Текст книги "Белая хризантема"

Мэри Линн Брахт
Белая хризантема

© 2018 by Mary Lynn Ltd

© А. Смирнов, перевод на русский язык, 2018

© “Фантом Пресс”, издание, оформление, 2018

* * *

Посвящается Нико

Почти рассвело, и в полутьме на тропинку ложатся диковинные тени. Хана старается не думать о существах, что вот-вот цапнут ее за ноги. Она идет за матерью к морю. Ветерок едва заметно треплет ночную рубашку. Сзади шуршат тихие шаги. Хана, не оглядываясь, знает, что за ними идет отец, на руках у него спит ее сестра. На берегу их уже ждет горстка женщин. Она узнаёт их лица в занимающемся рассвете, но шаманку видит впервые. Жрица одета в традиционный ханбок[1]1
  Национальный костюм жителей Кореи. Традиционный женский ханбок состоит из чогори – блузки, рубашки или жакета – и чхима – длинной юбки. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] – васильково-красный. Едва они спускаются на песчаную полосу, шаманка начинает танцевать.

Остальные отступают от кружащейся фигуры и замирают, слегка сгорбившись, околдованные грациозным танцем. Шаманка приветствует морского бога-дракона монотонным пением, приглашает его на их прекрасный остров, зовет пройти через бамбуковые врата на безмятежные берега Чеджу. Горизонт чуть окрашен искристым золотом, и Хана моргает, поймав луч нового дня. Это недозволенная церемония, запрещенная японским оккупационным правительством, но мать настояла на соблюдении традиционного ритуала гут перед первым нырком Ханы, ее посвящением в хэнё[2]2
  Хэнё (женщина моря) – ныряльщица, зарабатывающая на жизнь добычей моллюсков и других деликатесов с морского дна.


[Закрыть]. Шаманка просит защиты и богатого улова. Она снова и снова повторяет слова, мать легонько толкает Хану в плечо, и обе склоняются в низком поклоне, касаясь лбами мокрого песка, чтобы почтить скорое прибытие морского бога-дракона. Когда Хана распрямляется, сестра сонно бормочет: “Я тоже хочу нырять”, и у Ханы сжимается сердце от тоски в ее голосе. “Скоро, сестренка, ты встанешь здесь, а я буду рядом и поприветствую тебя”, – шепчет она, не сомневаясь в их будущем.

По вискам стекают капли соленой морской воды, и она смахивает их тыльной стороной ладони. “Теперь я хэнё”, – думает Хана, глядя на берег, где белые ленты шаманки выписывают спирали. Она берет сестру за руку. Они стоят рядом, слушая шум накатывающих на берег волн. Группа безмолвно принимает ее в свой орден, слышен только океан. Когда солнце полностью взойдет над горизонтом, Хана погрузится с другими хэнё в глубины и займет свое место среди женщин моря. Но до того им придется вернуться в свои дома втайне от любопытных глаз.

Хана, вернись домой!

Громкий, как наяву, голос сестры возвращает ее в настоящее, рядом на полу спит солдат. Церемония тает во тьме. Отчаянно цепляясь за видение, Хана закрывает глаза.

Она почти два месяца в плену, но время здесь течет мучительно медленно. Она пытается не вспоминать того, что пришлось вытерпеть, что ее заставляли делать, кем приказали стать. Дома она была кем-то другим – да, кем-то другим.

С тех пор будто прошли столетия, и Хане ближе мысли о могиле, чем воспоминания о доме. О материнском лице, выныривающем ей навстречу из волн. О соли на губах. Клочки воспоминаний о чем-то светлом.

Церемония была полна силы, как женщины моря, как сама Хана. Лежащий рядом солдат шевелится. Ему с ней не справиться, обещает она себе. До самого утра она лежит без сна, воображая побег.

Хана

Остров Чеджу, лето 1943

Хане шестнадцать, и ей неведома иная жизнь, кроме как под оккупацией. Япония аннексировала Корею в тысяча девятьсот десятом, и Хана бегло говорит по-японски, разбирается в японской истории и культуре, а на корейском ей запрещено и говорить, и читать, и писать. В родной стране она человек второго сорта, бесправная, но ее корейская гордость от того меньше не стала. Хана с матерью – хэнё, женщины моря, и работают они на себя. Они живут в деревушке на южном берегу острова Чеджу и ныряют в бухте, которой не видно с ведущей в город большой дороги. Отец Ханы – рыбак. С другими мужчинами он выходит в Южное море, сторонясь японских рыболовецких судов, которые грабят прибрежные воды Кореи и вывозят улов в Японию. С японскими солдатами Хана и мать имеют дело только на рынке, где продают дневную добычу. Встречи эти редки, и потому у них есть чувство свободы, которым мало кто похвастается и на другом краю острова, и даже в материковой Корее. Тема оккупации под запретом, особенно на рынке, заговорить об этом рискуют лишь смельчаки, да и то шепотом, на ухо. В деревне устали от непомерных налогов, принудительных “пожертвований” на войну, от мобилизации – мужчин гонят на фронт, а подростков – на японские заводы.

Подводный промысел на острове – занятие женское. Женские тела лучше мужских подходят для океанских глубин. Женщины дольше задерживают дыхание, ныряют глубже и лучше сохраняют температуру, а потому на Чеджу они всегда были независимыми. Хана отправилась с матерью в море совсем еще младенцем. Учиться плавать она начала, как только стала держать головку, но на глубину мать ее взяла, только когда исполнилось одиннадцать, и показала, как срезать придонные морские ушки. Возбужденная Хана не рассчитала запас воздуха, тот кончился раньше, чем она думала, и ей пришлось спешить на поверхность. Легкие горели. Вынырнув, она глотнула больше воды, чем кислорода. Отплевываясь и еле удерживая лицо над водой, она запаниковала. Накатила волна, накрыла ее целиком. Голова ушла под воду, и Хана нахлебалась еще.

Мать подхватила Хану, чтобы лицо дочери оставалось над поверхностью воды. Хана судорожно вдыхала между приступами жестокого кашля. Нос и горло саднило. Материнская рука надежно держала ее, пока Хана не пришла в себя.

– Всегда смотри на берег, когда всплываешь, а то заблудишься, – сказала мать и развернула Хану лицом к суше. Там на песке сидела младшая сестра, сторожившая ведра с уловом. – Как вынырнешь – ищи сестру. Не забывай об этом. Если видишь ее, то тебе ничто не грозит.

Дыхание Ханы восстановилось, мать отпустила ее и нырнула на глубину, медленно кувыркнувшись вперед. Хана еще немного посмотрела на сестру, словно стараясь запомнить. Та безмятежно сидела на берегу и ждала, когда родные вернутся из моря. Оправившись полностью, Хана подплыла к бую и добавила морское ушко к материнскому улову, который колыхался в прочной сети. Затем тоже устремилась в гудящие глубины за очередной добычей.

Сестра была слишком мала и пока не ходила в море. Выныривая, Хана первым делом смотрела на берег и видела, как малышка гоняется за чайками и неистово машет палками. Бабочка, танцующая у кромки воды.

Хане исполнилось семь, когда родилась долгожданная сестренка, а ведь она боялась, что на всю жизнь так и останется единственным ребенком. Хана давно мечтала о младшей сестре – у всех подруг было по двое, трое, а то и четверо сестер и братьев, они вместе играли и вместе хлопотали по хозяйству, а ей приходилось мучиться в одиночку. Но потом ее мать понесла, и Хана сияла от радости при виде ее растущего живота.

– Мама! Никак ты еще потолстела? – спросила она в утро родов.

– Очень толстая и очень неуклюжая! – улыбнулась мать и принялась щекотать плоский и крепкий живот Ханы.

Хана восторженно завизжала и повалилась на спину. Отдышавшись, села рядом и положила руку на самую выпуклость живота.

– А что, сестренка или братик почти готовы?

– Почти готовы? Дурочка, можно подумать, что я варю в брюхе рис!

– Не рис, а сестренку… или братика, – возразила Хана и ощутила ладонью робкий толчок. – Когда она вылезет? Или он?

– Какая у меня нетерпеливая дочка. – Мать покачала головой. – А кого тебе хочется – сестру или брата?

Хана знала, что правильный ответ – “брат”, что отцу нужен сын, которого он обучит рыбацкому делу, но про себя ответила иначе. “Надеюсь, что будет дочка, и мы с ней когда-нибудь вместе отправимся в море”.

Вечером у матери начались схватки, и Хана не сумела скрыть радости, когда ей показали новорожденную. Улыбаясь до ушей, она попробовала изобразить разочарование.

– Жалко, что не сын, честное слово, жалко! – сказала Хана и покачала головой в притворной скорби. Но тут же потянула за рукав отца. Он нагнулся, и Хана, приложив к его уху руки лодочкой, зашептала: – Папа, я хочу признаться. Мне тебя очень жалко, теперь тебе некого учить ловить рыбу, но… – Она сделала глубокий вдох. – Но я рада, что буду плавать с сестрой.

– Точно? – спросил он.

– Да, только маме не говори.

В семь лет Хана еще не овладела искусством неслышного шепотка, и гости – близкие друзья семьи – прыснули. Хана умолкла. У нее запылали уши. Она спряталась за отца и глянула из-под его руки на мать – вдруг и та услышала. Мать пристально посмотрела на старшую дочь, потом опустила глаза на малышку, жадно сосавшую грудь, и сказала столь же громким шепотом:

– Ты самая любимая сестренка на всем Чеджу. Знаешь об этом? Никто не полюбит тебя сильнее, чем старшая сестра.

Затем снова посмотрела на Хану, поманила к себе. Взрослые затихли, когда Хана опустилась подле нее на колени.

– Теперь ты ее заступница, Хана, – серьезно сказала мать.

Хана глядела на крошку. Погладила черный пушок на голове:

– Как мягко.

– Ты слышала, что я сказала? Теперь ты старшая сестра и должна оберегать младшую. Я не всегда буду рядом, море и рынок нас кормят, и ты станешь присматривать за сестрой, когда я буду занята. Можно на тебя положиться? – строго спросила мать.

Хана отдернула руку. Склонила голову и тихо ответила:

– Да, мама, я не дам ее в обиду. Обещаю.

– Это клятва навеки, Хана. Не забывай об этом.

– Я буду помнить, мама, всегда, – сказала Хана, не сводя глаз с безмятежного младенческого лица. Из приоткрытого рта вытекла капля молока, и мать стерла ее пальцем.

Прошли годы. Хана уже промышляла с матерью на глубине и привыкла видеть вдали сестру – девочку, с которой спала под одним одеялом, которой нашептывала в темноте всякие глупости, пока ту не сморит сон. Девочку, которая так заразительно хохотала над всем подряд, что ей вторили все вокруг. Девочку, что стала для Ханы якорем на берегу и опорой в жизни.

* * *

Хана понимала, что защищать сестру означает держать ее подальше от японских солдат. Мать буквально вбивала ей в голову: “Никогда не показывайся им на глаза! А главное – не оставайся с ними наедине!” Зловещие материнские внушения были пропитаны страхом, и шестнадцатилетняя Хана радовалась, что ничего подобного не случилось. Но в один жаркий летний день все изменилось.

Уже давно перевалило за полдень и другие ныряльщицы ушли на рынок, когда Хана впервые увидела капрала Моримото. Мать решила наполнить еще одну сеть – для заболевшей подруги, которая не смогла выйти в море. Та всегда первой вызывалась помочь. Хана вынырнула и посмотрела на берег. Сестра сидела на корточках и, приставив ладонь ко лбу козырьком, выискивала в море Хану и мать. В девять лет сестренку уже можно было оставить на берегу одну, но ходить с Ханой и матерью на глубину ей еще рано. Не по возрасту маленькая, да и плавала пока неважно.

Хана только что нашла большую раковину. Ей хотелось на радостях окликнуть сестру, как вдруг она заметила идущего к берегу мужчину. Взбив ногами воду, Хана выпрыгнула над волнами и увидела, что это японский солдат. У нее свело живот. Зачем он здесь? Солдаты никогда не заходят так далеко от деревень. Она обвела взглядом берег – нет ли других, но солдат был один и направлялся прямо к сестре.

Сестру скрывал от него каменистый береговой риф, но если он не изменит курс, то наткнется на нее и тогда заберет – отправит морем на японский завод, как других деревенских девочек. Ее сестра не настолько крепка, чтобы вынести тяжелую работу на конвейере и грубое обращение. Она слишком мала и совсем домашняя, она не выдержит чужбины.

Осмотрев горизонт в поисках матери, Хана поняла, что та внизу, не подозревает о японском солдате, который направляется к воде. Ждать было нельзя: даже если мать вот-вот вынырнет, она слишком далеко – ловит у рифа, за которым открывается бездна. Караулить сестру – забота Ханы. Она дала матери слово и сдержит его.

Хана нырнула в волны и быстро погребла к берегу. Она надеялась, что доберется до сестры прежде солдата. Если его удастся отвлечь, сестра успеет убежать и спрятаться в соседней бухте, а Хана снова бросится в океан. Не полезет же он за ней в воду?

Течение тянуло ее обратно, словно пытаясь уберечь. В панике Хана вынырнула и глубоко вдохнула, успев отметить, докуда дошел солдат. Он по-прежнему держал курс на скалистый риф.

Хана поплыла поверху, сознавая, что вся на виду, но задерживаться под водой было нельзя, можно не уследить за солдатом. Она находилась на полпути к суше, когда солдат остановился и принялся рыться в кармане – что-то искал. Хана нырнула и поплыла что есть мочи. Вынырнув для следующего вдоха, увидела, как солдат зажигает сигарету. С каждым ее вдохом оказывалось, что он прошел еще немного вперед. Солдат выпускал струйку дыма, затягивался – каждый раз, когда Хана выныривала, и вот последняя затяжка. Он посмотрел на океан и заметил наконец девушку.

До берега оставалось каких-то десять метров, и Хана взмолилась, чтобы солдат не увидел сестру. Ту все еще скрывали от него камни, но это ненадолго. Сестра уперлась ладошками в твердый песок, явно собираясь встать. Хана не могла закричать ей, чтобы та не двигалась. Она погрузилась в воду и бешено заработала руками и ногами, пока не коснулась песчаного дна. Тогда она встала и побежала. Солдат кричал ей что-то, пока она мчалась к береговому рифу, но она ничего не слышала. Кровь гулко стучала в ушах, перекрывая все остальные звуки. Казалось, будто в забеге до берега она пересекла полмира, но останавливаться было рано. Ноги понесли ее по песку к сестре, которая улыбалась ей, ни о чем не догадываясь. Малышка открыла рот, но Хана уже прыгнула к ней, схватила за плечи и прижала к земле. Лицо у нее было такое, что сестра поняла – лучше молчать. Взгляд Ханы был красноречивее слов. Она вдавила сестру в песок, жалея, что нет времени забросать ее водорослями, понадежнее укрыть от солдата.

– Куда ты подевалась? – крикнул солдат.

Он стоял на большом камне, откуда открывался вид на берег. Если шагнет к краю камня, то увидит их, лежащих прямо под ним.

– Никак русалка превратилась в девочку?

Над головой захрустели шаги. Дрожащее тело сестры было такое хрупкое и беззащитное. Ее страх передался Хане, и они дрожали вдвоем. Хана понимала, что бежать сестре некуда. Со своей верхотуры солдат видит все вокруг. Им обеим придется нырять в океан, но сестра не продержится в воде долго. Сама-то она может оставаться на глубине часами, но сестра наверняка утонет, если солдат окажется терпеливым. Хана не знала, что делать. Скрыться негде. От этой мысли ее сковал ужас.

Она медленно отняла ладонь ото рта сестры и, перед тем как встать, в последний раз заглянула в ее испуганное лицо.

Хана чувствовала, как глаза чужака шарят по ее телу.

– Да ты не девочка, а женщина, – сказал солдат и захохотал раскатисто.

На нем был светло-песочный мундир, полевые ботинки и кепи, укрывавшее лицо тенью. Глаза черны, как скальная порода под ногами. Хана еще не отдышалась после заплыва, и он смотрел на ее вздымающуюся грудь. В попытке прикрыться она быстро распустила волосы, белая ситцевая рубашка для плавания была слишком тонкой и прозрачной. На ослабевшие ноги капала вода с таких же ситцевых коротких штанов.

– Что ты там от меня прячешь? – спросил солдат, пытаясь заглянуть за край скалы.

– Ничего, – быстро ответила Хана и отошла в сторону – пусть глядит на нее. – Там просто… улов. Вы не подумайте, что он незаконный. Я сама поймала.

Она подхватила ведро и двинулась вдоль кромки воды, уводя солдата от сестры.

Его глаза были прикованы к Хане. Наконец он отвернулся, посмотрел на море, обвел взглядом берег.

– Почему ты еще здесь? Все ныряльщицы уже на рынке.

– У меня заболела подруга, и я ловлю за нее, чтобы ей было что поесть.

Отчасти это было правдой, а потому выговорилось легко.

Солдат продолжал озираться словно в поисках доказательств. Хана глянула на буй, но мать не показывалась. Значит, еще не увидела солдата, даже не заметила отсутствия дочери. Хана забеспокоилась, не попала ли мать в беду. Солдат снова оглядел кромку скалистого рифа, будто чуял еще кого-то. Хана лихорадочно пыталась придумать, как себя повести.

– Могу продать вам, если проголодались. И товарищам отнесете.

Он с сомнением посмотрел на нее, и она приподняла ведро. Через край выплеснулась морская вода, и солдат отскочил, чтобы не намочить башмаки.

– Простите, пожалуйста, – торопливо сказала Хана и придержала ведро второй рукой.

– Где твои родные? – вдруг спросил он.

Вопрос застал Хану врасплох. Она снова оглянулась на море и заметила мелькнувшую в волнах голову матери. Отец сейчас на своей лодке в океане. Они с сестрой один на один с этим солдатом. Она повернулась к нему и вдруг увидела вдали еще двоих. Они направлялись к ним.

В голове вспыхнули слова матери: “Главное – не оставайся с ними наедине”. Нет, ей уже не спастись, что бы она ни сказала. С солдатами императора ей не справиться. Они могут сделать с ней что захотят, но опасность угрожает не только ей. Хана перевела взгляд на мерно набегающие волны, которые так и манили нырнуть в них, скрыться.

– Они умерли. – Она почти верила в свои слова. Если она сирота, то делать с ней можно что угодно, и рот никому затыкать не придется. А значит, ее семью не тронут.

– Русалка-сиротка. – Солдат улыбнулся. – Выходит, море и правда иногда выбрасывает на берег сокровища.

– Что у вас там, капрал Моримото? – крикнул один из приближающихся солдат.

Моримото не ответил, по-прежнему не сводя глаз с Ханы. Солдаты подошли, встали по обе стороны от девушки. Моримото коротко кивнул им и побрел по песку обратно, тем же путем, что пришел. Солдаты ухватили Хану за руки и поволокли следом.

Хана не закричала. Если сестра бросится на подмогу, они заберут и ее. Главное сейчас – уберечь от солдат сестру. Поэтому Хана не издала ни звука, но ноги ее отказывались идти, налились тяжестью, тянули вниз. Все тело противилось в безмолвном непокорстве. Но солдаты подхватили ее поудобнее и потащили, ступни Ханы оставляли в песке тонкие бороздки.

Эми

Остров Чеджу, декабрь 2011

На горизонте тонкая оранжевая линия прорéзала серое декабрьское небо, нависшее над темными водами Южного моря. Час был предрассветный, холодный, колени Эми не слушались. Левая нога словно налита свинцом. Эми подволакивала ее, плетясь к берегу. Другие женщины уже надевали гидрокостюмы и маски. У самой кромки собралась горстка ныряльщиц в традиционных ситцевых костюмах. Их было совсем немного, наверняка из-за промозглого утра. В молодости она бы тоже дважды подумала, прежде чем выбраться из теплой постели и погрузиться в ледяную воду, но годы ее закалили.

Бредя по каменистому берегу, Эми слышала, как Чин Хи рассказывает женщинам одну из любимых своих историй. С Чин Хи они выросли вместе. Их дружба растянулась почти на семьдесят лет, пережила две войны. Чин Хи неистово размахивала руками, ну вылитая сломанная ветряная мельница, и Эми ждала театральной паузы, которая всегда предваряла заразительный взрыв хохота. Порыв ветра взметнул вверх кусок синей парусины, прикрывавший старую рыбацкую лодку, белая краска облезла на ней струпьями. Ветер подхватил и унес смех, а синяя парусина снова опустилась на лодку. Грубоватые голоса подруг ласкали слух Эми. Она все ковыляла к ныряльщицам с черепашьей скоростью, и Чин Хи приветственно вскинула руку. Остальные женщины обернулись и тоже замахали.

– Наконец-то! – крикнула Чин Хи. – Заспалась? Эми не стала утруждать себя ответом. Она высматривала под ногами острые камни, боясь оступиться. Колени немного отпустило, и хромота сделалась не так заметна. Левая нога почти поспевала за правой. Ныряльщицы ждали Эми, не спеша заходить в воду. Она уже была в гидрокостюме. Хорошо, когда от дома, даже если это крохотная лачуга, до воды рукой подать. Двое детей Эми выросли и давно уже живут в Сеуле, а ей вполне достаточно места для сна и готовки, больше ей и не нужно. Когда Эми подошла, Чин Хи протянула ей маску.

– Что это? – спросила Эми. – У меня своя.

Она вынула из пенопластовой сумки маску и показала Чин Хи.

– Это старье? Вся в трещинах, а ремешок уже сто раз чинили. – Чин Хи сплюнула. – А эта новая. Сын привез из Тэджона две штуки.

Она постучала по стеклу своей, уже надетой и сдвинутой на лоб.

Эми пристально рассмотрела маску. Корпус ярко-красный, а на стекле оттиснуто “закалено”. Хорошая вещь. Эми с грустью перевела взгляд на старую: резиновый ремешок в трех местах завязан двойными узлами, а в левом стекле кусок совсем уже мутный, так что мало что видно через него. Маска еще не протекает, но этот час недалек.

– Давай, надень и сама увидишь, – настаивала Чин Хи.

Эми колебалась. Она ощупала блестящее стекло. Женщины уже выставили в море буйки, обозначающие места ловли. Их головы какое-то время маячили у оранжевых поплавков, а затем поочередно скрылись под мелкими утренними волнами. Эми какое-то время наблюдала за ними, после чего протянула маску подруге.

– Я ее тебе принесла, – сказала та и оттолкнула ее руку. – Мне и одной хватит.

Чин Хи что-то бормотала, бредя к воде и шлепая ластами. Эми знала, что ее не переубедить. Упрямство у подруги беспредельное. Эми оглядела маски, выставив их перед собой. Ее черная – настоящая древность по сравнению с красной, но Эми было стыдно принимать подарок Чин Хи. Все равно ведь будет пылиться в шкафу.

– Твоя вся потрескалась, а ты ныряешь слишком глубоко. В один прекрасный день она лопнет и ты ослепнешь! – закричала Чин Хи, перед тем как нырнуть.

Эми положила красную маску в сумку Чин Хи и нагнулась, чтобы надеть ласты. Затем вошла в море. Холод пробирал до костей.

Чин Хи стояла в воде на удалении от берега, волны били ее в грудь.

– Кто сегодня? – спросила она.

Чин Хи всегда знает, если Эми накануне приснился кошмар. Возможно, угадывает по лицу, а может быть, за ночь у Эми прибавляется седины. Чин Хи непременно захочет узнать, что за демон пожрал девочку без лица.

Сегодня Эми не хотелось вспоминать тварь, из-за которой она в ужасе проснулась, но подруга ведь не отстанет.

Этот голос она слышит только во сне. Голос девочки – вроде бы знакомой, но в то же время чужой, и Эми ее не узнаёт. Девочка зовет Эми по имени, голос дрейфует к ней по волнам, как будто приплыл откуда-то издалека. Ей хочется ответить, но, как это бывает во сне, она не может издать ни звука. Лишь стоит на скале, вслушиваясь в голос девочки, который пытается перекричать порывистый ветер, и голые пальцы ног прикипают к бритвенно-острой кромке скалы. Она старается разглядеть в море девочку, но развевающиеся волосы хлещут по лицу, по глазам. Наконец она видит. К скале по яростным волнам летит лодка. В лодке стоит маленькая девочка и выкрикивает ее имя. Лицо – белое пятно посреди почти черного моря, черт не различить. Эми беззвучно кричит, когда лодка кренится и ее заглатывает огромный синий кит; иногда это кальмар, а иногда гигантская акула, но минувшей ночью был все же кит – сине-черный, как полночь, и с острыми, как у монстра, зубами. Эми проснулась в поту, руки притиснуты к горлу, во рту пересохло. Сон быстро выветрился, остался только образ девочки, которую она знала давным-давно, еще во время войны.

– По-моему, кальмар, – сказала Эми, удивившись своей лжи. Наверное, просто легче выслушивать рассуждения о вымышленном сновидении, нежели о подлинном. – Да, это был кальмар. – Она решительно кивнула, будто разговору конец, но от Чин Хи так легко не отделаться.

– Снова серый? Или теперь уже белый? Давай, говори! Я же хочу помочь!

– Какая разница, какого он цвета? – Эми смахнула с лица прядь. – Он все равно ее пожирает.

– Серый – значит больной, а белый – это призрак. Здоровый кальмар красный или коричневато-красный, иногда ярко-оранжевый. Тебя преследует кальмар-призрак, призрак из прошлого.

Эми вздохнула. Чин Хи всегда была фантазеркой, но сегодня она даже себя переплюнула. Эми побрела в море, переступая ластами медленно, точно еще шагала по суше. Когда вода достигла плеч, она нырнула и внезапно преобразилась. Эми – рыба, она плоть от плоти морской, прекрасная и невесомая. Мертвая подводная тишина успокаивала, пока она обшаривала дно в поисках добычи.

Умение нырять – дар свыше. Так говорила мать, когда настала очередь Эми учиться семейному ремеслу. В свои семьдесят семь Эми думает, что наконец-то понимает те давние слова матери. Но тело напоминает о возрасте. В такие, как это, холодные зимние утра оно ноет, а в летний зной протестует, и каждый день грозит отказать, но Эми знает, что надо лишь перетерпеть боль и добраться до воды, где она мигом освободится от груза лет. Невесомость умиротворяет ее старые кости. Задерживая дыхание на две минуты, она ныряет за дарами океана, и это погружение сродни медитации.

На глубине восьмидесяти – ста футов царит мрак. Кажется, будто проваливаешься в утробу, и единственный звук – неспешная, ровная пульсация крови в ушах. Осколки солнца пронзали мглу, и старые глаза Эми быстро привыкли к мутной дымке. Окрепшая телом, она устремилась ко дну, к своему рифу. Рассудок успокаивался, мысли занимала только охота. Медленно текли секунды. И вдруг ее одиночество нарушил голос. “Усни, – спокойно и безмятежно проговорил он, и по лицу словно провела ласковая рука. – Покончи с этой жизнью”.

Эми остановилась, успев не врезаться в каменистое дно. Ее спас опыт. Она изгнала голос из мыслей и сфокусировала взгляд на дне. Прочесав кусты колышущихся водорослей, заметила красного осьминога, который преследовал синего краба. Краб, чуя опасность, дернулся в сторону, но осьминог был коварен и спрятался в расщелину. Краб помедлил и снова принялся рыться в донном соре. Два осьминожьих щупальца заскользили по песку, а вот и все луковичное тело в сплетении остальных щупалец показалось из укрытия. Подводной молнией осьминог метнулся к крабу и тут же с добычей скрылся в щели. Эми уже не раз наблюдала эту драму. Она ощущала родство с этим осьминогом, с его кожей, испещренной боевыми шрамами. Одно щупальце короче других – не иначе, повезло откуда-то вырваться. Щупальце отрастет заново – в отличие от ноги Эми.

Возле расщелины расположилось семейство морских ежей, и Эми подобрала их. Осьминог, уловив ее присутствие, выбросил чернильное облако, и щель в скале скрыл туман. Эми разогнала облачко, рука коснулась чего-то мягкого, пористого. Она отдернула руку и стрелой взлетела к поверхности, а внизу осьминог удирал прочь, растворяясь в мутной воде.

Эми перевела дух.

Тоже уже вынырнувшая Чо Сон принялась выговаривать:

– В следующий раз ткни его ножом! Господин Ли щедро заплатит за этого осьминога, а ты его постоянно отпускаешь. Что за расточительность!

Ныряльщицы присматривали друг за дружкой. Они приучены наблюдать за соседками – вдруг кто-нибудь попадет в беду. Мулсум, вдох под водой, – смерть для хэнё, и в этом году погибли уже две ныряльщицы. Но Эми не хочется, чтобы ее опекали. Она не собирается задерживаться под водой дольше, чем хватит воздуха. Возможно, Чо Сон не терпится сменить Эми, забрать ее участок и наконец умертвить старого осьминога.

– Оставь ее в покое, – строго сказала подплывшая к ним Чин Хи.

Чо Сон пожала плечами и, выполнив элегантный кувырок, нырнула, без плеска, точно морской лев.

– Ей просто завидно, что ты задерживаешь дыхание дольше, чем она, – сказала Чин Хи, прочищая нос от воды.

– Но ты с нею согласна, – ответила Эми.

– Вовсе нет, – возразила подруга. Она подтянула свою зеленую сеть, и раковины чуть громыхнули.

– Ничего особенного не произошло. Я понимаю, что это глупо, но мне совестно ловить этого осьминога. Он мне как старый товарищ.

– Ага, друг-старикашка! – рассмеялась Чин Хи и едва не захлебнулась. Она брызнула в Эми и затрясла головой.

Они нырнули вдвоем и возобновили поиски.

Наполнив сеть на четверть, Эми поднялась на поверхность, чтобы дать легким отдых. Сегодня они работали тяжеловато, да и плавалось труднее обычного. В голове стоял туман. Чин Хи тут же возникла рядом:

– Все в порядке?

С минуту Эми изучала небо, посмотрела на взошедшее солнце. Скоро оно поднимется высоко, и море заполнят рыбаки на своих моторках. Голос в голове помалкивал. Слышался лишь плеск волн, нестройные сумбисори[3]3
  Особый звук, который издают хэнё во время кратковременного отдыха между погружениями. Это специальная техника восстанавливающего дыхания, которая позволяет быстрее очистить легкие от углекислого газа и наполнить их кислородом.


[Закрыть] подруг, выдыхавших остатки воздуха при каждом подъеме на поверхность, да галдеж морских птиц в небе. Эми перехватила взгляд подруги.

– Скоро уже ехать? – спросила Чин Хи.

– Да. Отнесешь мой улов на рынок?

– Конечно. Удачи. – Подруга коротко салютнула. Эми кивнула и поплыла к берегу. Она скользила в воде, радуясь дару, который передала ей мать. Кажется, что прошла тысяча лет с тех пор, как она училась нырять. Эми поспешно отогнала воспоминания. Она выбралась из воды и отправилась в утомительный путь до лачуги. На суше ее плоть тяжким бременем навалилась на хрупкие кости. Эми споткнулась, чуть не упала и долго стояла, приходя в себя.

С моря наплывала пасмурная дымка, и мир погружался в серость. Эми чувствовала груз всех своих лет, да еще десяток сверху. Каждый шажок сопровождался короткой остановкой, чтобы подтянуть левую ногу. Нащупывая путь среди камней, она сравнивала себя с синим крабом, ковыляющим по морскому дну. Перед каждым шагом Эми тщательно выглядывала место, куда поставить ногу. И все-таки она не краб и нынче не достанется старому осьминогу. Сегодня ей предстоит дальняя дорога, и время не на ее стороне.