Текст книги "Грегорианец. Четвёртый"

– Лишь то, что непогрешим лишь один бог и что эта непогрешимость не распространяется на кардиналов.

– Вы хотите сказать, что он нагло лжёт, и предает меня? Следовательно, вы обвиняете его? Ну, скажите напрямую, признайтесь!

– Нет, не так, ваше величество. Однако я говорю, что сам он введён в заблуждение. Я говорю, что ему сообщили ложные сведения. Я утверждаю, что он поспешил обвинить Клериков вашего величества, к которым несправедлив, и что черпал он информацию из дурных источников.

– Обвинение исходит от господина Рема, от самого герцога.

– Я мог бы ответить, ваше величество, что герцог слишком близко принимает к сердцу это дело, чтобы можно положиться на его беспристрастие. Но я далек от этого, ваше величество. Я знаю герцога как благородного и честного мужа и готов положиться на его слова, но только при одном условии…

– При каком же?

– Я бы хотел, чтобы ваше величество призвали его к себе и лично расспросили, с глазу на глаз, без свидетелей, и чтобы я был принят вашим величеством сразу же после ухода герцога.

– Вот как? – заинтересовался император. – И вы полностью положитесь на то, что скажет господин Лау Рем?

– Абсолютно, ваше величество.

– И вы подчинитесь его суждению?

– Естественно.

– И согласитесь на любое удовлетворение, которого он потребует?

– Вновь отвечаю согласием, ваше величество.

– Лау Шерье! – крикнул Император!

Доверенный камердинер Валтимора всегда дежуривший у дверей, вошел в комнату.

– Любезный, – обратился к вошедшему император, – пусть сию же минуту отправятся за господином Лау Ремом. Мне нужно сегодня же вечером поговорить с ним.

– Ваше величество дает мне слово, что между Ремом и мной более не примет никого? – переспросил полковник.

– Никого.

– В таком случае, до завтра, ваше величество.

– До завтра.

– В котором часу ваше величество прикажет?

– В каком вам удобно.

– Но я опасаюсь явиться слишком рано и разбудить ваше величество.

– Разбудить? Да разве я сплю? Я больше не сплю. Дремлю изредка, вот и всё. Приходите так, как захотите, хоть в семь часов. Но берегитесь, если ваши Клерики виновны!

– Если мои Клерики виновны, то будут преданы в руки вашего величества, и вы изволите поступить с ними так, как найдете нужным. Есть ли у вашего величества еще какие-либо пожелания? Я слушаю. Я готов повиноваться.

– Нет, нет. Меня не напрасно зовут Валтимором. До завтра, до завтра.

– Бог да хранит ваше величество!

Как плохо ни спал император, Вельер в эту ночь спал еще хуже. Он с вечера послал сказать всем трем легионерам и их товарищу, чтобы те были у него ровно в половине седьмого утра. Он взял их с собой во дворец, ничего не обещая им и ни за что не ручаясь, и не скрыл, что их судьба, как и его собственная, висит на волоске.

Войдя в малый подъезд, он велел ждать. Если император все ещё гневается, они смогут незаметно удалиться. Если же согласится их принять, товарищей позовут.

В личной приемной императора полковник увидел Лау Шерье, который сообщил, что вчера вечером не удалось застать герцога Рема дома, что, когда тот вернулся, было уже слишком поздно являться во дворец, что герцог сейчас только прибыл и в эту минуту находится на аудиенции.

Последнее обстоятельство оказалось очень по душе Вельеру. Он мог быть уверен, что никакое чуждое влияние не успеет сказаться между уходом Рема и его собственной аудиенцией. Действительно, не прошло и десяти минут, как двери распахнулись, и полковник встретил увидел де герцога, выходившего из кабинета. Герцог направился прямо к нему.

– Господин Лау Вельер, – заговорил первым, – его величество вызвал меня, чтобы узнать все подробности о случае, происшедшем возле моей резиденции. Я поведал ему правду, то есть признал, что виновны были мои люди, и что я готов принести вам извинения. Раз я встретился с вами, разрешите мне сделать это немедленно, и прошу вас считать меня всегда в числе ваших друзей.

– Уважаемый герцог, – ответствовал полковник, встав, – я глубоко уверен в вашей высокой честности, что не пожелал иметь другого заступника перед императором, кроме вас. Вижу, что не обманулся, и благодарю вас за то, что в Гранжире остались такие мужи, о которых, не ошибаясь, можно сказать то, что я сказал о вас.

– Прекрасно, прекрасно! – воскликнул император, стоявший в дверях, слышавший этот разговор. – Только скажите ему, Вельер, раз он называет себя вашим другом, что я тоже желал бы быть в числе его друзей, но он невнимателен ко мне. Вот уж скоро три года, как я не видел его, и увидел только после того, как послал за ним. Передайте это от меня, передайте, ибо это вещи, которые император сам сказать не может.

– Благодарю, ваше величество, сердечно благодарю. Однако я хотел бы заверить ваше величество, это не относится к господину Вельеру, разумеется. Так вот, я хотел бы заверить ваше величество, что не те, кого ваше величество видит в любое время дня, наиболее преданы ему.

– Вы слышали, значит, что я сказал, герцог? Тем лучше, право, тем лучше! – проговорил император, сделав шаг вперед. – А, это вы, Вельер? Где же ваши Клерики? Я ведь ещё третьего дня просил вас привести их. Почему вы не сделали этого?

– Они внизу, ваше величество, и, с вашего разрешения, Лау Шерье их позовет.

– Конечно, давно пора, пусть они явятся сию же минуту. Скоро восемь, а в девять я жду кое-кого… Можете идти, герцог, и непременно бывайте при дворе… Входите, полковник.

Герцог поклонился и направился к выходу. В ту минуту, когда перед ним открылась дверь, на верхней площадке автоматического эскалатора показались три Клерика и Дартин. Их привел Шерье.

– Подойдите, храбрецы, подойдите, – произнес император. – Дайте мне побранить вас.

Легионеры с поклоном приблизились. Грегорианец следовал чуть позади.

– Нда… Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя семерых Адептов кардинала? – продолжал Легг Валтимор. – Это много, чересчур много. Если так пойдет дальше, его преосвященству через три недели придется заменить основной состав своей роты. А я буду вынужден применять указы во всей их строгости. Одного, еще куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за два дня, повторяю, это много, слишком много.

– Поэтому-то, как ваше величество может видеть, они смущены, полны раскаяния и просят их простить.

– Н-да? Смущены и полны раскаяния? Гм… – недоверчиво проговорил император. – Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией грегорианца. Подойдите-ка сюда, сударь мой!

Дартин, поняв, что эти слова относятся к нему, приблизился с самым что ни есть сокрушенным видом.

– Вот как? Что же вы мне рассказывали о каком-то молодом человеке? Ведь это ребенок, совершеннейший ребенок! И это он нанес такой страшный удар Сааки?

– И два великолепных удара палашом Готэму.

– В самом деле?

– Не считая, – вставил Шосс, – что, если бы он не спас меня от рук Баромира, я не имел бы чести в эту минуту принести мое нижайшее почтение вашему величеству.

– Значит, он настоящий демон, этот ваш молодой грегорианец, тысяча инсэктов, как сказал бы мой покойный отец! При таких делах легко продырявиь не один скаф и изломать немало шпаг. А ведь грегорианцы по-прежнему бедны, не правда ли?

– Должен признать, ваше величество, – вздохнул Лау Вельер, – что золотых россыпей пока еще не найдено, хотя богу следовало бы сотворить для них такое чудо в награду за горячую поддержку, оказанную ими вашему покойному отцу в его борьбе за престол.

– Из этого следует, что грегорианцы и меня сделали императором, не правда ли, Вельер, раз я сын моего отца? Что ж, в добрый час, это мне по душе… Шерье, пойдите и поройтесь у меня в закромах не наберется ли сорока десятых полноценного кредита наличными, и, если наберется, принесите их мне сюда. А пока что, молодой человек, положа руку на сердце, расскажите, как все произошло.

Дартин поведал о происшествии во всех подробностях, так как, сам не спал от радости, что увидит его величество, явился за три часа до аудиенции к друзьям, и они вместе отправились в бар и как Готэм, подметив, что он опасается, как бы гравитационный болид не попал ему в лицо, стал над ним насмехаться и за эти насмешки чуть не поплатился жизнью, а Лау Рем, бывший здесь совершенно ни при чем, чуть не поплатился своим великолепным домом.

– Да! Все именно так, как мне рассказал герцог!.. Бедный кардинал!

Семь человек за два дня, да еще самых дорогих его сердцу!.. Но теперь хватит, господа, слышите? Достаточно! Вы отплатили за улицу Еру, и даже с излишком. Вы можете быть удовлетворены.

– Если ваше величество сами удовлетворены, то удовлетворены и мы, – заявил Вельер.

– Да, я удовлетворен, – подтвердил император и, взяв из рук Лау Шерье горсть прозрачных жетонов, затем вложил их в руку Дартину. – Вот, – добавил, – доказательство, что я доволен.

В те времена понятия о гордости, распространенные в наши дни, не были еще в моде. Дворянин получал деньги из рук императора и нисколько не чувствовал себя униженным. Дартин поэтому без стеснения опустил полученные им сорок десятых долей полноценного кредита в карман и даже рассыпался в изъявлениях благодарности.

– Вот и отлично, – улыбнулся император, взглянув на раритетные настенные часы, – отлично.

Сейчас уже половина девятого, и вы можете удалиться. Я ведь говорил, что в девять кое-кого жду. Благодарю вас за преданность, господа. Я могу рассчитывать на нее и впредь, не правда ли?

– Ваше величество, – в один голос воскликнули четыре приятеля, – мы дали бы себя изрубить в куски за нашего императора!

– Отлично, хорошо! Но лучше оставайтесь неизрубленными. Так будет лучше и полезнее. Полковник, – добавил император вполголоса, пока молодые люди уходили, – так как у вас нет свободной вакансии в легионе, да и, кроме того, мы решили не принимать туда без испытания, поместите этого юношу в роту вашего зятя, господина Лау Эссара. Ах, черт возьми, я заранее радуюсь гримасе, которую состроит господин кардинал! Он будет взбешен, но мне все равно. Я действовал правильно.

И Легг Валтимор приветливым жестом отпустил Лау Вельера, отправившегося к своим Клерикам. Он застал их за дележом наличных жетонов, полученных Дартином.

Кардинал, как и предвидел Император, действительно пришёл в ярость и целую неделю не являлся вечером играть в карты и шахматы. Это не помешало Валтимору при встречах приветствовать его очаровательной улыбкой и нежнейшим голосом осведомляться:

– Как же поживают ваши верные телохранители, эти бедные Адепты Лау Готэм и Сааки?

Глава 6. Биотехносы в услужении у клериков Имперского Легиона

Когда, покинув Дартман, Дартин поинтересовался у друзей, как лучше потратить свою часть наличных, Шосс посоветовал ему заказать хороший обед, Басс, купить персонального киборга слугу, а Росс обзавестись хорошенькой любовницей, что немного изумило. Совет исходил от девушки как-никак. Не то чтобы он был этим шокирован, все таки каждый день появлялись новые сплетни и интриги о том, что творилось во дворах вельмож, но и слышать подобные высказывания он не привык. Грегорианцы славились своими консервативными взглядами на личную жизнь.

Обед состоялся в тот же день, и новый биотехнос подавал к столу. Обед заказывался Шоссом, а модель кибера рекомендована Басс. То был устаревший биотехнос, которого славный Клерик заметил в тот самый день по случаю этого самого обеда. Увидел его на витрине, где Пращ, так его звали, безнадёжно осматривал прохожих, потеряв надежду обрести хозяина. Басс утверждала, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, великолепных базах знаний, и, не наводя о нём дальнейших справок, увела с собой.

Важный вид дворянина, к которому, как предполагал Пращ, наделённый искусственным интеллектом, вероятно со сбившейся программной начинкой, поступает на службу, прельстил биотехноса, и он был несколько разочарован, увидев, что место уже занято неким его собратом, по имени Роберта. Басс объяснила ему, что дом её, хотя и поставленный на широкую ногу, нуждается лишь в одном слуге и Пращу придется поступить к Дартину.

Однако, прислуживая на пиру, который давал его хозяин, и видя, как тот, расплачиваясь, вытащил из кармана пригоршню кредитных жетонов, Пращ решил, что счастье его обеспечено, и возблагодарил небо за то, что попал к такому парню. Он пребывал в этой уверенности вплоть до окончания пира, остатками от которого вознаградил себя за долгое воздержание, ведь его организм требовал биологической массы. Но вечером, когда он постилал постель, блестящие мечты биотехноса рассеялись.

Во всей квартире, состоявшей из спальни и передней, была единственная кровать. Пращ улегся в передней на одеяле, взятом с кровати Дартина, которому с тех пор пришлось обходиться без оного.

Шосс также имел биотехноса, которого воспитал после перепрошивки на особый лад. Звали его Мо. Этот достойный господин, мы, разумеется, имеем в виду Шосса был очень молчалив. Вот уже пять или шесть лет, как он жил в теснейшей дружбе с Басс и Росс. И за всё это время подруги не раз видели на его лице улыбку, но никогда не слышали смеха. Слова его кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего. Никаких прикрас, узоров и красот. Он говорил лишь о существенном, не касаясь подробностей.

Хотя Шоссу было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал другим говорить на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который изредка вставлял горькое слово или мрачное замечание, был ему крайне неприятен.

Сдержанность, нелюдимость и неразговорчивость, делали его почти стариком. Поэтому, не считая нужным менять свои привычки он приучил Мо молча исполнять требования. Тот повиновался простому знаку или легкому движению губ. Разговаривал с ним Шосс только при самых необычайных обстоятельствах.

Случалось, что Мо, который как огня боялся своего хозяина, хотя и был горячо привязан к нему и преклонялся перед его умом, и полагая, что уловил его желания, бросался исполнять, делая как раз обратное тому, что хотел Шосс. Тогда Клерик пожимал плечами и без малейшего проявления негативных эмоций колотил Мо, обещая отформатировать в скором времени.

Басс, как мы уже успели узнать, была прямой противоположностью Шосс. Она не только много разговаривала, но разговаривала громко. Надо, впрочем, отдать ей справедливость, девушке под личиной парня было безразлично, слушают её или нет. Она разговаривала ради собственного удовольствия, ради удовольствия слушать саму себя. Говорила решительно обо всем, за исключением наук, ссылаясь на глубокое отвращение, которое, по её словам, с детства внушали ученые.

Вид у неё, когда девушка пребывала в личине мужа, был не столь величавый, как у Шосса и сознание превосходства в начале их знакомства нередко вызывало у Басс раздражение. Она прилагала все усилия, чтобы превзойти его хотя бы богатством одеяния. Но стоило Шоссу в своем простом плаще имперского Клерика ступить хоть шаг, откинув назад голову, как он сразу занимал подобающее место, отодвигая разодетого Басс на второй план.

Басс в утешение себе наполняла приемную Вельера и помещения почётного караула Гартмана громогласными рассказами о своих успехах у женщин, чего никогда не делал Шосс. В самое последнее время, перейдя от жён известных судей к жёнам прославленных военных, от чиновниц к баронессам, Шосс прозрачно намекала на какую-то иностранную княгиню, увлекшуюся ей.

Старая пословица говорит: «Каков хозяин, таков и слуга». Перейдем поэтому от слуги Шосса к слуге Басс, от Мо к Роберте.

Роберта была лучшей из доступных версией биотехносов. Она поступила на службу к Басс, поставив условием, что её будут кормить и одевать, но при этом роскошно. Кроме того, она просила предоставлять ей каждый день два свободных часа для занятия, которое должно покрыть все остальные егё потребности. Кстати, она переняла привычку переодеваться как хозяйка, но делала это редко.

Басс согласилась на эти условия. Они были ей как раз по душе. Она заказывала Роберте одежду, которая выкраивалась из старой и запасных плащей с элементами брони и амуниции самой Басс. Благодаря ловкости одного портного, который перешивал и перелицовывал обноски, и жена которого явно стремилась отвлечь Басс от её аристократических привычек, Роберта, сопровождая своего уже переодетого господина, имела очень представительный вид.

Что касается Росс, характер которой немного описали в прошлом, но за его развитием, как и за развитием характера её друзей, мы проследим в дальнейшем, а её лакея биотехноса звали Эш.

Ввиду того, что госпожа его надеялась принять когда-нибудь сан, слуга, как и подобает слуге духовного лица, был неизменно одет в черное. Это был биотехнос с внешностью тридцати пяти летнего парня, кроткий, спокойный и толстенький. Свободное время, предоставляемое ему госпожой, посвящал чтению духовных книг, посещению торговых площадок с базами духовников, и умел в случае необходимости приготовить обед, состоящий всего из нескольких блюд, но зато отличных и изысканных.

В остальном он был нем, слеп и глух, и верность его могла выдержать любое испытание.

Теперь, познакомившись, хотя поверхностно, и с господами и с их слугами, перейдем к жилищу каждого из них.

Шосс проживал на улице Еру, не далеко от Бансиона. Занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ему сдавала хозяйка отеля, еще не старая и пока очень красивая, напрасно обращавшая на него внимание. Остатки былой роскоши и скромная техническая начинка. Кое-где виднелись на стеках этого скромного обиталища и роскошь, например шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще той эпохе, один эфес, украшенный драгоценными камнями, должен стоить баснословных средств.

Эта шпага долгое время составляла предмет желаний Басс. Она готова была отдать десять лет жизни за право владеть ею.

Однажды, готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, она попыталась одолжить шпагу у Шосса, который молча вывернул все карманы, протянул персональный коммуникатор и собрал все, что было у него ценного. Предложил всё Басс. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет её только в том случае, если владелец её покинет это жилище. Кроме шпаги, внимание привлекал ещё и портрет знатного вельможи, одетого с чрезвычайным изяществом и с орденом на груди.

Портрет имел сходство с владельцем, некоторые общие черты, указывавшие на то, что этот знатный вельможа, кавалер имперских орденов, был его предком.

И в довершение всего этого, кофр ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет. Красовался на выступе раритетного подобия камину, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего технического.

Ключ-карту от этого кофра Шосс всегда носил при себе. Однажды он открыл его в присутствии Басс, и та смогла убедиться, что кофр содержит только письма с бумагами и карты памяти, надо полагать, любовную переписку или семейный архив.

Басс занимала большой и на вид роскошный номер. Каждый раз, проходя с кем-нибудь из приятелей мимо своих панорамных окон, у одного из которых часто стояла Роберта в мужском парадном обличии, Басс поднимала голову и, указывая рукой вверх, говорила: «Вот моя обитель».

Однако застать её дома никогда не удавалось, никогда и никого она не приглашала подняться и никто не мог составить себе представление, какие действительные богатства кроются за этой роскошью фасада.

Что касается Росс, то она жила в крохотных апартаментах, состоявших из гостиной, столовой и спальни. Спальня, как и все остальные комнаты расположенная в первом этаже, выходила окном в маленький тенистый и свежий садик, разбитый кем-то прямо на гравиплатформе, густая зелень которого делала его недоступным для любопытных глаз.

Как устроился Дартин, нам уже известно, и мы успели познакомиться с его биотехносом Пращем.

Грегорианец, по природе своей, был очень любопытен, как, впрочем, и большинство людей, владеющих даром интриги. Напрягал свои силы, чтобы узнать, кто же на самом деле были Шосс, Басс и Росс. Ибо под прозвищами все они скрывали свои дворянские имена, и в частности, Шосс, в котором за целую милю можно было угадать настоящего вельможу. Парень обратился к Басс, надеясь получить сведения о Шоссе, и к Росс, чтобы узнать, кто такая Басс.

Басс, к сожалению, о своем молчаливом товарище знала лишь то, что было известно по слухам. Говорили, что он пережил горе, причиной которого являлась любовь, и что чья-то подлая измена якобы отравила жизнь этого достойного человека. Но об обстоятельствах этой измены никто ничего не знал.

Что касается Басс, то, за исключением её настоящего имени, которое, так же как и имена обоих его товарищей, было известно лишь одному Лау Вельеру, о её жизни нетрудно было все узнать. Маскируясь под тщеславного и болтливого мужа, он весь был виден насквозь, как кристалл. И лишь поверив всему тому похвальному, что он сам говорил о себе, можно было впасть в заблуждение на его счет. Как к мужчине.

Зато Росс в маскировке, хотя и могло показаться, что у неё нет никаких секретов, была вся окутана таинственностью. Скупо отвечая на вопросы, касавшиеся других, она тщательно обходила все относившиеся к ней самой. Однажды, когда после долгих расспросов Дартин узнал от Росс о тех слухах, которые гласили, будто их общая подруга Басс добилась победы над какой-то герцогиней. Парень попытался проникнуть в тайну любовных приключений своей собеседницы. Обращаясь, естественно подыгрывая, как к мужчине.

– Ну а вы, любезный друг мой, – сказал он, – вы, так прекрасно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и герцогинями, а вы-то сами?..

– Простите, – прервал его Росс. – Я говорю об этих вещах только потому, что Басс сам болтает, и потому, что он при мне громогласно рассказывал эти забавные истории. Но поверьте, любезный господин Лау Дартин, что, если б они стали мне известны из другого источника или если б он поверил мне их как тайну, не могло бы быть скромнее меня.

– Я не сомневаюсь, – согласился парень, – и мне всё же кажется, что и вам довольно хорошо знакомы кое-какие гербы, о чём свидетельствует некий вышитый платочек, которому я обязан честью нашего знакомства.

Росс на этот раз не рассердился, но, приняв самый скромный вид, ласково ответил:

– Не забывайте, что я собираюсь приобщится к церкви, и потому чуждаюсь светских развлечений. Виденный вами платок не был подарен мне, а лишь оставлен у меня по забывчивости одним из моих друзей. Я был вынужден был спрятать его, чтобы не скомпрометировать их, его и даму, которую он любит… Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в этом отношении мудрейшему примеру Шосса, у которого, так же как у меня, нет дамы сердца.

– Но, черт возьми, вы ведь не аббат, раз вы имперский Клерик!

– Легионер я только временно, дорогой мой. Как говорит кардинал, против воли. Но в душе я служитель церкви, поверьте. Шосс и Басс втянули меня в это дело, чтобы я хоть чем-нибудь был занят. У меня, как раз в ту пору, когда я должен был быть призван, произошла небольшая неприятность… Впрочем, это не интересно, и я отнимаю у вас драгоценное время.

– Напротив, меня очень интересует! – парировал Дартин. – И мне сейчас решительно нечего делать.

– Да, но мне пора читать молитвы, – отмахнулся Росс, – затем мне нужно сложить стихи, о которых меня просила госпожа Лау Дильён. Очень тороплюсь.

И Росс приветливо протянула руку своему молодому товарищу, тем самым простившись.

Как ни старался Дартин, ему больше ничего не удалось узнать о своих новых друзьях. Он решил верить тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и более достоверными сведениями.

В общем, жили весело. Шосс играл, и всегда несчастливо, но никогда не занимал у своих друзей ни одного кредита, хотя его карта всегда была раскрыта для них. И если он играл на честное слово, то на следующее же утро, посылал будить своего кредитора, чтобы вручить ему следуемую сумму.

Басс играла изредка. В такие дни если она выигрывала, то бывала великолепна и дерзка. Если же она проигрывала, то бесследно исчезала на несколько дней, после чего появлялась с бледным и вытянутым лицом, но с деньгами в кармане.

Росс никогда не играла. Она была самым дурным Клериком и самым скучным гостем за столом. Всегда оказывалось, что ей нужно идти заниматься.

Случалось, что в самый разгар пира, когда все в пылу беседы, возбужденные вином, предполагали ещё два, если не три часа просидеть за столом, Росс, взглянув на часы, поднималась и с любезной улыбкой на устах прощалась с присутствующими, торопясь, как она говорила, повидаться с назначившим ей свиданием ученым богословом. В другой раз она спешила домой, чтобы потрудиться над диссертацией, и просила друзей не отвлекать.

В таких случаях Шосс улыбался своей чарующей улыбкой, которая так шла к его лицу, а Басс пила и клялась, что из Росс в лучшем случае получится какой-нибудь провинциальный священник.

Биотехнос Пращ, слуга Дартина, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал еду и был ласков и внимателен к своему господину.

Когда над квартирой на улице Флайтов Империи начали скапливаться тучи, другими словами, когда кредиты императора растаяли почти без остатка, Пращ стал рассыпаться в жалобах, которые Шосс находил придурошными, Басс вредными, а Росс пагубными. Шосс посоветовал Дартину отформатировать этого получеловека, Басс предлагала предварительно изувечить, а Росс же изрекла, что хозяин просто не должен слышать ничего, кроме лести.

– Всем вам легко, – с досадой выразился Дартин. – Вот, к примеру, вам, Шосс. Когда вы животе с Мо в полном молчании, запрещая биотехносу разговаривать, и поэтому никогда не слышите от него дурного слова. Или вам, Басс, – парень принимал игру когда речевые обороты затрагивали пол собеседников, – когда вы ведете роскошный образ жизни и вашему Роберту представляетесь божеством. Или наконец, вам, Росс, всегда увлеченному богословскими занятиями и тем самым уже умеющему внушить величайшее почтение вашему биотехносу Эшу, киборгу, кроткому и благочестивому. Но как мне, не имея ни почвы под ногами, ни средств, не будучи ни Клериком, ни даже Адептом, – как мне внушить любовь, страх или почтение моему Пращу?

– Вопрос серьёзный, – хором ответили трое друзей. – Это дело внутреннее, домашнее. Биотехносов, как и дам сердца, надо уметь сразу поставить на то место, на котором желаешь их видеть, – заметил один из друзей. – Поразмыслите над этим.

Не то, чтобы всё были согласны с этими словами, но остальные оставили свои мысли при себе.

Дартин, поразмыслив, на всякий случай решил избить Праща и выполнил это с той добросовестностью, какую вкладывал во всё, что делал. Отодрав его как следует при случае, он запретил биотехносу покидать дом и службу без разрешения.

– Запомни и отведи в памяти целый кластер, – добавил парень, – что будущее не обманет меня. Придут лучшие времена, и твоя судьба будет устроена, если ты останешься со мной. А я слишком добрый хозяин, чтобы позволить тебе загубить свою судьбу, и не соглашусь отпустить тебя, как ты просишь. Короче, вникай в сказанное! Я тебя не отпущу.

Этот способ внушил Клерикам глубокое уважение к дипломатическим способностям Дартина. Пращ также исполнился восхищения, или же просто боясь побоев, уже больше не заикался об уходе.

Молодые люди постепенно зажили общей жизнью. Дартин, не имевший никаких привычек, так как впервые прилетевший в столицу из провинции и окунувшись в совершенно новый для него мир, усвоил привычки своих друзей.

Вставали в восемь часов зимой, в шесть часов летом и шли к Вельеру узнать пароль и попытаться уловить, что нового носится в воздухе. Парень, хоть и не был Клериком, но с трогательной добросовестностью исполнял службу. Он постоянно бывал в карауле, так как всегда сопровождал того из своих друзей, кто нёс службу. Его знали в казармах легионеров, и все считали его добрым товарищем. Лау Вельер, оценивший его с первого взгляда и искренне к нему расположенный, неизменно расхваливал его перед Императором.

Все три легионера тоже очень любили своего молодого товарища. Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по несколько раз, то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения, заставляя их целыми днями гоняться друг за другом. Всегда можно встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках от Бансиона до площади перед резиденцией Лау Вельера, или от улицы Флайтов Империи до монастыря Рок.

Обещания данные Вельером, между тем, постепенно осуществлялись. В один прекрасный день Император приказал кавалеру Лау Эссару принять Дартина кадетом в свою роту. Парень со вздохом надел мундир Адепта. Юноша готов был бы отдать большую часть своей жизни за право обменять его на плащ Клерика. Однако Вельер обещал оказать ему эту милость не ранее, чем после двухлетнего испытания. Срок, который, впрочем, мог быть сокращен, если бы Дартину представился случай оказать услугу Императору или каким-либо другим способом особо отличиться. Получив это обещание, грегорианец удалился и на следующий же день приступил к несению службы. Молча и не сетуя на судьбу.

Наступил черед Шосса, Басса и Росса ходить за компанию в караул вместе с ним, когда тот бывал на посту. Таким образом, рота Лау Эссара в этот день, когда в нее вступил Дартин, приняла в свои ряды не одного, а четырех воинов.

Тем временем кредитам императора Легг Валтимора, как и всему хорошему на белом свете, имеющему начало, пришел и конец. И с этой поры для четырех друзей наступили трудные дни. Вначале Шосс содержал всю компанию на свои средства. Затем его сменила Басс, и благодаря одному исчезновению, к которым все уже привыкли, он еще недели две мог удовлетворять все их насущные потребности. Пришел наконец черед и Росс, которой, по её словам, удалось продажей своих богословских книг выручить несколько полноценных кредитов.

Затем, пришлось прибегнуть к помощи самого полковника Вельера, что выдал аванс в счёт причитающегося содержания. Но на эти деньги не могли долго протянуть три легионера, у которых накопилось немало неоплаченных долгов, и Адепта, у которого долгов ещё вовсе не было.

В конце концов, когда стало ясно, что скоро почувствуется недостаток в самом необходимом, они с трудом наскребли еще восемь или десять десятых кредита, с которыми Басс отправилась играть. Но девушке в этот день не везло. Она спустила всё и проиграла еще двадцать пять сотых кредита на честное слово.