Текст книги "Личное дело"

Глава 10

Я без колебаний дважды жму на экран. Бесспорно, крючок был брошен. Пусть оповещение покажет ей, что я в игре.

Но ради чего?

Уже трое суток я размышляю о бесперспективности перебрасывания хештегами, при этом маниакально мечусь из стороны в сторону и никак не могу решить, стоит ли мне оставлять коммент. Принимаю решение этого не делать. Жаль, что не существует справочника по таким вопросам. Не у кого узнать правила. «Квора»[17]17
  quora.com – социальный сервис вопросов и ответов.


[Закрыть], естественно, не помогает. Этот сайт можно назвать показателем моего отчаяния. Если я добрался до той части Интернета, где существует «Квора», то это уже само по себе крик о помощи.

В попытках выжать из себя хоть каплю спокойствия я абсолютно ничего не делаю и корчусь от ненависти к себе, не спуская при этом глаз с магазина – просто на тот случай, если она действительно живет где-то поблизости. Чувство собственной ничтожности достигает оглушающего до мурашек пика к тому моменту, как она возвращается.

А она возвращается.

Вот так просто.

Лианна Смарт неторопливо заходит в магазин. Я вижу это словно в замедленной съемке, как во сне. Почти как у Сорвиголовы, мои чувства обострились, и я разом получаю огромное количество информации. Ее запах (совсем не похожий на духи, носящие ее имя), наклон ее головы к плечу при беседе, ее зубы. Я даже не могу объяснить, как так получается, что это одновременно воспринимается и невозможным, и неизбежным. Как будто конец света в некой мифологии, когда все знают, что он грядет, но ты до конца не веришь в это, пока он не наступает. Только сейчас, конечно, все наоборот. Это не конец, а начало.

Наконец-то.

– Привет, грустный парень, – говорит мне Лианна Смарт спустя ровно одиннадцать дней после нашей первой встречи. И снова в несусветную рань.

Я ошеломлен, а тем временем тысячи окон браузера в моей голове взрываются сумасшедшими гифками, как я победно вскидываю в небо кулак. Я ликую. Это триумф. В то же время меня так и подмывает ткнуть ее пальцем в щеку, чтобы убедиться, что она не какая-нибудь странная голограмма, типа стюардесс, которые теперь стали появляться в аэропортах.

В этот раз на ней огромная дутая куртка с меховым воротником и спортивные брюки.

– Э, привет, – говорю я. И добавляю: – Как дела, Суарез? – Называть ее Лианной Смарт кажется безумием. Все равно что называть кого-то Микки Маусом. Или «Кока-Колой».

– Знаешь, – говорит она. – Я ела и грелась, но так и не узнала, как тебя зовут.

Она непринужденно улыбается. Как будто мы друзья. Как будто мы давние друзья.

Что до меня, я торможу. Я восхищен ее губами, тем, как они двигаются. Ее скулами. Рукой, откидывающей прядь волос со лба. Ее короткими большими пальцами, которые скорее сошли бы за большие пальцы на ногах, чем на руках. В моих мыслях проносятся цифры: 345 112 459 – столько просмотров набрал клип на не раз становившийся платиновым сингл Лианны Смарт Tower с лучшего по продажам четвертого альбома Milestone. Сто сорок три миллиона – суммарное количество подписчиков Лианны Смарт со всех социальных платформ (без учета ботов и случайно подписавшихся). Ее левый глаз слегка крупнее правого. Печальнее. Печальнее? Да, печальнее. Немножко. И голос, голос, ее голос. Глубже, чем можно себе представить. Скрипучий. Нет, хриплый. Текстурный. Осязаемый.

– Я знаю, что по паспорту ты точно не «Закусочный рай», @Munchies_Paradise, – спокойно продолжает она. – Разве только если твои родители – заводы «Фрито-Лэй», а ты – живой пример того, как в раннем возрасте заполучить диабет первого типа. И подагру.

Она улыбается мне и склоняет голову набок – движение, которое мой мозг тут же распознает как «типичный жест Лианны Смарт» из многочасовых записей интервью, просмотренных мной.

Я напоминаю себе, что надо почистить историю браузера.

– А ты представь, – говорю я ей преспокойно. Сердце колотится в груди – бултых, бултых, бултых, – но я держу себя в руках. – Представь, что было бы, если бы именно такой жизни хотели для меня в итоге родители? У меня все тело было бы в татухах с логотипами снеков, как корпус гоночной машины.

– Было бы потрясающе, – говорит она. – Наполовину рэпер с SoundCloud, наполовину реклама «Нестле».

Она подходит ближе, протягивая руку.

– Можешь звать меня Ли, – говорит она, и меня окутывает теплотой от перспективы называть ее хоть как-то, в то время как я был уверен, что никогда не увижу ее снова.

Ли. Мой мозг неистово пытается увязать односложное имя с рекламами размером с целые здания и бесконечными – так их много – тоннами фотографий со всех возможных ракурсов, которые я поглощал глазами.

Ли. Как в названии только что анонсированного пятого студийного альбома Лианны Смарт. По неподтвержденной информации – более зрелого. И…

Черт. Она ждет ответа.

– Пабло, – говорю я и пожимаю ей руку. Ладонь холодная. Я неохотно отпускаю ее. – Только не думай, что родители хотели, чтобы я легко отделался. Имя – Пабло Неруда. Фамилия – Райнд.

– В честь поэта?

Обычно я опасаюсь этого вопроса. Люди, которым знакомо это имя, просят меня прочитать что-то из его стихотворений, словно это как-то приблизит их к покойному чилийскому поэту, лауреату множества премий. Но опять же, я счастлив, что Лианна – Ли – его знает. В отличие от других.

– Ага, – говорю.

– Боже. Немного сопливо. – Не скажу, что она неправа. – Так, погоди, – говорит она. – Мне тогда называть тебя Пабло Неруда?

– Нет уж. Паб сойдет.

– Значит, Паб. – Она улыбается глуповатой улыбкой.

Под курткой у Ли желтый свитер, как у Большой Птицы из «Улицы Сезам».

– Итак, Паб, – говорит она. – Чем занимался?

– Стоял вот на этом самом месте с тех пор, как ты ушла. Размышлял о смертности и доле людской. А по окончании смены у меня просто отрубается питание.

– Я раньше так и думала о взрослых, – говорит она. – Ты когда-нибудь видел такие детские книжки про деревенских животных? Там была еще кошка-почтальон. «Скарри-таун»?

– «Скарри-таун»! – Я пытаюсь вспомнить. – Это не там ли были лев и червяк в шляпах?

– Да! – говорит она. – Я думала, учителя так и живут в школе, а священник моей бабушки – в церкви.

– А где им еще жить? – Я представляю себе Ли в детстве. Такое же лицо сердечком. Та же серьезность. Это любопытство.

– А потом я попала на телевидение, – продолжает она. – И оказалось, что те, кого ты видишь на телешоу и в фильмах, на самом деле скучные реальные люди низкого роста, а у некоторых на удивление отвратительно пахнет изо рта.

– Наверное, это еще одна причина не работать в «тридцатимильной зоне»[18]18
  TMZ (англ. thirty-mile zone) – студийная зона радиусом в 30 миль в Лос-Анджелесе.


[Закрыть], – говорю я, не в силах перестать улыбаться ей. – Встречаешь любимых героев, чтобы узнать, что они не соблюдают правила гигиены полости рта.

– Полное разочарование.

– Я бы никогда не смог прийти в себя.

– Кстати о зубах, мои так разболелись от конфет, что мы тогда съели, – говорит она. – В прошлый раз. Когда я, э-э… была здесь. И ты тоже был, – добавляет она.

Лианна Смарт стоит в моем магазине и заикается. Она что, волнуется?

– Ну, что я могу предложить на этот раз? – Будь это бар, я бы пустил стакан через всю барную стойку прямо ей в руку.

– Почему бы мне не осмотреть полки… не побултыхаться в товарах?

Я улыбаюсь.

– Бултыхайся на здоровье.

Я рассматриваю ее массивную куртку на крохотном мониторе. Она копается на прилавках со здоровым питанием, а я, как жуткий вуайерист, подглядываю за ней, пока она не появляется снова на кассе с низкокалорийными водорослями и непастеризованным кокосовым молоком. И пакетиком черники.

– Я теперь веган, – объясняет она.

– Не осуждаю, – говорю я, пробивая товар. Мое сердце в три раза сокращается в размерах.

Она кладет карту на прилавок, берет многоразовый пластиковый мешочек и расправляет его внутри своей сумки. Я замечаю на подкладе узор из йоркширских терьеров вместо привычного горошка, и что-то внутри меня расклеивается.

В этот раз проблем со считывателем карт не возникает, и, когда Лианна встречается со мной взглядом, мы оба улыбаемся.

Я протягиваю ей ее покупки. Внутри нарастает паника, потому что она вот-вот снова уйдет и затеряется на просторах Интернета. Именно поэтому я совершаю единственно верный поступок, поступок, который совершил бы любой уважающий себя житель Нью-Йорка при встрече с веганкой.

– Эй, а давай я угощу тебя завтраком, – выпаливаю я.

Она улыбается.

– Эй – что?

Я предпринимаю вторую попытку.

– Тут рядом есть пекарня с бейглами[19]19
  Хлебобулочное изделие с начинкой.


[Закрыть], я подумал, может, составишь мне компанию. Выпечку веганам можно.

– А яиц в них нет?

– Не-ет, если только сама закажешь бейгл с яичной начинкой. – Пауза. – Там яйца есть.

– Это понятно, а в самих-то бейглах присутствуют?

– Могут содержаться в ничтожном количестве. – Наши лица синхронно расплываются в улыбке.

– Когда? Я смотрю на часы. Десять минут до конца смены.

– Может, сейчас?

– Окей, – соглашается она.

Это свидание. Я иду на свидание с Лианной Смарт.

– Только это будет не… ну, понимаешь, не «Завтрак у Тиффани», ничего такого, – говорю я ей и только потом отпрашиваюсь у мистера Кима. Хватаю куртку с крючка в подсобке, медлю секунду в страхе, ибо кажется, что, как только мы переступим порог магазина, все это окажется сном.

– Ты ведь в курсе, что в том фильме никто не завтракал ни у какой Тиффани, да? – говорит она, когда мы выходим на темную улицу. Лианна накидывает капюшон и туго затягивает веревочки, как Кенни из «Южного Парка». Тут наверняка перевалило за минус двадцать, да еще и ветер, и все мое тело содрогается, будто я нырнул в ледяную воду. Единственное, что я знаю о том фильме, это то, что там есть расистская шутка про азиатов, потому что моя мама терпеть не может эту часть.

– Я думал, это как «Ночь в музее», только с омлетами и в ювелирном магазине.

– Не-а.

– Что-то про вафли?

Она энергично мотает головой.

– Нет, и даже не про картофельные оладьи.

– Кто ж знал?

– Да знали некоторые.

Мы заходим в магазинчик рогаликов в соседнем здании: «Вселенную бейглов». Не путать с «Миром бейглов», «Бейгловым наслаждением» или даже «Дыркой от бейгла» в двух зданиях отсюда. Не дайте подражателям себя обмануть, лучше «Вселенной бейглов» ничего нет. Плюс они открываются в 5:30 утра.

– Ух, – восклицает Ли, как только мы врываемся внутрь. Она обхватывает себя руками, яростно дрожа. – Никогда не привыкну к этому климату.

Потолочное освещение обламывает весь кайф, но в воздухе приятно пахнет беконом, и я протягиваю Нандо, чуваку за грилем, фунт. По его внешности непонятно, тридцать ему или все пятьдесят, но мы приносим ему кимчхи в обмен на вчерашний хлеб, из которого мистер Ким делает сухарики на продажу. Стремление этого корейца экономить не знает границ.

Нандо машет Лианне, и я слежу за его лицом, чтобы понять, узнал он ее или нет, но его веселое подмигивание связано, скорее всего, с тем, что я привел к ним симпатичную девушку в шесть утра, а не с чем-либо еще. Кроме того, Нандо слушает только бачату, и вся музыка делится для него на Энтони Сантоса и «не Энтони Сантоса».

– Вообще-то, знаешь, я не веган, – говорит Лианна, поливая кетчупом сэндвич с беконом, яйцом и сыром, который только что заказала.

– Я догадался. – Киваю на сэндвич. Когда она попросила с яйцом, сыром и беконом, мы с Нандо оба машинально ее поправили. Меня ужасно раздражает фраза «Ну, вообще-то…» по отношению к сэндвичу, но в Нью-Йорке у нас именно бекон, яйцо и сыр. Б-Я-С. В такой последовательности. Это традиция или что-то типа того.

– Глупо вышло, – спокойно говорит она. – Я думала, ты начнешь высмеивать меня за здоровую еду, но ты не стал, и тогда я поняла, что это идиотизм, потому что тебе бы пришлось возвращать все по местам, и я решила оплатить, хотя на самом деле непастеризованное кокосовое молоко, как по мне, – это издевательство над здравым смыслом.

За секунду до этого я откусил до неприличия огромный кусок и теперь могу только кивать и жевать в ответ на ее шутку, а Лианна пожимает плечами и краснеет. Она такая милая, что хочется ее обнять.

– У меня к тебе вопрос, – говорит она, не отрывая взгляда от стола.

– Валяй. Она медлит секунду.

– Э-э-э, может, возьмем напополам вон ту черно-белую печеньку?

Обычно их вкус слегка разочаровывает. Это как жаренные в меду орешки «Натс фо Натс», которыми торгуют на улицах, но этого я ей не говорю.

– Определенно – да.

Я абсолютно уверен, что она хотела спросить совсем не об этом.

– Что-то еще?

Ее большой палец устремляется к губам.

– Когда ты на прошлой неделе предложил оплатить за меня товары, ты знал, кто я такая?

Я мысленно отматываю пленку назад.

– Нет.

Она кивает, а потом откусывает большой кусок, и я делаю то же самое.

– Если честно, увидев тебя, я тогда подумал: странная у кого-то выдалась ночка. Время около пяти утра, ты была без куртки, в таком платье, да еще и с таким лицом, будто тебя преследовали, – мне показалось, подзаправиться тебе точно не помешает.

– Ха, – говорит она. – Именно.

– Я не понимал, что к чему, до всех этих разговоров про карты, а потом изо всех сил пытался делать вид, что ничего особенного не происходит.

– Да, ты казался невозмутимым, когда пичкал меня информацией о более выгодных путешествиях и кредитках.

– Ага. Это был мой момент славы.

Она по-прежнему избегает моего взгляда, поэтому я встаю и иду за печеньем. Мы ломаем его пополам, разрывая тонкую подложку из вощеной бумаги, и, когда Лианна протягивает мне кусок оставшегося сэндвича, я его проглатываю. Я вот-вот лопну, но, если с тобой делится едой сама Лианна Смарт, место найдется. То же самое, если бы она протянула мне банку. Даже если бы мне пришлось уйти в подсобку и в панике пытаться открыть крышку о край стола или держать под горячей водой, а потом оборачивать ее резиновой перчаткой, чтобы ухватиться поудобнее. А если бы это не сработало, мне пришлось бы умолять Нандо прикрыть меня, пока я пропихиваю свое огромное тело сквозь окошко в туалете и бегом несу свою задницу в магазин, чтобы купить такую же банку, но только ту, что я смогу открыть.

Черт. Только теперь я осознаю, как сильно мне нравится эта девушка. Конечно, миллионы людей одержимы ею. Рыдают и падают в обморок при виде нее. Но мне она нравится.

Просто прикончите меня.

Ли снимает шапку-бини, и я разглядываю ее волосы.

Она замечает, что я глазею, и тянет себя за пряди.

– Постриглась? – Волосы у нее до плеч, а не до талии.

– Им нравится экспериментировать.

– Им? – Я приподнимаю бровь и делаю глоток кофе, воображая банду вооруженных ножницами эльфов, тайком крадущихся ночью к ней в спальню.

– Команде.

– А, команде. – Эльфы превращаются в команду облаченных в костюмы администраторов.

– Насчет моего амплуа в кино сложился стереотип, и теперь мы пробуем что-то новое.

– И какое у тебя амплуа?

– Тип «А» – раздражающий, который одевается не по погоде легко.

– Тип «бомж», – подсказываю я ей.

Она сминает фольгу от сэндвича в шарик, и я делаю то же самое.

– Знаешь, не люблю заниматься музыкальной частью.

– Разве у тебя не намечается выход нового альбома? – нечленораздельно произношу я, как будто не знаю, что он выходит почти ровно через три недели.

И тут кусочек печенья застряет в ее горле, и Лианна взрывается приступом кашля. Я мигом вскакиваю на случай, если понадобится применять прием Геймлиха, мой стул опрокидывается назад, а она выпучивает глаза. Одной рукой Ли прикрывает рот, а другой отмахивается в знак того, что помощь не нужна.

Я снова сажусь, с громким звуком открываю бутылку с кокосовым молоком, которая лежит в сумке у ее ног, и жду, когда спазмы сойдут на нет.

– Уф, – выдыхает она, делая маленький глоток. По ее щекам текут слезы. – Как неловко.

Твою мать, мои надпочечники не выдержат, если я буду и дальше зависать с этой девчонкой.

– Боже, – выдыхает она. – Тебе никогда не хотелось уметь выдавать «ошибку 404», чтобы, когда происходит подобная фигня, другие люди смотрели на нее, а не на тебя?

– Признаюсь, не такой я ожидал тебя увидеть.

Она смеется, вытирая слезы.

– Кажется, мы с тобой оба слишком круты для этой жизни.

– Итак, прежде чем ты чуть не умерла…

– Прежде чем вся жизнь пронеслась у меня перед глазами…

– Ты говорила, что не любишь музыку.

– Не всю музыку, – говорит она. – Только свою.

Мне никогда не приходило в голову, что надо иметь какое-то оценочное суждение касательно ее песен. Они совершенно безобидные. Заразительные. С придыханием. Чаще всего ее голос звучит так, словно она набила рот горячей едой и пытается остудить ее пением.

– Между мной и моей музыкой нет ничего общего, – говорит она.

– По крайней мере, это успех, – пытаюсь переубедить ее я. Музыка Лианны Смарт в представлении не нуждается.

– Ну, «Грэмми» у меня до сих пор нет.

Я гадаю, каково бы это было для меня: беспокоиться о таких вещах. Что я в буквальном смысле не получил «Грэмми».

– Думаешь, эта премия сделала бы тебя счастливой? Она пожимает плечами.

– Перед выходом первого альбома я так нервничала. Несколько недель толком не спала. В голове был хаос. «Что, если меня все ненавидят? Что, если хотят просто смотреть меня по ТВ, а на остальное им плевать? Что, если пик моей карьеры пришелся на девять лет?» И тому подобное.

– А когда страхи не оправдались, то…

– Если честно, я была в шоке. Билборды, Spotify, YouTube, все такое… Безумные цифры.

– Но это должно радовать, так ведь? – Я вспоминаю свой единственный крошечный момент славы, когда на меня, кажется, смотрел каждый пользователь Интернета. Это кайф, который превращается в яд тогда, когда слава начинает идти на убыль.

– Совершенно верно, – уныло соглашается она. – Я не имею права жаловаться.

– Ты можешь жаловаться.

– Просто… Во-первых, я не сама пишу эти песни. Лука, мой менеджер по продвижению, занимается всем: подбирает треки, поэтов-песенников, топлайнеров, продюсеров, отвечает за секвенсор, сведение, выбирает первый сингл, второй сингл.

Из всех этих терминов мне знакома от силы половина, но я не перебиваю ее.

– Он держит такие штуки, которые называются «писательскими лагерями», где собирает лучших специалистов по музыке со всего света, писателей и продюсеров, ответственных за ваши любимые песни. Они несколько недель совещаются и создают сотни и сотни треков, из которых приходится выбирать.

Она делает еще глоток кокосового молока.

– Потом ты идешь в студию и тебя автотюнингуют до смерти, – продолжает она. – Выбирают самые вишенки по несколько секунд из каждого дубля и сшивают их вместе, как Франкенштейна.

Интересно, Ли в этот момент хоть там присутствует?

– Ты знаешь, что такое эффект «Зловещей долины»?

– Конечно, – отвечаю я. – Это когда робот танцует настолько как настоящий человек, что настоящий и не нужен.

– Именно так. – Она сухо смеется. – И вот вся моя жизнь – это и есть тот самый танцующий робот. Когда я слышу свою песню по радио, я моментально узнаю ее. Я прям вздрагиваю. Я думаю: «О, круто, это же я». А потом понимаю: «Оу, да от меня там ничего и не осталось».

– Быть не может, – говорю я, а сам гадаю, может или нет.

Лианна Смарт вздыхает так тяжело, как будто ей миллион лет.

– Время от времени я теряю ощущение собственного тела, – говорит она. – И еще хуже становится от того, что я никогда не знаю, где я нахожусь. – Она придвигается ближе ко мне. – Чем ты занимаешься в нерабочее время, Паб?

Обожаю, когда она называет меня по имени. Я не говорю ей, что видел ее тогда на Таймс-сквер. Или что специально купил журнал с ней в газетном киоске, чтобы почувствовать ее запах.

– Учишься?

Мне хватает секунды, чтобы принять решение солгать ей.

Глава 11

– В Нью-Йоркском университете.

– Оу, завидую, – говорит она. – Вот бы меня приняли в Беркли, но с отсрочкой. Я постоянно об этом мечтаю. Моя фантомная другая жизнь. Милые апартаменты у залива с хорошим светом и дощатыми полами.

Меня словно молнией поражает образ Лианны в подобном месте – у окна с синей чашкой в руках, – и мне до смерти хочется быть в этот момент рядом с ней.

– На какой факультет хочешь? – спрашиваю я, надеясь, что она не станет задавать такой же вопрос мне.

– Думаю, что-нибудь нестандартное, – отвечает она. – Философия. Или поэзия.

– Очевидно, чилийская.

– Очевидно, да, – соглашается она, задевая меня плечом.

Ли доедает печенье и стряхивает крошки с ладоней.

– Скорее бисквит, а не печенье.

– Не лучший наш выбор.

– Сплошная досада, – подтверждает она.

Обожаю эту девчонку.

– Это лишь один из способов, которыми Нью-Йорк пытается тебя одурачить.

– Чем занимаешься в остальное время? – спрашивает она меня.

– Не знаю. Немного познаю культуру, хожу в Метрополитен-музей, смотрю выставки. Потом наведываюсь на фермерский рынок, готовлю рататуй.

– Серьезно?

– Нет. На самом деле в мою программу входит: валяться в темноте и слушать, как тысяча моих соседей спорит из-за баскетбола.

Она неприкрыто разглядывает меня.

– Окей, – говорит. – Хочешь, сыграем в «Камень, ножницы, бумагу»?

Интересно, к чему это приведет.

– Давай.

– На счет «три», – напоминает она. Мы выкидываем кулаки. – Раз, два… – Но тут вдруг она выпаливает: – Почему ты любишь папу сильнее, чем маму?

– Что?

– Три, – выкрикивает она. Я выбрасываю ножницы, которые она бьет камнем. – Я знала, что у тебя будут ножницы, – говорит она.

Я ошеломлен.

– Если задать противнику агрессивный вопрос, он обязательно выкинет ножницы, – объясняет она. – Срабатывает защитный механизм.

Я смотрю на руку с чувством, будто меня предали.

– Дело в формулировке, – продолжает Ли. – Неважно, насколько справедливо утверждение. Если у соперника натянутые отношения с кем-то из родителей, он захочет тебя порезать. Вот тебе и ножницы.

– Погоди. Моя очередь. – Я снова поднимаю кулак, и мы начинаем. – На счет «три», – говорю я.

На счет «два» я говорю:

– Пойдем со мной на свидание.

Она выбрасывает бумагу и оборачивает мой камень.

Ладонь у нее горячая. Слегка влажная.

– Это же не вопрос, – негромко говорит она, глядя прямо мне в глаза так проницательно, что у меня перехватывает дыхание.

Ого. Это и называется «обомлеть»? С парнями такое бывает?

Реальность ощущается ненадежной.

– Ты права. – Я откашливаюсь. – Хочешь сходить со мной на свидание?

– Когда?

– Как насчет сейчас?

Она смотрит на меня снизу вверх.

– Окей.

Я мысленно перебираю варианты, чем можно заняться ранним утром в мороз, и список ожидаемо мал.

– А полетели со мной, – говорит вдруг она, все еще держа на моей руке свою горячую ладонь.

– Это тоже не вопрос.

– Я знаю.

В ее темных глазах мерцает искорка вызова.

– Ладно, – соглашаюсь я.

– Ты ведь даже не знаешь, куда мы летим, – шепчет она.

– Это уже не имеет значения, так ведь?

Ее рот приоткрывается. Совсем чуть-чуть. Мы открыто пялимся друг на друга. Я вижу выпавшую ресничку на ее щеке, и меня так и подмывает подобрать ее, показать Лианне, спросить, какое желание она хочет загадать, но это так банально и только все испортит. Мы же не в кино.

Она придвигается так близко, что я понимаю: мы оба затаили дыхание.

Ли убирает ладонь, которой обхватывала мою руку несколько секунд назад, говорит лишь одно слово: «Ух», – и переворачивает все это в рукопожатие.

Это так глупо, что я не могу сдержать улыбку.

– По рукам, – говорит она, решительно кивая. А я гадаю, не захочет ли она плюнуть на ладонь.

– По рукам, – отвечаю я, и она широко улыбается. Бам. Мысль о том, как красива эта девушка, убивает наповал.

– Эм… только не убивай меня, – добавляю я. – Куда бы ты меня ни повезла.

– Пабло Неруда Райнд, только не говори, что тебя беспокоит небольшое убийство. – Она убирает волосы за уши. – Я думала, нью-йоркские парни покрепче будут.

«Ровно в 14:30: поднять шасси».

Я получаю сообщение – не от Ли, но от кого-то, кто посчитал нужным указать, что «это не Ли», и подписаться именем Джесс. Я сохраняю контакт в телефоне под именем «Джесс (не Ли)». Принимаю душ и понимаю, что я не могу определиться, волнуюсь я или нет, а это железный признак того, что волнуюсь, и к моменту намыливания головы шампунем я уже достигаю пика тревоги: срок действия моего паспорта истек. Это то состояние, которое все в моей жизни называют «пабниковать». Зацикленный, переполненный паникой образ мыслей, которые яростно крутятся по спирали вокруг одной точки, пока я не нахожу кусочек информации, относящийся к теме. Я резко отодвигаю душевую занавеску, на цыпочках иду в свою комнату: с голым задом, с мокрыми ногами, оставляя повсюду лужи. Заливаю водой все свои носки и трусы в ящике с бельем, выуживая оттуда паспорт. Слава богу. Между тем я даже не знаю, собираемся ли мы покидать страну.

«Поднять шасси» – это для красного словца. Как «экстренная новость» или «спустить псов». Выражения, которые вы почти гарантированно никогда не услышите, если ваша жизнь феерически скучна.

Кстати о скуке. Нужно придумать, как сказать Ли или Джесс, которая не Ли, что послезавтра мне надо быть на работе. И что у меня встреча с этим Джоуи Сантосом из Файв-Пойнтс насчет моего студенческого будущего. Но опять же, как это самонадеянно: девчонка зовет тебя потусить, а ты говоришь ей, что должен освободиться через два дня. Все в порядке. Как в том меме с собакой в горящем доме, все в полном порядке.

За мной присылают зловещий «Эскалейд» с нелегально тонированными стеклами. Вся эта операция выглядит до чертиков подозрительно, и, отправляя соседям сообщение о том, что меня некоторое время не будет, я гадаю, когда вернусь.

Для протокола: сиденья в авто с подогревом.

– Как вам температура, мистер Райнд? – спрашивает водитель. Рябой мужчина примерно одного возраста с моим отцом, с серебристыми волосами и эспаньолкой, в костюме-тройке и панорамных солнцезащитных очках.

– Отлично, – говорю я. – Потрясающе. – Моему заду еще никогда не было так тепло и уютно.

– Очень хорошо, – говорит он. – Вот зарядные устройства и вода. – Он жестом указывает себе за спину, и я замечаю у него на мизинце золотое кольцо.

И действительно, я вижу небольшое отделение с разными кабелями, включая даже старомодный плоский 30-контактный для «Айпада». Я сижу в «Убере» высочайшего в мире класса.

Дороги загружены, поэтому, по моим прикидкам, мы поедем длинным путем в Международный аэропорт имени Джона Кеннеди по Атлантик-авеню, мимо Барклайс-центра, похожего на постапокалиптический Колизей. Но когда мы делаем петлю и разворачиваемся назад к городу, въезжаем в тоннель Линкольна и направляемся к Нью-Джерси, до меня доходит, что я собираюсь сесть в самолет с человеком, с которым едва знаком. Когда мое запертое в металлическом корпусе тело будет падать с огромной высоты, охваченное пламенем, я стану примером того, как нельзя поступать. Ну, я хотя бы почистил историю браузера.

Я делаю глубокий вдох.

– Эй. – Я склоняюсь к водительскому сиденью. – Как тебя звать?

– Басим.

– Что у нас, Басим? Мы едем в Ньюарк?

Все ненавидят этот город, но вряд ли он хуже, чем Кеннеди или, упаси боже, Ла-Гуардия, самое неловкое общественное место, встречающее туристов. Я не могу представить, как буду натянуто улыбаться Ли, стоя под этим ужасным потолочным светом, как в боулинге, где воздух пропитан запахом поддельного сливочного масла из «Тетушки Энни».

– В Тетерборо.

Я гуглю «Тетерборо». Ах, ну да. Мы же летим частным рейсом. Упс.

Тетерборо, как и многое другое в Нью-Джерси, примечателен своей простотой. Он неплохой. Славный. Вроде здания студенческого союза или поликлиники. Я подозреваю, что даже залы ожидания для знаменитостей представлены в нейтральных цветах и лакированной древесине. Магазин «Хадсон Ньюз» поддержал бы эту целостность, но не тут-то было.

Я сажусь в кресло и веду себя так, будто здесь мне самое место.

Я вижу парочку: оба блондины, сидят слева от меня, через четыре журнальных столика. Понимаю, что это известные люди, только не знаю, кто конкретно. Есть на них этот фасад знаменитости, когда чувствуешь, что они настороже и ожидают, что их в любой момент заметят. Женщина в кожаных брюках читает газету, не снимая солнцезащитных очков, что выглядит до смешного абсурдно. Ей не хватает только тренча и шляпы с полями, чтобы завершить образ шпионки. Ее спутник сидит, съехав вниз на кресле и ссутулившись, тоже в темных очках, ноги закинуты на столик, руки скрещены на груди. Его голова наклонена вперед, будто он находится посреди фазы быстрого сна, вот только он играет в «Нинтендо Свитч», засунув в уши черные AirPods. На ногах у него бело-голубые кроссовки UNC Off-White Jordan 1s, на голове спортивная повязка того же цвета, и его немытые волосы на вид словно растут прямо из нее, и только сейчас я понимаю, кто это такой.

Диланд Нагл. Когда-то франко-канадский олимпийский сноубордист, потом рэпер, а ныне – актер. Стоит ли говорить, что женщины от него без ума? Не знаю, кто рядом с ним, но, судя по языку их тел, это либо его девушка, либо мама.

Я смотрю на часы. Опять. Интересно, далеко ли мы полетим. Как долго будем в небе. В мой мозг врывается мысль о том, что меня укачает в воздухе, и, хоть никогда раньше со мной такого не случалось, я опасаюсь, что именно сегодня это произойдет. Блевануть в непосредственной близости от Лианны Смарт – особо изощренный кошмар.

Я проверяю странички Ли в соцсетях. Никаких обновлений, кроме недавней записи из спортзала.

Проверяю собственный Instagram. Минус пять подписчиков. Ох и зря.

Я засматриваюсь на бежевый пол, мечтаю скинуть обувь и развалиться прямо тут. Пусть мое лицо соприкасается с отмершими частицами человеческой кожи и пылевыми клещами в ковре. Вздремнуть прямо сейчас было бы здорово, но мое самолюбие этого не допустит. Плюс моя мама уже бы залила меня противостолбнячной сывороткой по самые уши.

– Пабло?

– Да? – Может, я все-таки и уснул на секунду. Я откашливаюсь и выпрямляюсь, будто чопорный англичанин.

Высокая девушка с кожей светло-коричневого оттенка и скрученными в косички волосами длиной до самых бедер протягивает мне ладонь.

– Я Джесс. Джессика Лонгуорси, – говорит она. – Я руководитель администрации Ли – не путать с ассистенткой. – На вид ей примерно столько же, сколько мне.

– Окей. – Я пожимаю ей руку. – Думаю, не перепутаю.

На Джессике мятно-зеленый свитшот со спортивными штанами такого же цвета, в руках пастельно-морская сумка «Гоярд», а на ногах черные F&F KAWS Jordan 4 Retros. Только вот на улице сплошь серая слякоть. Либо она безумно богата, либо она выжила из ума. Даже в момент массового выпуска я видел их на «Сток-икс» по две тысячи за пару.

– Отлично, – говорит она с теплой улыбкой. На клыке с правой стороны у нее красуется платиновый ободок с крошечным бриллиантом. – Тогда мы прекрасно поладим. – Жаль, Тайса тут нет. Джессика Лонгуорси – это воплощение всего самого привлекательного с главной страницы Instagram.

Джесс проверяет смартфон и похлопывает меня по руке.

– Можно твой паспорт? И когда тебе нужно быть дома?