Текст книги "Английская портниха"

Часы на универмаге «Фортнэм» пробили четверть, Ада снова бросилась бежать, и тут наперерез ей шагнул человек.

– Думал, ты уже не придешь. – Станислас стоял перед ней на тротуаре, широко раскинув руки, будто ангел крылья. – Еще немного – и я бы отправился восвояси.

Ада вскрикнула от удивления и почти щенячьего восторга. Он явился, чтобы увидеться с ней до работы. Она чувствовала, что краснеет, жар щипал ей щеки. Она помахала ладонью, остужая лицо:

– Опаздываю в мастерскую. Разговаривать совсем некогда.

– Я тут подумал, почему бы тебе не взять выходной, – сказал он. – Прикинуться больной, например.

– Я потеряю работу, если миссис Б. узнает.

– Другую найдешь, – пожал он плечами. Станисласу никогда не приходилось работать, и он не понимал, как тяжело ей далось место у миссис Б. Ада Воан из Ламбета работает у модистки в Мэйфейре. – И потом, твоя миссис Б. ничего не узнает.

Он придвинулся к ней, взял ее подбородок в ладонь и провел губами по ее губам, как перышком пощекотал. Она потянулась к нему, не в силах с собой совладать, словно он – магнит, а она – горка металлических опилок.

– Чудесный денек, Ада. Слишком хороший, чтобы корпеть в четырех стенах. Жизнь проходит мимо тебя, так не годится. – От него пахло одеколоном, терпкий лимонный аромат. – Ты уже опоздала. Так зачем вообще приходить?

Порядки у миссис Б. были строгие. Опоздание больше чем на десять минут – и половину дневного жалованья долой. Для Ады это были немалые деньги. На тротуаре, рядом со Станисласом, она заметила корзину для пикника. Значит, он все распланировал.

– Куда ты собрался?

– В Ричмонд-парк. На весь день, до самого вечера.

Целый день. Только вдвоем, он и она.

– Что я ей скажу? – спросила Ада.

– Зуб мудрости. Этому всегда верят. Вот почему в Вене так много дантистов.

– При чем здесь дантисты?

– Тамошние важные шишки постоянно маются зубами мудрости.

Стоило это запомнить: недуг важных шишек, людей непростых; с простыми такого никогда не случается.

– Мм… – колебалась она. Полжалованья все равно уже потеряно. Если ее накажут, то хотя бы за дело. – Ладно, согласна.

– Горжусь моей Адой. – Он подхватил корзину, а другой рукой обнял ее за талию.

В Ричмонд-парке Ада сроду не бывала, но признаваться в этом не желала. Станислас так много знал, столь многое успел повидать и прочувствовать. Он бы запросто нашел себе женщину – породистую, отменно воспитанную женщину, принадлежащую к сливкам общества, вроде тех дебютанток, для которых Ада шила платья к первому балу, невероятно льстящие их внешности; именно эти юные леди держали предприятие миссис Б. на плаву. Впереди замаячили ворота парка – в два ряда чугунные копья с красивыми наконечниками. Внизу, меж сочной лесной зелени, петляла река, а дальше в просветах между деревьями мелькали меловые холмы Беркшира, отливавшие жемчугом и серебром под голубым небом. Солнце стояло высоко, и казалось, его ласка и тепло предназначались только Аде, лишь ей одной в целом свете.

Они вошли в парк. Перед ними в туманной дымке раскинулся Лондон: собор Святого Павла, лабиринты Сити. Земля была сухой, полузаросшие тропинки растрескались. Древние дубы с шершавыми стволами и цветущие каштаны высились стражами средь травяных кочек и свежего, будто накрахмаленного, папоротника. В воздухе стоял сладкий до приторности запах. Ада поморщилась.

– Так пахнут деревья, когда они занимаются любовью, – сказал Станислас.

Ада прижала ладонь к губам. Заниматься любовью. Никто в ее окружении не говорил о таких вещах. Может, мать права и он завлек ее сюда с определенной целью? Ведь он берет от жизни все.

Станислас рассмеялся:

– Ты не знала? У каштанов цветки делятся на мужские и женские. По-моему, запах издают женские. А ты как думаешь?

Ада отвернулась. Подобные речи лучше игнорировать.

– Я люблю каштаны, – продолжил Станислас. – Горячие каштаны холодным зимним вечером. Нет ничего вкуснее.

– Да, – подхватила Ада, эта тема была более безопасной. – Мне они тоже нравятся. Конские и всякое разное.

И всякое разное. Как вульгарно. Ей надо следить за своей речью.

– Конский – не слишком сытный сорт каштана, – сказал Станислас.

Откуда ей было знать? Ей еще учиться и учиться. Заметил ли он, насколько она невежественна? Если и заметил, то виду не показывал. Настоящий джентльмен.

– Расположимся здесь, у пруда. – Он поставил корзину на землю, вынул скатерть и, прежде чем расстелить ее на траве, встряхнул – скатерть выгнулась летящим лебедем.

Знай Ада, что ей придется сидеть на траве, она бы надела платье с широкой юбкой и подоткнулась бы ею со всех сторон, чтобы ничего не было видно. Она опустилась на крепко сжатые колени, села, сложив колени вбок, и как можно ниже натянула юбку.

– Леди обычно так и сидят, – прокомментировал Станислас. – Но ты и есть леди, Ада. – Он разлил имбирное пиво в высокие стаканы, вручил один ей и уселся напротив. – Очаровательная леди.

Никто еще не называл ее «очаровательной». С другой стороны, у нее и парня никогда раньше не было. Парень. Станислас был мужчиной. Зрелым, опытным. Ему по крайней мере лет тридцать, прикинула она. А может, и больше. Он подался вперед, передавая ей тарелку и салфетку. Существовало отдельное слово для такой салфетки, но Ада никак не могла его вспомнить. Дома на Сид-стрит такие вещички были не в ходу. Затем Станислас извлек из корзины курицу, какая роскошь, свежие помидоры и крошечные солонку с перечницей.

– Bon appétit[1]1
  Приятного аппетита (фр.).


[Закрыть], – улыбнулся он.

Как съесть курицу, не перемазав лицо жиром, размышляла Ада. Все сегодня для нее было внове. Пикник. Она принялась отщипывать мясо по кусочку и класть в рот.

– Ты будто сошла с обложки журнала, – сказал Станислас. – Журнала «Вог». Такая же красивая и загадочная.

Ада опять покраснела. Она потерла шею, притворяясь, что ей жарко, и надеясь, что Станислас не разгадает ее маневра.

– Спасибо.

– Нет, это не пустой комплимент, – продолжил он. – С первого же взгляда на тебя я понял: ты особенная. Все в тебе особенное. Внешность, то, как ты держишься, как одеваешься. Модно. Оригинально. А когда ты сказала, что создаешь одежду… О-о! Ты далеко пойдешь, Ада, поверь. – Он оперся на локоть, вытянул ноги, сорвал травинку и пощекотал легонько ее голую лодыжку. – Знаешь, где тебе самое место?

Ада покачала головой. Прикосновение травинки было приятным. Ей хотелось, чтобы он снова до нее дотронулся, провел пальцем по ее коже и она бы ощутила дыхание поцелуя.

– В Париже. Я так и вижу, как ты плывешь по бульварам и все оборачиваются тебе вслед.

Париж. Станислас прочел ее мысли! «Дом Воан». От миссис Б. она слыхала, что мэзон по-французски означает «дом». Мэзон Воан.

– Я бы хотела поехать в Париж. Стать настоящей модисткой. Кутюрье.

– Что ж, Ада, мне нравятся мечтатели. Посмотрим, что мы можем сделать.

Ада закусила губу, чтобы не взвизгнуть от радости.

Станислас сел, обхватил руками колени. А потом указал на густой папоротник справа.

– Смотри, – тихо произнес он. – Олень. Крупный.

Ада проследила за его взглядом. Не сразу, но она разглядела животное в зеленых зарослях: гордо посаженная голова, свежие шишки на лбу, из которых вырастут рога.

– Они отращивают их весной, – пояснил Станислас. – По побегу на каждый год жизни. У этого к концу лета будет не меньше дюжины отростков.

– Надо же, – удивилась Ада.

– Сейчас ему одиноко, в это время года, – продолжал Станислас. – Но наступит осень, и он обзаведется целым гаремом. Завоюет в битвах с соперниками. И все женщины достанутся ему.

– Мне это не кажется правильным, – заметила Ада. – Я бы не хотела делить своего мужа с кем-нибудь еще.

Станислас глянул на нее искоса. Ну конечно, она опять сморозила глупость. Не при Станисласе с его жизненным опытом и многозамужней тетушкой такое говорить.

– Речь не о женщинах, – сказал он. – О мужчинах. Побеждает сильнейший, вот в чем тут дело.

Ада не совсем поняла, что он имеет в виду.

– Зуб мудрости, – отбарабанила Ада.

Миссис Б. приподняла накрашенную бровь:

– Зуб мудрости? Не пытайся морочить мне голову.

– Ничего подобного!

– Я не вчера родилась. Ты не единственная, кто прогулял работу в погожий летний денек. Авриль я отправила восвояси.

Ада сглотнула. Зачем только она поддалась на уговоры Станисласа?! Миссис Б. уволит ее. Она останется без работы. Что она скажет матери? Ей придется найти новое место сегодня же, пока не спустилась ночь. Знаешь, мам? Я поменяла работу. И соврет, иначе нельзя. У миссис Б. дела идут не очень.

– Ты знала, что поступило много заказов. Как, по-твоему, я с ними управилась бы?

– Простите. – Ада прижала ладонь к щеке, подражая жесту Станисласа, вспоминая прохладную мягкость его прикосновения. Раз соврала, стой на своем. – Он распух. И так сильно болел.

– Ну да, – хмыкнула миссис Б. – Будь на твоем месте любая другая девушка, я бы уже выставила ее за дверь. Только потому что ты хорошо работаешь и нужна мне, я позволю тебе остаться.

Ада уронила руку:

– Спасибо. – Она всем телом чувствовала облегчение. – Мне очень жаль. Я не хотела вас подводить. Больше такого не случится.

– А если случится, – подхватила миссис Б., – второго шанса я тебе не дам. А теперь иди работай.

Ада шагнула к двери кабинета миссис Б., взялась за ручку.

– Ты действительно хороша, Ада, – раздался голос хозяйки. Ада обернулась. – Самая талантливая девушка из всех, кого я видела на своем веку. Не стоит губить свое будущее ради мужчины.

Ада смутилась, кивнула.

– В следующий раз я не буду такой покладистой, – добавила миссис Б.

– Спасибо, – повторила Ада и улыбнулась.

Тонкими пальцами она взяла сигарету, поднесла к губам. Нога на ногу, лодыжки сплетены, словно веревочные пряди. Ада затянулась и с ангельской улыбкой склонила голову набок, наблюдая, как струйки дыма выходят из ее ноздрей. Чуть подалась вперед, взяла бокал мартини. Ресторан «Гриль». Бархат, красные сиденья, золотистые потолки. И зеркала, в которых она и Станислас отражались тысячи раз. В зеркальной бесконечности они становились другими людьми – безымянным мужчиной в элегантном костюме и женщиной в красновато-розовом платье, достойном Голливуда.

– Ты очень красивая, – сказал Станислас.

– Неужели? – Ада надеялась, что ее голос звучит равнодушно, ноншалан, новое французское словечко, подхваченное у миссис Б.

– Ты можешь свести с ума.

Ада расплела ноги, наклонилась и похлопала его по колену:

– Не забывайся.

Бурный роман, так об этом написали бы в журнале «Только для женщин». Любовный вихрь, закруживший Аду. Она обожала Станисласа.

– У нас сегодня юбилей, – сказала она.

– Да?

– 14 июля. Ровно три месяца. – Ада сделала паузу. – Три месяца с того апрельского дня, когда я встретила тебя под проливным дождем.

– Юбилей? – улыбнулся Станислас и нахмурил лоб в задумчивости. Аде уже было знакомо это выражение на его лице. – Тогда мы должны куда-нибудь поехать. Отпраздновать. Куда-нибудь в романтическое место. В Париж. Пари, как говорят французы.

Париж. Пари. Она мечтала увидеть Париж, после пикника в Ричмонд-парке эта мысль не выходила у нее из головы.

– Едем? – спросил он.

Ада не предполагала, что он примет решение так быстро. Тем более сейчас, когда все только и говорят, что о Гитлере и бомбоубежищах.

– А разве войны не будет? Не переждать ли нам немного?

– Война? – Он махнул рукой. – Не будет никакой войны. Все это пустая болтовня. Гитлер получил все, что хотел. Забрал обратно свои немецкие земли. Он не сквалыга, поверь мне.

Отец Ады думал иначе, но Станислас был человеком образованным, он должен лучше разбираться в том, что происходит.

– Ты же хотела поехать, – продолжил Станислас. – Увидишь настоящую французскую моду. Поднаберешься новых идей. Опробуешь их здесь. И быстро сделаешь себе имя.

Ада открыла было рот, но что-то ее остановило. Закусив губу, она прикидывала в уме. Родители ни за что не отпустят ее в Париж, и не только из-за разговоров о войне. Одну с мужчиной? Нет, никогда. Они знали, что она с кем-то встречается, и это лишь удваивало их бдительность. Иностранец в качестве жениха им определенно не понравится. Она говорила им, что он провожает ее домой каждый вечер, так что им не о чем беспокоиться. Станисласу же говорила, что ее родители очень больные люди и поэтому в их доме не бывает гостей. Ей придется пропустить несколько рабочих дней, выдумать причину для отъезда, иначе ее уволят. Что она скажет миссис Б.?

– У тебя есть паспорт? – спросил Станислас.

Паспорт.

– Нет. А где его берут?

– Я, конечно, здесь чужак, – ухмыльнулся Станислас, – но английские друзья рассказывали мне о заведении на Петти-Франс, где их выдают.

– Завтра же пойду туда, в обеденный перерыв. Ты меня дождешься?

Родителям она скажет, что миссис Б. посылает ее в Париж отсмотреть новые коллекции и закупить модные ткани. А у миссис Б. она спросит, не захочет ли та в самом деле дать ей такое поручение.

Да только служащий в паспортном отделе сказал, что нужна ее фотография и свидетельство о рождении, а поскольку ей вряд ли исполнился двадцать один год, бумаги должен заполнить ее отец. Паспорт они могут выдать через сутки, но лишь при условии крайней необходимости; во всех прочих обстоятельствах документы готовят полтора месяца.

– Но, – добавил он, – в настоящее время, мисс, мы не рекомендуем путешествовать за границу, особенно в континентальную Европу. Дело идет к войне.

Война. Только о ней и слышно кругом. Станислас никогда не говорил о войне, и Ада была ему благодарна. Иначе им не было бы так хорошо вдвоем.

– А дойдет ли? Что толку пугаться заранее.

Служащий нахмурился, приподнял бровь. Может, она проявила легкомыслие, но даже если война и начнется, то не завтра, у них со Станисласом полно времени в запасе.

Недовольно шмыгнув носом, Ада сложила бумаги в сумку. Просить отца заполнить за нее бумаги она не будет. Это поставило бы крест на Париже. Она никогда не говорила Станисласу, сколько ей лет, а он не спрашивал. Но узнай он, что она несовершеннолетняя, возможно, струхнул бы и потерял к ней интерес. Она – вольная птица, повторял Станислас, он понял это сразу, как только ее увидел. И Аде не хотелось его разубеждать.

Решение пришло в тот же день. Когда миссис Б. выписывала счет для леди Макнис, Ада вспомнила своего отца: вот он берет ручку и начинает писать – медленно, аккуратно, соединяя буквы петельками и накидами, они у него словно вальсировали. Девочкой Ада любила смотреть, как отец заставляет буквы выделывать танцевальные па, и пыталась копировать его почерк. Подделать такой почерк легко, служащий на Петти-Франс ничего и не заподозрит. Она сознавала, что поступает дурно, но что ей еще оставалось? На карточку она снимется завтра, в обеденный перерыв. На рынке Хеймаркет работает фотограф. Снимок будет готов к выходным. В субботу она отправится в публичную библиотеку, заполнит бумаги, а в понедельник отнесет их в паспортный отдел. И очень скоро все будет готово к отъезду.

– Тогда «Лютеция», – заявил Станислас. – Ни одна гостиница с ней не сравнится. Сен-Жермен-де-Пре. – Он сжал ее руку: – Ты когда-нибудь путешествовала по воде?

– Только по реке. – Ада ездила на пароме в Вулвич.

– Не волнуйся, – сказал он. – Август – отличный месяц для мореплавания. Никаких штормов.

Ада все продумала. Родителям сказать, конечно, надо, но она сделает это после отъезда. Пошлет им открытку из Парижа, чтобы они не обратились в полицию и не объявили ее без вести пропавшей. Когда она вернется, скандал разразится страшный, но к тому времени они со Станисласом уже обручатся, Ада в этом почти не сомневалась. Миссис Б. она скажет, что собирается в Париж на выходные, и поинтересуется, не привезти ли хозяйке образцы тканей, тиссю, переведет она на французский. Миссис Б. наверняка обрадуется и объяснит, в какие магазины нужно идти за тканями. Как мило, мадемуазель, что в свои выходные вы не отказываетесь поработать, – парижане, они ведь обходительные. Заодно Аде будет чем заняться в Париже, и она поднаберется новых идей. А пока она отнесет в мастерскую платья, которые намерена взять с собой в Париж, по одному за раз. Иногда она приносит на работу бутерброды в небольшой хозяйственной сумке, экономя на обеде. Стояло лето, платья и юбки были из легких тканей – искусственного шелка или льняного батиста. Ада знала, как свернуть их, чтобы они не помялись в сумке и не заняли много места. Одежду она спрячет в своем шкафчике, где висит ее зимнее пальто и где она держит сменную обувь. Туда никто не заглядывает. Ей понадобится чемодан. В кладовке у миссис Б. их полно, и дверь никогда не запирается. Ада позаимствует один чемодан. У нее были ключи от мастерской. В назначенный день она придет пораньше и быстро уложит вещи. Потом сядет на автобус до Чаринг-Кросс, явится на вокзал загодя, они со Станисласом уговорились встретиться под часами.

– Париж? – Голос миссис Б. прозвучал как автомобильный гудок. – Родители знают?

– Конечно. – Ада пожала плечами, развела руками. Конечно.

– Но скоро начнется война.

– Не начнется, – возразила Ада, хотя теперь она чуть ли не каждый день слышала жутковатые тренировочные завывания сирен и видела, как в Кенсингтонском парке строят бомбоубежище. – Мы не хотим войны. Гитлер не хочет войны. Русские не хотят войны.

Та к говорил ей Станислас. И ему виднее, разве нет? А кроме того, когда еще ей выпадет шанс оказаться в Париже? Ее отец насчет войны думал совсем иначе, но Ада не прислушивалась к его мнению. Отец даже собрался вступить в отряд ГО, гражданской обороны, с нажимом расшифровывал он, чтобы Ада не вообразила, будто он поддерживает империалистическую войну. Теперь отец не выходил из комнаты, когда мать начинала читать вслух свежую листовку. Важно научиться надевать противогаз быстро и правильно…

– Но они хотят эвакуировать Лондон, – возразила миссис Б. – Детишек. Через несколько дней. По радио передавали.

Троих из младших братьев и сестер Ады увозили в далекий Корнуолл. Мама плакала с утра до вечера, папа вышагивал по дому, схватившись руками за голову. Ба! – думала Ада. Пустые тревоги. Люди такие пессимисты. Им бы только пострадать. Дети скоро вернутся домой. И почему из-за этого она должна отказаться от поездки? В Париж! Мама побушует и утихомирится. Ада привезет ей подарок. Духи. Настоящие духи во флаконе.

– Я вернусь во вторник утром, – заверила Ада хозяйку. – Живая и здоровая. – Помолвленная. В мечтах Ада представляла, как Станислас делает ей предложение, опустившись на одно колено. Мисс Воан, не окажете ли мне честь… – Мы уезжаем всего на пять дней.

– Надеюсь, права ты, а не я, – вздохнула миссис Б. – Хотя будь ты моей дочерью, я бы глаз с тебя не спускала. – Взмахом руки она указала на большие окна мастерской, заклеенные крест-накрест бумажной лентой, призванной уберечь работниц от осколков, и на черные шторы для затемнения. – А твой воздыхатель? – после паузы спросила миссис Б. – На чьей он будет стороне?

Аде такой вопрос и в голову не приходил. Само собой разумелось, что Станислас будет на их стороне. В конце концов, он живет здесь. Но если он говорит по-немецки, возможно, ему придется вернуться на родину и воевать за Германию. Тогда она последует за ним. Если они предназначены друг другу, она останется верна ему, куда он, туда и она, что бы там ни было.

– В прошлую войну, помнится, – продолжила миссис Б., – всех немцев взяли под стражу, тех, кто находился здесь.

– Вообще-то он не немец, – возразила Ада. – Просто говорит на этом языке.

– И зачем он сюда явился?

Ада недоуменно пожала плечами:

– Ему здесь нравится.

Ада никогда его об этом не спрашивала. Как и никогда не спрашивала, на какие средства он живет. Не было нужды. Ведь Станислас был графом. Но если его арестуют, это не так уж плохо: она сможет его навещать, и его не отправят на войну. Он не погибнет, а война не будет длиться вечно.

– Не шпион ли он? – прищурилась миссис Б. – А ты – его прикрытие.

– В таком случае, – Ада постаралась, чтобы голос не дрогнул, – это еще интереснее и веселее.

– Что ж, если ты знаешь, что делаешь… – Миссис Б. помолчала, улыбнулась немного криво. – По правде говоря, в Париже есть одно-два места, куда тебе стоило бы наведаться. – Она вынула листок бумаги из письменного стола и начала писать.

Ада взяла листок: рю Дорсель, пляс Сен-Пьер, бульвар Барбе.

– Давненько я не была в Париже. – В голосе миссис Б. слышалась такая тоска, какой Ада прежде за ней не знала. – Эти места расположены в основном на Монмартре, на Правом берегу. (Станислас упоминал Сену.) И будь осторожна.

Их гостиница находилась на Левом берегу, там, где живут художники.

Вокзал Чаринг-Кросс был битком набит издерганными женщинами и хнычущими детьми, сердитыми стариками, мужчинами, озабоченно поглядывающими на свои наручные часы, ошалелыми молодыми парнями в военной форме. Ополченцы, предположила Ада, либо резервисты. Время от времени в толпе прокладывал себе путь локтями доброволец ГО, призывая «держаться левой стороны!». К ним теперь относились всерьез, будто ГО и вправду делала важную работу. Объявили посадку на поезд в Кент, и люди рванули вперед, огромная человеческая лавина. Ада держала оборону под вокзальными часами, ее пихали со всех сторон, стукаясь лодыжками о ее чемодан. Посторонитесь, мисс. Этот безумный ажиотаж только добавлял Аде волнения. Что, если он не придет? Что, если она его упустит? Она вдруг сообразила, что не знает, где искать Станисласа в экстренном случае. Телефона у него не было. Жил он в Бейсуотере, но по какому адресу? Мимо протиснулась женщина с двумя детьми, мальчиком в серых коротких брючках и девочкой в желтом платьице с оборками. Выходит, подумала Ада, что о Станисласе она почти ничего не знает. Даже сколько ему лет. По его словам, он был единственным ребенком в семье. Мать с отцом умерли, как и многомужняя тетка. Ада понятия не имела, зачем он приехал в Англию. Может, он и впрямь шпион.

Она рехнулась. Нельзя ей ехать. С человеком, о котором известно так мало. Мать не зря стращала ее. Белое рабство. Тебя уколют булавкой, и ты потеряешь сознание, а очнешься в гареме. И все эти люди вокруг. Солдаты. ГО. Война действительно будет. Станислас говорил ерунду. Может, он шпион. Враг. Ей нельзя ехать.

Она увидела его. Станислас стоял прислонившись к столбу, в синем блейзере и белых летних брюках, кожаная сумка у ног. Ада глубоко вдохнула. Он пока ее не заметил. Можно развернуться и отправиться домой. На это еще есть время.

Но тут он уткнулся в нее взглядом, ухмыльнулся и начал пробираться к ней, закинув сумку на плечо. Шпион, как же. Ада вспыхнула от смущения. Он упорно пробивался к ней. Все будет хорошо. Замечательно. Прекрасно. До чего он хорош собой, и даже очки его не портят. Честный человек; глядя на него, кто в этом усомнится. Вдобавок человек со средствами. Ей не о чем беспокоиться. Какая же она глупая. От широкой улыбки по его лицу побежали морщинки. Станислас ускорил шаг, он был явно рад ее видеть. Значит, ее Париж состоится, Париж Ады Воан, жительницы Сид-стрит, что в Ламбете, сразу за кварталом Пибоди.

На Гар-дю-Нор давились и потели так же, как и на Чаринг-Кросс, разве что в здании вокзала жара и духота еще сильнее, а толпа еще более шумная и неуправляемая. Ада изумленно озиралась. Почему они не встанут в очередь? Зачем так кричать? Путешествие утомило ее. Накануне ночью ей не спалось, а в поезде до Дувра не нашлось ни одного свободного сидячего места. Когда пересекали Ла-Манш, ее тошнило, и неожиданно для нее самой от зрелища белых скал, уменьшавшихся на глазах до тонкой полоски суши, у нее защемило сердце. В голове билась страшная мысль: а вдруг война все же начнется и они здесь застрянут? На побережье она не могла не заметить мотки колючей проволоки, изготовившейся вцепиться и порвать врага. Голодные чайки парили над пустынными пляжами и чешуйчатыми пластами гудрона в ожидании кусков свежей плоти. Военные корабли в Ла-Манше. Миноносцы, пояснил Станислас; эти металлические громадины, серые, как вода, тоже чего-то ждали.

На судне Станислас преподнес ей кольцо:

– Надеюсь, по размеру. – Одним движением он надел ей кольцо на средний палец.

Тонкая полоска золота. Не настоящего золота, сразу смекнула Ада.

– Советую не снимать его, – добавил Станислас.

Не так она представляла себе предложение руки и сердца, но это, судя по всему, и не было предложением. У Ады снова сдавило желудок, и она перегнулась через борт корабля.

– Я заказал номер на мистера и миссис фон Либен.

– Один номер? – слабым голосом переспросила она.

– Конечно. А ты как думала?

Она не из таковских. Неужели он не понял? Она бережет себя для их первой брачной ночи. Иначе он перестанет ее уважать. Но куда ей теперь деваться? Денег у нее не было. За все платил Станислас и, понятно, рассчитывал на кое-что взамен. Миссис Б. намекала на нечто подобное.

– В чем дело? – рассмеялся Станислас.

Она наклонилась над поручнями, надеясь, что ветер остудит голову, раскалившуюся, как пушечное ядро. Она была не готова к этому. Она думала, что он джентльмен. Эти светские женщины, они все распутницы. Отец всегда так говорил. Станислас решил, что она – одна из них. Но неужели он не догадался, что все это притворство? То, как она одевается, как говорит. Притворство от начала и до конца. Ада дышала ртом, легкие саднило от соленого воздуха. Станислас обнял ее за плечи. Вольная птица. Прижал к себе покрепче, взял в ладонь ее лицо, повернул к себе и поцеловал. Что ж, наверное, через многое приходится пройти, чтобы стать женщиной.

Хозяин гостиницы извинялся. Они были так заняты, с этими художниками, музыкантами, беженцами столько хлопот, знаете ли, мсье, мадам… Номер был небольшой. Две односпальные кровати под покрывалами с рюшами. Две кровати. Какое облегчение. Рядом со спальней ванная комната: черная и белая плитка и туалет со смывом. В комнате крошечный балкончик, откуда открывался вид на весь Париж. Ада могла любоваться Эйфелевой башней.

Ночью в Париже было темно, как в Лондоне. Днем пекло солнце, сиявшее на чистом небе. Они бродили по бульварам, площадям, и Ада старалась не обращать внимания ни на мешки с песком, ни на громкий нервный смех, раздававшийся в уличных кафе, ни на молодых солдат в форме цвета загара и боевой экипировке. Она влюбилась в этот город. И она была уже влюблена в Станисласа. Ада Воан разгуливает по Парижу, не где-нибудь и не с кем-нибудь, но с графом-иностранцем.

Он то держал ее за руку, то брал под локоть, уведомляя весь мир: моя девушка. А ей он говорил:

– Я самый счастливый человек на земле.

– А я самая счастливая женщина.

Легчайший поцелуй. Спали они в разных постелях.

Левый берег. Правый берег. Рю Дорсель, пляс Сен-Пьер, бульвар Барбе. Ада прижимала к щеке шелк, гладила нежный атласный шармез и оставляла следы на бархате, проводя по нему пальцами. Станислас купил ей отрез муара цвета сочной свежей зелени, который мсье продавец назвал шартрез. Вечером Ада перекинула ткань через плечо, обернула вокруг ног и закрепила всю конструкцию бантом на талии. Голые лопатки подчеркивали стройность ее фигуры, и, глядя на себя в зеркало в ванной, она предвкушала, как взгляд Станисласа будет скользить по ее спине и изящным округлостям бедер.

– Гениально! – воскликнул Станислас и заказал два бренди и два коктейля «шартрез» отпраздновать достижение Ады.

На улице Камбон Ада впилась жадными глазами в фасад «Ателье Шанель».

– Самородком, вот кем она была. – Порою английский Станисласа был настолько хорош, что Ада забывала о его иностранном происхождении. – Алмазом в навозной куче.

Он не хотел никого обидеть, а история Шанель, рассказанная им, приободрила Аду. Бедная девчонка достигла немыслимых высот вопреки всему.

– И заметь, – подмигнул Станислас, – у нее был богатый поклонник, да не один, они-то и помогли ей начать свое дело.

Мигом узнаваемая манера, размышляла Ада. Почерк, который не спутаешь ни с каким другим.

К этому и нужно стремиться. Как и у Шанель, своим особым почерком будет выделяться «Дом Воан» на фоне прочих. Ну и от помощи поклонника тоже не стоит отворачиваться, если без этого никак не обойтись.

– Париж, – объявила Ада, когда они возвращались обратно через Люксембургский сад, – город как раз по мне.

– Тогда мы здесь задержимся. – И он опять легонько чмокнул ее в щеку.

Да, хотелось ей крикнуть, навсегда!

В их последнее утро оба проснулись от воя сирен. На секунду Аде почудилось, что она снова в Лондоне. Станислас соскочил с кровати, открыл рывком металлические ставни и вышел на балкон. Квадрат дневного света упал на ковер и на изножье постели Ады, и сквозь открытую балконную дверь она увидела, что синее небо больше не кажется свежим и словно умытым. Неужто они проспали до полудня?

– Очень тихо, – сообщил Станислас с балкона. – Ненормально тихо. – Он вернулся в комнату: – Что-то с Парижем не так… Ну и ладно, мы же сегодня уезжаем.

Они возвращаются домой, а Станислас до сих пор не сделал ей предложения, но и не воспользовался ее слабостью. Может, даже ее родители не стали бы ругаться, расскажи она правду. Но лучше соврать. К тому же она заранее все продумала. Скажет, что ездила в Париж с одной девушкой из мастерской по поручению миссис Б. Жили они в одном номере. Гостиница была невероятно шикарной.

– Вставай, – отрывисто бросил Станислас, торопливо одеваясь; Ада свесила ноги с кровати. – Жди меня здесь.

Скрежет замка – и за Станисласом захлопнулась дверь. Ада побежала в ванную, открыла краны и с грустью смотрела, как теплая вода наполняет ванну, булькая и растворяя добавленные ею соли. Она успела отвыкнуть от корыта с кипятильником на кухне в Ламбете. От помывки раз в неделю куском дешевого мыла.

Минул час. Ада села, загребла руками остывшую воду, и та выплеснулась через край на пробковый коврик на полу. Ада встала на коврик, взяла полотенце, завернулась в пушистую ткань, наслаждаясь мягким хлопковым ворсом в последний раз. Париж. Я вернусь. Выучу французский. Это не займет много времени. Ада уже освоила несколько фраз: merci, s’il vous plait, au revoir[2]2
  Спасибо, пожалуйста, до свидания (фр.).


[Закрыть].

Вернувшись в комнату, она надела сорочку и трусы. К их свадьбе со Станисласом она приготовит настоящее приданое. Разумеется, за все заплатит он. На свое жалованье Ада едва может позволить себе панталоны. Она купит комбинацию, а то и две, и пеньюар. Всего три дня в Париже, а сколько новых слов она узнала! Ада взглянула на часы на прикроватной тумбочке. Станисласа не было уже довольно долго. Распахнула дверцы платяного шкафа. Сегодня она наденет платье в диагональную полоску с рукавами-фонариками и воротником-галстуком. Ада чуть с ума не сошла, подгоняя полоски, а сколько ткани извела, обрезков хватило бы еще на одно платье, но оно того стоило. Гибкие, как кошки, темно-зеленые с белыми косые полоски повторяли движения ее тела. Ада втянула щеки, так она еще более неотразима. Она была благодарна Станисласу за то, что он выходил из комнаты, когда она утром одевалась, а вечером раздевалась. Истинный джентльмен.