Текст книги "Личное дело"

Глава 4

– Ты – грустный парень.

Поверить не могу, что Лианна Смарт тоже видела эту идиотскую фотку.

Окей. Не буду увиливать и признаюсь. Была у меня своя минута славы. Малюсенькая такая. Совершенно неважная, по большому счету, но это одна из тех вещей, которые просто иногда случаются.

Я прославился на весь Интернет. Плюс это была худшая виртуальная слава из всех возможных: я стал героем мема буквально на две секунды. Даже не пятнадцать минут славы, как обещал Уорхол, а всего лишь две секунды. Мои секунды пришлись на заключительный месяц последнего класса старшей школы.

Я был тупым. Тупее некуда. Это не было оценкой какого-либо таланта, интеллекта или странной, сверхъестественной проницательности. И да, сейчас я тяну время, потому что мне слишком стыдно вспоминать.

Я пригласил свою теперь уже бывшую девушку Хезер на выпускной. Да, некоторые называют это «предложением» вместо «приглашения», знаю. Так глупо, но ведь это было несколько лет назад. Хезер обожала всякие события и особые случаи, так что пригласить ее не составляло труда. Но мое «предложение» было полностью фальшивым, потому что я репетировал его целую неделю, а еще продумывал, как установить камеру и всякое оборудование, которое соорудили ребята из клуба аудио– и видеолюбителей. Все снималось за один дубль в переполненной столовой, съемка от первого лица. Ну, вы понимаете в чем суть. Абсолютно шаблонная сцена из школьной жизни: шум и гам, старшеклассники разбиты на группки, исподтишка эмоционально терроризируют друг друга. Камера вращается, как бы сканируя толпу, и останавливается на Хезер. Бум. Тишина. Все отступают на второй план, помещение наполняется ярким розовым светом, на стенах зажигаются гирлянды, светящие психоделическими цветами.

Все это лишь для того, чтобы запечатлеть момент удара молнии первой любви самым избитым способом из всех возможных, и геморрой это был еще тот, потому что шестидесяти ребятам пришлось пригнуться и ползти вне поля обзора камер, чтобы не попасть в кадр и не испортить цветочные проекции на стенах, но картинка получилась в итоге чертовски волшебная.

И вот, в самый ответственный момент, когда у меня буквально сердечки из глаз вылетают (никакой романтики, в меня врезалась камера), я предлагаю ей пойти со мной на выпускной. Разумеется, она говорит нет, столовая снова превращается в столовую, и вот тогда-то на моем лице появляется то самое выражение. Полная опустошенность.

Знаю, о чем вы думаете. Что я сам себя подставил, выставив на публику этот отказ, но, если честно, мне было плевать. Все в школе знали, что мы с Хезер вместе со второго класса старшей школы, и мне нужна была дополнительная внеклассная характеристика от видеоклуба для колледжа, так что я был готов на все.

Мы смонтировали видео и загрузили на YouTube. Я не предусмотрел только одного: что оно наберет более одиннадцати миллионов просмотров. Людям просто понравилось забавное выражение моего лица. Я уже был в шоке, когда видео посмотрело пятьдесят тысяч человек, но потом на него наложили трек Emo Medley и выложили на «Реддит», откуда его репостнула одна супермодель, что и поставило жирную точку в нашем ужасном расставании. Недолго пришлось ждать, пока гифка из этого видео появилась в меню клавиатуры под тегом «разбитое сердце», потом в виде анимированного стикера для историй в Instagram, а потом – все. Моя дурная голова стала прообразом нового рыдающего эмодзи. Меня шесть минут показывали в утреннем шоу на канале CBS. Пришлось встать в 5:15, мама даже пыталась заставить меня напялить костюм, но вместо этого мы сошлись на дурацком свитере. Меня забрали на черной машине, и это было круто, так что именно благодаря тому дню в моем профиле в Instagram так много подписчиков для обзорщика кроссовок и снеков, а именно в это и превратился мой личный аккаунт.

Стоит ли говорить, что я не успел придумать, как это монетизировать? Именно это я имею в виду, говоря о двух секундах. Если ты сразу не пробился на шоу Эллен Дедженерес и не заключил контракт на книгу, то считай, ты в пролете.

И все же поразительно, какие люди могут узнать тебя благодаря всему этому.

– Ага. – Я киваю. – Грустный парень. Разве это не мечта каждого чувака за двадцать? Чтобы его помнили таким.

Она улыбается и, не сводя с меня глаз, снимает обертку с мороженого.

– Не пойму, так же ты выглядишь в реальности или нет.

– Позволь спросить тебя вот о чем, – дерзко начинаю я. – А тебе приятно, когда люди высказываются о тебе в твоем же присутствии?

Лианна Смарт смеется. Ее искренне радостный смех грубым лаем вырывается из глубины горла.

– Прости, – говорит она, но по ее интонации не скажешь, что ей жаль. – Я никогда не думала о тебе как о живом человеке. Плюс во плоти ты гораздо выше ростом. Куда длинней диагонали моего экрана. – Лианна Смарт поигрывает бровями, словно актриса водевиля.

Се рьезно, кто эта девушка? Не понял, Лианна Смарт что, флиртует со мной?

– А ложку не одолжишь?

Я тянусь к пластиковым ложкам возле кассы.

Нет, идиот. Вернись в реальность. Ей от тебя нужна разве что только посуда.

– А металлических нет? Чтобы добраться до начинки?

Я мотаю головой.

На самом деле, они есть, потому что миссис Ким пользуется только металлическими приборами, но за ними нужно идти в подсобку, а я не хочу покидать рабочее место. Больше всего меня волнует вопрос: почему Лианна Смарт выбрала именно меня для своего пранк-шоу в такое позднее время? Интересно, съемочная группа затаилась снаружи или просто наблюдает через камеры видеонаблюдения?

– Держи, – говорю я ей, протягивая пару деревянных палочек и пластиковую ложку. – Побултыхайся.

Она улыбается мне.

– Классное слово, – говорит. – Бултыхаться. Как будто камешек в воду бросаешь и он подпрыгивает. Бултых, – слово мраморным шариком катится по ее небу и обрывается звучным «х». Это же рот Лианны Смарт. Лианны Смарт!

– Вопрос можно? – спрашивает она меня.

– Валяй.

– Откуда родом твои предки?

– Что, прости? – Я смеюсь.

Кто вообще так разговаривает?

– Я все гадаю, каких национальностей – наверняка во множественном числе – они были.

За такое изложение мыслей я должен ей рассказать. Обычно люди спрашивают, откуда я «на самом деле», как будто хотят услышать что-то типа Восточного Тимора, а никак не Трайборо. Говорят, все дело в моих глазах нереально карего цвета.

– Мама городская. Она живет здесь практически с детства.

– Местная?

– Ага, из Нью-Йорка. А разве тут есть еще какой-то город, если уж по-честному?

– Справедливо, – соглашается Лианна.

Ого, это что, теперь уже я флиртую?

– А папа из Джерси, сейчас живет в Куинсе. Мама – кореянка, папа – пакистанец.

Лианна хочет присесть на краешек низкой холодильной витрины, где выложены нарезанные фрукты, замечает глазом написанную маркером табличку «НЕ САДИТЬСЯ!» и переводит взгляд на меня. Я пожимаю плечами, и она садится. Сами понимаете, на определенном уровне славы предупредительными табличками можно пренебречь.

– Ну а ты?

– Лос-Анджелес, – отвечает она. – Ну, вообще-то, я не из самого города, а из пригорода. Я, эм, наполовину мексиканка. Ой, вообще-то, я пытаюсь больше не употреблять слово «наполовину». Я – мексиканка, – говорит она и уверенно кивает. – Моя семья из Индио, мы жили там много-много поколений, пока мои прабабушки с прадедушками не решили разбавить кровь. Плюс смотри сам. – Она поднимает палец. – Дело в сложении, а не в вычитании. Я – настоящая смесь всех оттенков белого.

– Значит, цвет яичной скорлупы…

– Экрю. – Она отбивает удар. – Лен, мел и – не знаю, поверишь ли ты, – валлийские корни со стороны матери.

Вот это да. А она быстро соображает. И мне дико понравилось, как она отбросила все эти «наполовину». Я оглушен. Околдован. Испытываю одновременно восхищение и тревогу.

Одно, плюс другое, плюс третье…

Она улыбается, зубы у нее ровные и белые. Черт. Надо было, наверное, и свои отбелить.

– У тебя там мусорки нет? – Лианна подходит ближе, и я шумно сглатываю. На таком расстоянии никак не избежать моментальной оценки ее внешних качеств. Лоб широкий, нос круглее, чем на фотографиях, и мне странно замечать это в чужом облике. Она протягивает мне обертку. Если не брать во внимание слой косметики, я не могу понять, что в ее внешности делает ее такой популярной. Спрятаны ли в ее генах определенные биологические детерминанты. Ее лицо представляет собой угловатое единство черт, которые я раньше видел только откорректированными на плакатах, но в жизни – и я не шучу – оно идеальной сердцевидной формы.

Глаза у Лианны Смарт большие, широко посаженные. Мультяшного цвета. Зеленоватые, с чуть более темной коричневой окантовкой. Не могу понять, чем она отличается от нас, всех остальных. Только разве что красотой. По крайней мере, мне она кажется очаровательной. Привлекательность, хочу я вам сказать, вещь эмпирическая. Объективная. Но на каком-то подсознательном уровне нельзя не знать, кто она такая. Это же Лианна Смарт. Даже моя мама ее знает.

Странные все-таки существа – люди. Для нас так важна иерархия.

– Пока ты меня разглядываешь, – говорит она, – скажу кое-что интересное: ты знал, что у коз прямоугольные зрачки?

Черт. Она заметила, как я на нее пялюсь.

Черт. Она меня насквозь видит.

Черт.

Я поспешно мотаю головой.

– Это мне рассказал репетитор по подготовке к вступительным экзаменам, прямо перед тем как попытаться залезть ко мне в трусы.

– Что? – Это возвращает меня на землю. – Ого. Мне жаль. – Понятия не имею, что еще говорить в таких ситуациях. Я начинаю распечатывать «Киндер Буэно», чтобы отвлечься, чтобы деть куда-то руки. – Хочешь, чтобы я надрал ему зад?

– Да, пожалуйста.

– Его хоть уволили?

– Почти, – отвечает она. – Он стал очень знаменитым писателем, получил литературную премию. Разбогател.

Я протягиваю ей кусочек шоколада, и она зажимает его в губах, словно сигарету, срывая обертку с шоколадного соуса, чтобы полить мороженое.

– Разумеется, он добился успеха. Врет он без всякого стеснения, – продолжает она с набитым ртом. – Стоит ли говорить, что предметом подготовки были вовсе не козы?

– Я точно надеру ему зад.

– Вообще-то, если бы я уже не поручила это кое-кому, я бы с удовольствием поручила это тебе.

Поверить не могу, что мы с Лианной вместе едим всякую вредную еду.

– Хороший магазин, – говорит она, разрывая зубами пакет чипсов с арахисовым маслом и высыпая их в стакан. Конструкция становится ненадежной: сверху соус, на нем чипсы. – Я и не знала, что вы, ребята, работаете круглосуточно.

Стоп. Она что, живет рядом?

Именно в этот момент в уголке ее губ показывается кончик языка – знак глубокой сосредоточенности, и, когда Лианна хватает новый кофейный стаканчик и делает мне такую же порцию, некая струна натягивается внутри живота и лопается.

Девушка огибает прилавок, протягивает мне кофе и остается стоять рядом.

Нелишним будет отметить, что в реальности Каролина Суарез пахнет сладкими цветами, сочными спелыми персиками, табаком и шоколадом. Такое ощущение, будто смотришь на рубин, такой огромный, что забываешь, кто ты и где ты.

– Твое здоровье! – говорит она, поднимая стакан.

Я поднимаю свой.

– Твое здоровье.

Мы молча жуем, а я время от времени напоминаю себе, что надо иногда дышать, чтобы не отключиться.

– С Днем святого Валентина, – говорит она.

А потом мы поженились.

Эх, если бы.

Глава 5

– Стоп-стоп-стоп-стоп-стоп, – говорит Миггс, театрально взмахивая рукой. – Так не пойдет.

Придя домой, я обнаруживаю, что меня ждали. Еще нет и семи, значит, они поставили будильники гораздо раньше, чем обычно, – как это глупо и мило. На нашем дерьмовом икеевском столе возвышается башенка из пончиков, в один из них, посыпанный радужной крошкой, воткнута свеча. Этому пончиковому алтарю молятся расставленные вокруг и завернутые в фольгу сэндвичи с беконом, яйцами и сыром.

– Отлично. Четыреста восемьдесят два, – объявляет Вин, разворачивая сэндвич.

– Вспомни правила «Назови цену», придурок. – Миггс закатывает глаза.

Чтобы понять, каков наш Миггс, просто возьмите Бруно Марса, раздуйте раза в три и накачайте цементным раствором.

Правила «Назови цену» таковы: если ты просто пытаешься гадать, называя цифры подряд, ты проигрываешь автоматически.

– Штраф, – говорит Тайс, хватает сэндвич, хлопает меня по плечу и вместе с едой скрывается у себя в комнате. Обычно он дрыхнет до обеда.

– Знаю, – протестует Вин. – Но я же всеобщий любимец. Плюс я общаюсь с каждым водителем такси до единого.

– Четыреста сорок ровно, – говорит Дара. Она явно даже не старается.

Я кладу бекон на свой глазированный дрожжевой пончик. Это единственно верный способ его есть.

– Всегда тебе надо сделать какое-то дерьмовое комбо. Прямо как ты сам, – говорит Дара, разглядывая мою еду.

Так и есть. Улучшения есть улучшения. Я фоткаю, перед тем как съесть.

Миггс кивает и зовет остальных.

– Паб, у тебя четыреста пятьдесят семь, у Вина четыреста восемьдесят два, а у меня четыреста шестьдесят шесть.

Мы достаем смартфоны.

Такие уж мы. Когда выдается свободная минутка, мы делаем дикие ставки. Победитель получает миллион долларов и право хвастаться этим до бесконечности. До следующей ставки. У нас уже набралось ставок на миллиард. Кто из нас первым забронирует столик в «Раос» – итальянском ресторане, о котором ходят слухи, будто для того, чтобы попасть туда, надо дождаться смерти мафиозного босса. Или кто первым станет ведущим Saturday Night Live и музыкальным гостем там же. Ну и еще всякие важные вещи, типа кто первым получит галочку верификации в Instagram.

А вот и мои четыреста пятьдесят семь.

– Да, черт возьми.

– Вы только гляньте на этого придурка, – кричит Миггс, хлопает меня по спине и вручает мне косяк. Почти все в курсе, что он приторговывает травкой. Только травкой, такой у него принцип, а еще он почти не пьет и не курит. Дни рождения, годовщины – короче, только по особым случаям. Твердо придерживается расписания: работа, спортзал, потом комедийные выступления. Есть в его внешности что-то безумно «братанское», и, будь мы белыми, он бы выглядел типичным «вернем Америке былое величие». Но корни у него пуэрто-риканские и доминиканские, именно поэтому он так вспыльчив. Говорит, что у него такой же внутренний конфликт, как если бы он был одновременно с Тринидада и Ямайки.

Конечно же, я не перестаю думать о Лианне Смарт. Не только о ней, я же вынашиваю ребенка из всей пищевой дряни, что проглотил ранее, но именно теперь, оказавшись на своей родной планете, обставленной ободранной пластиковой мебелью, и с этими шумными засранцами, я отчаянно пытаюсь насладиться тем чувством, которое испытал тогда. Теми моментами. Как мы стояли рядом у обогревателя и болтали.

Как ее волосы коснулись моей груди, когда она проходила мимо меня к выходу. Как она на мгновение задержалась у двери и обернулась, а я подумал, что это сигнал для меня. Обнять ее или… или… А потом, уже почти решившись взять у нее номер, я окончательно струсил.

По правде говоря, хоть это и бессмысленно, стоит признаться, что мое сердце будто бы слегка разбито.

– Чувак, ну ты и монстр, – говорит Миггс своей подружке, и мои мысли с треском падают назад в эту дыру.

Я смотрю, как Дара поливает свой завтрак майонезом. Сжимает пластиковую бутылку, и оттуда льются густые струи.

– Я тебе не «чувак», – отзывается Дара, которую мы всегда зовем чуваком. Потом она толкает своего парня в плечо. Майонез поверх бекона, яиц и сыра кажется самым безумным на свете сочетанием, но опять же, я однажды видел, как Миггс поливает жареный рис майонезом вперемешку с кетчупом. То, как человек издевается над едой, многое о нем говорит.

Вин называет свои баллы в «Убере». Четыреста тридцать три.

– У-у-у-у-у, – хором тянем мы. Стремно получилось.

– Ну и тупость, – говорит Дара. – Всем плевать, сколько там у вас баллов в «Убере». Тариф от этого не снизится. И вообще, будь вы настоящими ньюйоркцами, вы бы тормозили на улицах желтые такси, как все нормальные люди.

– Не-а. К черту водителей с лицензией, – говорит Миггс. – В Комиссию по такси и лимузинам одно ворье засело.

Дара выбрасывает обертки в мусорку, целует Миггса и натягивает куртку, чтобы отправиться на работу: она управляющая в шикарном итальянском ресторанчике, который находится в Финансовом округе.

– Неважно. Увидимся позже, идиоты.

– Эти дерьмовые баллы начисляются нечестно, – говорит Вин, мотая головой. – Почему у меня меньше, чем у тебя? – Он тыкает пальцем в мою сторону.

– А почему у меня не может быть больше баллов?

– Без обид, Паб, но откуда у тебя вообще взялись баллы, если твой аккаунт заморожен к чертям, ибо ни одна из твоих карт не активна? – На его губах мелькает едкая ухмылка.

– Да, Паб, – присоединяется к нему Миггс, цокает языком и пристегивает к рюкзаку десятифунтовое кольцо для ключей. Миггс выгуливает собак, и у него для всего есть тщательно продуманная система, вплоть до того, что он предлагает своим клиентам десять видов угощений в зависимости от их диеты и эмоциональных потребностей. – Тут он прав.

Миггс берет со столика у двери несколько конвертов.

– Кстати, – говорит он, запуская ими в меня, будто фрисби. – Твои счета.

– Да пошли вы, – кричу я, когда дверь захлопывается. Убедившись, что Вин не смотрит, поднимаю конверты, чтобы сунуть их к остальным, в ящик с носками.

Может, мое финансовое положение и не идеально, но я, по крайней мере, сохраняю счета. Я совершенно твердо намерен с ними разобраться. Когда-нибудь. Но унизительнее всего во всей этой истории с долгами то, что меня вымораживает моя карта «Центра гитар». Особенно учитывая, что я сделал. Я купил проигрыватель для пластинок. Знаю. Знаю! Но это был «Техникс» 1200-й серии, разве можно было позволить этой снятой с производства штуковине пройти мимо меня? Хоть сейчас он и влачит жалкое существование, одиноко собирая пыль у меня под кроватью, потому что все пластинки я продал на discogs.com, чтобы оплатить счета.

Хуже всего то, что мне уже начали звонить из банков и игнорировать звонки становится все сложнее. От такой настойчивости долг кажется более реальным.

Этого парня зовут Гарольд. Это даже не автообзвон. Настоящий живой человек по имени Гарольд, без фамилии, ставит меня в известность, что разговор записывается для контроля качества.

– Могу я поговорить с мистером Райндом? – спрашивает Гарольд.

У мужика хватает наглости правильно произносить мою фамилию. Райнд, через «ай». Как в слове «чай». Говорю вам, от этих ребят ничего не скроешь.

– Слушаю.

– Вас беспокоит Гарольд из «Нью-Йорк Нэшнл Мьючуал», я звоню по поводу задолженности на вашем счете в «Центре гитар». Я представляю независимое коллекторское агентство…

Я хотел швырнуть телефон под колеса проезжающих мимо машин. Когда тебе звонит человек, реальный человек, который просыпается каждое утро, целует супругу в щеку, обдавая «кофейным дыханием», завязывает галстук и отправляется на работу, которая заключается целиком и полностью в выбивании из тебя долгов, – это отрезвляет.

Это Тайс в первую очередь виноват в том, что я купил тот несчастный проигрыватель. Мы с Тайсом познакомились на тусовках, которые один парень по имени Бенни обычно устраивал на первом этаже в «Пэлас», который раньше назывался «Алиби», а еще раньше – «Арка». Помимо этого, Бенни втихую отвечал за музыкальное вещание на пиратской радиостанции (90.1 FM), заглушая христианскую станцию из Филадельфии. Он пускал в эфир дэнсхолл и соку[4]4
  Дэнсхолл – вид регги. Сока – латиноамериканская танцевальная музыка, смесь соула и калипсо.


[Закрыть], чтобы фанатики Библии имели возможность насладиться дерзкими ритмами тогда, когда они меньше всего этого ожидают.

Бенни был бунтарем, и мы равнялись на него, пока он не переехал в Майами, и именно его голос подзуживал меня, когда мы наткнулись на эту блестящую красотку. Тайс бормотал что-то о подлинности, и это заставило меня поверить в надежность системы, а потом мы насмехались над неудачниками с флешками, которые выдают себя за артистов. То есть мы вели себя так же по-идиотски, как любой, кто когда-либо стоял на том же самом месте посреди рабочего дня. Последствия были предрешены.

Что возвращает нас к древнему правилу, согласно которому надо жить и с которым на устах умирать: никогда не ходи в «Центр гитар» под кайфом.

Я немного убираюсь на кухне и вырубаюсь. Проснувшись, вижу, что уже час дня и у меня накопились три голосовых сообщения, несколько текстовых и пара пропущенных вызовов с неизвестных мне номеров. Я вскакиваю с постели, опасаясь, уж не размножились ли мои Гарольды, чтобы одновременно названивать с разных заблокированных номеров, но вряд ли это так. Оказывается, звонили из школы Рейна, и я делаю вывод, что случилось что-то ужасное. Но потом понимаю, что женщина на том конце провода явно зла, а не расстроена. Разумеется, они уже час пытались дозвониться до нашей матери, которая на операции, и до отца, который недоступен. Так что взялись за меня.

– Охренеть, вы что, серьезно? – С учетом всех обстоятельств это более чем сдержанная реакция. – Ладно, ладно, извините. Скоро буду. – Надо ли говорить, что средняя школа № 72 на Восточной 59-й улице – это не то место, где мне хотелось бы находиться в свой день рождения, в свой выходной? Но я беру себя в руки.

Оказавшись на месте, я вижу, что директор Дейли и мисс Запруда явно не шутят, а Рейн, надо отдать ему должное, хотя бы кажется раскаявшимся.

– Где миссис Ринд? – спрашивает Дейли. Внешне он вылитый эмодзи типичного стереотипного директора: чуть за сорок, толстое раскрасневшееся лицо и густые усы, отглаженные брюки цвета хаки.

– Райнд, – поправляю я его. По привычке.

– Неважно, – бурчит он. – Где ваши родители? Речь о серьезном нарушении, мы ставим вопрос об исключении.

– Это можно рассматривать как случай с детской порнографией, – добавляет мисс Запруда.

– Воу. – Я вскидываю ладони, чтобы не усугублять конфликт. Упоминание детской порнографии значит, что я влип по самые уши. – Вовсе нет. Это всего лишь… – Поверить не могу, что сейчас произнесу это слово в кабинете директора. – Несколько дилдо.

Мы все переводим взгляд на стол Дейли.

– Вибраторы, – поправляет меня Рейн, и клянусь, что я едва сдерживаюсь, чтобы не схватить его за горло и не вышвырнуть в окно.

– Сынок, где ты вообще взял эти… – Директор не в силах заставить себя произнести это слово.

– Вибраторы, – вновь подсказывает Рейн. – Я не могу разглашать свои источники.

На столе Дейли расставлены шесть белых коробок, на которых большими буквами цвета фуксии написано VIVACE, а рядом лежит один распакованный экземпляр – тоже ярко-розовый. Судя по тому, какой он яркий и светящийся, он, как бы это сказать… вибрирует.

Я смотрю на вибраторы, потом на директора, и Дейли в честь этого дела примеряет на лицо багровый оттенок. Дорогие штуковины. Я, конечно, не эксперт, но, судя по упаковкам, игрушек для взрослых здесь представлено не на одну сотню долларов.

– Он пытался продать один из них восьмикласснице, – говорит мисс Запруда, у которой длинная челка и крохотный пирсинг в носу. Этот пирсинг заставляет меня задуматься о жизни мисс Запруды вне стен школы, где она преподает обществознание. Интересно, идет ли ее карьера так, как она планировала.

– Боже. – Я вздыхаю. – То есть простите. Дело в том, что мама работает. Она наверняка на операции. А папа… Ну, папа считает мобильный телефон прямым проводником рака, поэтому предпочитает оставлять его дома.

Директор Дейли пристально смотрит на меня, пытаясь понять, издеваюсь я или нет.

– Думаю, очевидно, что именно недостаток родительского контроля влияет на поведение Рейна, – говорит он.

Ага, спасибо, кэп.

– Я не могу поспорить с вами, сэр. – Услышав «сэр», он кивает. Будь у директора хвост, он бы им завилял. – Понимаете, я работаю в полную смену и уже почти накопил достаточно денег, чтобы вернуться в колледж. – Ложь. – Поскольку у меня нет высшего образования, не думаю, что мое мнение что-то для вас значит. – Наполовину ложь. – И если мне при всем при этом придется присматривать за братом – что ж, нам обоим крышка. – Чистая правда.

– Рейн – умный мальчик, – говорит мисс Запруда. Рейн улыбается ей, сверкая крошечными клыками. – И, поскольку пока это самая идиотская его проделка, нам придется считаться с мнением родителей девочки, которой он пытался продать… – Мисс Запруда делает жест в сторону вибраторов и закатывает глаза. – Но все же мы примем во внимание и ваши слова, мистер Райнд.

Директор Дейли кивает со строгим видом.

– Мы отстраняем его от занятий на всю следующую неделю, до тех пор, пока не примем решение, – говорит он.

– Понял, – отвечаю я и ничего не добавляю. Был и у меня в жизни более чем неприятный инцидент, когда меня застукали в женской раздевалке, где я пытался затегать стену. Я этого не планировал. И не был обдолбан. Просто хотел проверить, смогу ли.

Мы, Райнды, не слишком-то отличаемся самоконтролем.

– Уле-е-ет, – тянет Рейн, когда мы оказываемся на улице. Он так пританцовывает на ступеньках, что сразу видно, как он взбудоражен. – Отдохну от школы целую неделю. Хрена с два я буду вставать спозаранку. Ну что, Паб, чем сегодня займемся?

– Чего? – взрываюсь я. Рейн смотрит на меня и застывает посреди танцевального движения. – Ты спятил? – спрашиваю его я. – Ты хоть представляешь, как сильно ты вляпался? Мама убьет тебя. А потом она убьет меня, а потом и папу за то, что он не носит при себе чертов телефон.

– Он выключен, – говорит Рейн, опуская колено. – Я еще вчера пытался дозвониться. Узнать, не нужен ли ему вибратор.

– Зачем ему вибратор?

– Ну, не у мамы же спрашивать. Это мерзко.

Я молча пялюсь на него.

– Ты связался с контрабандистами секс-игрушек или что? Откуда у тебя столько? Ты их украл? Что вообще происходит? Тебе тринадцать. На кой черт тринадцатилетним девчонкам вибраторы?

Сначала Лианна Смарт, теперь это. Жизнь превращается в какой-то цирк шапито. Я смотрю в небо поверх головы моего младшего брата и делаю глубокий вдох. Самое противное в зиме то, что на часах всего 14:30, а солнце уже садится.

– У тебя проблемы?

– Не-а, – говорит он.

– Сколько ты должен своему дилдо-дилеру?

Серьезно, ну как это звучит?

– Нисколько. Я их купил на деньги с дня рождения. Выгодное вложение. Их продают по двести пятьдесят за штуку, а я взял по шестьдесят. Джона, кузен Марли, выкрал их из партии на работе. – Марли – это девчонка, которая живет по соседству с мамой и – говорю без подколок – помешалась на Рейне. – Они были в подарочных коробках или что-то типа того.

Вот уж в чем в чем, а в ненаходчивости я его точно не могу упрекнуть.

– Так, значит, они новые? – Надо признаться, я впечатлен. Маржа получится солидная.

– Ага, новые, – говорит Рейн, а потом, подумав, добавляет: – Фу.

– Черт. Поверить не могу, что у тебя были розовые секс-игрушки на тысячу баксов. – Мы лениво тащимся к подземке. – Ты их никогда не вернешь. И начальные вложения не окупятся.

– Что будем делать с мамой? – спрашивает он, когда мы садимся на четверку. Наконец-то до него дошло, что ему есть чего опасаться.

– Не бойся. Что-нибудь придумаем.

По правде говоря, нас ничто уже не спасет. Когда она вернется домой, то камня на камне не оставит, особенно если Рейна исключат. Я занимаюсь готовкой. Которая, если честно, оборачивается импровизацией. Я пытался сварганить карри из индейки, картошки и безумного количества соуса «Эверест» со вкусом мяса и масала, когда вдруг обнаружил, что у нас закончился рис (у азиатов-то, ха-ха), по итогу заменил его макаронами-бабочками. Какая разница. Чаще всего Рейн ужинает в одиночестве и ложится спать. Надо бы почаще к нему заходить. В целом-то он неплохой парень. Ни разу не устраивал вечеринок и не водил девчонок. Ничего такого.

– Останешься на ночь? – спрашивает Рейн, отвлекаясь от повтора «Жемчуга дракона Z», и на его лице читается такая надежда, что у меня в животе все сжимается.

– Да, конечно. – Я пожимаю плечами.

– Супер, – говорит он и отправляется в свою комнату. – Мама разрешила мне купить пасту для печенья. Можем взять на десерт.

Я не спрашиваю, что эта банка с пастой делала в его спальне. Мы начинаем уминать ее, мороженое и сдобное хрустящее печенье «Линден», которое крошим ложками, за обе щеки.

– Я скучаю по папе, – говорит он, и тут я понимаю, что тоже соскучился. Мы не виделись с ним уже несколько недель.

– Поверить не могу, что у этого неудачника разрядился телефон. – Между тем свой я не оплачивал уже так давно, что каждый раз, когда пропадает сигнал, у меня случается мини-инфаркт от мысли, что меня отключили насовсем.

– Типично для папы, – говорит Рейн, позволяя мороженому превратиться в суп.

– Еще как типично. – Мой младший брат кажется подавленным. На удивление задумчивым. – На этой неделе проведаем его. – Я подталкиваю его локтем. – Видит бог, ты у нас не занят.

– Мне конец, – говорит он и на секунду вновь превращается в пятилетнего мальчишку. Именно столько мне было, когда мама впервые начала выходить в ночные дежурства.

– Ешь мороженое, – распоряжаюсь я. Когда мама узнает, питаться бедолаге придется исключительно через трубочку.