Текст книги "Английская портниха"

Мэри Чемберлен
Английская портниха

© Елена Полецкая, перевод, 2016

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2016

Посвящается младшеньким – Аарону, Лоле, Козмо, Трилби – и их Ба.

Пролог

Низкое апрельское солнце брызнуло на густочерный шелк, и он заиграл оттенками эбонита и агата, серебра и грифеля. Анни одернула тонкие, почти острые края жакета, разгладила теплую ткань на плече, коснулась алых лепестков на корсаже так, словно это было живое хрупкое соцветие, сотканное самой природой.

Жакет она надела поверх толстого шерстяного свитера и кухонного фартука, и теперь он слишком туго облегал плечи. Нет, хотела сказать Ада, так не пойдет. Вещи не сочетаются. Но придержала язык. Одного взгляда на Анни хватило, чтобы понять: лучше обновы у кухарки отродясь не водилось.

В одной руке Анни держала чемодан, другой вынула из кармана ключ от комнаты:

– Прощай, монахиня. – Бросив ключ на пол, она подпихнула его ногой поближе к Аде.

И вышла вон, оставив дверь открытой.

Часть первая
Лондон январь, 1939-й

Ада не отрываясь смотрела в зеркало с отбитым краем, водруженное на кухонную тумбочку. Приоткрыв рот, высунув язык от усердия, она выщипывала брови ржавеньким пинцетом. Вздрагивала и тихо уйкала, пока брови не истончились до двух изящных дуг. Смазала их «ведьминым орешком», чтобы унять жжение. Окунула голову в щербатую раковину с чистой теплой водой, вытерла волосы полотенцем и расчесала на левый пробор. В свои восемнадцать так она будет выглядеть взрослее. Прядь на средний палец, расчесать, натянуть, прижать указательным, закрутить. Три локона слева, пять справа, пять на затылке – и все внахлест, «елочкой». Заколки и зажимы сидели на голове как влитые, пусть волосы сохнут.

Все своим чередом, без спешки. Ада открыла сумочку, порылась в поисках пудры, румян и губной помады. Того, другого и третьего понемножку, иначе получится вульгарно, но ровно столько, чтобы выглядеть свежо и достойно, как те девушки из «Женской лиги здоровья и красоты». Ада видела их в Гайд-парке, в черных трусах и белых блузках, и знала, что по субботам они упражняются на игровой площадке начальной школы Генри Фосетта. Возможно, она тоже будет туда ходить. Разве плохо быть гибкой и стройной? А форму сошьет сама. В конце концов, она теперь портниха и неплохо зарабатывает.

Ада пожевала губами, равномерно распределяя помаду, проверила, не ослабли ли заколки на голове, взяла зеркало с тумбочки и направилась в спальню. Коричневая твидовая юбка со встречной складкой и кремовая блузка с эмалевой булавкой на вороте – это по-настоящему элегантно. Добротный твид к тому же – иначе Исидор, портной с Ганновер-сквер, не стал бы иметь с ним дело, это он подарил Аде обрезки. Ей исполнилось пятнадцать, когда она пришла к Исидору. Господи, каким же пугалом она тогда была! В парусиновых туфлях, серых от меловой пыли, в жакете с чужого плеча, болтавшемся на ней как на вешалке, она собирала булавки с пола и выметала обрывки ткани и ниток. Потогонная мастерская, наставлял ее отец, где хозяин, капиталист зажравшийся, нещадно эксплуатирует Аду, а значит, она должна бороться за свои права. Но Исидор открыл Аде глаза. От него она узнала, что ткань живая, что она умеет дышать и у каждой материи свой характер и норов. Шелк упрям, говорил Исидор, батист недоверчив. Шерсть строга, фланель ленива. Он научил Аду разрезать ткань так, чтобы та не мялась и не морщилась, кроить по косой, обрабатывать край. Он показал, как делать выкройки и орудовать мелком. Под его надзором Ада освоила швейную машинку, научилась разбираться в пряже и нитках, навострилась вставлять новомодные «молнии», и они были почти незаметны между швами, обметывала петли и подшивала подолы. В елочку, Ада, в елочку. А клиентки, похожие на манекенщиц? Ада замирала, глядя на них. Роскошные волосы, изысканные наряды. Даже белье, и то шилось на заказ. Исидор показал Аде другой мир, и она мечтала в этот мир попасть.

Но пока еще рановато. А что вы хотите, когда мама требует, чтобы Ада вносила свою долю на хозяйственные расходы, и на работу она добирается автобусом, а не пешком, и в день зарплаты они с девочками пьют чай с пирожными в «Лайонз». Словом, к концу недели денег оставалось не густо.

– И не воображай, что теперь ты тут главная, – покрикивала мать, грозя Аде грязным пальцем, морщинистые костяшки как жирные червяки, – только потому, что платишь за себя.

Аде по-прежнему приходилось стирать и убирать в доме, а с тех пор как она стала портнихой, еще и обшивать всю семью.

Дрожать над каждым пенни, ходить в обносках и вычесывать вшей – такая жизнь не по ней, она это чувствовала. Послюнявив пальцы, Ада скатала в гармошку шелковые чулки с носком и пяткой, затем натянула чулки на ноги, убирая морщинки одну за другой, – осторожно, не зацепи! – шов сзади лег идеальной стрелкой. Качество видно сразу. Встречают по одежке. Пока она одета как подобает, ее не тронь. Губы поджаты, подбородок вперед, и будьте любезны. Манеры и стать не хуже, чем у светских дам. Ада далеко пойдет, в этом она не сомневалась, она тоже выбьется в люди.

Перенесла зеркало на каминную полку, причесалась, волосы легли каштановыми волнами. Надела шляпку, сдвинув ее чуть вперед и набок, круглую шляпку из коричневого фетра, что сочинила для нее модистка из их мастерской. Влезла в лодочки цвета шоколада и, подняв зеркало повыше, оглядела себя с ног до головы. Отлично. Модно. Как подобает.

Ада Воан скользнула за порог, все еще влажный от утреннего мытья и выскабливания. Небо тяжело хмурилось, каминные трубы откашливались копотью. Вдоль улицы тянулись дома впритык друг к другу, хлопья сажи липли к желтой кладке и бурым тюлевым занавескам, что рвались наружу из открытых окон под напором капризного городского ветра. Чтобы дым с Темзы и пепел с мыловарни не забились в ноздри, Ада прикрыла нос ладонью; на ее носовом платке с собственноручно вышитым вензелем АВ осталось черное пятнышко.

Цок-цок по Сид-стрит. Входные двери нараспашку, так что можно заглянуть внутрь, дома сплошь приличные, чистые, принаряженные, хороший район, «надо быть непростыми людьми, чтобы снимать здесь жилье», хвалилась мать. Лучше бы уж молчала. Матери с отцом не распознать непростого человека, даже если они столкнутся с ним лбами. Непростые не торгуют рабочей газетой возле пабов субботним утром и не перебирают четки до мозолей на пальцах. Непростые не орут друг на друга, а потом не молчат угрюмо по нескольку дней кряду. Если бы ей пришлось выбирать между отцом и матерью, Ада не раздумывая предпочла бы отца, несмотря на все его закидоны и вспыльчивость. Отец верил в спасение здесь и сейчас, а не на небесах: один последний рывок – и стена предрассудков и привилегий рассыплется в прах, и тогда любой сможет оказаться в том мире, о котором мечтала Ада. Для матери спасение наступит после смерти и долгой жизни, где одни только лишения и страдания. Сидя по воскресеньям в церкви, Ада задавалась вопросом, зачем кому-то понадобилось превращать горе и бедность в религию.

Цок-цок мимо пожарной части и мешков с песком, сваленных у ворот на чрезвычайный случай. Мимо театра «Оулд Вик», где в одиннадцать лет она смотрела по бесплатному билету «Двенадцатую ночь», завороженная сиянием бархатных костюмов и запахом вольфрамовых ламп и апельсиновой кожуры. Она понимала, сердцем чуяла, что сцена с нарисованными декорациями и искусственным светом заключала в себе целый мир, такой же настоящий и необъятный, как и сама вселенная. Все понарошку и все взаправду, и Ада переживала за Мальволио, потому что ему, как и ей, хотелось стать непростым человеком. Она шагала дальше по Лондон-роуд, потом по закругленной Сент-Джордж-Кросс и оттуда на Бороу-роуд. Отец твердил, что не пройдет и года, как разразится война, а мать постоянно подбирала листовки и зачитывала вслух: «При звуке сирены проследуйте, соблюдая спокойствие и порядок…»

Цоканье стихло, Ада подняла глаза. По фронтону здания массивные выпуклые буквы «Политехнический институт Бороу» – сюда ей и надо.

Поправила шляпку, открыла и закрыла сумочку, проверила, не скособочились ли стрелки на чулках, и поднялась по лестнице. Пот под мышками и между бедер – не свежая влага, как после бега, но противная липкость от волнения.

Комната № 35 на последнем этаже, дверь с четырьмя стеклянными вставками. Ада посмотрела сквозь стекло. Столы сдвинуты к стене, а посреди комнаты шестеро женщин полукругом. Стоят спиной к двери, перед ними еще кто-то. Ада не могла разглядеть кто. Вытерев ладонь о юбку, она открыла дверь и переступила порог.

Женщина с огромной грудью, ниткой жемчуга и седыми волосами, забранными в пучок, направилась ей навстречу, разводя руки в приветственном жесте:

– А вас как зовут?

Ада сглотнула:

– Ада Воан.

– От диафрагмы, – прогремела дама. – Ваше имя?

Ада не понимала, чего от нее хотят.

– Ада Воан. – Голос будто споткнулся об язык.

– Вы разве мышка? – прогудела дама.

Ада покраснела. Она чувствовала себя маленькой и глупой. И повернулась к двери, чтобы уйти.

– Нет, нет. Входите же, входите. – Дама взяла Аду за руку: – Не зря же вы проделали столь долгий путь.

Ее ладонь была сухой и теплой, с ногтями, покрытыми розовым лаком, полный порядок. Дама подвела Аду к другим женщинам и поставила в центре полукруга.

– Меня зовут мисс Скиннер. – Слова прозвучали чисто и ясно, как музыка или, подумала Ада, как песенка хрустальной птички. – А вас?

Мисс Скиннер. Совершенно прямая спина, грудь прямо-таки необъятная и тонкая талия. Голова слегка откинута назад, подбородок приподнят.

– Произнесите так, чтобы мы услышали, – улыбнулась мисс Скиннер. Пусть голос у нее и строгий, но лицо все равно доброе, отметила Ада. – Четко и раз-дель-но.

– Ада Воан, – старательно выговорила Ада.

– Можно выглядеть павой, – мисс Скиннер чуть отодвинулась назад, – но если чирикаете, как воробышек, кто примет вас всерьез? Добро пожаловать, мисс Воан.

Мисс Скиннер прижала ладони к талии. Ада смекнула, что дама наверняка носит корсет. Ни у одной женщины ее возраста не бывает такой фигуры без утягивания. Наставница вдохнула: ммммм, побарабанила пальцами по выемке, образовавшейся у нее под ребрами, открыла рот. До, ре, ми, фа, со-о-о… Она долго держала последнюю ноту, пронзительную, как звук пароходной трубы, пока вся комната не зазвенела эхом. Потом опустила плечи и выдохнула остаток воздуха: фффф. Это все ее груди, подумала Ада, невероятно вместительные, она надувает их, точно воздушные шары. Никто другой не способен так глубоко вдохнуть. Природа не позволит.

– Встаньте прямо. – Мисс Скиннер шагнула к ученицам. – Подбородок вверх, зад подтянуть. – Обойдя всю группу, она приблизилась к Аде и одной рукой ткнула ее пониже спины, а другой приподняла подбородок. – Если мы не стоим прямо, – мисс Скиннер отвела плечи назад, расправила грудь, – мы не сможем воспроизвести звук во всей его полноте. – Ее р-р-р грохотало, словно трещотки на шествии Армии спасения. – А без надлежащего звука, – продолжила мисс Скиннер, – мы не сможем произносить слова правильно.

Она повернулась к Аде:

– Мисс Воан, почему вы решили учиться искусству речи?

Ада ощутила колющий жар, поднимавшийся по шее к затылку, лицо у нее тоже наверняка покраснело. Она открыла рот, но не сумела выдавить ни слова. Язык будто парализовало. Хочу быть непростым человеком. Но мисс Скиннер все равно понимающе кивнула. Она успела навидаться таких, как Ада. Девушек с амбициями.

– Я было приняла тебя за клиентку, – сказала достопочтенная миссис Бакли, когда Ада явилась наниматься на работу в прошлом сентябре. – Смотришься завзятой модницей.

Ее приняли за клиентку. Вообразите. А ей только восемнадцать! Ада быстро учится. И уже многому научилась.

Достопочтенная миссис Бакли вела дело под вывеской «Мадам Дюшан». Рослая, с квадратными бедрами, накрашенными ногтями и скромными сережками, она вводила посетительниц в транс, когда принималась сыпать выражениями вроде кутюр, ателье и Париж, ба! Наспех пролистав «Вог», она придумывала фасоны бальных и вечерних платьев, драпируя и накалывая шелк и шениль прямо на стройных дебютантках и их осанистых компаньонках.

Ремесло Ада переняла у Исидора, кураж – у миссис Б., как за глаза называли хозяйку все девочки в мастерской. Если Исидор был мудрым, добрым, забавным и настоящим, то миссис Б. – насквозь искусственной. Ада не сомневалась: ее хозяйка никакая не «достопочтенная» и даже не «миссис», а ее цвет лица так же фальшив, как и ее имя, но все это не мешало миссис Б. привлекать клиенток. То, чего она не знала о женской фигуре и свойствах ткани, уместилось бы на одном уголке почтовой марки.

Сменив Исидора на миссис Б., Ада поднялась на ступеньку выше, по крайней мере в собственных глазах. Париж. Именно этот город нацелилась покорить Ада. Она назовет свое заведение «Воан». Для модного ателье более чем подходящее имя, как Уорт или Шанель, но с британским каше. Это было еще одно словечко, подхваченное у миссис Б., стиль и класс в одном рулоне.

– И где вы так хорошо выучились французскому, мадам? – В лицо девочки всегда называли хозяйку «мадам».

Миссис Б. загадочно улыбалась, покачивая головой на длинной тонкой шее.

– Там и сям, – отвечала она. – Там и сям.

Надо отдать ей должное: миссис Б. разглядела в Аде труженицу, а также девушку с честолюбием и талантом. А поскольку Ада еще и правильно выговаривала «х», без простонародного придыхххания, ее сделали витриной мастерской, живым манекеном мадам Дюшан, и молодые светские дамы начали все чаще обращаться к Аде за фасонами платьев в обход миссис Б., чье лицо и талия с каждым днем становились все более расплывчатыми.

– Мадемуазель, – говорила ей миссис Б., – примерьте вечернее платье.

– Эпонжевое, мадам?

Полночная синь и американская пройма. Втянув живот, походкой заправской манекенщицы Ада пересекала комнату, порывисто разворачивалась, приковывая взгляд к своей обнаженной спине, к игре ткани, пробегавшей мягкими волнами по ее фигуре, а затем по подолу, что заканчивался шлейфом. После чего делала второй круг и улыбалась.

– Теперь шифоновое.

Волшебная паутина на подкладке из тафты, устричные раковины и жемчуг, сияние драгоценных камней. Ада наслаждалась тем, как одежда меняет ее. Она становилась то огнем, то водой, воздухом или землей. Стихийная. Естественная. Такой она и была на самом деле. Поднимала руки, словно желая обнять небо, и ткань колыхалась будто под легчайшим бризом; затем приседала в глубоком реверансе, а когда выпрямлялась, казалось, что ее тело распускается бутоном, каждый член – нежный лепесток, который хотелось потрогать.

Она была объектом восхищения, живой скульптурой, произведением искусства. И одновременно творцом. Улыбаясь, Ада говорила:

– Но если подсобрать здесь иди сделать складку тут, тогда – вуаля.

Взмах длинных тонких пальцев, новое словечко вуаля для посвященных – и Ада слегка подправляла изобретение миссис Б., делая его более современным, более желанным. Ада знала, что миссис Б. ценит ее, признавая за ней сноровку и вкус, а также умение занимать клиенток приятным беспечным разговором – спасибо придирчивой мисс Скиннер.

– Если кроить по косой, – предлагала она клиентке, вытягивая платье по диагонали, – видите, как ложится ткань, как на греческой богине.

Ткань наискось перерезала грудь, оголяя плечо, ни дать ни взять русалка, горделиво выныривающая из шифонового моря.

– Нон, нон, нон, – цокнув языком, перебивала по-французски миссис Б., когда Ада преступала границы приличия. – Так не годится, мадемуазель. Платье не для будуара, но для бала. Декорум, декорум. – Затем, обернувшись к клиентке: – Мисс Воан чуть-чуть недостает опыта, она немного наивна в том, что касается светских тонкостей.

Может, Ада и была неопытным подмастерьем, но она изрядно поспособствовала известности мадам Дюшан, модистки с Дувр-стрит, и надеялась, что придет день, когда из ценных работников ее повысят до совладелицы мастерской. Она обзавелась респектабельной клиентурой. Она выделялась талантом, а крой в сочетании с изысканностью линий ее фасонов делал ей честь. Она досконально изучила звездный Голливуд с намерением перенести этот блистательный мир в лондонские гостиные. Ада превращалась в свои модели, была их ходячей рекламой. Повседневное ли платье в цветочек, идеально ли подогнанный костюм, всегда ухоженные ногти и скромные лодочки – Ада знала, что на нее смотрят, когда, выйдя из мастерской, она вышагивала по Пикадилли мимо отеля «Риц» и Грин-парка. Цок-цок, подбородок вверх, с таким видом, будто она живет в Найтсбридже или Кенсингтоне. Но стоило ей свернуть влево, и любопытство окружающих иссякало; по Вестминстерскому мосту она цокала мимо хихикающих уличных мальчишек, что, задрав носы и кривляясь, крались за ней следом на цыпочках, изображая походку на каблуках.

В конце апреля беспросветный дождь забарабанил по крышам Дувр-стрит. Ливни, вскормленные океаном, извергались с небес, обрушивались на землю, просачивались в трещины на мостовых и бурлили черными реками в сточных канавах, скапливаясь в выемках на тротуарах и вокруг высоких домов с лепниной. Дождь стекал с зонтов и темных «практичных» шляп прохожих, а штанины, не прикрытые плащами, промокали до колен. Обувь пропитывалась сыростью.

Ада надела пальто, бежевое с поясом в тон, и взяла зонт. Сегодня после работы ей придется скрепя сердце сразу повернуть налево, к остановке автобуса № 12, который довезет ее до дома.

– Доброй ночи, мадам, – попрощалась она с миссис Б., стоя в дверях, затем вышла на пропитанную влагой улицу. Направляясь к Хеймаркету, она глядела под ноги, обходя лужи. Порыв ветра вывернул зонт, распахнул полы пальто, выгнувшиеся колоколом, а мигом намокшие волосы липли к лицу, словно щупальца осьминога. Ада дергала за металлические спицы, пытаясь вернуть их на место.

– Позвольте мне, – раздался мужской голос, и над головой Ады возник большой зонт.

Она обернулась, едва не ткнувшись мужчине в грудь, – краткое мгновение, но этого Аде хватило, чтобы разглядеть незнакомца. Скуластое лицо, но черты в общем правильные, и под стать им узенькие аккуратные усы. Круглые очки, а за ними ясные светлые глаза. Цвета утиного яйца, определила Ада, и такого нежного оттенка, что казались прозрачными. Эти глаза пригвоздили Аду к тротуару.

Мужчина отступил на шаг:

– Прошу прощения. Я лишь хотел помочь. Вот, держите. – Он вручил ей свой зонт, а другой рукой перехватил ее зонтик. Говорит почти как иностранец, подумала Ада, хотя выговор приятный и даже изысканный. Она наблюдала, как он выгибает спицы, возвращая ее зонт в нормальное состояние. – Пусть и не совсем как новенький, но сегодня он вам еще послужит. Где вы живете? Вам далеко добираться?

Ада начала было отвечать, но слова застряли во рту. В Ламбете. Ламбет.

– Нет, не далеко, – пробормотала она. – Спасибо. Я поеду на автобусе.

– Разрешите проводить вас до остановки.

Она хотела ответить согласием, но испугалась, что он станет допытываться, где же она все-таки живет. 12-й автобус идет в сторону Далвича. Отлично. Она скажет, что живет в Далвиче, это вполне респектабельно.

– Вы колеблетесь. – Он улыбался, прищурившись. – Ваша мама наверняка велит вам остерегаться незнакомцев.

Ада обрадовалась подсказке. Выговор у него был какой-то безликий. Невозможно угадать, откуда он родом или в каком районе Лондона обретается.

– Но вот что пришло мне в голову, – не сдавался незнакомец. – Уверен, даже ваша мама ничего бы не имела против. Не соблаговолите ли составить мне компанию, мисс? Чай в «Рице». В лучших английских традициях.

Что в этом могло быть плохого? Будь у него дурные намерения, он не стал бы сорить деньгами в «Рице». Чай на двоих – да это, наверное, недельное жалованье Ады. И потом, там же кругом люди.

– Я вас приглашаю, – добавил он. – Прошу, не отказывайтесь.

Вежливый, с хорошими манерами.

– Тем временем и дождь прекратится.

– Прекратится? – удивилась Ада. – Откуда вы знаете?

– Откуда? – переспросил он. – Я ему просто прикажу. – Он закрыл глаза, поднял зонт повыше, вытянул вверх свободную руку и трижды сжал и разжал кулак: – Айн, цвай, драй.

Ада не поняла ни слова в этом иностранном наречии.

– Посылаете дождик в рай?

– Шутите? – улыбнулся он. – Здорово. Так вы принимаете мое приглашение?

Он был таким любезным. Артистичным. А де нравилось это слово. Оно внушало ей ощущение легкости и беззаботности. Искристое слово, как шифоновая вуаль.

Почему бы нет? Никто из ее знакомых парней и думать не думал о том, чтобы сводить ее в «Риц» хотя бы разок.

– Спасибо. С удовольствием.

Он взял ее под локоть и повел через дорогу, через светящиеся огнями арки «Рица», в холл с хрустальными люстрами и фарфоровыми жардиньерками. Аде хотелось сбавить темп, оглядеться, запомнить все это, но незнакомец уже увлек ее в галерею. Ей казалось, что она не идет, а плывет по красному ковру мимо широких окон, волнистых бархатных штор в складках и рюшах, мимо мраморных колонн – прямиком в зал с зеркалами, фонтанами и позолоченной лепниной.

Ада никогда не видела столь огромного, шикарного, блистательного пространства. И она улыбнулась так, словно попала в знакомую и привычную обстановку.

– Могу я взять ваше пальто? – Официант в черной двойке и белом фартуке.

– Не беспокойтесь, – ответила Ада. – Я оставлю его при себе. Оно немного сыровато.

– Вы уверены? – спросил официант.

Ей вдруг стало жарко, она поняла, что допустила промашку. В этом мире о вашей одежде заботятся камердинеры, горничные и лакеи.

– Нет, – быстро нашлась Ада, – вы правы. Пожалуйста, возьмите. Спасибо. – И еле удержалась, чтобы не добавить: смотрите не потеряйте. Торговец на уличном рынке в Бервике сказал, что это настоящая верблюжья шерсть, хотя у Ады на сей счет имелись сомнения.

Она повела плечами, освобождаясь от пальто, зная, что официант в фартуке довершит начатое, снимет с нее пальто, как кожуру, и повесит себе на руку. Зная также, что плечами она поводит медленно и грациозно.

– Как вас зовут? – спросил ее спутник.

– Ада. Ада Воан. А вас?

– Станислас, – ответил он. – Станислас фон Либен.

Иностранец. Ада в жизни не встречала иностранцев. Как это – она с трудом подыскала слово – экзотично.

– И откуда же происходит ваше имя, где его родина?

– В Венгрии. Точнее, в Австро-Венгрии, когда она была империей.

До сих пор Ада слышала только о двух империях – Британской, что угнетала туземцев, и Римской, убившей Христа. Оказывается, были еще какие-то, надо же!

– Я мало кому об этом рассказываю. – Он наклонился к ней: – На родине ко мне обращаются «граф».

– Боже правый! – вырвалось у Ады. Граф. – И замок у вас есть, и всякое разное? – Она знала, что сбивается на простонародный говорок. Но может, он не заметит, будучи иностранцем?

– Нет, – улыбнулся он, – не все графы живут в замках. Некоторые из нас довольствуются более скромными обстоятельствами.

Костюм у него был дорогой, в чем, в чем, а уж в этом Ада разбиралась. Шерстяной. И, очень возможно, из ткани высшего сорта. Серый. Отлично скроенный. Элегантный и неброский.

– На каком языке вы говорили тогда, на улице?

– На родном, – ответил он. – По-немецки.

– По-немецки? – опешила Ада.

Не все немцы плохие, говорил ее отец. Роза Люксембург, например. Мученица. И те, кто борется с Гитлером. И все же папе вряд ли понравится немецкая речь в его доме. Закругляйся, Ада. Рано тебе еще водить знакомство с такими людьми.

– А вы? – спросил он. – Что вы делали на Дувр-стрит?

Ада поколебалась секунду: не сказать ли, что она заходила к своей портнихе? Нет, не стоит.

– Я там работаю.

– Так вы независимая женщина! И кем же вы работаете?

Признаваться, что она портниха, пусть и дамская, Аде не хотелось. На модистку она пока не тянула, до уровня мадам Дюшан ей еще расти и расти.

– Манекенщицей, – вышла из положения Ада. Это целое искусство, добавила она про себя, но сказать вслух постеснялась.

Он откинулся на спинку стула. Ада чувствовала, как его взгляд медленно скользит по ее фигуре, словно по заманчивому пейзажу, которым не только легко восхититься, но и хочется затеряться в нем.

– Ну конечно, – произнес он. – Конечно. – Потом вытащил золотой портсигар из внутреннего кармана пиджака, открыл и поднес его Аде: – Сигарету?

Ада не курила. Не настолько она была утонченной. Как же поступить? Она побаивалась, что, взяв сигарету, потом закашляется от дыма. Это будет унизительно. Чай в «Рице» изобиловал подводными камнями, напоминая о том, сколь многое ей еще предстоит освоить.

– Не сейчас, спасибо.

Прежде чем закурить, он постучал сигаретой по портсигару. А затянувшись, выпустил дым из ноздрей. Пожалуй, Ада не отказалась бы научиться курить.

– И чья же вы манекенщица?

Вопрос вернул Аду на более твердую почву.

– Мадам Дюшан.

– Мадам Дюшан. Разумеется.

– Вы ее знаете?

– Моя двоюродная бабушка была ее клиенткой. Старушка умерла в прошлом году. Вы не были с ней знакомы?

– Я там недолго работаю, – ответила Ада. – Как ее звали?

Станислас рассмеялся, во рту блеснул золотой зуб:

– Не сумею вам ответить. Она столько раз выходила замуж, что не успеешь запомнить одно имя, как она уже его сменила.

– Наверное, это ее и доконало, – предположила Ада. – Все эти замужества.

И точно доконало бы, будь на то воля ее родителей. Она знала, что они скажут о Станисласе и его двоюродной бабушке. Нравственность гиены. В Германии все такие. Но Ада была заинтригована. Женщина не как все, женщина раскованная – освободившаяся от оков? Она чувствовала запах ее духов, видела ее томные жесты, вот она приближается, покачивая бедрами, требуя восхищения, словно кошка ласки.

– Мне нравится ваше чувство юмора, – откликнулся Станислас.

Дождь и в самом деле перестал, когда они вышли из «Рица»; на улице уже стемнело.

– Я обязан проводить вас до дома, – заявил он.

– В этом нет нужды, уверяю вас.

– Это меньшее, что может сделать для дамы джентльмен.

– В другой раз, – ответила Ада и в ту же секунду сообразила, что своим ответом поощрила молодого человека. – Я не то хотела сказать. Видите ли, я сейчас не прямо домой. Мне нужно кое-куда заехать. – Она надеялась, что он не проследит за ней.

– В другой так в другой, – согласился он. – Вы любите коктейли, Ада Воан? «Кафе Рояль» как раз за углом, и это мое любимое место.

Коктейли. С ума сойти. Твердая почва уходила у Ады из-под ног, ее с головой накрывало волною. Что ж, тогда она научится плавать, она ведь смышленая.

– Спасибо, – сказала она. – И благодарю за чай.

– Я знаю, где вы работаете, – напомнил он. – Я вас там подкараулю.

Он щелкнул каблуками, приподнял шляпу и зашагал вниз по Пикадилли. Она смотрела ему вслед. Родителям она скажет, что задержалась на работе.

Мартини, «Розовая леди», мятный джулеп. Постепенно Ада освоилась в «Кафе Рояль», и в «Савое», и в «Смитсе», и в «Рице». На рынке она купила искусственного шелка с изрядной скидкой и после работы сшила себе несколько платьев. Косой крой – и дешевая синтетическая ткань из невзрачной куколки обращается в порхающую бабочку, и Ада облачается в вечернее элегантное платье. Длинные перчатки, коктейльная шляпка. В самые модные заведения Ада входила без робости и стеснения.

– Ох и вскружил он тебе голову, – роняла миссис Б. каждую пятницу, когда Ада после работы отправлялась на свидание со Станисласом. Из опасения за свою репутацию миссис Б. не любила, когда в мастерскую заглядывали мужчины, но Станислас хорошо одевался и вел себя как человек светский, пусть это была и иностранная светскость. – Поберегись.

Ада скручивала колечки из серебристой бумаги, надевала на палец левой руки и красовалась перед зеркалом, когда ее никто не видел. Она воображала себя женой Станисласа, Адой фон Либен. Граф и графиня фон Либен.

– Надеюсь, у него честные намерения, – добавляла миссис Б. – Потому что лично я не припомню случая, чтобы джентльмен влюблялся по уши, да еще так стремительно.

Ада лишь смеялась в ответ.

– Да кто он такой? – кипятилась мать. – Будь он порядочным молодым человеком, он бы уже познакомился с твоим отцом и со мной.

– Мама, я опаздываю, – простонала Ада.

Мать стояла посреди коридора, загораживая входную дверь. Старые отцовские носки спускались ей на щиколотки, линялый передник был весь в пятнах.

– Мало того, что ты по пятницам являешься домой в непотребном виде, так ты еще повадилась шляться посреди недели. Что дальше?

– Почему я не могу провести вечер как мне хочется?

– О тебе станут судачить, – ответила мать. – Вот почему. И пусть он поостережется распускать руки. Никому не нужен второсортный товар, – с презрительной миной подытожила она и важно кивнула, словно ей было ведомо все про то, как устроен мир, где грех прячется за каждым углом.

Ничего-то ты не знаешь, подумала Ада, вслух произнеся:

– Ради бога. Он не из таких.

– Тогда почему ты не приведешь его домой? Позволь нам с отцом судить, из каких он.

Никогда его нога не ступит в этот домишко, зажатый с обеих сторон соседскими домами, заходящийся в дрожи, когда мимо идет поезд, с двумя комнатенками внизу, двумя наверху, с прачечной, пристроенной на задах, и уборной во дворике. Как признаться Станисласу, что ей приходится спать в одной постели с сестрами, а рядом, отгороженные занавеской, спят ее братья, постелив матрасы прямо на полу? Он растеряется, увидев столько малышни, путающейся под ногами. Мать старалась держать дом в чистоте, но сажа сгустками цеплялась за тюль, оседала на мебели, а иногда в летнюю пору они только и делали, что морили клопов, и проводили больше времени на улице, чем дома.

Ада не в силах была представить его здесь, нет, ни за что.

– Мне давно пора. Миссис Б. скостит мне жалованье.

– Если бы ты вчера вовремя вернулась домой, как подобает приличной девушке, – фыркнула мать, – то не была бы сейчас в таком состоянии.

Протиснувшись мимо матери, Ада выскочила на улицу.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь! – заорала мать так, чтобы все соседи услышали.

К остановке она бежала со всех ног, 12-й автобус едва не ушел у нее из-под носа. Позавтракать она не успела, голова раскалывалась. Миссис Б., возможно, забеспокоится: прежде Ада никогда не опаздывала на работу, никогда не брала больничный. Она неслась по Пикадилли. Июнь, но солнце жарило уже с утра. Значит, днем будет пекло. Миссис Б. должна купить вентилятор, в мастерской прохлада необходима, иначе булавки липнут к пальцам.

– Скажи ей, Ада, – попросила ее одна из девочек, противная дуреха по имени Авриль, совсем неотесанная. – Мы тут потеем прямо как свиньи.

– Свиньи потеют, – ответила Ада. – Джентльмены покрываются испариной. Леди пылают.

– А то. – Гримасничая, Авриль понюхала свой палец.

Пусть себе ехидничает, Аде наплевать. Скорее всего, девчонка ей завидует. Никогда не доверяйся женщинам, внушала ей мать. Что ж, хоть в чем-то мать оказалась права. Никого из знакомых женщин Ада не могла бы назвать своей лучшей подругой.