Текст книги "Любовь & Война"

– Со всем моим уважением, генерал, я хотел бы получить ответ сейчас, – максимально вежливо, но довольно настойчиво заявил Алекс.

Вашингтон моргнул. В исполнении столь сдержанного человека это могло быть расценено как судорожный вдох. Затем, Алекс мог поклясться, легкая улыбка скользнула по губам генерала.

– Что ж, полковник. Вы можете командовать атакой.

У Алекса рот приоткрылся от удивления. Несмотря на то, что верил в каждое сказанное слово, он особо не надеялся, что они произведут должный эффект. Вашингтон был ярким представителем своего класса, и его щедрость редко распространялась на простых людей. Он признавал таланты и умения человека, но только до той степени, до которой они были полезны ему. С учетом того, что все прочие условия равны – а Алекс ничуть не сомневался, что Жима рядом с Лафайетом учился ничуть не менее упорно, чем сам Алекс рядом с Вашингтоном, – он должен был встать на сторону господ, а не простых людей.

– Вы это заслужили, полковник Гамильтон, – добавил Вашингтон. – Тем, что сделали для меня и своих людей. Я верю, что вы приведете их и всю Континентальную армию к победе. – Он замолк, но тут же добавил с намеком на улыбку: – Ваше умение добиваться от меня быстрых и решительных действий помогло вам выиграть в этом споре.

– Благодарю, Ваше превосходительство, – произнес Алекс, едва к нему вернулся голос. Затем повернулся к Лафайету. – Мои соболезнования майору Жима.

Лафайет пожал плечами, но в глазах мелькнула смешинка.

– Что ж, всегда найдется другая война.

9. Горячие полотенца!

Особняк Скайлеров

Олбани, штат Нью-Йорк

Сентябрь 1781 года

– Элиза! – выдохнула Пегги, стоило сестре ворваться в дом. – Слава Господу, ты здесь! Пришел мамин срок!

Лицо Пегги приобрело пепельный оттенок и в то же время было расцвечено лихорадочным румянцем, а волосы растрепались. Элиза не могла припомнить другого случая, когда лицо сестры имело столь странную расцветку, с тех пор, как Пегги впервые открыла для себя пудру. Каким-то образом вид выбитой из колеи сестры помог ей успокоиться, и она утешающе похлопала Пегги по руке.

– Лью сказал, Дот уже вызвали.

– Да-да. Она говорит, что мама не послушала ее и не предупредила о том, что у нее начались первые схватки. И теперь все почти уже началось, – сказала Пегги, утирая пот со лба.

– И что же Дот велела нам делать? – спросила Элиза. – Нужно ли нам позвать доктора ван Рутена?

Пегги скорчила гримаску.

– Дот сказала, не надо, она справляется.

Элиза не была полностью в этом уверена. На мгновение ее накрыла паника.

– Да? Что-то еще?

– Дот говорит, что хотела бы чашечку шоколада.

Элиза непонимающе захлопала глазами.

– Шоколада? Для мамы?

Пегги покачала головой.

– Нет. Для нее. Для Дот. – По-прежнему видя непонимание во взгляде Элизы, она продолжила: – Она сказала, что если я хочу быть полезной, то могу принести ей чашечку чудесного шоколада и прихватить с собой сахару.

Элиза улыбнулась про себя, но лицо ее осталось спокойным. Если уж Дот велела хозяйской дочери приготовить ей шоколада, значит, вряд ли что-то идет не так.

– Ну, тогда почему бы тебе не найти Рози или Мэри и не попросить помочь с этим? А еще приготовить чистых полотенец и горячей воды. Кажется, я припоминаю, что они частенько нужны во время родов.

Пегги все еще казалась выбитой из колеи, ведь на самом деле, хоть их мать рожала уже далеко не в первый раз, трех ее старших дочерей всегда ограждали от участия в этом нелегком процессе. И лишь на этот раз им позволили быть рядом с матерью. Сложности деторождения, по искреннему убеждению матери и Дот, лучше было держать в секрете от нежных и впечатлительных девочек, пока они не повзрослеют.

Элиза отпустила Пегги, а сама поспешила наверх, в комнату матери. Сначала она изрядно перепугалась, не обнаружив не то что матери в постели, но и самой постели тоже, но затем вспомнила, что с наступлением жары они помогли миссис Скайлер перебраться в одну из восточных спален. Она поспешила дальше и, в очередной раз постучав, вошла в другую комнату.

Поскольку Кэтрин никогда прежде не позволяла дочерям помогать при родах, Элиза не была уверена, чего ей ожидать. Но она определенно не ожидала услышать раскаты смеха, доносившиеся с кровати.

– О, я знаю! – весело подтвердила Кэтрин Скайлер. – Филиппп-младший был просто невыносим. Говорю тебе, я прямо чувствовала, как он сжимает кулачки в моей утробе, не желая появляться на белый свет. Мальчишки, в самом деле, самые несносные! Элиза! – продолжила она столь же веселым голосом. – Будь добра, закрой, пожалуйста, дверь! Это все-таки не стойло в хлеву.

Элиза побледнела, но тут мать снова расхохоталась. Девушка аккуратно прикрыла дверь, а затем скользнула в уголок спальни.

– Да, роды тогда были такими долгими, – хихикая, подтвердила Дот. – Даже не знаю, кому пришлось хуже – вам или генералу Скайлеру. Он, наверное, похудел на добрую половину стоуна[7]7
  В одном стоуне около 6,3 кг.


[Закрыть], потея от волнения!

– Я скажу тебе, кому пришлось хуже всего: моему прекрасному ковру в холле. Генерал так долго мерил его шагами, что почти вытоптал тропу среди вытканных на нем цветов. А ведь ковер нам везли из самой Персии!

Мать снова разразилась смехом, грудным и таким расслабленным, которого Элиза ни разу до этого момента у нее не слышала. И только тогда она заметила на прикроватном столике графинчик бренди и рюмку. Элиза сама наполняла графин прошлым вечером. А сейчас он был пуст на треть – подвиг, тем более впечатляющий, если учитывать, какая крошечная рюмочка стояла рядом.

– Ох-хо! – вздохнула мать. – Элиза заметила свидетельство наших шалостей! О, ну что ж, тогда можно выпить еще один.

Дот охотно наполнила рюмочку.

– Дот, – окликнула Элиза, когда повитуха передала рюмку миссис Скайлер, – ты правда думаешь, что матери стоит употреблять спиртное прямо сейчас?

В ответ Дот лишь взглянула на миссис Скайлер, состроившую обиженную мордашку. Секунду спустя они обе принялись хихикать, как девчонки. Элиза поняла, что употребляла ее мать не в одиночестве. Она не знала, полегчало ли ей от того, что мать выпила меньше, чем она сперва подумала, или от того, что женщина, которая должна была помочь матери в родах, тоже была не совсем трезва.

– Ну-ну, мисс Элиза, не волнуйтесь, – успокоила ее Дот. – Бренди помогает вашей матери расслабиться и тем самым облегчает ей работу. К тому же мы с ней делали это столько раз, что сходу и не сосчитать.

– Я могу сосчитать, – заявила миссис Скайлер. – Мы делали это уже одиннадцать раз. Одиннадцать! И, даю вам слово, что ЭТОТ БУДЕТ ПОСЛЕДНИМ!

– Как бы то ни было, – продолжила Дот, – мы делали это так часто, что теперь можем перекинуться в картишки по ходу дела, и все равно все пройдет как по маслу.

– О! – выдохнула миссис Скайлер, передавая свою (пустую) рюмку Дот. – Секунду, пожалуйста. – Тут ее лицо искривила гримаса боли. Не мучительной боли, а такой, словно она ударила мизинец на ноге или страдает несварением в острой форме.

Конечно, Элиза слышала о трудностях деторождения и знала, что все это может быть довольно мучительным, но в целом представление о процессе у нее все еще было довольно расплывчатое. Поэтому ее встревожило нынешнее состояние матери.

– Дот, что происходит? Сделай что-нибудь!

Однако к тому времени, как она задала свой вопрос, лицо матери расслабилось, и она кивком попросила Дот снова наполнить ей рюмку.

– Что, мисс Элиза, разве вы не знаете, как это все происходит? Ничего страшного, это просто схватки.

– Схватки? – повторила Элиза, не представляя, что это значит. Все, что она смогла вспомнить, это лингвистическое значение термина.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату скользнула Анжелика. Она заметно разрумянилась, но, несмотря на жару, накинула на плечи длинную светло-голубую шаль. В руках у нее был поднос с кофейником, полным горячего шоколада, и парой чашек, который она передала благодарной Дот.

– Простите, что не пришла раньше, матушка. Я навещала ван Аленов, и Кери – брат Лью – прибежал, чтобы позвать меня. Вы не поверите, но я только что проскакала три мили в мужском седле! Пронеслась галопом мимо старой миссис Вандермеер, которая чуть не упала в обморок!

Элиза внезапно вспомнила события полуторагодовой давности, когда она тоже скакала в мужском седле – с Алексом за спиной. Он помог ей выбраться из экипажа со сломанной осью и, для того чтобы помочь ей устроиться в седле и самому не утонуть в ярдах ткани, был вынужден оборвать часть ее юбок и подъюбников. Это был один из самых романтичных моментов их истории, впрочем, все, как и большая часть того, что происходило с ними в то время, когда зарождались их чувства, закончилось конфузом, основанным на недопонимании.

«Ну что ж, – подумала она, вспоминая ощущение сильного тела Алекса за спиной, – все хорошо, что хорошо кончается».

Она задумалась, где он может быть сейчас и думает ли он о ней, а затем приготовилась слушать неизбежные нотации матери за только что услышанный анекдот. Миссис Скайлер была неизменно строга в вопросах, касающихся приличного поведения ее дочерей на людях.

Но мать лишь пожала плечами.

– Неважно. У тебя теперь есть муж, и ты можешь не беспокоиться о репутации, не говоря уже о сохранении непорочности! К тому же первый ребенок миссис Вандермеер родился спустя шесть месяцев после свадьбы и весил десять фунтов, по-моему, даже с унцией!

Элиза чуть не зажала уши ладонями. Неужели ее мать действительно предположила, что миссис Вандермеер приняла участие в самом интимном брачном ритуале до того, как вышла замуж?

– М-мама, – запинаясь, обратилась она к Анжелике, – мама немного выпила.

– Я вижу, – сказала Анжелика, наполовину смеясь, наполовину удивляясь.

– Очевидно, это помогает маме расслабиться и, как ты выразилась, Дот? Облегчает ей работу.

– Определенно, – согласилась Анжелика.

Элиза не знала, что еще сказать.

– Эм, Дот мне только что объясняла, что такое схватки.

Анжелика нахмурилась.

– Ты про сражения отважных рыцарей?

Последовал взрыв смеха со стороны миссис Скайлер и Дот. Даже Элиза не смогла сдержать улыбку.

– Не совсем. Очевидно, это как-то связано с, эм, появлением ребенка из утробы матери.

– Именно! – подтвердила Дот. – Когда ребенок решает, что пришла пора появиться на свет, он очень нежно стучится в дверь, отделяющую его от мира. От этого мускулы, окружающие утробу, начинают сжиматься особым образом. Это немного похоже на то, как выжимают воду из полотенца. Вы беретесь за один конец и сжимаете полотенце, пока не доберетесь до другого. Так же сжимается и утроба. Сначала слегка, чтобы правильно разместить дитя, затем сильнее, чтобы вытолкнуть его на свет божий.

– А теперь один момент, в котором я не согласна с Дот, – вмешалась Кэтрин Скайлер. – Я не думаю, что ребенок сообщает матери, что ему пора родиться. Я считаю, что мать говорит ребенку, что ПОРА ВЫМЕТАТЬСЯ! – Последние слова миссис Скайлер адресовала прямо своему громадному животу, при этом голос ее, хоть и громкий, был наполнен смехом и нежностью.

И словно в ответ, ее лицо исказила очередная гримаса.

– Что это? – встревоженно спросила Анжелика, схватив Элизу за руку.

– Это и есть одна из схваток, – пояснила Элиза. – Это, кхм, нормально, и, как ты сама видишь, они не длятся долго.

– О, скоро они станут длиннее, – заметила Дот. – Между ними теперь проходит меньше времени.

– Да, теперь она полностью готова, – подтвердила миссис Скайлер, поглаживая живот. – Девочки, могу я предложить вам попросить одного из лакеев – хотя пусть это лучше будет одна из горничных – принести пару стульев, чтобы вы могли устроиться в стороне от этого зрелища. Некоторые тайны мать должна хранить от дочерей до конца.

– Я просто принесу их сама, – сказала Элиза.

– Захвати еще и рюмку, – попросила Анжелика. – Думаю, мне не помешает пропустить рюмочку вместе с мамой и Дот.

Элиза выбежала из комнаты. У орехового серванта в коридоре стояла пара легких плетеных стульев, и она быстро занесла их в комнату, а затем снова выбежала и схватила стакан для воды из того же серванта. Стакан мало походил размерами на дамскую рюмочку, но Элиза решила, что вряд ли кто-то будет следить за этикетом сегодня. К тому же она была почти уверена, что последует примеру Анжелики в плане «рюмочки».

Она поспешно вернулась в комнату, как раз в тот момент, когда мать снова скривилась от боли. Ее больше всего поразил контраст между судорожно сжатыми губами матери и ее спокойными, разве что чуть нетерпеливыми, глазами. Казалось, боль беспокоит ее меньше, чем затянутость этого действа, словно ей уже не терпелось вернуться к своим повседневным делам. Если бы речь шла о другой женщине, можно было бы сказать, что ей не терпится прижать новорожденного к груди, но миссис Скайлер не особо любила пылкие проявления чувств – как она нередко говорила, в ее муже «мягкосердечия было на двоих», а дюжина родов изрядно истощила и без того небольшой запас пылкости, предназначенный для событий такого рода.

Схватка прошла, когда Элиза налила немного бренди в стакан и заняла место рядом с сестрой. Дот переместилась к изножью кровати и теперь мыла руки до локтей в ведре с исходящей паром водой.

Анжелика с благодарностью приняла стакан. Она неловко ерзала на стуле, снова и снова пытаясь устроить шаль на своих обнаженных руках, словно, несмотря на жару, ее пробрала дрожь. Однако, вопреки всем ее усилиям, легкая ткань большей частью собиралась в середине ее наряда – платья из бледно-желтого муслина с высокой и рискованно свободной талией. Непривычный образ для Анжелики, которая, как и Пегги, любила выставлять напоказ свою тонкую талию (или, по крайней мере, любила внимание, которое при этом привлекала), но Элиза решила, что сейчас слишком жарко, и даже такая модница, как ее старшая сестра, не желает утягиваться. Действительно, теперь, задумавшись об этом, она припомнила, что Анжелика начала отдавать предпочтение такому фасону платьев с тех самых пор, как шесть недель назад нагрянула летняя жара.

Она кивнула в сторону кровати, на которой лежала их мать, прикрывшая глаза, словно в попытке собраться с силами. На лбу у нее появились несколько капелек пота, но в остальном она выглядела абсолютно спокойной.

– Такая судьба ждет нас теперь, когда мы замужем? – не удержавшись, шепнула Элиза сестре.

– Только если Господь благословит вас, мои дорогие, – сказала миссис Скайлер, не открывая глаз. – Только если благословит, – повторила она, но на этот раз Элиза заметила, что она до побелевших костяшек сжимает простыни в кулаках.

Анжелика сделала еще один глоток и передала стакан Элизе.

– Ты получала какую-нибудь весточку от полковника Гамильтона?

Элиза, удивленная такой откровенной сменой темы, глотнула бренди и тут же пожалела об этом. Жидкость была слишком уж согревающей для такого дня, как сегодняшний. Лучше бы она попросила охлажденной воды. К тому же упоминание имени Алекса заставляло ее кровь быстрее бежать по венам, хоть теперь от страха, а не от гнева.

– Он написал мне несколько дней назад, когда был на марше к Уильямсбургу, где они планируют начало осады Йорктауна. Теперь он уже должен быть там. – Она радовалась каждому письму, ведь то, что они приходили, значило, что ее супруг все еще жив.

Анжелика лениво теребила концы шали, лежащие у нее на коленях.

– Не беспокойся, ничего не случится, – успокаивающе сказала она сестре.

Конечно, Элиза беспокоилась, но не хотела говорить об этом вслух, облекая тревожные мысли в слова.

– Сейчас меня больше беспокоит то, что происходит прямо здесь, – заявила она, кивнув на кровать. Их мать скрутила очередная схватка, которая длилась дольше, чем предыдущие.

– Дот говорит, что рождение ребенка большей частью идет само по себе.

– Я не об этом. Я о том, что мама… нетрезвая. Это меняет все мои представления о ней.

Анжелика издала тихий смешок.

– О, она мне нравится такой. Я думаю, нам нужно разработать план, как заставить маму выпивать почаще.

Если мать их и слышала, то ничего в ответ не сказала. Элиза заметила, что схватки теперь не просто длятся дольше, они еще и становятся чаще. Руки Дот двигались под простынями, работая с завораживающей точностью. И хотя они с миссис Скайлер не обменялись ни словом, было ясно, что между ними царит полное взаимопонимание, и они слаженно работают, чтобы подарить миру очередного маленького Скайлера.

– Расскажи мне, – попросила Элиза, – зачем ты навещала ван Аленов? Прежде ты никогда не питала к ним особо теплых чувств. И зачем, во имя всего святого, ты надела эту шаль в такой жаркий день? – добавила она, заметив, что сестра снова стала возиться с этим огромным куском ткани.

Руки Анжелики замерли, словно ее поймали за чем-то весьма неподобающим. Повернувшись, Элиза заметила, как посерело лицо сестры и вместе с тем, огнем вспыхнули щеки. Она снова перевела взгляд на руки Анжелики и подумала, что они словно слегка зависли над коленями. Точнее, дело было не в этом. Нет, скорее в том, что колени Анжелики каким-то образом стали… толще. Задумавшись об этом, она поняла, что Анжелика в последнее время стала больше есть, прося добавочную порцию бекона за завтраком (что ж, за это трудно ее винить) и, что более странно, добавочную порцию побегов папоротника на ужин. Анжелика всегда ненавидела папоротник – утверждала, что он горчит, как испорченный уксус. А теперь взялась жадно поглощать его. Было похоже на то, что ею движет… нестерпимая тяга.

Странная мысль посетила Элизу. Она снова посмотрела на руки Анжелики, пляшущие над пополневшими коленями. И все же она не могла решиться произнести это слово, даже мысленно. Ведь Анжелика была ее сестрой. Пусть она и была теперь замужем, но не могла же она… Или могла?

Тяжелый вздох донесся с кровати.

– Ох, Элиза, моя милая, милая, наивная девочка. Ты еще не поняла, что скоро станешь тетушкой?

Элиза нервно засмеялась.

– Вы хотели сказать сестрой, матушка?

– Я рожаю, дорогая моя. Я не при смерти, я в здравом уме и твердой памяти. Я хотела сказать тетушкой.

– Тетушкой? – глуповато повторила Элиза.

– Ох, да ради бога! – воскликнула Дот с другого конца кровати. – Раскрой глаза, девочка. Твоя сестра беременна.

Элиза повернулась к Анжелике, которая смотрела на нее широко раскрытыми глазами со смесью страха и ликования на лице. Она кивнула в ответ на не заданный Элизой вопрос, а затем сестры радостно обнялись, и взрывы смеха заполнили и без того битком набитую комнату. Обнимая сестру и чувствуя, как мягкий животик Анжелики прижимается к ее собственному, она ощущала, как тают все аргументы против рождения детей, которые она приводила себе по дороге домой. Она поняла, что она тоже хочет стать матерью. Увеличить семью Гамильтонов вместе с Алексом. Теперь она надеялась, что и ее вскоре коснется это благословение.

Дот подняла глаза и встретилась взглядом с миссис Скайлер.

– Должна признаться, я побывала в разных родильных комнатах, в том числе и в весьма необычных. Но эта даст фору любой из них.

Миссис Скайлер лукаво улыбнулась своей повитухе.

– Ты же знаешь сестер Скайлер, – сказала она. – Нет настолько трогательного момента, в котором они бы не нашли, над чем посмеяться. Да что там, поспорить могу, что и новорожденная появится на свет с улыбкой!

10. В бой

Траншеи

Йорктаун, Вирджиния

Сентябрь 1781 года

Алекс не спеша шел мимо рядов солдат, кивая одному, пожимая руку другому. Солнце садилось за его спиной, золотя лица его людей последними лучами, но всякий раз, как он приближался к одному из них, его тень гасила золотое сияние, погружая очередного солдата в темноту. Алекс изо всех сил старался не думать, что это плохой знак.

– Вы хотели, чтобы было что рассказать сыновьям, Энрайт, – обратился он к одному. – Обещаю, сегодня вы получите огромный запас историй!

– Рядовой Карсон! Вы, что, едите суп в такое время? Будем надеяться, что он не вытечет через дырку от пули через пару часов!

– Нет, капрал Фромм, мы не будем сдирать с британцев скальпы в качестве военных трофеев. Но вы вполне можете разжиться парой новых сапог. Эти больше похожи на решето!

Люди – его люди – смотрели на него с ехидцей и вместе с тем с решимостью на лицах, с напускным оживлением солдат, притворяющихся, что не боятся смерти, которая, вполне вероятно, ждет их уже через час или два. Их лица были черны от грязи, которую Алекс в шутку не велел им смывать.

– Никогда не видел более белокожих ребят! Две недели под солнцем, а ваши щеки бледнее рыбьего брюха! Чуточка грязи поможет вам спрятать лица от британцев, когда взойдет луна!

Как и его солдаты, Алекс взял беззаботный, почти шутливый тон. Однако, в отличие от них, он ничуть не притворялся. Хоть он и знал, что ему предстоит провести исключительно опасное дело и что некоторые из его ребят, а возможно, и он сам, могут быть убиты, но не чувствовал страха. Он обещал Элизе, что вернется к ней, и собирался сдержать обещание. Как бы далеко от нее он ни был, она всегда царила в его мыслях и сердце.

Да, он действительно стремился командовать полком, потому что это укрепило бы его репутацию и поспособствовало дальнейшей карьере, особенно если он решил бы сделать политическую деятельность не просто увлечением или гимнастикой для ума. Но вот в чем он не готов был признаться даже самому себе, так это в том, что он грезил полем битвы, мечтал о шансе поставить жизнь на кон ради того, во что верил, и, да, забрать жизни тех, кто угрожал его вере.

Когда он сражался под командованием генерала Вашингтона под Монмутом, то ринулся в битву, как простой солдат, вместо того чтобы, как настоящий офицер, отдавать приказы, стоя в отдалении. Тем самым он последовал примеру Вашингтона, но, в отличие от генерала, продолжал сражаться, даже когда враг стал отступать. Рискуя жизнью снова и снова, он догонял бегущих солдат, пока, в конце концов, его лошадь не подстрелили, и он едва не оказался погребенным под тушей мертвого животного.

И вот он чувствовал, как знакомая жажда битвы растет в нем сейчас. Пару часов назад они с отрядом закончили копать передовую траншею позиций американцев – каторжная работа, которая заняла у четырех с лишним сотен солдат целый день. Отряд Алекса состоял из людей, имеющих инженерные навыки, необходимые в подготовке к сражению: подрывников, которые могли быстро расчистить путь через лес и кустарник, рудокопов, умевших копать отличные траншеи.

Немыслимо было узнать, что затевают британцы за забором двадцати футов в вышину, но пока пушечные ядра над заостренными бревнами не летали. Алекс схватил лопату и присоединился к своим людям, отчасти для укрепления «духа товарищества» (он не мог произносить это слово, не скривившись при воспоминании о попытке Лафайета отнять у него командование отрядом), отчасти потому что терпеть не мог бездеятельное ожидание.

Работа была изматывающей, но она не мешала мыслям хаотично мелькать в голове, и, как только траншея была закончена, он провел своих людей в издевательском танце вне пределов досягаемости британских ружей, чтобы подразнить врага. Барабанщики стучали по натянутым шкурам, трубачи дули в трубы, а измотанные солдаты, танцуя, прокладывали путь назад, в лагерь и прочь от усталости.

Ему нужно было отвлечь их от того, что надвигалось, отвлечь от ожидания смерти. Около десяти минут они скакали, как на сельских танцах, смеясь, стуча сапогами, гикая, как сумасшедшие, сбежавшие из лечебницы, и пусть сейчас они казались самыми недисциплинированными солдатами из всех, что когда-либо носили форму, теперь в их душах на смену тревоге пришло спокойствие. Они расселись кучками по три-четыре человека, жуя вяленое мясо или грызя сухари и с братским согласием передавая фляжки. И хотя они казались расслабленными, в глазах их была настороженность. Они, похоже, были готовы кинуться в атаку в любое мгновение.

Когда Алекс вернулся в траншею, он увидел, что его уже поджидает хмурый Лоуренс. Присутствие Лоуренса не стало сюрпризом. Алекс сам просил, чтобы друга приписали к его полку как одного из трех командиров батальона. Однако Лоуренс где-то задержался, и сейчас Алекс увидел его в первый раз за целый день.

– Лоуренс! – воскликнул он. Он протянул другу руку, но тот ее проигнорировал.

– Ты совсем ума лишился? – резко спросил Лоуренс.

Алекс замер. Затем выпрямился и, как мог, разгладил незастегнутый мундир на плечах.

– Прошу прощения, полковник Лоуренс? – произнес он самым высокомерным тоном, который смог изобразить в своем запыхавшемся состоянии. – Вы хотели о чем-то меня спросить?

– Вы совсем ума лишились? – повторил Лоуренс, прежде чем бросить насмешливое «сэр».

Лоуренс кинул злобный взгляд на солдат, спрыгивающих в траншею после издевательского танца, и Алекс понял, что тот имел в виду.

– Так ты об этой вакханалии?

– Именно так. Скачете, как койоты с подпаленными хвостами, прямо на виду у врагов.

– Уверяю тебя, что мои люди были далеко вне пределов досягаемости британцев, и если бы они начали палить из пушек, мы бы…

– К черту британцев! – перебил его Лоуренс. – Ты хочешь лишиться командования прежде, чем успеешь хоть раз повести солдат в бой?

Алекс удивленно распахнул глаза. Только теперь он понял, как глупо, должно быть, его действия выглядели со стороны. Но он также понимал, что это был правильный поступок. Его люди устали и, хоть ни за что бы в этом не признались, были напуганы. Штурмовать палисад высотой двадцать футов всего лишь со штыками, топорами и лестницами было затеей рискованной, как сама война, и кому-то из них, определенно, предстояло погибнуть.

Лоуренс склонился ближе. Его лицо смягчилось, словно он прочитал мысли Алекса, пронесшиеся сейчас в голове.

– Послушай меня, сэр, – заговорил он. – Я служил в пехоте и тоже вел ее в атаку. Я знаю, какие чувства переполняют сейчас твоих ребят. Это судьбоносная ночь. Если мы победим сейчас, то однозначно подарим свободу и независимость всем тринадцати штатам – не колониям, а штатам – и нации, которую они составляют. Но чтобы достичь этого, твоим людям понадобится выдающийся и сдержанный лейтенант-полковник Александр Гамильтон, а не горячий, бесстрашный, смею заметить, порой до безрассудства, парень, который с юношества сам пробивал себе дорогу в этом мире.

Одна часть Алекса признавала, что друг говорит мудрые вещи, но вот другая все еще злилась на публичную отповедь – к тому же за правильный поступок, как бы это ни выглядело со стороны.

– Не могу не отметить, что этот парень неплохо справлялся, – ответил Алекс, но уже намного мягче.

– Бесспорно, это так: он смог направить энергию своего гнева в русло зрелых действий и оставил детские фантазии позади. – Лоуренс понизил голос, но теперь он звучал еще напряженнее. – В вас нуждаются не только эти люди, полковник, и не только ваша страна. Теперь у вас есть жена. У вас есть будущее.

Алекс позволил образу Элизы заполнить мысли. Элиза, его прекрасная, сильная, умная жена, укоризненно качала головой, глядя на его лихорадочное возбуждение, и он понял, что Лоуренс был прав. Он еще мгновение постоял неподвижно, позволяя мудрым словам друга дойти до самого сердца. Наконец Лоуренс отступил и четко отдал честь.

– Полковник Лоуренс, сэр! – рявкнул он тоном завзятого вояки. – Прибыл для несения службы, сэр!

Алекс отдал честь в ответ и все же не смог устоять. Схватив ближайшую лопату, он сунул ее другу.

– Насколько я знаю, уборные еще не готовы, полковник. Позаботьтесь об этом, хорошо?

Кривая усмешка искривила губы Лоуренса.

– Подумать только, а я подарил ему коня, – сказал он, а затем закинул лопату на плечо и двинулся прочь.

И вот, часа через три после того, как Лоуренс привел его в чувство, безумная энергия Алекса испарилась без следа, а на ее месте возникла спокойная решимость. Он по-прежнему жаждал сразиться с врагом, но знал, что не станет ни лезть на рожон, ни принимать поспешных решений. Война и кровь были связаны неразрывно, это так, но хладнокровие здесь было нужнее горячей головы. Он пожимал руки и перекидывался шутками с солдатами, но в то же время помнил, что, как только дадут знак, он построит их ровными рядами и поведет в самое настоящее пекло. Они будут сражаться как солдаты, не как дикари, и если добьются победы, то как люди, а не как животные.

«Как граждане Америки, – сказал он себе, – а не подданные заокеанского короля».

Наконец он миновал ряды солдат и нырнул в маленькую палатку командира, поставленную тут. Внутри его ждали Лоуренс, майор Николас Фиш, с которым Алекс не раз работал под командованием Вашингтона, и третий мужчина, с которым он формально не был знаком, но которого видел в компании Лафайета.

– Майор Жима, – произнес он, протягивая руку прежде, чем француз успел представиться.

– Полковник Гамильтон! – рявкнул Жима, слегка подпрыгнув. – Майор Жима прибыл для несения службы! – Его английский был столь же безупречен, как и мундир, и также имел легкий французский оттенок.

Он отдал Алексу честь, а затем, увидев, что тот так и не опустил руку, крепко пожал ее.

– Надеюсь, вы не питаете обиды из-за вчерашнего спора, – спросил Алекс тише, так, что услышал его только француз.

Жима позволил себе легкую улыбку.

– Какой спор, сэр? Я не слышал ни о каком споре.

– Отлично, – подытожил Алекс. – Что ж, – заявил он, поворачиваясь также и к Лоуренсу с Фишем, – я хочу убедиться в том, что все мы знакомы с сегодняшним планом действий. Разведчики генерала Рошамбо ведут наблюдение за позициями британцев. Когда они заметят, что караул сменяется, они отправят гонцов предупредить нас. У нас будет приблизительно пять минут на то, чтобы собрать людей для штурма, после чего наша артиллерия даст залп в небо. Эта стрельба нужна скорее для освещения, чем для атаки. Подрывники и землекопы пророют последние ярды траншеи, а затем расчистят две бреши во вражеском заслоне из кольев. Остальные солдаты дадут им ровно четыре минуты на выполнение задания, а затем выступят следом. Как только мы уберем колья, откроется доступ к палисаду. Четыре лестничные команды взберутся на стену и обеспечат огневое прикрытие двум передовым командам, которые топорами прорубят бреши в палисаде. Ну, а затем, – он махнул ружьем со штыком-наконечником, – мы вступим в битву.

Он повернулся к майору Фишу. Это был статный, крепкий парень с тонким, резко очерченным носом и живыми глазами, моложе Алекса на три года. Он сражался за дело революции с тех пор, как подростком присоединился к «Сынам Свободы», организации, появившейся до Декларации независимости, чьи дерзкие вылазки помогли поднять запуганное население на войну с заокеанским угнетателем. Другого такого патриота вряд ли удалось бы найти по эту сторону линии фронта.

– Майор Фиш, – обратился к нему Алекс, – именно ваши подрывники должны будут вывести нас на поле. Они готовы?