Текст книги "Любовная соната"

Глава 11

Когда октябрь начал подходить к концу, а зима – неумолимо приближаться, Присцилла снова изумилась тому, как после любых трудностей или трагедий человек неизменно восстанавливается. Жизнь продолжается, хотя в какой-то момент кажется, что она должна остановиться.

Такое уже случалось. Сначала – когда умерла ее мать. Присцилле было тогда всего десять лет, и ей казалось, что солнце тоже должно погаснуть. И потом снова, когда умер отец, а потом почти сразу же последовал еще один удар – смерть Бродерика. Казалось, что после двух таких ударов невозможно будет прийти в себя, особенно когда выяснилось, что ее будущее никак не обеспечено, если не считать завещания матери, и что ее кузен готов предоставить ей только минимальные заботы.

Ей уже казалось, что жизнь не даст ей больше ни мгновения счастья: это случилось тогда, когда она приехала в Лондон и узнала правду о «пансионе для благородных девиц», который содержит ее бывшая гувернантка. И это чувство только усилилось, когда стало ясно, что ей не удастся найти работу, если только она не станет работать у мисс Блайд.

И тем не менее ее ждало величайшее счастье всей ее жизни. Судьба послала ей Джеральда в облике клиента.

Какое-то время в конце лета ей снова показалось, что жизнь слишком мучительна и невыносимо пуста.

И тем не менее она выстояла. В комнатах второго этажа она снова стала Присциллой Уэнтуорт. Она снова взялась писать книгу, которую начала весной, она рисовала акварелью осенние пейзажи, окружавшие ее, и портрет Джеральда – по памяти. Она писала, вышивала и немного пела, выбирая те вещи, которые он играл для нее летом.

Она не пыталась о нем не думать. Она не пыталась его разлюбить. Она постоянно о нем думала, любила его и вспоминала те моменты, когда они были вместе. И она терпеливо ждала, чтобы ее мука прошла, сменившись не такой острой болью ностальгии.

Она много гуляла в обществе Мод и несколько раз навещала мисс Блайд.

Она не рассчитывала на то, что Джеральд вернется. Время шло – и она ждала, когда получит от него известие, которое позволит ей начать строить более определенные планы на будущее. И когда октябрь подходил к концу, она начала со страхом смотреть по сторонам, оказываясь на улицах или в парках. Она надеялась, что не столкнется с ним лицом к лицу – и не увидит, как он счастлив с какой-то другой женщиной. Она надеялась, что хотя бы от этого будет избавлена.

И потому она крайне удивилась, когда как-то утром получила записку, написанную его собственным довольно неаккуратным почерком. В ней сообщалось, что этим вечером он намерен у нее быть.

Записка была короткой и очень официальной. Но он собрался прийти к ней сам? И вечером? Она застыла неподвижно, глядя на письмо у себя в руке. Вечером?

Присцилла приготовилась принять его и вечером ждала его в гостиной первого этажа в течение трех часов. Она не была уверена, что сделала нужные приготовления, и не знала, как именно его приветствовать… если он придет.

Он пришел, хоть и очень поздно. До полуночи оставался всего час. Она услышала стук в дверь и его голос в прихожей. Она встала.

Он не был пьян, как она почти ожидала. Он был одет в парадный костюм, словно пришел из театра или с бала. Его светлые кудри были примяты шляпой.

Она протянула руки ему навстречу и улыбнулась.

– Джеральд, – сказала она, – как приятно снова тебя видеть! Ты доволен своими визитами?

– Присс! – отозвался он, стремительно пересекая гостиную, чтобы оказаться рядом с ней. Он взял протянутые к нему руки и сжал ее пальцы так сильно, что она с трудом удержалась, чтобы не сморщиться от боли. – Ты все такая же хорошенькая. Да, доволен, благодарю. Майлз шлет свои поклоны. Сегодня Бендлтоны зазвали меня в театр. Извини, что я так поздно.

Она улыбнулась ему, немного смущенная его пристальным взглядом, не зная, чего он от нее ждет. Наступило короткое молчание.

– Чем я могу тебе угодить, Джеральд? – спросила она, ужасаясь собственным словам.

Этот вопрос ее приучили задавать сразу же после того, как она приводит джентльмена к себе в спальню. Слова сопровождались улыбкой, показывавшей, что он может просить все, что угодно, – при условии, если это не нарушает правил.

– Прошло много времени, – сказал он.

– Да. – Она продолжала улыбаться. – Ты хочешь пройти в спальню?

– Да, – подтвердил он, снова заглянув ей в глаза с таким выражением, что ей пришлось бороться с желанием отступить на шаг. – Я ради этого пришел.

О! Значит, это все-таки еще не был конец. Если, конечно, он не намеревался сначала сделать это, а потом сообщить ей о том, что ее услуги ему больше не нужны. Но все же не совсем конец. Еще один раз по крайней мере.

Однако все выглядело так, будто тех двух недель и трех дней вообще не было. Она прошла перед ним в спальню, закрыла за ними дверь, повернулась к нему спиной, чтобы он расстегнул на ней платье… Нижнее белье она сняла заранее, перед тем как спуститься вниз. Она расстегнула пуговицы на его рубашке и легла на кровать на спину, наблюдая за ним.

Словно тех недель и дней вообще не было.

Он несколько секунд стоял возле кровати, глядя на нее сверху вниз, так что ей захотелось приподняться и взять его за руку. «Вырази все словами, – хотелось ей попросить у него. – Я не умею читать у тебя по глазам». Но она ничего не сказала. Ей не положено было говорить.

– Как обычно, будь добра, Присс, – сказал он. Это стало единственным напоминанием о том, что между ними когда-то что-то было по-другому. Ему не приходилось давать ей указаний с тех пор, как она уехала от мисс Блайд.

Она улыбнулась и открыла ему объятия.

– Все будет так, как ты пожелаешь, Джеральд. Иди же, позволь мне подарить тебе удовольствие.

Его тело было таким знакомым – подтянутым, в меру мускулистым, с запахом привычного одеколона. Она так хорошо знала, как подстроиться под него, как повернуться, чтобы он мог попасть как можно глубже, – и в то же время казаться совершенно расслабленной. Ей знакомы были медленные движения его тела, постепенно зарождающийся ритм, его медленное и ровное наслаждение актом любви. Она знала, когда нужно чуть приподнять бедра, чтобы он смог подсунуть под них ладони. Она знала последний решительный толчок и почти беззвучный вздох у ее щеки.

Он был так хорошо ей знаком. Джеральд. Ее покровитель. Мужчина, который платил зато, чтобы пользоваться ее телом и ее нежностью. Человек, которого она любила.

Но не ее возлюбленный. Не ее любовь. Тот Джеральд был другим. Тот Джеральд не просто пользовался ее телом. Он любил его. Он любил ее. Но тот возлюбленный исчез и больше никогда не вернется.

Остался ее наниматель. По крайней мере на какое-то время. Сейчас он был с ней – горячий, он спал на ее теле. Она захватила одеяло ногой, поймала его рукой и натянула ему на плечи. Она закутала его одеялом – и это стало предлогом для того, чтобы обхватить его плечи руками. И она запоминала его близость, его запах, тихий звук его дыхания.

Он проспал полчаса. Казалось, будто его посещения мисс Блайд приучили его ограничиваться часом удовольствия. Он встал с постели и начал одеваться.

– Благодарю тебя, Присс, – сказал он, когда снова был полностью одет. Она сидела на краю кровати, закутавшись в халат. – Это было приятно. Боюсь, что твой отдых закончился. Я снова приду послезавтра вечером.

– Я буду готова тебя встретить, – ответила она.

– Я постараюсь так не опаздывать, – пообещал он. – Очень мило, что ты меня дождалась, Присс.

«Это моя работа», – чуть было не заявила она, но успела вовремя остановиться.

Он уже подходил в двери, как вдруг остановился и обернулся.

– Ах да! – проговорил он, сунув руку во внутренний карман, и достал оттуда маленький сверток.

– Что это?

Он вручил сверток ей.

– Просто маленький подарок. Я купил их в Йорке по дороге обратно.

Это были сережки с бриллиантами и изумрудами.

– Мне показалось, что они подойдут к браслету, – добавил он.

– Да, – ответила она, прикасаясь к одной сережке кончиком пальца. – Да, подойдут.

– Ну вот, – сказал он, снова поворачиваясь к дверям. – Не буду отнимать у тебя время сна. Доброй ночи, Присс.

– Джеральд! – сказала она ему вслед. – Благодарю тебя. Они прелестные.

– Просто мелочь, – ответил он, не замедляя шага. Присцилла прижала серьги к губам и закрыла глаза. И позволила слезам струиться по ее руке без помех.

Он провел три дня со своими тетками. Обе были незамужними, и младшая была на десять лет старше его матери. Она была их любимицей, светом их очей.

– Мы были так рады за нее, когда она вышла замуж за сэра Кристиана! – объяснила ему тетушка Эстер, старшая из сестер, когда они немного пришли в себя после его неожиданного появления и их первоначальная чопорность чуть смягчилась. – У него были владения, понимаешь, и неплохое состояние. И он казался таким серьезным молодым человеком. Да, его отец всю жизнь был серьезным.

– Но эти дети! – проговорила тетушка Маргарет, вздыхая и чуть краснея от того, что говорит это в присутствии мужчины. – Все они умирали при рождении или даже раньше. Бедняжка Дорис!

– Она боготворила тебя, – сказала тетушка Эстер. – Благодаря тебе ее жизнь обрела смысл. Так она, бывало, повторяла, когда лежала наверху, умирая. Правда ведь, Маргарет?

Тетушка Маргарет снова вздохнула.

– Если бы только ты заставил себя ей написать, Джеральд! – сказала она. – Хотя бы пару строчек, милый. Хотя бы только строчку. Но мальчишки всегда легкомысленны, говаривали мы ей, чтобы ее утешить. Правда ведь, Эстер?

– Написать ей? – воскликнул он, подаваясь вперед в кресле. – Как я мог написать ей, тетушки, когда считал, что она умерла?

Обе потрясенно воззрились на него, а потом обменялись взглядами. И вся правда вышла наружу. Вся та неприкрашенная правда, о которой, наверное, и ему, и им следовало бы догадаться много лет назад.

Незадолго до «смерти» его матери был момент, когда она собралась свозить его навестить ее сестер. Он вспомнил, что должен был ничего никому об этом не рассказывать, чтобы это стало сюрпризом для всех. Он еще помнил, что думал, как это весело – тайком красться из дома, потому что даже папенька не должен знать их секрета. Было так забавно бежать по аллее к поджидающей в ее конце карете и не говорить при этом ни слова! И было ужасно весело ехать в карете с матерью целый день, а потом остановиться на ночь на постоялом дворе, потому что в темноте ехать дальше было нельзя.

Да, он вспомнил все это, когда по-настоящему задумался, хотя это воспоминание было загнано в такой далекий уголок памяти, что не возвращалось к нему много лет. И он мог вспомнить, как весело смеялся на следующее утро, когда, проснувшись, обнаружил, что его мать уже одета, а их отец тоже с ними в комнате. Это была отличная игра, но его отец их перехитрил. Они все вернулись домой – и он так и не побывал в гостях у своих тетушек. Он не помнил, чтобы изменение планов сильно его огорчило.

Оказалось, что его мать сделала неудачную попытку оставить его отца и увезти сына с собой. А спустя месяц или два она «умерла». Ее отослали прочь, прогнали, запретив впредь общаться с сыном.

Она писала ему письма, конечно, и посылала подарки, но все они возвращались назад.

– Но мы считали, что ты мог бы ей написать, Джеральд, – призналась тетушка Эстер. – Ведь ты-то с ней не ссорился. И она говорила, что ты всегда был к ней привязан.

– Конечно, милый, – добавила тетушка Маргарет, – мы понимали, что, возможно, твой отец мог запретить тебе ей писать. Но мальчики обычно находят способы делать то, что хотят, вопреки своим отцам. А она ведь была твоей матерью!

– Но я считал, что она умерла! – ответил он. – И пока спустя пять лет ее тело не привезли в поместье, я даже не знал, что она жива.

Тетушка Эстер расплакалась.

– Ах, – сказала тетушка Маргарет, – как жесток был этот человек! Извини, Джеральд, что я так отзываюсь о твоем отце, тем более что он умер. Но какая жестокость! А она умирала медленно, милый, от чахотки.

И она на пять минут уткнулась в платочек.

– Она знает, – проговорила тетушка Эстер в конце концов, решительно выпрямляя спину и возвращая платок в карман. – Она уже знает правду, Джеральд. И можно не сомневаться в том, что твой отец попал туда, где больше никогда не омрачит ее радость. А она встретилась с твоими десятью братьями и сестрами, милый, и стала счастливее, чем была здесь. Бедняжка Дорис!

Они захлопотали вокруг него: заварили чай и разложили на блюде несколько маленьких кексов с изюмом, уважая его потребность помолчать.

И он сидел, молча глядя в пол перед собой, горюя о матери, умершей в одиночестве, лишенной единственного человека, который делал ее жизнь осмысленной, – его. Он сидел молча, думая о том, что спустя шестнадцать горьких лет его мать снова к нему возвратилась.

Он проглотил два кекса, чтобы доставить тетушкам удовольствие, выпил две чашки чересчур крепкого чая и улегся в постель, отказавшись от их предложения положить ему в ноги нагретые кирпичи.

И, размышляя о прошлом, он вдруг осознал, что имеет право больше не чувствовать себя виноватым, что подвел своего отца.

Это отец его подвел.

Он расстался с тетушками через три дня, вопреки их желаниям и после множества объятий и поцелуев, подаренных ему на дорогу. Ему не разрешили уехать, пока он не даст твердого обещания приехать еще.

– Такой чудесный молодой человек! – сказала тетушка Эстер. – И наш родной племянник, Маргарет! Наш единственный оставшийся в живых родственник, не считая нас самих.

– И волосы у него, как у бедняжки Дорис, – откликнулась тетушка Маргарет. – Какие красивые светлые кудри у нашего милого Джеральда! И улыбка – как у Дорис. И ее доброе сердце.

Он отправился прямо в Лондон, хоть и сделал остановку в Йорке, чтобы выбрать Присс подарок. Ему хотелось как можно скорее с ней увидеться. Ему хотелось бы привезти ей весь мир, а в придачу – солнце, луну и звезды. Но интуиция подсказывала, что ему не следует делать ей слишком дорогого подарка. Что-то скромное и изящное будет больше похоже на подарок любящего человека.

Казалось, серьги были сделаны специально для нее, они подходили к ее браслету. По пути домой он вынул их из кармана и помечтал о том, как будет сидеть рядом с ней, когда она станет разворачивать сверток. Он возьмет их у нее из рук и сам вденет ей в уши, поцеловав при этом оба уха, а потом поцелует ее в губы.

Он расскажет ей про свою мать. Ему хочется, чтобы она узнала про его мать.

Но, вернувшись в Лондон, он не без сожаления обнаружил, что характер человека не меняется в один день. Находясь вдали от нее, он вполне мог мечтать о том, что будет говорить и делать. Но у него всегда были трудности со словами. И непросто складывались связи с другими людьми. Пережитые им в детстве и юности отношения в семье, связанные с матерью, отцом и Элен, приучили его относиться к людям с подозрением и недоверием.

И в данном случае обстоятельства сложились против него. Он набросал ей записку утром, после позднего возвращения в Лондон, а потом каким-то образом оказался вовлеченным в недоразумение, которое привело к тому, что ему пришлось сопровождать мисс Раш в театр в ложу Бендлтонов. Было уже одиннадцать часов, когда он попал к Присцилле.

А зачем мужчина может прийти к своей содержанке в одиннадцать часов вечера? Причина тому может быть только одна. Совершенно очевидно, что именно об этой причине она хотела услышать. Она стала прежней Присс – той Присс, какой была у мисс Блайд и в первые месяцы у него на содержании, пока летом он не сделал ее своей возлюбленной.

Он вглядывался в ее глаза, ища какой-то знак, какое-то подтверждение тому, что та Присс, которая его любила… конечно же, она его любила!., существовала на самом деле и по-прежнему таилась в той содержанке, которая ждала, когда он уложит ее в постель.

Но она делала и говорила только то, что ее научили говорить и делать. И та улыбка, которая всегда казалась ему такой теплой, была теперь вовсе не теплой. Она не была теплой – и не была улыбкой. Это был щит, холодный металлический щит, за которым она пряталась.

Но что пряталось за этим щитом? Он был слишком не уверен в себе, слишком плохо знал человеческую натуру – и, наверное, был слишком неискушен, чтобы осмелиться на попытку это выяснить.

И потому он позволил себе вернуться к тому ритуалу, который она начала. Он переспал с ней – и перед тем, как присоединиться к ней в постели, даже сказал, что хочет вернуться к прежнему порядку. Он воспользовался ее телом для своего удовольствия, которое оказалось и неудовольствием вовсе, а только физическим удовлетворением желания.

И он был наказан по заслугам. Она была теплой, мягкой и податливой – и совершенно пассивной. Такой, какими он любил иметь женщин раньше. Плотские утехи без человеческих отношений. Физическая близость и только. Иллюзия, что он все решает, что он господин.

Он ушел от нее в полночь – и вспомнил о подарке уже в самый последний момент. Он вручил его ей совсем не так, как собирался. Он вручил его так, словно для него это была ничего не значащая побрякушка. И она приняла его в том же духе. Она посмотрела на серьги, согласилась, что они подойдут к ее браслету, и поблагодарила его… с опозданием.

Вместо того чтобы провести ночь с Присс, как он с нетерпением планировал еще с прошлогодня, он провел ее, снова бродя по лондонским улицам и пытаясь убедить себя в том, что ему посчастливилось спастись – и что так гораздо лучше.

В конце концов, существовал его собственный характер, созданный для скучной и обыкновенной жизни, а не для любви или страсти.

Он будет выглядеть смешным, если попытается выразить свою любовь. А предмет его любви таков, что никак не может стать частью его жизни. Только в качестве его содержанки. Но она и так уже была у него на содержании. И он еще какое-то время будет иметь ее в этой роли.

А спустя какое-то время он ею пресытится. Он будет рад избавиться от нее, будет благодарить себя за то, что не сказал ей ничего такого, что заставило бы ее рассчитывать на какие-то постоянные отношения.

Они снова вернулись к прежнему образу жизни. И каждый считал, что на самом деле это не так уж плохо. Оба были рады тому, что кризис миновал и конца не наступило.

Он пришел через день после своего первого визита, но не вечером, а довольно рано днем.

– Воздух такой свежий, Присс, – сказал он, когда она легко сбежала к нему вниз по лестнице, – а небо такое синее, и под ногами столько листьев! Я пришел, чтобы отвести тебя на прогулку.

– Ой, правда, Джеральд? – воскликнула она, устремляя на него сияющий взгляд. – Мод простужена, и я со вчерашнего дня не могу выйти. Я так огорчилась и чуть было не рискнула выйти одна!

– Даже не пытайся, – проворчал он. – Если я тебя на этом поймаю, мне придется тебя отшлепать, Присс.

Но его ворчание было шутливым, и она ему улыбнулась. Не своей отработанной улыбкой, а почти ухмыляясь. И он обратил внимание на то, что она надела его серьги, хоть они и не вполне подходили для того, чтобы их носили днем и с шерстяным платьем. Даже он настолько в этих вещах разбирался.

Они прошлись по Гайд-парку, который в это время дня и в это время года был почти пустынным, шурша опавшей листвой и подбрасывая листья ногами.

– Как пара школьников! – сказала она.

Он рассказал ей про свою мать. Все без утайки. Он не собирался этого делать. Возможно, именно поэтому слова приходили к нему легко и звучали естественно.

– Бедная леди! – проговорила она, когда он замолчал. – Некоторые люди имеют в жизни так мало счастья, Джеральд! Не удивляюсь, что твоя тетушка понадеялась на счастье на небесах, где не будет несправедливости.

Да, – согласился он. – Как я жалею, что не смог сказать матери ни одного слова, Присс! Как я жалею, что не смог с ней проститься!

– Бедный Джеральд! – откликнулась она. – Но она ведь знала, каков был твой отец, и знала тебя. Думаю, она понимала, что происходит на самом деле. Может быть, она не подозревала, что твой отец сказал тебе, будто она умерла. Но она должна была знать, что ты не переставал ее любить. Она наверняка это знала, Джеральд!

Он потрепал ее по руке.

– Может быть, – согласился он. – У тебя доброе сердце, Присс. Мне сводить тебя куда-нибудь поесть бисквитов?

– Дома есть бисквиты, – ответила она. – И пирожки с джемом.

– Тогда пусть пирожки с джемом станут решающим доводом, – сказал он. – Идем домой.

Он остался с ней до утра, и все это время им было уютно друг с другом и спокойно. Он уснул, обняв ее одной рукой и положив голову ей на плечо. И он проспал так всю ночь напролет, что обнаружил с некоторым изумлением только на следующее утро, когда проснулся уже довольно поздно.

При расставании он поцеловал ей руку и велел ждать его через два дня. Он сообщил, что поведет ее в одну из галерей, где ей предстоит научить его, как стать настоящим знатоком живописи.

– Ох, Джеральд! – рассмеялась Присс. – Таких не существует! Есть просто то, что тебе нравится и что не нравится.

– Но мне все время нравится что-то не то, Присс, – возразил он с улыбкой. – Мне нравится то, что кажется красивым, а не то, что считается великим произведением искусства.

Ей нравилась его улыбка, когда он начинал над ней подшучивать. Ей очень хотелось, чтобы он чувствовал себя с ней непринужденно и чаще улыбался бы так.

Она была рада, что конец еще не настал, и она была счастлива этим.

А он планировал доставлять ей удовольствия. Теперь, когда он знал, что она грамотна и умна, он собирался водить ее в такие места, где ей будет приятно бывать. Пусть сам он не посещал их все эти годы, живя в Лондоне, как всегда избегал того, что навевало ему только скуку. Он будет водить туда Присс и получать удовольствие от того, что видит ее счастливой.

– Значит, я заеду за тобой послезавтра, – сказал он. В ту ночь, когда он бродил по Лондону, он принял решение, что не позволит себе видеться с ней чаще, чем раз в два или три дня.

– Я буду готова, – пообещала она.