Текст книги "Птица малая"

Первые месяцы в иезуитской школе стали для него потрясением. Он настолько же отставал от других учащихся в научном знании, насколько опережал их в житейской практике. Мало кто из ребят разговаривал с ним, разве что только дразнили, и он отвечал обидчикам тем же. Д. У. заставил его дать только одно обещание: никого не бить.

– Следи за своими руками, ’mano. Никаких драк. Остановись, сынок.

Никто из родных ему не писал и не звонил, не говоря уже о том, чтобы приехать повидаться. Его брат избежал наказания, сообщил ему Д. У. в конце первого семестра, но все равно винит его, Эмилио, в случившемся. Да какая, мать его, разница? – душила его мысль, и он поклялся, что никогда более не станет плакать. В ту ночь он отправился за стену, нашел шлюху, попользовался, по возвращении схлопотал. Отбыл наказание и вернулся непокорившимся. Если кто-то и заметил его отсутствие, то не сказал ему ни слова.

Течение времени начало оборачиваться против него на втором году обучения. Тихая и упорядоченная жизнь в интернате начала соблазнять его. Никаких кризисов, тревог и волнений, никаких ужасов, выстрелов и полуночных воплей. Никаких драк. Каждый день проходит по плану, никаких неожиданностей. Неожиданно для себя, он добился успехов в латыни и даже получил поощрение «За отличие». Ему нравилось это слово, и он с удовольствием повторял его про себя.

Третий курс удался ему лучше, несмотря на то что он почти целиком потратил его на споры со священниками. Многое из того, что он знал о религии, казалось ему полным дерьмом; обезоружили его сами отцы, открыто признававшие, что некоторые из религиозных сюжетов на самом деле являлись благочестивыми выдумками. Однако, понимая его характер, они позволяли ему самостоятельно копаться в навозе, чтобы самостоятельно найти в нем зерно истины, заботливо сохраненное веками для всех нуждающихся.

По мере течения времени он начал ощущать, что ему становится свободнее дышать, словно ослабели какие-то тиски, сжимавшие его сердце. A потом, однажды ночью, в коротком и лишенном слов сне взору его предстал тугой розовый бутон, медленно распускавшийся, лепесток за лепестком… он очнулся от сна потрясенный, с мокрым от слез лицом.

Он никому не рассказывал об этом видении, изо всех сил пытался забыть его. Но когда ему исполнилось семнадцать, стал послушником.

Многие удивлялись, но, как заметил Д. У. Ярброу, в Эмилио было много общего с основавшим в шестнадцатом столетии Общество Иисуса солдатом-баском. Подобно Игнатию Лойоле, Эмилио Сандос был непосредственно знаком с жестокостью и смертью, с вонью страха, и когда закончились дни безмолвия во время Долгого Отступления, он располагал прошлым, достойным того, чтобы многое передумать и от многого отвернуться.

Предметы, отвращавшие других молодых людей от пути священства, несли ему утешение: ordo regularis, литургические каденции, тишина, целеустремленность. Даже целибат. Ибо при всей своей хаотичной юности, Эмилио ни разу не испытал ничего, что не несло бы на себе отпечаток власти, гордости или похоти, не разбавленных даже каплей любви. Так что он вполне мог поверить в то, что безбрачие несет в себе определенную харизму – особого рода благодать. Так оно и началось: сперва послушник-новициат… потом классические и гуманитарные науки, потом философия. Регентство, когда схоласта посылали преподавать в одной из средних школ Общества. Потом годы, посвященные теологии и, наконец, ординатура, после чего тертианство[40]40
  Тертианство – третья, низшая стадия членства в монашеском ордене, на относящихся к этой категории людей правила устава этого ордена распространяются не полностью.


[Закрыть] и финальные обеты. Быть может, всего трое из каждых десяти человек, поступавших в иезуитские школы, выдерживали этот курс. И среди них оказался и Эмилио Сандос – к удивлению многих, знавших его мальчишкой.

Тем не менее во все годы приготовления сильнее всего в душе его звучал евангельский возглас: «Верую, Господи, помоги моему неверию»[41]41
  Евангелие от Марка (Мк, 9:24).


[Закрыть].

Жизнь Иисуса глубочайшим образом трогала его; с другой стороны, чудеса казались ему преградой для веры, и он всегда старался найти им рациональное объяснение. Ну, у них как бы было всего семь хлебов и семь рыбок. Быть может, чудо заключилось в том, что люди поделились своим с незнакомцами, думал он в своей темноте.

Он осознавал собственный агностицизм и терпел его. И вместо того чтобы отрицать существование чего-то такого, чего сам он воспринимать не мог, признавал подлинность своего сомнения и продолжал путь, молясь перед ликом своей неуверенности.

В конце концов, Игнатий Лойола, солдат, убивавший, насиловавший и осквернивший собственную душу, говорил, что молитву можно считать достигшей цели, если после нее ты можешь действовать более благопристойно и мыслить чище. Как однажды сказал ему Д. У.: «Сын мой, довольно того, если ты не будешь поступать как откровенный негодяй». И, следуя этому не слишком высокому стандарту, Эмилио Сандос мог даже поверить в то, что является человеком Божьим.

Так что, надеясь на то, что ему удастся наконец найти путь в тот уголок своей души, который оставался закрытым для него, Эмилио был доволен тем местом, в котором ныне пребывал. Он никогда не просил Бога доказать Его существование ничтожному Эмилио Сандосу просто потому, что он поступал теперь уже не как прежний негодяй. Он никогда и ничего не просил для себя. Уже то, что он получил, превышало всякую меру благодарности, вне зависимости от того, ждет ли ее Бог, да и нужна ли она Ему.

Так что в ту теплую августовскую ночь, лежа в своей постели, он не ощущал никакого высшего Присутствия и не ждал никакого Голоса, ощущая лишь свое привычное одиночество в космосе. И тем не менее с трудом старался выбросить из головы мысль о том, что если когда-либо человек воистину нуждался в знамении свыше, то он, Эмилио Сандос, уже получил таковое, прямо в морду, этим утром, в Аресибо.

После этого он уснул. И уже перед самым рассветом увидел сон. Он находился в какой-то темной клетушке… один, в такой полной тишине, что слышал собственное дыхание и стук крови в висках. А затем начала открываться дверь, о наличии которой он и не подозревал, а за ней полыхнуло пламя.

Сон этот сперва поддерживал его, а потом преследовал долгие годы.

Глава 13. Земля

Август – сентябрь 2019 года

Энн Эдвардс как раз заканчивала утренний прием, когда увидела Эмилио возле открытой двери в клинику. Она остановилась, не закончив шага, но все-таки вышла из кабинета в крохотную приемную.

– Ты сердишься на меня? – спросил он негромко, не входя внутрь.

– Сержусь, – едким тоном согласилась она, вытирая руки и делая шаг к двери. – Только пока не поняла на кого.

– На Бога, наверно?

– Ты нравился мне гораздо больше, когда не приплетал Бога ко всякому чертову разговору, – буркнула Энн. – Ты еще не обедал? Иду на полчаса домой. Осталась вчерашняя паста.

Эмилио пожал плечами, кивнул, отступил в сторону, пока она запирала дверь. Они отправились вверх по восьми десяткам ступеней, отделявших их от дома, Энн нарушала молчание только для того, чтобы ответить на приветствия встречных. Войдя в дом, они отправились на кухню. Эмилио устроился на табурете в уголке, внимательно наблюдая за Энн, принявшейся хлопотать, собирая легкий ленч для обоих.

– Часто трудно понять по поведению людей, верят они в Бога или нет, – отметил он, начиная разговор. – А ты веришь, Энн?

Включив древнюю микроволновку, она повернулась к нему, опершись на стол и впервые посмотрев ему в глаза… впервые с того мгновения, когда заметила его у клиники.

– Я верю в Бога таким же образом, как верю в кварки, – проговорила она прохладным тоном. – Люди, которым по должности положено разбираться в квантовой физике и религии, говорят мне, что располагают вескими причинами верить в существование кварков и Бога. Еще они говорят мне, что если я захочу посвятить свою жизнь изучению обеих наук, то в конечном счете, как и они сами, узнаю, что Бог и кварки очень похожи.

– И ты действительно считаешь, что они говорят правду?

– Для меня это что вдоль, что поперек. – Пожав плечами, она повернулась к печке, чтобы достать из нее тарелки. Эмилио легким движением соскочил со стула и отправился за ней в столовую. Они сели и приступили к еде, легкий ветерок доносил до них звуки окрестной жизни.

– Тем не менее, – проговорил Эмилио, – ты ведешь себя как положено нравственной и доброй личности.

Он рассчитывал на взрыв и получил его. Энн со стуком швырнула вилку на тарелку и откинулась на спинку стула.

– Знаешь что? Мне и в самом деле отвратительна мысль, что человек может быть хорошим и нравственным потому, что исповедует какую-то религию. Я делаю то, что должна, – проговорила Энн, чеканя каждое слово, – не надеясь на вознаграждение и не из страха перед наказанием. И для того, чтобы я вела себя пристойно, мне не нужно никакого рая, чтобы подкупить, и ада, чтобы запугать… спасибо тебе, дорогой.

Эмилио дал ей остыть, дождался того, чтобы она снова взяла вилку и приступила к еде.

– Благородная женщина, – заметил он, в знак почтения наклоняя голову.

– И на фиг проклятая, – буркнула она с полным ртом, глядя в тарелку и цепляя вилкой трубочку ригатони[42]42
  Ригатони – популярный вид итальянской трубчатой пасты с ребристой поверхностью.


[Закрыть].

– У нас с тобой больше общего, чем ты можешь предположить, – кротким тоном проговорил Эмилио, однако не стал развивать тему, когда она подняла голову. Пока Энн проглатывала пасту, он отставил тарелку в сторону и продолжил деловым тоном: – За последние недели была выполнена уйма работы. Наши физики подтвердили возможность использования подготовленного астероида для межзвездного перелета и то, что до альфы Центавра можно долететь меньше чем за восемнадцать лет. Мне сказали, что, если бы в Юпитере и Сатурне могли идти ядерные реакции, наша Солнечная система могла бы также содержать три светила. Посему план таков: подняться над плоскостью эклиптики этой системы и сверху поискать плотные планеты на орбитах, примерно соответствующих орбитам Земли или Марса между Солнцем и газовыми гигантами.

Энн буркнула что-то маловразумительное. Внимательно следя за ее реакцией, он продолжил:

– Джордж уже предложил методику обработки видеоизображений, которая, после того как мы окажемся там, поможет нам установить движение планет; ее можно дополнить слежением на радиочастоте.

Он ожидал столкнуться с непониманием и гневом с ее стороны, но увидел покорность судьбе. И вдруг подумал о том, что Джордж может расстаться с Энн, а она может отпустить его.

Возможность эта заставила его похолодеть. Являясь высокими профессионалами в своих областях, обладая широкими полезными знаниями, Энн и Джордж Эдвардс были наделены и житейской мудростью, жизненный опыт их в сумме превышал 120 лет… его подкрепляли физическая сила и эмоциональная стабильность. Ему и в голову не приходило, что половина этой пары может остаться на Земле.

Будучи автором идеи, Эмилио был поражен тем, как быстро развивались события. Предложение, сделанное едва ли не со смехом, разрасталось как снежный ком, изменяя само течение жизней. Уже на этой стадии время и средства расходовались в потрясавших его количествах. И если быстрота, с которой текли события, ошеломляла его, то точность, с которой складывались воедино все частицы головоломки, смущала его во много большей степени. Он перестал спать, не зная, с какой мыслью проще ужиться: с тем, что он затеял всю эту историю, или с тем, что это сделал Бог. Во время этих полуночных дебатов с самим собой, он сумел убедить себя только в том, что решения принимали куда более мудрые головы, чем его собственная. И если он не мог поверить в то, что уполномочен на это дело непосредственно Богом, непознаваемым в своей сути, то вполне убежденно веровал в структуру Общества и свое начальство – в Провинциала Д. У. Ярброу и Отца-генерала да Сильву.

Однако в данный момент его снова одолело сомнение. Что, если он затеял ошибочное дело, способное разрушить брак Эдвардсов? Однако с той же быстротой, что и сомнение, к нему явилась и утешительная мысль, – из тех, что стали теперь время от времени посещать его. Энн и Джордж, он в этом не сомневался, не могли не принять участия в этой миссии, если ей суждено осуществиться. И потому, когда он заговорил снова, Энн услышала в его голосе только спокойствие и рассудительность:

– Общество Иисуса не допустит миссии, совершаемой наобум, с угрозой для жизни людей, Энн. Если этот полет не может быть предпринят в данный момент без достаточных шансов на успех, нам придется ждать того мгновения, когда успех миссии станет реальным. Пока что, согласно планам, нам надлежит запастись провизией на десять лет – на тот случай, если субъективное время перелета сократится не в той степени, которую предсказывают физики. Согласно спецификациям, наш астероид должен оказаться более чем внушительным, чтобы топлива хватило для возвращения домой плюс резервный процент, – продолжил он. – Как знать? Их атмосфера может оказаться непригодной или мы не сможем совершить посадку. В подобной ситуации нам придется собрать всю возможную информацию и доставить ее домой.

– Кто это – мы? Все уже решено? И ты летишь?

– Решение насчет экипажа еще не принято. Однако Отец-генерал, как ни странно – человек религиозный, – не без ехидства промолвил Эмилио, – и он видит в этом открытии руку Господню.

Заметив, что Энн закипает, он рассмеялся:

– И посему в этот полет следует отправить кого-то вроде меня. Если нам удастся вступить в контакт с Поющими, потребуется лингвист. – Он хотел бы сказать, как много значит для него ее участие в экспедиции, однако Эмилио подозревал, что и без того зашел слишком далеко. Отодвинув свой стул от стола, он поднялся и взял тарелки, чтобы отнести их на кухню. И, скрывшись от ее глаз, обратился к ней: – Энн, можно, я кое-что попрошу у тебя?

– Что именно? – спросила она подозрительным тоном.

– Ко мне приезжает погостить старый друг. Способна ли ты удостоить его благодати своего гостеприимства?

– Черт возьми, Эмилио! Неужели в Пуэрто-Рико закрылись все рестораны? Если слушать тебя и Джорджа, дело кончится тем, что мне придется кормить всех бродячих кошек на этом острове.

Выглянув из кухни, Эмилио прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди, ухмыляясь, не одураченный ни на мгновение.

– Ну и кто к нам едет? – осведомилась она самым нелюбезным образом, не покоряясь его чарам.

– Дальтон Уэсли Ярброу, новоорлеанский Провинциал Общества Иисуса, родом из Уэйко, штат Техас, Ватикана Южных Баптистов, – церемонно проговорил он, став навытяжку, наподобие дворецкого, объявляющего о явлении нового гостя на бал.

Потерпев поражение, она обхватила голову руками:

– Барбекю. Жареные кукурузные клецки. Зеленая капуста, красная фасоль и арбуз. И ром Carta Blanca. Не знаю, что с собой делать, – удивилась она вслух. – И кто заставляет меня кормить незнакомцев?

– Ну, мэм, – произнес Эмилио Сандос с техасским акцентом, – один Д. У. Ярброу – это не чертова куча чужаков.

Она рассмеялась, вытащила из книжного шкафа за своей спиной томик в твердой обложке и запустила в него. Поймав книжку одной рукой, он швырнул ее обратно.

Больше об экспедиции они не говорили, однако перемирие было заключено.

* * *

– Доктор Куинн, Элейна Стефански говорит, что передача внеземлян – это обман. Ваши комментарии?

Джимми более не удивлялся, обнаружив репортеров у двери своего дома в восемь утра, как и тому, что все они, как правило, возводили его в доктора. Протолкнувшись сквозь толпу, он направился к своему «фордику». Бормоча «Без комментариев», Джимми сел за руль, толпа тут же сомкнулась вокруг автомобиля, выкрикивая вопросы, протягивая к нему микрофоны. Джимми опустил окно:

– Вот что, я не хочу никому отдавить ногу. Вы можете отступить на шаг? Мне надо на работу.

– Почему не было других передач? – спросил кто-то.

– Они молчат или мы не слушаем? – спросил другой голос.

– O, мы слушаем, – заверил их Джимми. Под внимательным присмотром всего научного сообщества и доброй части всего населения планеты, следившими за ним буквально через плечо, Джимми Куинн координировал работу радиоастрономов, старавшихся услышать новые передачи. Но таковых не было. – Мы даже послали им ответ, однако пройдет как минимум девять лет, прежде чем обнаружим, заметили ли они, как мы здесь голосим и машем руками, – проговорил он. – Послушайте, но мне пора ехать. На самом деле.

– Доктор Куинн, а вы слышали когда-нибудь монгольское горловое пение? Стефански говорит, что эту музыку переработали и вставили в файл SETI. Это правда?

– А как насчет суфиев, доктор Куинн?

Скептики начали затоплять сеть альтернативными толкованиями внеземной музыки, экспериментируя с полузабытыми народными мелодиями, проигрывая запись задом наперед или играя с частотой, чтобы показать, насколько чуждой можно сделать земную музыку, особенно в электронном исполнении.

– Действительно, вся эта музыка кажется странной. – Джимми до сих пор не овладел умением отъезжать, ни на кого не обращая внимания, однако он учился. – Однако она совершенно не похожа на то, что мы приняли. И я не доктор, хорошо?

С извинениями он вывел машину из тисков толпы и отправился к чаше радиотелескопа, где его уже ждала другая толпа.

* * *

Медиа в конечном счете переключили внимание на другие предметы. Радиотелескопы планеты один за другим возвращались к тем проектам, которыми занимались до третьего августа. Однако в Риме шифрованные сообщения следовали своим привычным путем по освященной веками иерархической цепи Общества: от Отца-генерала – Провинциалу, от него – Ректору, от него – лично священнику с конкретным распоряжением. Следовало принять конкретные решения, организовать исследовательские коллективы.

Тома да Силва, тридцать первый генерал Общества Иисусова, сохранял уверенность в подлинности сигнала. Теологическое обоснование необходимости этой миссии было разработано за десятилетия до того, как появились какие-то соображения относительно существования во Вселенной других разумных существ: один только масштаб ее предполагал, что создана она не ради одних людей. Так. Но теперь появилось доказательство. У Бога есть и другие дети. И когда пришло время действовать, совершить какие-то поступки на основе этого знания, Томá да Силва процитировал простые и бесхитростные слова Эмилио Сандоса, с которым разговаривал в вечер открытия. «У нас просто нет альтернативы. Мы должны познакомиться с ними».

Личный секретарь Отца-генерала, Питер Лайнем, 30 августа 2019 года усомнился в этом, однако да Силва с улыбкой не стал обращать внимание на тонкость и хрупкость соломинки, на которой висели все их подробные и сложные планы полета к Поющим.

– А ты заметил, Питер, что вся музыка, похожая на внеземную, имеет сакральный характер? – спросил Отец-генерал, человек высокодуховный, но практически лишенный деловой сметки. – Суфийская, тантрическая, хуми. Меня это интригует.

Питер Лайнем не стал возражать, однако было очевидно, что, по его мнению, Отец-генерал погнался за тенью. На самом деле вся эта весьма дорогостоящая история уже раздражала его.

Заметив едва скрываемое неудовольствие своего секретаря, Тома да Сильва рассмеялся и, наставительно подняв палец, объявил: Nos stulti proptur Christum[43]43
  Мы безумны Христа ради (1 Кор. 4:10).


[Закрыть].

Ну да, подумал про себя Лайнем, совершенное послушание может потребовать от человека «безумия Христа ради», однако не исключает возможности оказаться обыкновенным дураком.

Через четыре часа, к удивлению и досаде Питера Лайнема и искренней радости Томá да Силвы, была получена вторая передача.

Вопреки недавнему падению интереса сигнал караулили несколько радиотелескопов. Слово «фальсификация» навсегда исчезло из употребления в обсуждении песен. И те немногие, которые по всему миру знали о планах иезуитов, готовивших полет к источнику музыки, ощутили огромное облегчение, смешанное с волнением и восторженным ожиданием.

* * *

В конечном итоге не Джорджу и не Эмилио удалось убедить Энн Эдвардс присоединиться к их проекту. Это сделала автобусная авария.

Дальнобойщик, ехавший на восток по прибрежной дороге, резко свернул на обочину, чтобы объехать свалившийся на дорогу камень, однако слишком круто вывернул обратно. Грузовик на несколько мгновений выехал на встречную полосу и врезался в борт направлявшегося на запад автобуса, только что выехавшего из-за поворота. Водитель грузовика погиб. Двенадцать пассажиров автобуса скончались по пути в больницу, пятьдесят три получили более или менее легкие повреждения, несколько находились в истерике. К тому времени, когда Энн приняла вызов и добралась до госпиталя, приемная уже была полна расстроенных родственников и адвокатов.

В первую очередь она помогла определить очередность приема, а потом перешла в травматическое отделение, где часть дежурной бригады пыталась спасти женщину лет, как и она, шестидесяти с обширной черепно-мозговой травмой. Энн поговорила с ее мужем в приемной. Они оказались туристами из Мичигана.

– Я посадил ее у окна, чтобы ей было удобнее смотреть. А сам сел рядом с ней. – Он все прикладывал ладонь к той стороне своего лица, которую разбила при аварии его жена. – Эту поездку придумал я. Она хотела съездить в Феникс, к внукам. А я сказал нет, поедем в другое место разнообразия ради. Мы всегда ездили в Феникс.

Раздавленная сочувствием, Энн пробормотала нечто в том духе, что здесь сделают для его жены все возможное, и перешла к другому пострадавшему.

На заре кризис закончился, и пациенты отделения скорой помощи были отданы родным, распределены по палатам, направлены в реанимацию или морг. Уходя из госпиталя, Энн заглянула в оставшуюся открытой дверь и увидела мужчину из Мичигана, сидевшего в ногах постели жены, по лицу его бегали отблески огоньков окружавшей их техники. Энн хотела сказать ему что-нибудь утешительное, однако после проведенных на ногах ночных часов голову наполняла только усталость, и она сумела сказать только явную и неуместную бестактность:

– Ну, в следующий раз езжайте в Феникс, – после чего ей вдруг вспомнилась финальная сцена Богемы и, следуя либреттисту Пуччини, положила руку на плечо несчастного и шепнула: – Мужайтесь.

Когда она вернулась домой, Джордж не спал, оставался одетым и предложил бы ей кофе, однако она решила вымыться и урвать хотя бы несколько часов сна. Стоя под душем, намыливаясь, она посмотрела на собственную наготу, и ей мгновенно вспомнилась женщина, получившая при автокатастрофе травму головы. Она, эта женщина, находилась в хорошей форме, тело ее могло служить ей еще десятилетия, однако она никогда не узнает, что внуки ее выросли. Только что она находилась в государстве Пуэрто-Рико и за какую-то минуту перенеслась в государство Живых Овощей. Господи Иисусе, подумала Энн, поежившись.

Вытеревшись, она вышла из душа. Завернув полотенце тюрбаном вокруг головы и закутав махровым халатом свое выносливое тело, тело танцовщицы, прошлепала босыми ногами в столовую и села за стол напротив Джорджа.

– Вот что, – проговорила она. – Я с тобой.

До него не сразу дошло, на что она соглашается.

– Такая вот выходит чертовщина, – сказал Энн, заметив, что он ее понял. – Так в любом случае будет лучше, чем разбиться до полусмерти в туристическом автобусе во время отпуска.

* * *

Тринадцатого сентября Жан-Клод Жобер получил предложение по видео обсудить вопрос о выкупе оставшегося времени контракта с Софией Мендес. Личность, сделавшая это предложение, не назвалась, и, не имея другого выхода, Жобер отказался от видеообщения, но согласился открыть электронную переписку, которую можно было зашифровать и пропустить через несколько сетей. Жобер не был преступником, однако вел дело, связанное со сценами ревности, жестокими и враждебными чувствами, затяжными спорами, – ему приходилось соблюдать особую осторожность.

Возобновляя контракт на собственных условиях, он указал, что недавно потерпел ущерб от действий мисс Мендес, посему контракт ее с Жобером пришлось продлить. Способен ли потенциальный покупатель приобрести права на семь с половиной лет? Способен. Жобер назвал цену и возможную рассрочку, предполагая, что контрагент будет выплачивать стоимость в течение десяти лет. Собеседник назвал более низкую цену, но с выплатой наличными. Была установлена взаимоприемлемая сумма. Жобер упомянул, что предпочтет, конечно, сингапурские доллары. Последовала небольшая задержка. Предложили злотые.

На сей раз пришлось подумать Жоберу. Курс польской валюты не был стабилен, однако существовала интересная возможность быстро заработать на разнице валют.

Он согласился, ударили по рукам. И, увидев пробежавшую по экрану вереницу цифр, Жан-Клод Жобер убедился в том, что сделался несколько богаче. Bonne chance, ma cherie, подумал он.

* * *

Четырнадцатого сентября была принята третья передача с альфы Центавра, через пятнадцать дней после второй. Посреди всеобщего ликования персонал обсерватории Аресибо позволил себе забыть свою первоначальную реакцию на крохотную, ледяную с вида женщину, своей профессией угрожавшую самой их работе, и немноголюдная прощальная вечеринка Софии Мендес стала частью общего восторга. Джордж Эдвардс заказал подвоз угощений в местное кафе, и немалое количество народа заскочило, чтобы перехватить пиццу или пирожок и пожелать ей удачи. Где-нибудь. Лучше подальше от Аресибо, полагали они с любезной миной, но тем не менее вполне серьезно. София воспринимала их прощальные комплименты с изящной прохладцей, но явно стремилась удалиться. Ее контрактные взаимоотношения с доктором Яногути были прекращены, она попрощалась с Джимми Куинном и поблагодарила Джорджа Эдвардса, попросив его передать наилучшие пожелания своей жене и доктору Сандосу. Джордж с таинственной улыбкой на устах предположил, что все они еще встретятся, тем или иным образом.

Явившись к концу дня в свои апартаменты, выкрутившись из тисков непрестанных трудов последних недель, София повалилась на постель и попыталась не разрыдаться.

Чепуха, сказала она себе, будем жить дальше. И тем не менее сочла необходимым предоставить себе день отдыха, прежде чем информировать Жобера о том, что готова к следующей работе. В августе он связывался с ней по поводу затеваемого иезуитами полета на астероиде. Работа будет интересной. В ее ситуации присутствуют и некоторые утешения, напомнила она себе.

К острому разочарованию Сандоса, иезуиты ограничились тем, что выразили готовность заключить с ней новый контракт через Жобера. Степень потрясения Эмилио удивила ее. Бизнес есть бизнес, сказала она Сандосу, напомнив ему о его же собственных словах: о том, что он не имеет права судить. Сама она не питала никаких надежд, и посему разбиваться было нечему. Отчего ему стало только хуже. Странный человек, решила она. Умный, но наивный. И, по ее мнению, слишком медленно реагирующий на изменение ситуации. Впрочем, все люди таковы.

Распустив привычный шиньон, она улеглась в ванну, намереваясь мокнуть в ней до тех пор, пока вода не остынет. Ожидая, пока ванна наполнится, она принялась перебирать почту, на тот случай, если в ней найдется нечто достойное немедленного внимания.

София дважды прочитала присланный ей протокол, но так и не сумела до конца поверить собственным глазам. Злость на Пегги Сун, устроившую этот жестокий розыгрыш, душила ее. Трясущимися руками, ошеломленная силой собственного гнева, София отключила воду, вновь завязала волосы пучком и принялась за работу, пытаясь взломать код файла и проследить его до Сун, одновременно придумывая достаточно жуткое возмездие, чтобы отплатить этой женщине за бесцельный, бессердечный…

И только через несколько минут сообразила, что Пегги здесь совсем ни при чем. Код принадлежал Жоберу. София сама написала его в самом начале совместной деятельности. За годы он претерпел некоторые изменения, однако в собственном стиле она не могла ошибиться.

Работая с документом, она убедилась в том, что трансакция действительно произошла. Обратившись к Международной валютной бирже, она заметила, что Жобер за ночь, сохранив в активе злотые, выиграл 2,3 процента.

Сингапур пошел вниз; везение в очередной раз не отказало французу. Однако сеть не могла подсказать ей происхождение денег. Кто на всем белом свете мог сделать ей такой подарок? – гадала она, теперь уже действительно испугавшись. Жобер являлся вполне разумным агентом, на него вполне можно было работать, он никогда не просил ее сделать что-либо нелегальное или неприятное. Впрочем, как знать.

Итак, должен существовать официальный документ о переходе прав на нее. София запросила отчетность по ее зарегистрированному в Монако контракту, думая только о том, кому же теперь принадлежит. Какому кровожадному вампиру?

Найдя нужный файл, она прочла последнюю строчку и откинулась на спинку стула, прикрыв рот ладонью, едва не задохнувшись при этом.

Контракт закрыт. Свободный агент. За справками обращаться к бывшему обладателю прав.

И тут до слуха ее невесть откуда, издалека наверное, донесся стон. Ничего не замечая, она подошла к окну, откинула занавеску, разыскивая взглядом чье-то дитя, по всей видимости, рыдавшее где-то неподалеку. Такового, естественно, рядом не оказалось, на улице вообще царила полная тишина. А потом София отправилась в ванную, чтобы прочистить нос, умыться и подумать о том, что делать дальше.

* * *

Когда два вечера спустя прозвенел звонок, Энн Эдвардс подошла к двери и увидела Эмилио, вновь превратившегося в мальчишку, стоявшего за спиной высокого худощавого священника на пятом десятке лет.

Потом, уже ночью, когда они с Джорджем наконец остались вдвоем в своей спальне, Энн с округлившимися глазами призналась мужу едва слышным, задушенным голосом:

– Более уродливого человека я не встречала во всей своей жизни. Даже не знаю, кого я наделась увидеть, но… вау!

– Черт! Как кого, техасского иезуита! Мне представлялся любитель сигарет «Мальборо», одетый как отец Гвидо Сардуччи[44]44
  Отец Гвидо Сардуччи – вымышленный персонаж, созданный американским комиком Доном Новелло: постоянно курящий священник в тонированных очках, который работает в Соединенных Штатах обозревателем сплетен и рок-критиком Ватиканской газеты L'Osservatore Romano.


[Закрыть], – шепотом признал Джордж. – Иисусе. Скажи мне, можно ли вообще посмотреть ему в глаза?

– Можно, если они оба будут смотреть на тебя, – решительно заявила Энн.

– А мне он нравится, этот Д. У., в самом деле нравится, однако во время обеда мне все хотелось накинуть ему на голову мешок, и я гадал, обидится ли он, – вдруг сломался Джордж.

Тут лопнуло и терпение Энн, так что они немедленно повалились друг другу в объятья – со смущением и стыдом, смеясь против воли, пытаясь по возможности сохранять тишину, поскольку объект их веселья находился в гостевой комнате в конце коридора.

– О боже, какие же мы скверные люди! – вздохнула Энн, безуспешно пытаясь взять себя в руки. – Это ужасно. Но, блин! Этот глаз, гуляющий по собственной воле!

– Бедолага, – негромко проговорил Джордж, наконец овладевший собой и пытавшийся выразить симпатию к гостю. Наступило мимолетное молчание, пока оба они пытались представить себе Д. У.: длинный, перебитый и съехавший в сторону нос, косой глаз, открывающая зубы губошлепистая улыбка, а заодно и лохматая шевелюра.