Текст книги "Warcross: Игрок. Охотник. Хакер. Пешка"

2

Я уезжаю с Манхэттена молча. Холодает, и порывы снега превратились в снегопад, но кусачий ветер как нельзя лучше подходит моему настроению. Тут и там на улице начинаются вечеринки, люди в красно-синих свитерах во весь голос ведут обратный отсчет. Их празднования проносятся мимо меня. Вдалеке Эмпайр-стейт-билдинг подсвечен со всех сторон, и на него проецируются гигантские картинки про Warcross.

С крыши детского дома, в котором я когда-то жила, был виден Эмпайр-стейт-билдинг. Бывало, я там сидела, болтая тощими ногами, и часами смотрела на сменяющиеся изображения Warcross’а на его стене до самого рассвета, пока солнце не омывало меня золотым светом. Если я смотрела на них достаточно долго, то могла представить там свое изображение. Даже сейчас вид башни не оставляет меня равнодушной.

Электрический скейтборд издает одинокий «бип», вырывая меня из мира грез. Я смотрю вниз. Осталась лишь одна полоска на индикаторе батарейки. Я вздыхаю, сбавляю скорость и останавливаюсь. Перекидываю скейтборд через плечо. Потом лезу в карман за мелочью и спускаюсь в первую попавшуюся станцию метро.

Пока я добираюсь до старого квартирного комплекса «Хантс пойнт» в Бронксе, который я зову домом, сумерки уже превращаются в серо-голубой вечер. Это другая сторона сверкающего города. Граффити покрывает одну сторону здания. Окна первого этажа заварены ржавыми железными решетками. У ступенек главного входа навалена гора мусора: пластиковые стаканчики, упаковки от фастфуда, разбитые пивные бутылки. Все это припорошено снегом. Здесь нет светящихся экранов, шикарные самоуправляемые машины не разъезжают по разбитым улицам. Мои плечи опускаются, а ноги словно налиты свинцом. Я еще не ужинала, но сейчас даже не могу понять, чего хочу больше – поесть или поспать.

Ниже по улице группа бездомных устраивается на ночь, раскладывая одеяла и устанавливая палатки у закрытого металлическими ставнями входа в магазин. Пластиковые пакеты пришиты с внутренней стороны их ветхой одежды. Я отворачиваюсь в унынии. Когда-то они тоже были детьми, и, может, у них были любящие семьи. Что довело их до такого состояния? Как буду выглядеть я на их месте?

Наконец я усилием воли заставляю себя подняться по ступенькам, войти в главный вход и через холл подойти к двери моей квартиры. В холле привычно воняет кошачьей мочой и плесенью, а через тонкие стены слышны ругань соседей, громкий ор телевизора и детский плач. Я немного расслабляюсь. Если повезет, я не столкнусь со своим пьяным, потным, краснолицым арендодателем. Может, хоть одну ночь проведу без приключений, прежде чем придется разбираться с ним утром.

На моей двери висит новое извещение о выселении – там же, где я сорвала предыдущее. Я просто смотрю на него некоторое время, перечитываю. Я очень устала.

Извещение о выселении

Имя арендатора: Эмика Чен

Гасите долг в течение 72 часов или съезжайте

Так уж было ему необходимо возвращаться, чтобы повесить новое извещение? Словно он хочет, чтобы все остальные в доме знали об этом. Это чтобы еще больше унизить меня? Я срываю извещение с двери, сминаю его в кулаке и несколько секунд стою неподвижно, уставившись на пустое место, где оно висело. Во мне снова нарастает знакомое чувство отчаяния, паника громко стучит в груди и уничтожает все, что у меня есть. В моей голове снова начинают крутиться цифры. Аренда, еда, счета, долги.

Где мне достать деньги за три дня?

– Эй!

Я вздрагиваю от неожиданности. Мистер Элсоул, хозяин квартиры, возник в своем дверном проеме и направился ко мне. Его хмурое лицо напоминает рыбье, а жидкие рыжие волосы торчат во все стороны. Одного взгляда на его покрасневшие глаза достаточно, чтобы понять, что он под кайфом. Отлично. Намечается новый спор. «На еще один скандал меня не хватит сегодня». Я ищу свои ключи, но уже поздно, так что я расправляю плечи и задираю подбородок.

– Привет, мистер Элсоул, – я так умею произнести его имя, чтобы звучало как «мистер Осел».

Он кривится:

– Ты от меня пряталась всю неделю.

– Я не специально, – настаиваю я. – Я теперь по утрам подрабатываю официанткой в закусочной, и…

– Больше никому не нужны официантки, – он смотрит на меня с подозрением.

– Ну, в той закусочной нужны. И другую работу я не могу найти. Больше нет вариантов.

– Ты обещала заплатить сегодня.

– Я знаю, – я делаю глубокий вдох. – Я могу попозже зайти поговорить…

– Разве я сказал «попозже»? Мне нужна оплата сейчас. И еще тебе придется добавить к долгу сто баксов.

– Что?

– Арендная плата в этом месяце повышается. Во всем доме. Думаешь, этот дом не востребован?

– Это нечестно, – говорю я, вскипая. – Вы не можете так поступать – вы только что это придумали!

– Знаешь, что нечестно, девочка? – Мистер Элсоул прищуривается и скрещивает руки на груди. Этот жест растягивает веснушки на его коже. – То, что ты живешь бесплатно в моем доме.

Я поднимаю руки. К щекам приливает кровь. Я чувствую ее жар:

– Я знаю… я просто…

– А что насчет койнов? У тебя есть больше пяти тысяч?

– Если бы были, я бы вам их отдала.

– Тогда предложи еще что-то, – фыркает он и тычет пальцем в мой скейтборд. – Увижу это снова, разобью молотком. Продай его и отдай мне деньги.

– Да он стоит всего полтинник! – я делаю шаг вперед. – Слушайте, я сделаю все возможное, клянусь, обещаю, – слова льются из меня бессвязным потоком. – Просто дайте мне еще пару дней.

– Слушай, детка, – он показывает мне три пальца – именно за столько месяцев я ему должна, – с меня хватит жалости. – Потом он окидывает меня взглядом с ног до головы. – Тебе уже есть восемнадцать?

Я напрягаюсь:

– Да.

Он кивает в сторону выхода:

– Устройся на работу в клуб «Рокстар». Девчонки там зарабатывают по четыре сотни за ночь, просто танцуя на столах. А ты смогла бы и пять сотен. И им все равно, есть ли у тебя проблемы с законом.

Я прищуриваюсь:

– Думаете, я не пробовала? Сказали, мне должен быть двадцать один год.

– Мне все равно, что ты придумаешь. Четверг. Ясно? – мистер Элсоул брызжет слюной мне в лицо. – И я хочу, чтобы квартира была вычищена до блеска. Ни пятнышка.

– Да она такой не была никогда! – кричу я в ответ. Но он уже развернулся и идет прочь.

Я медленно выдыхаю, а он захлопывает за собой дверь. Сердце колотится в груди. Руки трясутся.

Мысли возвращаются к бездомным – я вспоминаю их запавшие глаза и сгорбленные спины. А потом девушек из «Рокстар». Я иногда видела, как они выходят с работы, пропахшие сигаретным дымом, по́том и душным парфюмом, с потекшим макияжем. Угроза мистера Элсоула напоминает, где я могу оказаться, если мне не улыбнется удача в ближайшее время, если я не начну принимать сложные решения.

Я найду способ разжалобить его, смягчить его. «Просто дайте мне еще недельку, и клянусь, я отдам вам половину денег. Обещаю». Я прокручиваю эти слова в голове, засовывая ключ в скважину и открывая дверь.

Внутри темно, даже несмотря на неоново-голубое освещение за окном. Я включаю свет, кидаю ключи на кухонную стойку, а скомканное извещение о выселении – в мусорку. И останавливаюсь, осматривая квартиру.

Это крохотная студия, доверху набитая вещами. Трещины в крашеной штукатурке змеятся по стенам. Одна из лампочек в единственной люстре перегорела, а вторая уже на последнем издыхании и ждет, когда же ее заменят, прежде чем она окончательно погаснет. Мои очки Warcross лежат на раскладном обеденном столе. Я взяла их напрокат задешево, потому что это старая модель. Две картонные коробки всякого барахла стоят на кухне, два матраса лежат на полу у окна, а остаток места занимают древний телевизор и старый, горчичного цвета диванчик.

– Эми.

Приглушенный голос послышался с дивана из-под одеяла. Моя соседка по комнате садится, протирает глаза и проводит рукой по спутанным светлым волосам. Кира. Она заснула в очках Warcross, и на ее щеках и лбу остались отпечатки. Она сморщивает нос.

– Ты снова привела какого-то парня?

Я качаю головой:

– Нет, сегодня я одна. Ты отдала мистеру Элсоулу свою половину денег, как обещала?

– Ой, – она избегает моего взгляда, свешивает ноги с дивана и тянется к недоеденному пакету чипсов. – Я передам их ему до выходных.

– Ты же понимаешь, что в четверг он нас выкинет отсюда, да?

– Мне никто этого не говорил.

Я сжимаю спинку стула. Она весь день не выходила из квартиры и даже не видела извещения на двери. Я делаю глубокий вдох, напоминаю себе, что Кира тоже не смогла найти работу. После целого года поисков она сдалась и замкнулась, проводя дни за игрой в Warcross.

Это чувство мне хорошо знакомо, но сегодня ночью я слишком устала, чтобы быть терпеливой. Интересно, поймет ли она, что нам действительно придется жить на улице, когда мы окажемся на тротуаре со всеми своими пожитками.

Я стягиваю шарф и толстовку и остаюсь в своей любимой майке. Потом иду на кухню и ставлю согреваться кастрюлю с водой. После этого направляюсь к двум матрасам у стены.

Наши с Кирой кровати разделяет самодельная перегородка из склеенных вместе старых картонных коробок. Я обустроила свою часть так уютно и аккуратно, как только могла, украсив золотистыми гирляндами. На стену пришпилена карта Манхэттена с моими пометками, а также журнальные обложки с Хидео Танакой, рейтинг лучших игроков-любителей Warcross’а и рождественские украшения из моего детства. Мое последнее сокровище – одна из старых отцовских картин, единственная оставшаяся – аккуратно прислонена к стене возле матраса. Холст просто пестрит цветами, краска лежит плотными мазками и как будто еще влажная. У меня было больше его картин, но их приходилось продавать каждый раз, когда у меня начинались финансовые проблемы, таким образом постепенно стирая память о нем в попытке пережить его отсутствие.

Я плюхаюсь на матрас, и он отвечает громким скрипом. Потолок и стены залиты неоновым голубым светом от магазинчика с алкоголем через дорогу. Я лежу неподвижно, прислушиваясь к постоянному далекому вою сирен где-то на улице. Мой взор устремлен на старое пятно от воды на потолке.

Будь отец здесь, он бы уже суетился, смешивая краски и отмывая кисточки в банках. Возможно, обдумывал бы программу весеннего семестра или планы на нью-йоркскую Неделю высокой моды.

Я смотрю на квартиру и притворяюсь, что он здесь, его здоровая, неболеющая версия; что его высокий стройный силуэт вырисовывается в дверном проеме, густая копна крашеных синих волос отсвечивает серебром в темноте, щетина аккуратно подстрижена, глаза в очках с черной оправой, выражение лица мечтательное. Он был бы одет в черную рубашку, не скрывавшую его цветные татуировки, извивающиеся на правой руке. И вообще выглядел бы он идеально: ботинки начищены, брюки выглажены, разве что несколько пятнышек краски на руках и волосах.

Я улыбаюсь воспоминанию, как сижу в кресле, болтаю ногами и смотрю на бинты на коленях, пока папа наносит временную краску мне на волосы. Щеки у меня все еще мокрые от слез после возвращения из школы, откуда я прибежала в рыданиях, потому что кто-то толкнул меня на перемене, и я порвала любимые джинсы. Отец работал и напевал под нос. Закончив, он поднес зеркало к моим глазам, и я вскрикнула от восторга. «В стиле Живанши, очень модно, – сказал он и легонько щелкнул меня по носу. Я захихикала. – Особенно когда мы их вот так завяжем. Видишь? – Он собрал мои волосы в высокий хвост. – Не привыкай к цвету – он смоется через пару дней. А теперь пойдем поедим пиццу…»

Папа, бывало, говорил, что моя старая школьная форма была прыщом на лице Нью-Йорка. Он говорил, что мне нужно одеваться так, словно мир лучше, чем он есть на самом деле. Он каждый раз покупал цветы, когда шел дождь, и наполнял ими дом. Он забывал вытереть руки после рисования и оставлял цветные отпечатки пальцев по всей квартире. Он тратил свою скромную зарплату на подарки для меня и художественные принадлежности, на благотворительность, одежду, вино. Он смеялся слишком часто, влюблялся слишком быстро и пил слишком много.

Потом однажды днем, когда мне было всего одиннадцать, он вернулся домой, сел на диван и невидящим взглядом уставился в пустоту. Он только что вернулся от доктора. Через шесть месяцев его не стало.

У смерти есть ужасная привычка: обрезать все нити, которыми ты связал свое настоящее и будущее. Нить, где отец наполняет твою комнату цветами в день выпускного. Где он придумывает дизайн твоего свадебного платья. Где он приходит в гости на ужин в твой будущий дом каждое воскресенье, где поет, не попадая ни в одну ноту, отчего ты просто загибаешься со смеху. У меня были сотни тысяч таких нитей, и в один день их все обрезали, оставив мне лишь счета за лечение и долги за азартные игры. Смерть даже не дала мне объекта для ненависти. Все, что я могла делать, – смотреть в небо.

После смерти отца я начала копировать его внешний вид: взлохмаченные волосы неестественного яркого цвета (я готова тратить деньги лишь на коробки с краской) и рукав из татуировок (его мне из жалости бесплатно набил татуировщик отца).

Я слегка поворачиваю голову и смотрю на татуировки, ползущие по моей левой руке, провожу ладонью по рисункам. Они начинаются от кисти и бегут вверх до плеча; яркие оттенки синего и бирюзового, золотого и розового – пионы (любимые цветы отца), дома в стиле Эшера, поднимающиеся из океанских волн, музыкальные ноты и планеты на фоне бескрайнего космоса – напоминание о ночах, когда отец возил меня за город смотреть на звезды. И, наконец, венчает их изящная строчка вдоль левой ключицы, мантра, которую повторял мне папа, мантра, которую я повторяю себе, когда все становится особенно мрачно.

К каждой двери есть ключ.

У каждой проблемы есть решение.

То есть у каждой проблемы, кроме той, что забрала его. Кроме той, в которой оказалась теперь я. И этой мысли достаточно, чтобы заставить меня свернуться калачиком, закрыть глаза и позволить себе погрузиться в знакомую темноту.

Звук кипящей воды вырывает меня из размышлений как раз вовремя. «Вставай, Эми», – говорю я себе.

Я заставляю себя встать с кровати, пойти на кухню и найти упаковку лапши быстрого приготовления. (Стоимость сегодняшнего ужина – 1 доллар.) В моих запасах еды недостает пачки макарон. Я бросаю гневный взгляд на Киру, которая все еще сидит на диване, уставившись в телевизор (б/у телевизор – 75 долларов). Вздохнув, разрываю упаковку лапши и высыпаю ее в воду.

Шум музыки и вечеринок слышен по всему дому. Все местные каналы показывают что-то про церемонию открытия. Кира оставляет телевизор на канале, показывающем ряд самых ярких моментов прошлого года. Потом на экране возникают пять комментаторов игры, сидящих на престижных местах «Токио Доума». Они увлечены жарким спором по поводу того, какая команда выиграет и почему. Ниже видна затемненная арена с пятьюдесятью тысячами ликующих фанатов, подсвеченная бегающими красными и голубыми лучами. Золотые конфетти сыплются с потолка.

– Мы все согласны, что никогда не видели такого набора «темных лошадок», как в этом году! – говорит одна из обозревателей, ее палец прижат к уху, чтобы лучше слышать. – Кое-кто из них уже сам по себе знаменитость.

– Да! – восклицает второй обозреватель, а все остальные кивают. На экране сзади них появляется видеоролик с этим парнем. – Диджей Рен попал в заголовки прессы как один из самых популярных исполнителей французской альтернативной музыки. А теперь Warcross ему создаст альтернативную славу!

Пока комментаторы опять начинают спорить о новых игроках этого года, я борюсь с завистью. Каждый год пятьдесят игроков-любителей, или, другими словами, «темных лошадок», выбираются тайным комитетом для участия в процессе отбора команд. Это самые счастливые люди на земле, на мой взгляд. Мое криминальное прошлое автоматически вычеркивает меня из претендентов.

– Давайте поговорим, какую шумиху игры вызовут в этом году. Как думаете, будут ли побиты какие-нибудь рекорды? – спрашивает один из обозревателей.

– Кажется, это уже случилось, – отвечает третий. – В прошлом году финал турнира посмотрели триста миллионов зрителей. Триста миллионов! Мистер Танака, должно быть, очень горд. – Пока она говорит, экран снова показывает логотип Henka Games, а за ним видеоролик с создателем Warcross’а Хидео Танакой.

В клипе он одет в безупречный смокинг и покидает благотворительный бал под руку с молодой женщиной, его пальто наброшено на ее плечи. Он слишком грациозен для парня, которому всего двадцать один, и когда вокруг него начинают сверкать огни, я невольно подаюсь вперед. За несколько последних лет Хидео превратился из долговязого подростка-гения в элегантного молодого человека с проницательным взглядом. Большинство описывает его как «вежливого». Насчет остальных качеств нельзя быть уверенным, если не принадлежишь к его близкому кругу общения. Но не проходит и недели, чтобы он не попал на обложку таблоида, на свидании то с одной знаменитостью, то с другой, во главе всевозможных списков. Самый молодой. Самый красивый. Самый богатый. Самый желанный.

– Давайте посмотрим, какова аудитория у игры-открытия сегодня, – продолжает комментатор. На экране появляется цифра, и все разражаются аплодисментами. «Пятьсот двадцать миллионов». И это лишь церемония открытия. Warcross стал официально самым масштабным событием в мире.

Я иду со своей кастрюлей лапши на диван и ем на автопилоте, пока мы смотрим дальше. Есть интервью визжащих фанатов, заходящих в «Токио Доум», лица их раскрашены, а в руках самодельные постеры. Также показывают рабочих, перепроверяющих все технические соединения. Потом на экране возникают документальные фильмы в стиле Олимпийских игр, демонстрирующие фотографии и видеоролики каждого из сегодняшних игроков. После этого наступает черед фрагментов игры – две команды сражаются в бесконечных виртуальных мирах Warcross’а. Камера переключается на ликующие толпы, потом на профессиональных игроков, ожидающих в комнате за кулисами. Сегодня вечером они машут в камеру с широкими улыбками и глазами, полными предвкушения.

Я не могу избавиться от горечи. Я могла бы быть там, как они, имей я время и деньги, чтобы играть весь день. Я точно это знаю. Вместо этого я сижу здесь, ем лапшу быстрого приготовления из кастрюли и гадаю, как мне выжить до следующего объявления награды за поимку очередного преступника. Каково это – жить идеальной жизнью? Быть суперзвездой, любимой всеми? Быть в состоянии вовремя платить по счетам и покупать все что душе угодно?

– Что будем делать, Эм? – спрашивает Кира, нарушая молчание. Ее голос звучит подавленно. Она задает мне этот вопрос каждый раз, когда мы оказываемся на опасной территории, словно на мне одной лежит ответственность за наше спасение. Но сегодня вечером я просто продолжаю смотреть в телевизор. Мне не хочется ей отвечать. Учитывая, что у меня осталось ровно тринадцать долларов, дела мои никогда не бывали хуже.

Я откидываюсь на спинку дивана и погружаюсь в мысли. Я хороший, даже отличный хакер, но не могу найти работу. Людей отпугивает либо мой юный возраст, либо мое криминальное прошлое. Кто захочет взять на работу изобличенного вора личных данных? Кто даст тебе починить свою электронику, если они боятся, что ты украдешь их информацию? Вот что происходит, когда ты отбыл четыре месяца в месте заключения для несовершеннолетних преступников. Эту запись нельзя стереть, как и запрет приближаться к компьютерам в течение двух лет. Это не мешает мне тайно использовать телефон или очки, но я не могу устроиться на нормальную, подходящую мне работу. Нам вообще с трудом удалось снять эту квартиру. Все, что мне пока удавалось найти, – это случайная охота за головами и периодическая работа официанткой (работа, которая исчезает, как только закусочная приобретает автоматическую официантку). Из вариантов, пожалуй, остаются работа на какую-нибудь банду или воровство.

До этого вполне может дойти.

Я делаю глубокий вдох:

– Я не знаю. Продам последнюю картину отца.

– Эм… – Кира оставляет фразу без продолжения. Она знает, что мое предложение мало что значит. Даже если мы продадим все в нашей квартире, то наскребем пятьсот долларов максимум. Этого не хватит, чтобы не дать Элсоулу выкинуть нас на улицу.

Знакомая тошнота подступает к горлу, и я провожу пальцами по татуировке вдоль ключицы. К каждой двери есть ключ. Ну а вдруг к этой нет? Вдруг я не смогу выбраться из этой ситуации? У меня нет шансов найти столько денег за такой короткий промежуток времени. У меня нет вариантов. Я пытаюсь отогнать панику и заставить себя дышать ровно. Мой взгляд блуждает от телевизора к окну.

В какой бы части города я ни была, я всегда знаю, где находится мой старый детский приют. И при желании могу представить, как наша квартира превращается в темные обветшалые коридоры и ободранные желтые обои дома. Я вижу, как старшие дети бегут за мной по коридору и бьют до крови. Я помню укусы клопов. Я чувствую боль от пощечины миссис Девитт. Я слышу, как тихо плачу, лежа на своей кроватке и представляя, как отец спасает меня из этого места. Я чувствую под пальцами проволоку забора, через который перелезаю и сбегаю.

«Думай. Ты можешь решить эту проблему», – тихий голосок в моей голове не желает сдаваться. – «Не такой будет твоя жизнь. Тебе не суждено оставаться здесь навсегда. Ты – не твой отец».

На экране телевизора прожекторы в «Токио Доум» наконец гаснут. Ликование толпы перерастает в оглушительный рев.

– Подходит к концу наша прелюдия к трансляции сегодняшней церемонии открытия Warcross’а! – восклицает один из комментаторов осипшим голосом. Он и остальные сложили пальцы в знак V, что значит «победа». – Тем, кто смотрит из дома, пришло время надеть очки и присоединиться к главному событию года!

Кира уже надела свои очки. Я направляюсь к раскладному столику, на котором лежат мои.

Некоторые до сих пор говорят, что Warcross – всего лишь глупая игра. Другие называют ее революцией. Но для меня и миллионов других людей это единственный безопасный способ забыть о своих неприятностях. Я упустила награду, мой арендодатель завтра утром снова придет требовать деньги. Мне придется заставить себя работать официанткой, а через пару дней я стану бездомной и мне некуда будет пойти… но сегодня вечером я могу присоединиться ко всем остальным, надеть очки и наблюдать, как творится волшебство.