообразить.

– Прекрасная комната, тетушка Гертруда, и моя спальня тоже очень милая. Прости, что не способна сейчас на экскурсию, – у вас с дядюшкой чудесный дом.

– О, пфф, – фыркнула тетушка Гертруда. Там, где другая женщина взялась бы за вышивку декоративной подушечки или носового платка, она предпочитала пришивать пуговицы на солдатские мундиры. Элиза хотела было помочь, но ей запретили напрягаться.

– Мы с твоим дядюшкой получили этот дом уже в таком виде, с мебелью и всем прочим. Должна признать, что для приверженцев британской короны у Китченеров – бывших владельцев – был в самом деле неплохой вкус. Вот они, – добавила она, указав на пару портретов в нишах по обе стороны от камина.

Элиза изучающе посмотрела на картины. Миссис Китченер, по виду, было едва за сорок. Она была одета по моде, в богато украшенное платье с изысканным париком, но мягкий подбородок и круглые, румяные щеки указывали на возможную любовь дамы к сладостям и хорошей шутке.

Мистер Китченер был лет на двадцать старше жены и имел какой-то отсутствующий вид. Элизе показалось, что он слегка терялся за своим роскошным костюмом, словно без него становился обычным шестидесятилетним мужчиной, встречающим сумерки своей жизни скорее с терпением, нежели с присутствием духа.

Не встречая самих людей, невозможно было судить о сходстве. Тем не менее манера написания и краски говорили о том, что писал скорее профессионал, чем любитель, поэтому Элиза сделала вывод, что портреты должны передавать сходство довольно точно.

– Они кажутся очень респектабельной парой, – заметила она. – Наверное, было очень горько продавать дом, в который, очевидно, вложено столько трудов и любви.

– Продавать? – фыркнула тетушка Гертруда. – Надеюсь, ты не думаешь, что мы с твоим дядей стали бы отдавать деньги паре британских лизоблюдов.

Элиза смутилась.

– Не понимаю, как тогда вам достался их дом?

– Так же, как генералу Бергойну когда-то достался дом твоего отца в Саратоге – в качестве военной добычи.

– Ах вот как, – протянула Элиза. – Ну конечно.

– Я собиралась снять эти картины, но все как-то руки не доходили. К тому же мне нечего повесить на их место, так что…

Девушка понимающе кивнула. И все-же то и дело возвращалась взглядом к чете Китченер, которая вызывала безотчетное сочувствие. Она была раздавлена, когда узнала, что дом в Саратоге захвачен, и просто убита, когда ей сообщили, что поместье сожгли. И хотя ее отец довольно быстро его восстановил, дома, хранившего столько детских воспоминаний, больше не существовало. Эти счастливые моменты нельзя было вернуть, отстроив новые стены.

– У них есть дети? – тихо спросила она.

– Полагаю, что да. – Не имея детей, тетушка Гертруда никогда не была особо сентиментальной в этом вопросе. – В одной из спален наверху, той, где ты спишь, была детская, а другая, судя по мебели, принадлежала юной девушке. Похоже, они также потеряли сына в битве, поскольку в третьей комнате висела сабля, перевязанная траурной лентой.

– И им пришлось все это бросить!

– Именно так. Когда силы генерала Вашингтона захватили северную часть Нью-Джерси, Китченеры, как и прочие британские подданные, бежали в такой спешке, что не брали ничего, кроме одежды и драгоценностей, да и то не всех. – Тетушка Гертруда постучала по камее, приколотой на платье. – Эту милую вещицу я нашла наверху, за комодом.

Вошел Улисс, дворецкий. Когда его заметили, он объявил:

– Полковник Гамильтон пришел справиться о здоровье мисс Скайлер.

Широкая улыбка расцвела на лице тетушки Гертруды, но увяла, стоило ей обратить свой взгляд на Элизу. Щеки девушки пылали. Она не готова была видеть его, только не тогда, когда в мыслях все смешалось – и раздражение, и смущение, и что-то абсурдно напоминающее волнение перед предстоящей встречей.

Было ясно, что тетушка Гертруда захочет узнать причины ее отказа, но выяснять их при дворецком она не стала.

– Передайте полковнику Гамильтону, что мисс Скайлер в порядке, но немного устала и нуждается в отдыхе после вчерашних испытаний. Пожалуйста, передайте огромную благодарность от нас с доктором Кокраном за помощь и скажите, что мы с нетерпением ждем возможности достойно отблагодарить его за проявленное рыцарство, как только мисс Скайлер окончательно встанет на ноги.

Улисс кивнул и вышел, прикрыв дверь, чтобы не выпускать тепло из комнаты. Элиза напряженно вслушивалась в голоса, доносившиеся из прихожей, но слишком толстые стены не позволяли разобрать ничего, кроме неясного бормотания. Тем не менее беседа продолжилась дольше, чем она предполагала; Элизе показалось, она слышала, как полковник настаивал на том, что хочет лично убедиться в ее здоровье, прежде чем его уговорили уйти. Наконец входная дверь открылась и закрылась.

Элиза повернулась к окну, почти ожидая увидеть полковника, но ничего, кроме тусклого зимнего утра, не увидела. Она была капельку разочарована, пусть сама и отослала его прочь.

Отвернувшись от окна, девушка наткнулась на вопросительный взгляд тетушки.

– Скажи-ка мне, дорогая, не удосужился ли полковник Гамильтон объяснить, каким образом он вчера оказался на почтовом тракте? – небрежно спросила женщина – слишком небрежно, по мнению Элизы, – словно она ничего не хотела узнать, а, наоборот, владела всей нужной информацией. Очевидно, даже праведная тетушка Гертруда была не против изредка немного посплетничать.

– Он сказал, что объезжал посты вдоль реки Гудзон.

– Правда? Я-то думала, с постов должны докладывать обстановку ему, а не наоборот.

Элиза об этом не задумывалась, но теперь, когда мысль прозвучала, она показалась довольно логичной.

– Возможно, он подумал, что нужно проверить их усердие. Папа не раз замечал, что ничего так не поднимает боевой дух и дисциплину, как внезапные проверки командования.

– Возможно, – согласилась тетушка.

Она обрезала нитку у только что пришитой пуговицы, отложила сюртук и вытащила новый из стопки, лежащей рядом.

– Ты не выглядишь убежденной, – заметила Элиза.

– Просто твой дядя Джон упоминал о вчерашнем отсутствии полковника Гамильтона. Точнее, он сказал, что генерал Вашингтон заметил отсутствие полковника. Так что, если это была внезапная проверка, о ней не знали не только его подчиненные, но и командование.

Элиза почувствовала, как краска приливает к щекам.

– Не уверена, что понимаю тебя, тетя.

– Твой отец писал генералу Вашингтону о твоем приезде, не так ли?

– Конечно, и он бы никогда не позволил мне поехать без нашего доверенного кучера, мистера Винсента. Ради меня милый старый солдат сделал вид, что едет с важным военным донесением, но учитывая, что папа вот уже два года как отстранен от командования, скорее всего, это было придумано, чтобы не беспокоить меня.

Тетушка Гертруда кивнула.

– Не хотелось бы говорить лишнее, но мне всегда казалось, что ты – любимица отца, даже по сравнению с Джоном, Филиппом-младшим и другими мальчиками. Из всех детей ты сильнее всего похожа на него по духу. Поэтому неудивительно, что он решил известить главнокомандующего Континентальной армией о том, что его дочь едет навестить тетушку. Хотя, дай подумать, хм-м-м… письма генерала Вашингтона не сразу попадают к нему в руки. Сначала их проверяет…

Тут Элиза не смогла удержаться и перебила тетушку:

– Ты хочешь сказать, что полковник Гамильтон знал, что я приеду?

Тетушка Гертруда лукаво пожала плечами.

– На прошлой неделе доктор Кокран упоминал о том, что полковник интересовался твоим приездом. Сначала я не придала этому значения – у твоего дядюшки неплохие отношения с полковником, – и решила, что это обычная вежливость. Но увидев тебя у него на руках вчера, не могла не подумать – мне, пожилой даме, простительно, – что в воздухе пахнет романтикой.

Теперь Элиза залилась краской по уши, а сердце ее стучало так бешено, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Как бы меня ни восхищал твой романтический склад ума, позволяющий делать такие предположения, тетушка, я вынуждена усомниться в их достоверности. Если бы полковник Гамильтон на самом деле читал письмо отца к генералу Вашингтону, он бы знал, что я должна была приехать не вчера, а днем ранее. Значит, судя по всему, вчера он был на дороге по важным делам.

Элизе показалось, что тетушка посмотрела на нее почти с жалостью, словно не могла поверить, что можно быть настолько наивной.

– Может быть. Но доктор Кокран говорил, что полковник Гамильтон отсутствовал несколько дней подряд без разрешения командования, чем вызвал заметное недовольство генерала Вашингтона.

Находился в самовольной отлучке из-за нее? В той записке Петерсон, похоже, написал нечто невероятное, в этом-то все и дело. Элиза не могла посмотреть тетушке в глаза. Она потянулась было за своей чашкой, но та оказалась пуста. Девушка собиралась позвонить в колокольчик, чтобы принесли другую, когда рука тетушки накрыла ее собственную.

– Элиза, я вынуждена спросить: вы с полковником Гамильтоном встречались прежде?

Она не знала, как ответить на этот вопрос. Простое подтверждение не могло считаться ответом на заданный вопрос. А пространный ответ грозил перерасти в разговор, который Элиза даже не знала как начать, не говоря уже о том чтобы вести.

– Он был гостем на балу, который матушка устраивала около двух лет назад. Наша встреча была… мимолетной, – ответила она, тогда как в памяти всплыло, что полковник больше двух лет хранил у сердца платок, пахнущий ее духами.

Тетушка Гертруда рассмеялась.

– Мы с твоим дядей встретились всего за неделю до свадьбы. Думаю, твои бабушка с дедушкой хотели пристроить меня в хорошие руки намного сильнее, чем я сама. Они обещали доктору Кокрану отличное приданое, если он женится на мне. В нашем браке не было ни капли романтики, вот что я хочу сказать.

Женщина поправила камею на блузке.

– Ах, но этот союз был удачным, моя дорогая, и стал еще удачнее благодаря взаимному уважению и заботе, родившимся за долгие годы. Тем не менее я знаю, что такое любовь, в немалой степени благодаря отношениям твоих родителей, чья страсть…

Элиза поперхнулась.

– Страсть и моя мать? Мы говорим об одной и той же миссис Скайлер?

– Повежливее, дорогая. Не думай, пожалуйста, что твоя мать всю жизнь была матроной сорока с лишним лет, занятой воспитанием восьмерых детей. Когда-то и она была молодой и хорошенькой – прямо как ты.

Элиза поджала губы и с сомнением покачала головой.

– Но я не об этом, – продолжила тетушка Гертруда, прежде чем Элиза успела сменить тему, – а о том, что узнаю́ увлечение, если вижу его. Полковник Гамильтон, определенно, увлекся тобой. И, хотя он красив и умен – прямо скажем, гениален, – а возможно даже, причастен к рождению нашей юной нации… – тут плечи тетушки опустились, – …но мне кажется, что ты считаешь его интерес нежелательным.

Элиза глубоко уважала эту женщину, идущую своей дорогой вопреки ожиданиям и ограничениям общества, налагаемым на женщин, и не смогла ей солгать. Так же, как не смогла заставить себя сказать правду, в немалой степени потому, что сама не была уверена, в чем та заключается. С фактами проще: дайте Элизабет Скайлер несколько ярдов ткани или пару фунтов баранины, и она точно скажет, сколько выйдет пар штанов или порций рагу. Но к чувствам не полагались выкройки или рецепты. Девушка подозревала, что ей нужно собрать все части этой головоломки, чтобы увидеть картину целиком.

– Нежелательным и маловероятным, – сухо подтвердила Элиза. – Я сомневаюсь в искренности его интереса. Прошу прощения, тетушка. Полковника Гамильтона можно считать неплохим уловом, но эта рыбка мне не по зубам.

Тетушка пристально посмотрела на нее, а затем вернулась к шитью. Долгое время в комнате не слышно было ничего, кроме потрескивания поленьев в камине и скрипа грубой нитки, прошивающей толстую, плотную ткань.

Затем тетушка почти неслышно произнесла:

– Не прибедняйся, деточка. Это ты добыча, а полковник Гамильтон – охотник, и, смею заметить, если ему не удастся тебя поймать, значит, он тебя недостоин.