Текст книги "Белая хризантема"

– И ноги! – Хината повернулась к Кейко: – Ты знаешь, откуда она?

Хана поймала взгляд Кейко. Та смотрела с искренним состраданием, ласково.

– Оставьте ее в покое. Она скоро привыкнет, как все мы привыкли. Иначе не выживет.

Девушки закивали, виновато поглядывая на Хану. Она не чувствовала в них никакой враждебности, никакой злости. Их любопытство было искренним, но ей все равно казалось, что они ее предали. Они же знали, что произойдет, но ни одна ее не предупредила. Не попыталась остановить происходящее.

Хана вспомнила девушек из поезда. Что с ними сталось? Возможно, то же, что и с ней. Она ехала дольше всех, на место прибыла последней, последней все и узнала. Можно было бы посмеяться над собственной наивностью, но смех куда-то подевался. Будто обратился в неведомый ей иностранный язык. Хана вспомнила Сан Су. Как ее маленький труп зарыли в безвестном месте, вдали от дома. Хана завыла.

Из горла рвались звериные крики, и она не могла унять их. Желтые птички переполошенно сорвались с бельевых веревок и растворились в солнечном свете. Солдат велел заткнуть рот этой дуре. Кейко с Хинатой выскочили на улицу, сели рядом с Ханой, обняли.

– Тише, тише! – шептала Кейко, обхватив ее лицо ладонями. – Молчи, девочка, молчи.

Они обнимали, гладили ее по голове, но она отбивалась и продолжала выть в голос. Горло начало саднить от крика. Кейко влепила ей пощечину.

Тотчас воцарилась тяжелая тишина, но уже через миг из кухни донесся сдавленный плач. Солдат раздраженно рявкнул, приказывая всем разойтись по своим комнатам. Кейко увлекла Хану в дом, подтолкнула к лестнице, провела в комнатку, где накануне умерла девочка, которой когда-то была Хана.

Эми

Сеул, декабрь 2011

Перед японским посольством волновалось людское море. Повсюду Эми видела плакаты со словами “Тысяча дней”. Еженедельные демонстрации начались в девяносто втором, но и к тысячной среде резолюции по выжившим женщинам так и нет.

Час был ранний, но демонстрантов и сочувствующих собралось изрядно, однако вели себя люди сдержанно, будто на похоронах великого вождя, когда толпа охвачена торжественной скорбью. Эми посмотрела на здание посольства. Все окна закрыты, жалюзи опущены. Она заметила, что и остальные смотрят на закрытые окна. И наверняка все, как она, гадают, на месте ли посольские работники? Следят ли они за происходящим на улице? Испытывают угрызения совести или радуются внезапному выходному? Может, все посольство укатило развлекаться на ее остров? Внутри поднималась горечь, опаляя желудок, точно угли, тлеющие после пожара.

– Вы как, не замерзли? – спросила Лейн. – Может, пойдем в палатку, там не так дует.

– Нет, мне и тут хорошо. – Эми не замечала, что дрожит, но после слов Лейн и в самом деле ощутила холод. Она сунула руки в карманы пальто.

– Сбегаю куплю какао, – предложила Лейн и исчезла в толпе.

Какой-то мужчина постучал по микрофону:

– Проверка, раз-два-три, раз…

Эми отключилась от происходящего. Мужской голос из колонок, гомон толпы, японцы, прячущиеся за жалюзи, – все отступило на задний план. Лишь от холода не удалось отрешиться. Он пробирался под одежду, жалил тонкую морщинистую кожу. Так же холодно было в ту ночь, когда она потеряла отца. Воспоминание застало Эми врасплох, пришлось его впустить.

Видеть смерть – ужасно и странно. Только что человек был здесь – дышал, думал, двигался, а через миг ничего не стало. Ни дыхания, ни мыслей, ни сердцебиения. Лицо застывшее, бесстрастное. Эми видела такое у отца, а секундой раньше его лицо искажал ужас. Он умер мгновенно. Эми лишь на миг закрыла глаза, просто моргнула, и он уже мертв.

Она никому об этом не рассказывала. Проще было не думать, не вспоминать, вытеснить понадежнее, чтобы не переживать заново. Но теперь она слишком стара, и сил подавлять воспоминания у нее уже недостает. Тело обветшало, рассудок тоже. Воспоминания всплывают постоянно, наполняя ее одиночество болью и сожалением. Чин Хи говорит, что застарелые раны бывает нужно вскрыть, чтобы зажили как положено, а Эми так и не оправилась от смерти отца у нее на глазах.

Стоя в гуще толпы, Эми сдалась, и перед ней возникло лицо отца. Его добрые, кроткие глаза смотрели прямо на нее, она видела его, каким он был всегда – жизнелюбивым, полным достоинства, большая редкость в смутные времена. Шел сорок восьмой год, Эми исполнилось четырнадцать. Корейская война еще не началась, но уже вовсю шли ожесточенные партизанские бои. Стычки между бунтарями левого толка и полицией переросли в полноценные столкновения, и вскоре на Чеджу вспыхнуло восстание.

* * *

Полиция пришла в деревню под покровом ночи. За воем декабрьского ветра ее приближения не услышали. Удар – и входная дверь распахнулась. Ворвавшиеся полицейские вытащили Эми и родителей из постелей, выгнали на холод. Эми плакала, не понимая, что происходит, полицейские били и ее, и родителей, кричали, чтобы они заткнулись. Полицейские были молодые и злые. Эми не знала, чем провинилась ее семья. У нее не было ни старших братьев, ни дядюшек, которые могли бы воевать за повстанцев, ее семья попросту не могла хоть чем-то привлечь внимание полиции. Они были самыми обычными людьми, вот только их страну разрывали надвое могучие силы.

Полицейский схватил отца и поставил его перед Эми и матерью. Толчком вынудил опуститься на колени и приставил к горлу кривой нож.

– За укрывательство мятежников, – сказал он, и время остановилось.

Эми, не веря глазам, смотрела, как лезвие рассекает отцовскую шею слева направо. Хлынула кровь, заливая во тьме ночную рубашку черным. Отец не отвел от матери полных ужаса глаз, и Эми подумала, что он боится больше за нее, чем за себя. Затем глаза угасли, жизнь покинула их. Мать огласила воем небеса, с которых сыпалась ледяная крупа, но второй полицейский с силой ударил ее в висок. Она умолкла. Эми с криком поползла к отцу.

– Не умирай! – повторяла она опять и опять. – Папа, не умирай!

Полицейский оторвал ее от обмякшего отцовского тела. Эми попыталась вырваться, но он обхватил ее крепче, до синяков на руках.

– Не дергайся, а то и тебе перережу глотку, – предупредил он.

– Брось ее, перепачкаешься, она вся в крови, – сказал третий полицейский. Он выглядел старше других и казался главным.

– Я без этого не могу, когда убиваю, – ответил первый, выкрутил ей руки, и Эми опустилась перед ним на колени.

– Мы не закончили. Есть еще дома. Потом делай что хочешь. – Старший глянул на Эми и двинулся прочь.

Державший ее полицейский немного подумал. Затем сплюнул и кивнул. Пнул Эми в спину. Она упала на четвереньки, и он наподдал еще раз. Она растянулась на холодной сырой земле и закрылась руками.

– Вымойся к моему возвращению, – хохотнул он. Затем поддернул штаны и оправил куртку.

Они ушли так же тихо, как прибыли, подобно тиграм в ночи. Эми с матерью сидели на земле, обнимая труп отца и глядя, как горит их дом. Все случилось так быстро, что Эми не заметила, кто его поджег. Оглядевшись, она потрясенно увидела, что на холмах повсюду полыхают огни, а за воем ветра различила крики – а может быть, это кричала мать, но только у Эми в голове, потому что рот ей заткнули.

Полицейские спалили деревню почти целиком. Мать с Эми похоронили отца в неглубокой могиле, так как земля промерзла, засыпали песком, который ведрами натаскали с берега. Мать стояла у могилы на коленях и плакала. Пришли соседи – несколько старух и совсем уж древних стариков. Большинство молодых, включая мальчиков и девочек, увезли полицейские. Никому не хотелось думать куда. Люди желали одного – похоронить близких и найти кров. Эми не знала, почему тот старший полицейский выручил ее. Спас от страшной участи.

– Как же так можно со своими? – пробормотала старуха, когда Эми засыпáла тело отца песком.

Старики завели речь о том, как боятся друг друга Советский Союз и Америка, но так и не объяснили братоубийства.

– Мы все корейцы, – сказала старуха. – Японцы ушли.

Ее лицо было исчерчено глубокими морщинами. Всю жизнь прожив под оккупацией, теперь она очутилась под новым гнетом. Вот и отец, подумала Эми, пережил японскую оккупацию, затем войну, но погиб от рук соотечественников.

Они с матерью побрели вместе с горсткой других выживших к берегу, прочь из деревни. Один из стариков сказал, что прожил на острове без малого восемьдесят лет и знает пещеру, незаметную со стороны бухты. Мать еле выдержала путь, занявший весь день. Казалось, что она делает шаг, а умерший муж оттаскивает на два, держа ее на невидимом поводке. Эми ныряла уже пять лет, ее тело было стройным и крепким. Сила, обретенная в море, пригодилась и на суше – Эми на себе дотащила мать до убежища.

* * *

В пещере нашли приют девятнадцать человек. Нескольких Эми узнала, но большинство были с другого берега бухты. Она боялась за Чин Хи, свою лучшую подругу, – пережила ли та резню? Выйти из пещеры на поиски осмелилась только одна женщина – мать, отправившаяся искать дочь, которую увели полицейские, после того как подпалили дом. В пещеру она вернулась с пепельным лицом. Сколько ее ни упрашивали рассказать, что там снаружи, она молчала. Эми представила самое худшее.

Ночами эта женщина просыпалась с криком и звала дочь. Эми затыкала уши, чтобы не слышать.

Опасаясь полиции, они не разводили огонь и ночами замерзали, хоронясь в глубине пещеры. Эми с матерью спали вместе с двумя пожилыми женщинами, тесно прижавшись друг к дружке. Мужчины тоже ложились вместе. Но зима выдалась слишком суровой, и в скором времени начали умирать старики – неслышно отходили во сне.

Эми с матерью помогали относить ледяные трупы в дальний конец пещеры. Перед сном Эми заставляла себя вспоминать страшные истории, что так любила Чин Хи, словно воспоминания могли защитить подругу. Скорбя по отцу, заботясь об обезумевшей от горя матери, Эми жила надеждой, что и Чин Хи сейчас прячется в какой-нибудь пещере.

Ели они то, что находили в пещере, – мох со стен, насекомых, каких-то зверьков, которых изредка удавалось поймать, Эми подозревала, что это крысы. Через четыре недели, когда голод стал нестерпим, мать Эми решила, что пора возвращаться. Они покинули убежище, опираясь друг на друга и щурясь на январское солнце.

Ослабленные, едва живые, они добрались до своего дома по свежему снегу, мимо сгоревших до основания домов. Вокруг не было ни души. При виде обугленных руин родного дома, торчащих из пушистых сугробов, Эми не нашла в себе сил расплакаться. Сгинуло все. Без остатка. Место, где раньше жила ее семья, стены, хранившие память о каждом из них, помнившие серьезное лицо сестры, слышавшие отцовское пение под цитру, впитавшие запахи еды, что готовила мать, – их больше не было.

Где теперь дух отца и тело сестры? Мать опустилась на колени и закрыла лицо руками. После долгого молчания Эми отвела ее туда, где они похоронили отца.

Могилу укрывал слой белейшего снега. По холмику зигзагами вились следы-веточки. Эми посмотрела в белое небо, там на холодном январском ветру парили чайки. Может, они навещали отца, чтобы почтить его отлетающий дух?

Мать стояла на коленях, склонившись и касаясь лбом снега. Она тихо всхлипывала, и Эми, опустившись рядом, обняла ее дрожащее тело. Оно исхудало, как у старухи. Матери не было и сорока, но война надломила ее – сперва отобрала старшую дочь, затем мужа. Вся ее жизнь ушла в мерзлую землю вместе со сгоревшим домом. Разрыдалась и Эми, оплакивая всех – живых и мертвых.

Внезапно до нее донеслись голоса, она замолчала и выпрямилась, прислушиваясь. Ветер стих, на смену свисту пришла мертвящая тишина, которую раскалывали пронзительные вскрики чаек. Снова послышались голоса – мужские.

– Мама, кто-то идет, – прошептала Эми.

Из-за пригорка показались стволы винтовок.

– Надо уходить. – Эми безуспешно пыталась поставить мать на ноги.

Сердце пустилось вскачь. Покидать пещеру было ошибкой. Главное – выжить, вернуться можно и позже. За косогором виднелась купа мандариновых деревьев, почерневших после пожара, можно спрятаться за ними и подождать, пока полицейские пройдут. Эми начисто забыла о следах, что останутся на снегу.

– Пожалуйста, мама, – взмолилась она. – Нам надо спешить!

Они пересекли косогор и спустились в мандариновую рощу, где сжались за самым высоким деревом. Холодный ветер уберег от огня ствол и корни.

Полицейские дошли до пепелища, голоса смолкли – наверное, ворошили давно остывшие угли. Эми сильнее прижала к себе мать.

– Глянь сюда, – позвал один.

– Что там? – спросил другой.

– Свежие следы.

Дальше – тишина. Эми представила, как они изучают их следы, как идут по ним, как через минуту-другую найдут их. Она совершила глупость, позволив матери вернуться. Она ведь знала, что мать не в своем уме, что они обе обезумели от горя, но ей самой хотелось сбежать из пещеры, обратившейся в склеп. Так хотелось взглянуть, уцелел ли их дом.

Первым появился юнец в добротном тулупе и желтом шарфе.

– Ранена? – спросил он, подходя. Затем посмотрел на мать: – Ей плохо?

Эми не ответила, лишь теснее прижалась к матери, пытаясь прикрыть ее своим телом. Подошли еще двое, пристально и молча долго разглядывали женщину с девочкой. Эми сжалась в ожидании окрика, удара.

– Глухая она, что ли? – спросил один полицейский.

– По-моему, у нее шок, – ответил младший. – Все в порядке. Мы вас не тронем. Мы ищем выживших. Пойдемте с нами. Мы отведем вас в безопасное место.

Он протянул руку, и Эми отпрянула. Мать подняла голову и плюнула в парня. Тот отступил. Двое других заорали, наставили на мать винтовки.

– Нет-нет, стойте. Ничего страшного. Они просто боятся. Смотрите, они с головы до ног в саже… Следы вели сюда с могилы…

Он замолчал.

– Его убили, – сказала Эми.

Полицейские уставились на нее.

– Кто? – спросил парень с ласковым голосом. Он присел на корточки, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Ты видела, кто это сделал?

– Не говори ему ничего, – прохрипела мать.

Эми заглянула в ее темные глаза, потом снова посмотрела на парня.

– Они пришли среди ночи. Мы ничего не видели. Было темно.

– Ты уверена? – спросил он по-прежнему добродушно, даже участливо. Как будто искренне переживал.

Она кивнула. Он выпрямился и с минуту размышлял. Оглядел опаленные мандариновые деревья. Эми проследила за его взглядом и невольно вспомнила, как в жаркие летние дни они с сестрой бегали по тенистой роще и смеялись – просто так, от радости. Воспоминание застало ее врасплох, и тоска затопила сердце. Никогда она уже не увидит рощу прежней. Ничего не увидит прежним. Все исчезло.

Полицейский сделал глубокий вдох и с силой выдохнул через ноздри.

– Увести их!

Эми опешила. Ласковости как не бывало, ее сменил приказной тон военного. Двое других полицейских подняли Эми с матерью на ноги и повели прочь от рощи, от сгоревшей деревни. Проходя мимо отцовской могилы, Эми задержала взгляд на жалкой кочке. Она помнила отца высоким и крепким, он всегда нависал над ней горой, его большие руки давали уютное чувство защищенности, но смерть стерла этот образ, теперь вместо него – едва заметный холмик, да и тот со временем исчезнет. Эми смотрела под ноги, пока ее вели мимо родных камешков и ракушек – добытых в море сокровищ. При виде грузовика она уперлась, но было поздно.

Полицейские отвезли их в участок, где оказалось не протолкнуться от людских тел – кто-то в форме, кто-то в окровавленном тряпье. Голоса сливались в какофонию гнева, боли и страха.

У стены сидела старуха, рядом лежал молодой парень, его окровавленная голова покоилась на коленях женщины. Старуха была словно неподвижный камень среди бушующего хаоса. Когда все тот же молодой полицейский потащил их в импровизированный зал ожидания, Эми вцепилась в руку матери. Люди плакали или сидели в полной прострации. Найдя им свободный клочок на полу, полицейский заговорил с офицером, устроившимся у двери за столом. Заполняя бланк, он несколько раз оглянулся.

Эми всматривалась в лица и никого не узнавала. Где ее соседи? Неужели все мертвы? Она отогнала эту мысль. Взглянула на мать, но глядеть в это ничего не выражающее лицо было нестерпимо.

Вернулся полицейский, Эми выпрямилась, надеясь показать свое презрение, но он ничего не заметил.

– Ждите, когда вызовут.

– Что мы такого сделали? – спросила Эми.

– Ничего, – ответил он неуверенно и откашлялся.

– Тогда зачем вы нас сюда привезли? – осмелела Эми, почувствовав его смущение.

Это снова был ласковый парень из мандариновой рощи, а не бесстрастный полицейский, закинувший ее в кузов грузовика.

– Не твое дело. Правительство знает, что делает.

– Мы не имеем отношения к…

– Кончай болтать! – Он схватил ее за руку. – Вы здесь потому, что я так решил. Больше вам ничего знать не нужно.

Эми сверлила его взглядом, пока он не отпустил ее руку.

Дежурный офицер поманил их, и молодой полицейский завел их в тесный кабинет. Когда дверь закрылась, внешний мир с его ужасом будто перестал существовать, обратился в смутное воспоминание. Эми огляделась. Большую часть комнаты занимал внушительный стол, за ним сидел человек в парадной форме. От лент и медалей рябило в глазах. Эми спросила себя, сколько ее земляков он убил и кого именно, чтобы удостоиться таких почестей. Она молча рассматривала его, ожидая, когда он заговорит.

– Мне сказали, что ты хэнё. Это так? – спросил он, не поднимая головы от бумаг.

– Да, – сказала Эми, не понимая, как ему удалось так быстро выяснить, кто они такие.

– А это твоя мать? – Быстрый взгляд скользнул по Эми, пробежался по поникшей фигуре матери.

– Да.

– Она тоже хэнё?

– Да.

– А ты вполне покладиста, надо признать. Ты везунчик, Хён Мо! По-моему, она будет хорошей женой. Ну если правильно спрашивать! – Он усмехнулся и хлопнул ладонью по кипе бумаг на столе: – А как тебя звать по отцу?

Эми молчала. Он сказал “женой”? Она ничего не понимала.

– Ее отца звали Лян, – вместо нее ответил Хён Мо.

– Лян? Хорошее, крепкое имя. – Офицер записал, затем подтолкнул тетрадь: – Ладно, подпишись здесь. – И он протянул ей ручку.

Этот молодой полицейский знает, как звали ее отца. Эми смотрела на него во все глаза. У нее запылали уши, во рту пересохло.

– Девочка, возьми ручку и напиши свое имя – вот тут. Видишь? – Офицер вложил ручку в пальцы Эми.

– Что это? – пробормотала она. Оглянулась на мать, но от той не было толку – уставилась в пол.

– Твое брачное свидетельство. Подпиши.

– Да за кого же я выхожу? – изумленно спросила Эми.

– За него, за кого еще? – ответил офицер, указав на полицейского. – Давай-давай, у меня мало времени. Подписывай. Хён Мо, ты тоже распишись.

Эми повернулась к Хён Мо. Он был заметно старше, чем она, но все равно совсем еще молодой. Она должна выйти за него замуж? Эми стояла столбом, сжимая ручку, пока офицер вдруг не отвесил ей такую затрещину, что она полетела на пол.

– Ну-ка подними ее!

Хён Мо послушно поднял ее, поддержал и подтолкнул к столу. Казалось, он был не меньше Эми потрясен внезапной вспышкой начальства. У Эми горела щека, перед глазами все плыло.

– Подписывай! Хён Мо станет твоим мужем. А потом вся ваша троица покинет мой кабинет, чтобы я занялся следующими гражданами. Подписывай – или я прикажу ему арестовать вас обеих, а в тюрьме вы, судя по виду, долго не протянете.

Мать Эми вдруг ожила. Склонилась над столом, вцепившись в край. Ее лицо выражало ненависть. Эми испугалась за нее. Но офицер лишь рукой махнул:

– Не суетись, мамаша. Жизнь твоей дочери в моих руках. Хоть слово – и я не задумываясь прикажу тебя расстрелять. – Он посмотрел на Хён Мо: – Скажи ей, чтобы подписала.

– Сделай, как он говорит, – с виноватым видом пробормотал Хён Мо.

Ручка дрожала в прыгающих пальцах Эми. Хён Мо показал нужную графу, и она вывела свое имя. Он взял у нее ручку и написал рядом: “Ли, Хён Мо”.

– Наконец-то. А теперь убирайтесь. У меня полно дел.

Хён Мо вывел Эми с матерью из кабинета. Они вновь пересекли участок, забитый измученными людьми, и вышли на январский мороз. Порывистый ветер остудил горящую щеку Эми. Она потерла ее рукой, все еще дрожавшей.

– Зачем? – спросила она, когда молчание стало невыносимым. Они возвращались к грузовику, который был припаркован возле участка. – Зачем ты насильно взял меня замуж?

– Наши сыновья унаследуют этот остров, – ответил Хён Мо. Он распахнул дверцу кабины и подсадил мать Эми.

– Наши сыновья?

Эми никак не могла поверить, что она замужем. Что брак их настоящий. Как у ее родителей. Это не укладывалось в голове.

– Да, и через детей мы вернем твою землю.

– Мы?

– Полицейские. Мне, как многим, пришлось бежать с Севера, пока коммунисты не убили меня, как поступили с моими родными. Они отобрали у меня все. У всех нас. Поэтому мы с тобой поженились, чтобы вернуть утраченное, но главное – не пустить коммунистов на Юг, искоренить их семя. Это для твоего же блага… и во благо Кореи.

– Я не коммунистка, – пробормотала Эми растерянно.

Он смотрел на нее безо всякого выражения.

– Этот остров кишит коммунистами. И ты такая же, неважно, понимаешь это или нет. Но теперь ты моя жена и уже не опасна. Полезай.

Он придержал дверцу, но Эми не тронулась с места. Полицейские убили ее отца. Она снова была там, во мраке той ночи. Был ли среди них Хён Мо? Не потому ли он явился искать ее на пепелище? Желудок свело, колени подогнулись. Хён Мо подхватил ее и помог забраться в кабину.

Эми сидела рядом с матерью, напрягая память. Ночь была очень темная, снежное крошево засыпало глаза, а страх мешал толком рассмотреть лица. Она примерила к той страшной картине образ Хён Мо, но нет, ничего знакомого. Она обязательно узнала бы убийцу отца. Хён Мо уселся за руль, и она уставилась на него, пытаясь отыскать его черты в тумане памяти.

Не обращая на нее внимания, он завел двигатель и без единого слова отъехал от участка. Эми тщетно сличала его с теми, кого видела той ночью. Наконец она медленно отвела взгляд. Эми не знала, куда везет их Хён Мо, да ей было и все равно.

* * *

Ежась от холода, Эми ощущала, как давят на нее годы. Нога нещадно ныла, боль вползала по задней части бедра, там закручивалась в спираль и жалила в сустав. Почти как память, только та жалила в сердце. Холод не помогает ни от старческих недугов, ни от страшных воспоминаний.

Вернулась Лейн с какао. Эми благодарно приняла стаканчик и с наслаждением почувствовала, как тепло проникает через митенки в пальцы. Она снова обвела взглядом лица вокруг. Что она ищет? Эми и сама толком не смогла бы ответить. Знакомую улыбку или жест, что угодно, что напомнит вдруг о детстве. Она трижды бывала на демонстрации и каждый раз надеялась увидеть, узнать, вспомнить. Вот и сейчас, прочесывая взглядом толпу, словно искала нечто столь же призрачное, как счастье.

Эми отхлебнула какао, горячая сладкая и густая жидкость обволокла рот. Ее дочь и Лейн молча пили какао, наблюдая за Эми, но не вмешиваясь.

Эми с тоской вглядывалась в толпу, надеясь, что кто-нибудь обернется и она увидит сестру.