Текст книги "Островитяне"

Глава 7
Журнал наблюдений
Найди любимое занятие – и получай удовольствие

Тележку отбуксировали обратно к бабушкиному дому. Хани не сердилась. Она же сама забыла ее зарядить. Научила меня подсоединять тележку к электропитанию.

Тележка была грязной до невозможности. Глина, песок, листья повсюду. Даже думать не хотелось, когда Хани мыла ее в последний раз. Я налил в ведро воды с мылом, прихватил тряпку и взялся за дело. Вымел листья, смыл грязь, протер лобовое стекло и зеркало заднего вида, даже начистил торпеду и фары. Теперь ведь это была и моя тележка.

– Обедать! – крикнула сверху Хани.

Я страшно проголодался, но только вздохнул, вспомнив о содержимом ее холодильника.

– Иду!

На Хани была зеленая футболка «Черепашьего отряда», такая же, как у Лоуви, и шорты.

– Ты какой бутерброд хочешь, Джейк? С сыром и ветчиной? – Она повернулась ко мне от холодильника, в руке контейнер. – Гляди-ка! Нарезка из индейки. А я про нее и забыла. – Хани принюхалась. – Пахнет вроде нормально.

Я сморщился.

– Мне не хочется есть.

– Не хочется есть? Ты на себя посмотри! Тощий какой! Обязательно нужно есть, а то мне от твоей мамы попадет. Ну, ты чего хочешь?

Про себя я подумал: саб длиною в полметра или кусок горячей пиццы. Нет, не так… целую пиццу! Как они тут выживают на этом острове – без единого ресторана, фастфуда и даже нормального магазина?

Я заметил остатки хлеба, который привезла Лоуви.

– А арахисовое масло у тебя есть?

Хани порылась в шкафу, удовлетворенно хмыкнула, нашарила банку и протянула мне.

– Тебе повезло. Я про нее и забыла.

Да уж, повезло. Банку еще даже не открывали. Хани подала мне тарелку с остатками хлеба. Я разрезал его на два куска, намазал толстым слоем арахисового масла и тут же проглотил. Посмотрел на пустую тарелку и подумал: так, а что же я буду есть дальше?

После обеда я попробовал уговорить Хани выйти со мной на улицу, посмотреть на наш электромобиль. После дождя она еще не выходила из дома.

– Я его так начистил, что он теперь как новенький, – похвастался я. – Давай прокачу. Вдруг Большого Ала увидим?

– Нет-нет, – сказала она, покачав головой. – Что-то бедро разболелось. Посижу немножко, почитаю. А ты давай.

Я смотрел, как она уходит с книжкой к себе в спальню. Мне делалось грустно от одного ее вида. Потом я обвел глазами пустой дом, грязную посуду, неаккуратные стопки книг и вспомнил мамины слова о том, что Хани нуждается в помощи.

И я решил помочь. Вытер стол, вымыл посуду. А потом заодно еще и столешницу, на которой готовят. Открыл холодильник – все те же полки, набитые едой.

А что если выбросить все, что испортилось? Я рассмеялся. Тогда холодильник просто опустеет! С другой стороны – а вдруг Хани что-нибудь съест и отравится? Больницы на острове нет. Должен же кто-то навести здесь порядок.

Я решил: кроме меня-то некому. Вытянул руку на всю длину, откинул назад голову, открыл один из контейнеров. Бр-р-р! Я чуть не подавился, увидев внутри плесень. Зажал нос и выкинул из контейнера загадочную еду.

Фу, гадость какая! Ну хоть что-то для начала. А потом – мне очень хотелось молока – я вытащил еще одну вещь. Картонную упаковку с молоком. Тоже понюхал – скисло давным-давно – и вылил его в раковину. Теперь нам точно придется купить свежего молока!

Дождь бил по металлической крыше, заливал окна. Не получится сегодня встретиться с друзьями в Природоохранном центре, как мы договорились. От голода я вроде как тоже немного ослаб, поэтому пошел к себе в лофт и достал тетрадку. Попробовал вспомнить все те новые места, которые видел накануне.

Время бежало быстро, хотя снаружи продолжал лить дождь. Настало время ужина, я проголодался окончательно и пошел на кухню поискать какой-нибудь еды. Хани, видимо, меня услышала. Вышла из спальни. Вид у нее был такой, будто она только что проснулась.

– Хани, хочешь я нам ужин приготовлю?

Она глянула на меня с удивлением:

– А ты умеешь?

– Воду кипятить умею, – ответил я, ухмыльнувшись. – Мне тут коробка макарон попадалась. Их и отварю.

– Отличная мысль, – одобрила Хани. – У нас, наверное, есть сливочное масло и сыр.

– Э‑э… мама обычно делает макароны с оливковым маслом, – сказал я, вспомнив прогорклое масло.

– Ну, ты у нас за повара, – сказала Хани и впервые за этот день улыбнулась.

Мне просто не терпелось приготовить что-нибудь, что потом можно будет съесть. Я отварил макароны, посолил чесночной солью – представьте себе, она нашлась! – добавил черного перца. В одном из контейнеров нашелся пармезан, и я решил рискнуть – пармезан ведь даже не обязательно держать в холодильнике. Я был такой голодный, что макароны с сыром показались мне вкуснее обычного. А на десерт Хани, к моему удивлению, достала из морозильника пачку песочного печенья. Вот молодчина! Я съел почти всю пачку.

После ужина Хани осталась в гостиной, села читать книгу в свое любимое кресло. Синяя ткань так сильно вытерлась, что на ручки она положила связанные крючком салфеточки – я такие видел на старинных фотографиях. Прежде чем бабушка погрузилась в чтение, я сбегал наверх и принес тетрадку. Поколебался, вдохнул-выдохнул. Стеснялся показывать ей свои рисунки.

Я любил рисовать, но иногда над моими картинками смеялись. С другой стороны, Хани же сама попросила ей потом показать, верно? А еще… я на них потратил весь этот день. «Смелее», – сказал я самому себе.

– Э‑э… Хани? – спросил я, робко подходя к ней.

Она подняла глаза от книги, подбодрила меня слабой улыбкой:

– Да, солнышко?

– Я, э-э… вот подумал, может, ты захочешь посмотреть мой журнал. Ну ты же сказала, что это такое домашнее задание.

Улыбка ее стала шире от удовольствия.

– Ну конечно! Ты молодец, Джейк. – Она указала мне на стул рядом. – Так-так, – продолжила она, протягивая руку, – поглядим, какие ты сделал открытия.

Я протянул Хани тетрадку, а сам сел рядом и наклонился вперед, чтобы смотреть на ту же страницу, что и она. Облизал губы, поджал пальцы на ногах.

– Ой, ну надо же! – обрадовалась Хани. – Как ты здорово нарисовал пристань и паром. – Она перевернула страницу. – И нашу тележку! – Она пролистала дальше. – Ага, а вот и животные. Сова, олень. Очень я их люблю. Гляди-ка, муравей.

– Черный муравей.

– Да, по счастью. Еще называется муравей-древоточец. Не кусается, в отличие от мелких красных. – Она указала на зеленую ящерицу: – А вот и анолис.

– Она так называется? – спросил я.

– Без подробностей не скажешь, – заметила Хани. – Но она зеленая. Скорее всего, анолис.

Потом она посмотрела на меня с гордостью.

– Как же я рада, что ты решил добавлять в журнал еще и рисунки. Молодчина, Джейк.

Я почувствовал, что раздуваюсь от гордости, и мне захотелось нарисовать что-нибудь еще.

– А у папы рисунки в журнале просто отличные.

– Согласна. И ты унаследовал его талант.

Мне нравилось, что меня сравнивают с папой, но верил я в это плохо. Я откинул волосы со лба.

– Ну, даже не знаю. В смысле, у него правда здорово получалось.

– Верно. Потому что он много этим занимался. – Бабушка склонила голову набок. – А ты часто рисуешь?

Я пожал плечами:

– Ну, бывает.

– Чем больше рисовать, тем лучше будет получаться. Твой папа никуда не ходил без своего журнала. Говорил: никогда же не знаешь, что тебе попадется. – Она улыбнулась этому воспоминанию. Потом снова посмотрела на меня. – Ты только подумай, сколько у тебя будет возможностей рисовать – ведь здесь, на острове, ты увидишь очень много новых растений и животных.

Это меня страшно обрадовало.

– А еще могу дать тебе такой совет: читай про то, что увидишь, и вноси все сведения в журнал. Так поступают настоящие натуралисты. Записывают все подробности своих открытий.

Я вспомнил папин журнал и его заметки на каждой странице.

– Например, – продолжала Хани, – вот ты нарисовал птицу. Ты знаешь, что это за птица?

Я покачал головой.

– Но рядом я нашел вот это. Мне кажется, это ее перо. – Я протянул перо бабушке.

Она внимательно его осмотрела.

– Да, для начала неплохо.

Хани вдруг оживилась, отложила книгу, отдала мне мою тетрадку, встала и поманила меня за собой. А потом она, будто собака, идущая по следу, принялась обнюхивать все книжные полки. Вытащила три книги, с ними мы подошли к деревянному столу. Хани села – глаза у нее блестели. Она жестом подозвала меня к себе.

– Ну, Джейк, полагаю, ты знаешь, что птиц существует бесчисленное множество, самых разных размеров, форм и цветов. Определить, что ты видел за птицу, – совсем непростое дело. Но есть некоторые уловки, которые помогают разобраться в определителях. Через некоторое время у тебя обязательно появится любимый. – Она похлопала по лежавшей перед ней книге. – Мой – вот этот. Первое, о чем я себя спрашиваю, где именно я видела птицу. На дереве? На пляже? В болоте, на пруду?

– Эти были на пруду.

– Значит, водоплавающие. Они плавали или стояли?

– Эта стояла. У нее длинные черные лапы.

– Важная подробность, – кивнула Хани, записывая. – Теперь размер. Большая или маленькая?

– Большая, – ответил я и показал рукой, какого птица была роста.

– Около метра, – кивнула Хани, записывая и эту подробность. – А теперь расскажи все, что ты помнишь. Какого она цвета, какие у нее глаза и, главное, голова. Заметил что-то необычное?

Я призадумался, вспоминая, как выглядела большая белая птица.

– Когда она взлетала на дерево, я заметил, что у нее на крыльях есть черное. А еще, – добавил я важную подробность, – у нее очень странная шея. Вообще без перьев. Лысая, даже какая-то чешуйчатая. И клюв вот такой длины. – Я показал, какой именно.

– Важные подробности. – Хани еще раз посмотрела в тетрадку. – А какого цвета у нее клюв?

Я почесал в голове.

– Прости, не запомнил.

– Ничего. Ты и так сообщил много подробностей. А теперь самое интересное. – Хани пошевелила бровями. – Будем охотиться!

И она стала переворачивать страницы. Я видел, что ей нравится наше занятие.

– Вот! – воскликнула она и подвинулась, давая мне место рядом с собой. – Ты так все подробно описал, что у нас всего-то парочка вариантов.

Она указала на первую птицу.

– Это ибис. Давай сверимся с нашим списком. – Она стала зачитывать из книги: – Белая болотная птица. Подходит. Края крыльев – черные. Подходит. Посмотри на клюв. Красный, кривой. – Она посмотрела на меня. – Может, это был ибис?

Я покачал головой.

– Нет. Он гораздо меньше. И у той птицы, кажется, был черный клюв.

– Цвет и форма клюва – очень важные подробности. – Хани пролистала еще несколько страниц, указала мне на другую птицу. – Ну а белая цапля? Цвет подходит. Тоже болотная. Клюв у нее черный.

Я покачал головой.

– Те, которых я видел, были крупнее. И голова у этой не такая. У белой цапли есть перья на голове. И еще на крыльях у нее нет черного.

– Верно. Зоркий у тебя глазок. Тут перед нами снежная цапля. А ты говоришь – крупнее. Гм-м… Может быть… – Она перевернула еще несколько страниц, указала на картинку. – Вот эта?

Я тут же узнал крупную белую птицу с длинными ногами, лысой чешуйчатой головой и шеей. Какое замечательное открытие!

– Да, она самая.

Хани ухмыльнулась.

– Ты видел молочного клювача. Его ни с кем не спутаешь. Они выделяются размерами и лысой головой. Обрати внимание, что клюв у него черный и изогнутый, почти как у ибиса. Ты все правильно сказал: они живут стаями и гнездятся на деревьях у водоемов. – Хани снова взяла в руку длинное перо. – Я уже старая, помню времена, когда клювачи в основном жили во Флориде и считались вымирающим видом. Это было еще в восьмидесятые, когда твой папа только родился. А потом они все чаще стали появляться в Южной Каролине. Представляешь, всего лишь за время жизни твоего папы молочных клювачей исключили из списка вымирающих видов. Здорово, да? Впрочем, они по-прежнему под угрозой. Нам очень повезло, что у нас, на Дьюисе, такая многочисленная популяция.

Хани вернула мне перо, погладила по щеке.

– Я тобой очень горжусь, Джейк. Из тебя может получиться отличный натуралист – в этом смысле ты прямо как твой папа. А еще знаешь что? Я уж и не упомню, когда мне было так хорошо. Я часто повторяю: найди любимое занятие – и получай удовольствие! У тебя отлично получается рисовать. Вот и получай удовольствие, Джейк.

Я улыбнулся бабушке. Мне было приятно, что она меня хвалит, а еще приятнее – что она радуется.

Мы провели вечер вместе: Хани учила меня определять птиц по размерам, внешности, окрасу и месту обитания. Именно такую Хани я и помнил – интересующуюся всем на свете, всегда готовую открывать новое. Она так много знала про мир природы! И вот теперь книги не разделяли нас, а объединяли.

Вечером я лежал в кровати, закинув руки за голову. Смотрел сквозь большое круглое окно в ночное небо. Здесь огни города не гасили свет звезд. Звезды ярко сияли в небе – черном, как край крыла у клювача.

Одно меня тревожило: почему до сих пор не звонит мама. Это хороший знак или плохой? Будь у меня мобильник, я бы все время закидывал ее эсэмэсками. И тут у меня екнуло сердце. Мама ведь не знает, что я потерял мобильник! А вдруг она пыталась мне позвонить? С другой стороны, у нее же есть номер Хани. Я вздохнул. Хани мама тоже не звонила.

«Как там мой папа?» – гадал я. Хотелось ему рассказать, что я читаю его журнал. Что пытаюсь стать похожим на него. Очень хотелось услышать его голос.

На глаза навернулись слезы, поэтому я встал и подошел к деревянному письменному столику в углу комнаты. Вытащил свой журнал. Там еще оставалось много чистых страниц, где можно было писать и рисовать, – не то что у папы. Но в моей тетрадке уже не было пусто. Там появились рисунки, описания животных, которых нарисовал я сам. Я чувствовал вес тетрадки в руке. Это моя жизнь. Мои наблюдения. Мой дневник. Журнал стал для меня очень важной вещью.

Хани сказала, что стоит делать записи и о том, как прошел мой день. Записывать не только что я видел, но и что делал, чувствовал.

Это проще сказать, чем сделать. И все же я решил попробовать. Написал несколько фраз, а потом бросил, стало скучно: плохо у меня получалось описывать свои мысли и чувства.

Папа в своем журнале иногда писал, что ему одиноко или весело. Описывал, чем они занимались с его другом Рыжиком. Я читал – и мне казалось, что папа со мной разговаривает. Что я узнаю его лучше прежнего.

Я посмотрел на свою запись, и мне она показалась… ну прямо как в школе. «Ездил в Природоохранный центр. Привез воды. Сломалась тележка». Все это факты, а надо описывать чувства. Я вычеркнул эти слова. Как сделать так, чтобы слова обрели смысл? Научиться писать так, как папа?

И тут мне пришла в голову отличная мысль. А что, если написать папе?

Я вырвал из тетрадки чистую страницу, расправил на столе, набрал в грудь побольше воздуха, представил себе папино лицо. Папину улыбку. Улыбнулся в ответ и начал:

Дорогой папа!

Я очень скучаю. По маме тоже. Прямо ужасно!

Хани дала мне на лето домашнее задание. Представляешь? Сперва я рассердился, но оказалось интересно. Она подарила мне тетрадку и сказала, что это будет мой журнал. В нем будут рисунки и записи про то, что я увижу на острове и что буду здесь делать. Я буду как ты, когда ты был маленьким. Хани показала мне твой старый журнал. Надеюсь, ты не против. Я читаю, и мне очень нравится. Здорово слышать твои слова. Мне даже кажется, что ты здесь и мы с тобой разговариваем.

Сегодня попытался нарисовать больших белых птиц, которых видел у лагуны. У них чешуйчатые головы, прямо как у динозавров. Или даже как у драконов. Догадаешься, кто это такие? Молочные клювачи!

Но знаешь, папа, очень странно жить без вайфая. И без мобильника (не спрашивай!). Тут даже нормального телевизора нет. Как ты это терпел?

Я познакомился с двумя ребятами. А до того боялся, что на острове вообще нет детей. Они примерно моего возраста. Мейсон – из Атланты. Он очень умный и взрослый. И кажется, богатый. Еще есть Лоуви. Она живет в Айл-де-Палмс. Сама плавает туда на катере! Я тоже обязательно научусь. Хани сказала, что нужно сдать какой-то экзамен. Зато – представляешь? – Я уже умею водить электромобиль!

Ну, пока все. Скажи маме, пусть она мне позвонит. Хани за тебя переживает. Делает вид, что все хорошо, но я знаю, что она притворяется. Понимаю ее чувства. Я и сам очень переживаю.

Папа, я тебя люблю!

Твой сын

Джейк

Глава 8
Телефонный звонок
Попробуй думать о хорошем

Я постепенно привыкал к новой жизни. Утром вставал, одевался, выходил к завтраку. Хани тоже начала новую жизнь. Больше не разгуливала в пижаме. Одевалась, а уж потом наливала себе первую чашку кофе. К 0800 – так в армии обозначают восемь часов утра – я садился в электромобиль и ехал по хозяйственным делам. Когда заканчивал, солнце уже сияло вовсю. И было жарко.

Кроме того, я уже неплохо ориентировался на острове. По утрам мы с Мейсоном и Лоуви обычно приезжали на электромобилях в Природоохранный центр. Такое место встречи. Внутри стены и мебель были из чистого дерева, потолок как большой купол, под ним вращались вентиляторы. На стенах повсюду висели карты острова, плакаты, посвященные растениям, обитателям океана, диким цветам, фотографии, связанные с историей острова.

Но больше всего мне нравились стеклянные витрины, где лежали всякие диковинки: змеиная кожа, черепашьи панцири, редкие ракушки. Тут же стоял аквариум, а в нем жила настоящая бугорчатая черепаха. Мы назвали ее Пиратом, потому что узнали, что такие черепахи обитают в соленой воде. Лапы у нее были с перепонками, она подплывала к стеклу, и мы подолгу рассматривали ее серовато-белую кожу с узором из черных пятнышек.

– Глядите-ка! – позвал нас Мейсон.

Он стоял у одной из витрин и указывал на коллекцию звериных черепов разных размеров.

– Черепа. Прикольно.

Он прочитал на ярлыке: «Глаза спереди – любит охотиться. Глаза по бокам – любит прятаться». Мейсон посмотрел на нас, ухмыльнулся.

– Ну, это несложно запомнить.

– Нашел чем удивить, – поддразнил его я.

Лоуви показала пальцем на один из черепов:

– Глядите, аллигатор. Сразу видно, что хищник. Глазницы строго спереди. – Она нагнулась пониже, чтобы рассмотреть еще один череп. – А это олень. Видите? Глаза по бокам. Любит прятаться.

– Всем инстинкт говорит разное: одним – «дерись», другим – «драпай», – заметил Мейсон.

Я вспомнил олениху с олененком, которых видел по дороге, и как они от меня ускакали. Сходил к рюкзаку, вытащил свой журнал, вернулся, положил его на витрину. Записал фразу, потом стал зарисовывать два черепа. Мейсон с Лоуви подошли поближе.

– Ты чего делаешь? – спросил Мейсон.

– Зарисовываю в свой журнал.

Они оба смотрели, как черепа на странице принимают нужную форму. Я немного нервничал – вспоминал, как раньше ребята смеялись над моими рисунками. Будет обидно, если и новые друзья посмеются тоже. А потом вспомнил слова Хани, что я хорошо рисую. Так чего мне бояться?

– Эй, дружище, – раздался за плечом голос Мейсона.

У меня екнуло сердце.

– Чего?

– А здорово у тебя получается.

Я попытался скрыть улыбку.

– Спасибо.

Лоуви тоже наклонилась поближе, вгляделась.

– Ой, сколько у тебя тут рисунков.

– Ага. Хани мне велела записывать все, что узнаю, в эту тетрадку. Так когда-то делал папа. Остался его журнал, а там куча всяких прикольных фактов. – Я взглянул на Мейсона, зная, что его это заинтересует. – Бабушка учит меня быть натуралистом.

– Во повезло! – Лоуви вздохнула. – Твоя бабушка о природе знает чуть ли не больше всех на острове. По крайней мере, так моя тетя Сисси говорит.

– То есть она тебе дала домашнее задание… на каникулы? – спросил Мейсон. После чего изобразил, что его тошнит.

– Зря ты так, – сказал я, заканчивая рисунок. Потом посмотрел на друзей. Трудно объяснить им, что я чувствую. – Мне это не кажется домашним заданием, – начал я. – В смысле, когда она мне его только дала, тогда казалось. – Я фыркнул. – Ну, понятное дело. Но… потом я взялся за дело, и мне понравилось. Понимаете, я когда сюда приехал, то знал о природе гораздо меньше, чем вы. И не буду врать – здорово вам завидовал. Поэтому каждый день ходил, рассматривал. И все, что видел, потом зарисовывал и описывал в этой тетрадке. Очень тщательно – Хани сказала, что подробности крайне важны, если мы хотим определить, что перед нами. Мы с Хани потом искали мои находки в ее книгах. Я собираюсь выучить названия всех птиц, растений, деревьев, животных – всего, что есть на Дьюисе. Мне кажется, тогда мне тут будет как-то уютнее. И не так страшно, ну, потому что все не будет казаться чужим. – Я стал рисовать дальше. – Плюс Хани это очень нравится.

Мейсон пожал плечами.

– Да, совсем не похоже на школьную домашку. – Он придвинулся поближе. – А мне можно попробовать? Я тоже неплохо рисую.

Я без особой охоты отдал ему карандаш. Мейсон взял стул и склонился над моей тетрадкой. Мы с Лоуви следили, как он рисует черепаху Пирата. Да, Мейсон не обманул. Рисовал он просто здорово!

– Вот, – сказал Мейсон, передавая мне карандаш. – Что скажешь?

– И сколько у тебя это заняло времени – типа, минуту? – спросил я.

– Ну, нас этому учили. В бойскаутах, – пояснил Мейсон.

– А я совсем не умею рисовать, – сообщила, поведя плечами, Лоуви.

– Зато ты очень наблюдательная, – сказал ей я. – Поможешь определить, какие вещи я сегодня нашел?

Лоуви тут же повеселела.

– Конечно!

Я вывалил на стол содержимое своего рюкзака.

– Классные ракушки! – восхитилась Лоуви и тут же принялась их сортировать. – Вот эта белая длинная с загнутым краем называется трубач, – добавила она, в очередной раз изображая из себя всезнайку.

– Потому что она похожа на трубу, в которую трубят, – предположил Мейсон.

– А я это и раньше знал, – сообщил я.

Лоуви сказала:

– А знаешь ли ты, что, если найти сросшуюся пару, тебя ждет удача?

– Нашей семье она как раз очень нужна, – заметил я.

Мейсон рассмеялся.

– Лоуви, ты все выдумываешь!

– А вот и нет!

Еще час мы вместе пополняли мой журнал. Мейсон зарисовывал собранные мною ракушки, а мы с Лоуви пытались определить их названия с помощью плакатов на стене и нескольких книг.

Когда пришла пора возвращаться домой, Мейсон с Лоуви решили, что будут вести собственные журналы наблюдений.

Я вернулся к себе в «Птичье Гнездо», поставил на место тележку, подключил к электропитанию, через две ступеньки взлетел по лестнице к дверям. В руке – полный кувшин с водой, под мышкой – почта для Хани; я распахнул двери и крикнул:

– А вот и я!

Хани в гостиной не было. На плите и в раковине громоздилась грязная посуда.

«Ну, опять», – подумал я.

– Хани? – позвал я, заходя в гостиную. Потом услышал ее голос – вроде она говорила по телефону. Дверь в ее спальню была приоткрыла. Я заглянул – Хани сидела на кровати. То, что и здесь беспорядок, меня даже не удивило. На спинке стула висела одежда, туалетный столик был завален всякой всячиной. Но это не имело значения. Лицо у Хани было очень серьезным.

Я осторожно обошел незастеленную кровать, встал к бабушке лицом. Увидев меня, она подняла палец – подожди, мол. Глаза у нее были красными от слез.

– Да, понимаю, – сказала она в трубку. – А вот и Джейк вернулся. Поговори с ним. – Хани взглянула на меня, улыбнулась сквозь слезы. – Твоя мама, – пояснила она. Голос дрожал.

Я вдохнул поглубже – мне вдруг стало страшно. Новости явно нехорошие – иначе Хани не стала бы плакать.

– Мам?

– Привет, сынуля.

От звука ее голоса меня захлестнули чувства.

– Как дела?

– Хорошо. – Я так стиснул трубку, что руке стало больно.

– Джейк, пожалуйста, соберись с силами.

– Что такое? Что-то с папой?

– Сынок… – Мама умолкла. – У папы дела не очень. Но он у нас борец. И борется… за жизнь.

У меня пересохло во рту.

– Так он… – Я с трудом сглотнул. – Он может умереть?

– Надеюсь, что этого не случится, – ответила мама. – Пойми, пожалуйста. Его тело как бы ведет войну. И папа уже выиграл не одну битву. Мы все им очень гордимся. Но некоторые битвы он проиграл. – Мама помолчала, прерывисто вздохнула. – Сегодня утром ему сделали операцию.

– С ним все хорошо?

– Да. Операция закончилась. Но… врачи не смогли спасти его ногу.

Я попытался представить себе, что это значит.

– А что с ней случилось?

– Она была сильно повреждена. Врачи не смогли ничего сделать. – Мама помолчала. – Пришлось ее отнять.

В голове у меня помутилось. Я не мог себе этого представить.

– Да ты о чем? Ему отрезали ногу?

– Да. Эту битву он проиграл, зато теперь наверняка выиграет войну. Ты понимаешь, о чем я?

Горло сжалось – я изо всех сил старался не расплакаться.

– Джейк? Ты меня слышишь?

– Да, – прохрипел я.

– Ты, главное, помни, что твой папа остался твоим папой. Пусть без ноги, это все тот же человек. И он скоро пойдет на поправку. Это самое важное. Мне придется побыть с ним подольше. Ему без меня будет плохо.

Я хотел сказать: «Мне без тебя тоже плохо». Но знал, что мама права. Сейчас ее место рядом с папой.

– Понятно.

– Когда будут новости, я тебе позвоню. И я уверена: новости будут хорошие. Так что ты не переживай. С папой все будет нормально. Он тебя очень любит. И я тоже тебя люблю, сильно-сильно.

Я отдал трубку Хани, вышел из ее комнаты, встал у одного из больших окон. Стоял, смотрел наружу, но не видел ни деревьев, ни океана. Пытался представить себе папу – без ноги.

– Джейк? – Хани положила руку мне на плечо. – Хочешь поговорить?

Я покачал головой. Я просто не мог говорить. Убежал к себе в лофт.

Там я и провел остаток дня и весь вечер. Не спустился, когда Хани спросила, буду ли я ужинать. Пытался представить себе папу без ноги… и не мог… Даже на инвалидном кресле не мог себе его представить. Папа мой был спортсменом. Любил бегать. Как же такое могло случиться?

Я долго смотрел на книжную полку – на те вещи, которые он собирал в моем возрасте. Папа всегда любил приключения. «Что же он сейчас чувствует?» – гадал я. Наверное, ему очень страшно. Мама сказала – он борется за жизнь.

А еще не мог я не думать о том, каково будет мне с папой, у которого нет ноги. Жизнь ведь изменится? Сможем ли мы вместе заниматься спортом? Ходить в походы, ездить на велосипеде?

Он по-прежнему будет моим папой?

Я упал на кровать, зарылся лицом в подушку.

Стемнело, слезы у меня кончились. Продолжая всхлипывать, я подошел к полке, снял с нее папин журнал. Старая кожа была такой мягкой на ощупь! Я перелистывал пожелтевшие страницы, обводил пальцем буквы, из которых состояло его имя. Почерк у папы был мелкий и очень разборчивый. Читая, я как будто становился к папе немножко ближе.

Все записи были с датами. Я нашел сегодняшнюю дату.

22 июня 1989 года

Сломал руку. Ужасно больно. Лету конец. Никакого тебе бассейна. И океана. И рыбалки. Тоска! Мама сказала – попробуй думать о хорошем. Посоветовала составить список хороших вещей. Ну вот они.

Друзья могут писать мне пожелания на гипсе.

Рука не та, которой я ем и пишу.

Я свалился с дерева уже после того, как закончилась лучшая на свете игра в разбойников.

Может, мне больше не будут давать поручений по хозяйству (хотя вряд ли).

Будет много времени, чтобы читать.

Ладно. Мама права (кажется). Мне уже лучше

(немножко).

Я улыбнулся. Папа всегда был оптимистом. А мне он и не рассказывал, как сломал руку. Я посмотрел на дату, сосчитал, сколько папе тогда было лет. Я знал, что родился он в 1978 году, получается – одиннадцать. Столько же, сколько и мне сейчас.

Я выскочил из постели, вытащил журнал и ручку из рюкзака, устроился за деревянным столиком. Вырвал из журнала еще одну страницу.

22 июня 2019 года

Дорогой папа!

Мама только что сообщила мне новости. Ужасно, что тебе отрезали ногу. Наверное, тебе сейчас очень плохо. Я прочитал в твоем журнале, что, когда тебе было столько же лет, сколько и мне сейчас, ты сломал руку. Но потом все прошло! А значит, хотя у тебя теперь и нет ноги, ты обязательно поправишься. Ты ведь у нас такой!

Жаль, что я не рядом с тобой в госпитале. Очень по тебе скучаю. Может, это и странно, но, когда я читаю твой журнал, мне кажется, что я с тобой рядом, хотя ты и очень далеко. За меня не переживай. У нас с Хани все в порядке. Папа, я тебя люблю. И не забывай думать о хорошем!

Твой любящий сын

Джейк