Текст книги "Греховные тайны"

– Проходи, лапушка, – сказал контролер из будки у входа на платформу. – Если тебе нужен этот поезд, лучше поторопись.

«Она никогда не вернется домой», – думала в это время Арран.

Кристиан внезапно разрыдалась и кинулась сестре на шею.

– О, Арран!

– Все нормально. – Арран сама с трудом сдерживала слезы. – Прекрати, слышишь? Давай иди, Крис.

И ради Бога, не раскисай! Это твой шанс. Не упускай его.

– Нет, я не могу!

– Ерунда, все ты можешь. И сделаешь, иначе я никогда больше не буду с тобой разговаривать.

Поезд дернулся, выпустил струю пара.

– Давай заходи, милашка, – проговорил контролер.

– О Арран…

– Да иди же ты!

Арран подтолкнула сестру к будке контролера. Кристиан затравленно взглянула на нее, утерла нос тыльной стороной ладони и пошла к поезду. Раздался свисток кондуктора. Арран смотрела, как сестра бежит по платформе. Вот она вскочила в ближайший вагон, кондуктор захлопнул за ней дверь. Вздрагивая и покачиваясь, поезд тронулся.

Арран стояла у выхода на платформу, пока поезд не скрылся из виду. Сестра уехала в Лондон, к Эрнесту Уэкслеру. Навстречу своей судьбе… Арран стояла неподвижно, не замечая, как слезы катятся по щекам.

– Да-а-а, прощаться всегда тяжело, – услышала она ласковый голос контролера. – На вашем месте я бы пошел куда-нибудь выпить чашку хорошего чаю. Наверняка полегчает.

Глава 3

Вот уже несколько месяцев подряд Изабель работала так напряженно, что это изумляло ее самое. Она и не предполагала, что способна на такое. Наступил новый год, и она начала терять терпение. Пора бы уже Дэвису подыскать ей что-нибудь. Но он только качал головой. Не сейчас. Она еще не готова.

И все же в начале января, по-видимому, произошло нечто такое, что заставило его изменить решение, хотя он так и не сказал Изабель, что же это было. Однажды в четверг он велел ей одеться с особой тщательностью и повел в «Поло-Лонж», ресторан отеля «Беверли-Хиллз», что на бульваре Сансет. На пробную вылазку, как он выразился.

Изабель уже все знала о «Поло-Лонж» – месте, где собираются самые могущественные и влиятельные персоны, куда приходят посмотреть других и показать себя.

Здесь люди с ровным красивым загаром и жесткими глазами ведут за столиками переговоры по телефону, заключают сделки и одним росчерком пера на ресторанной салфетке тратят миллионы.

Изабель волновалась. Она знала, что выглядит прекрасно и что они с Дэвисом отлично смотрятся вместе.

Конечно же, на них обратят внимание! Дэвис был в идеально сшитом костюме кремового цвета и черной шелковой рубашке. Изабель надела простое короткое белое платье и босоножки на высоких каблуках. Под тонкой тканью угадывалась упругая грудь. На лице почти никакой косметики, только глаза подведены. Кожа ее, казалось, так и светилась здоровьем.

Проходя по залу, Изабель не смотрела по сторонам, однако и без этого знала, что глаза всех присутствующих обращены на них.

Дэвис заказал два коктейля.

– Спокойно, – сказал он. – Помни, ты должна быть сдержанной.

Толстый приземистый человек с редеющими черными волосами остановился у их столика.

– Привет, Дэвис, дружище! Сколько лет, сколько зим! Где это ты пропадал?

– Да так, везде понемногу, – с ленивой улыбкой произнес Дэвис. – А как у вас тут дела?

Он не представил Изабель, одарившую незнакомца лишь вежливым мимолетным взглядом. На нем были тесно облегающие брюки из акульей кожи и темно-бордовый велюровый свитер с глубоким треугольным вырезом, открывавшим грудь, поросшую густыми черными волосами. На груди сверкали два золотых медальона и шестиконечная звезда Давида. Он улыбался широкой белозубой улыбкой. Черные беспокойные глаза его перебегали с предмета на предмет. С лица Изабель на ее грудь, потом снова на лицо, на секунду задержались на ее холодных голубых глазах, устремились поверх ее головы, обежали ресторанный зал, снова вернулись к груди Изабель и наконец остановились на Дэвисе.

– У нас все в норме. А ты от меня что-то скрываешь.

Кто эта шикарная девочка?

Дэвис по всей форме представил их друг другу.

– Сол Бернстайн. Изабель Уинн.

– Изабель Уинн?

В голове у Бернстайна как будто компьютер заработал, отыскивая в памяти нужное имя и не находя его.

– Очень приятно познакомиться, мистер Бернстайн, – вежливо произнесла Изабель.

– Называйте меня Сол, крошка. Для вас я старина Сол. А вы, я вижу, англичанка…

Снова заработал компьютер. Англичанка… в этом городе новичок… Английские актрисы пользуются сейчас огромной популярностью. Возьмите Джули Кристи, Ванессу Редгрейв, Сару Майлз…

– Да, я приехала из Лондона.

Изабель одарила мистера Бернстайна своей улыбкой номер четыре – вежливой, но сдержанной. Сдержанной… оставаться сдержанной.

Больше практически ничего не было сказано. Когда Сол Бернстайн отошел от их столика, любопытство его разгорелось еще больше. Он был заинтригован.

– Ну ладно, ребята, мне пора бежать. Денежки надо зарабатывать. Дэви, я тебе звякну на следующей неделе.

Встретимся за ленчем? Надо поговорить.

– Не возражаю.

Дэвис смотрел вслед удаляющейся бордовой спине Бернстайна.

– Это первоклассное дерьмо, – проговорил он безмятежным тоном. – Родную мать продаст. Но он важная шишка на студии «Викинг», и аппетиты у него те еще.

Теперь он примется разузнавать о тебе. Попытается выяснить, кто ты такая. – Дэвис улыбнулся. – Еще неделю назад он бы меня и не заметил. А теперь, видишь, вспомнил мое имя.

В конце недели Дэвис принес ей сценарий фильма «Свободное падение» – толстую пачку листов, отпечатанных на машинке.

– Прочти. Друг моего приятеля сделал для меня лишний экземпляр. Вообще-то мне не полагается. Посмотри роль Эдди и скажи, что ты об этом думаешь.

В сценарии рассказывалась история Аватара, величайшей рок-звезды, который оказался во власти своего менеджера Порции Глейз, намеренно приучившей его к наркотикам.

Эдди, молодая англичанка из группы статисток, влюбилась в Аватара. В фильме у нее были две серьезные сцены – бурная встреча со своим кумиром в автобусе во время последнего провального турне по стране и яростная схватка с Глейз на приеме после концерта в Сан-Франциско.

– Это задумано как серьезный фильм, – сказал Дэвис. – Они тут не упустили ни одной модной темы: феминизм, коррупция в высших сферах рок-индустрии, наркотики… ну, в общем, все.

Изабель унесла сценарий домой, она обращалась с ним так осторожно, словно он был из стекла. Читала и перечитывала. Кто она такая, Эдди? Какая она? Что чувствует эта девушка? Чего хочет?

В ремарках к сценарию указывалось, что Эдди очень молода, красива, сексуальна, но несколько наивна. Влюбившись до умопомрачения в Аватара, она покинула ради него дом, друзей, Англию. Он и его рок-группа стали для нее всем миром.

Вечером позвонил Дэвис. Спросил, какое у нее впечатление от сценария и от роли.

– Это моя роль. Эдди – это я.

– Прекрасно. Через две недели отборочный просмотр.

Это было как удар грома. Наконец-то…

Дэвис составил расписание фотосъемок.

– Надо подготовить фотоальбом.

Рефуджио Рамирес считал себя лучшим фотографом в Лос-Анджелесе. Во всей стране. В мире. И возможно, во всей вселенной. Об этом он сразу же заявил Изабель, поднимаясь с ней по лестнице в студию.

– Когда Уиттэкеру требуется качество, он всегда обращается ко мне. Рам – это номер один. Высший класс, – говорил он, наблюдая за движением ее ягодиц под плотно облегающими выцветшими джинсами.

Рамирес также считался самым дорогим фотографом в Лос-Анджелесе. Однако Дэвиса это не беспокоило.

– Не волнуйся, – сказал он Изабель. – Он сделает это бесплатно. Он мне обязан. Однажды я спас ему шкуру.

Похоже, Рамирес действительно не забыл ту ночь в Сайгоне, пять лет назад, когда бесшабашного подвыпившего фоторепортера чуть не порезали на куски из-за хорошенькой проститутки с золотистой кожей. Спасло его лишь вмешательство Дэвиса Уиттэкера.

Потому-то он и пожертвовал воскресным днем. Потому-то и работал совершенно бесплатно с протеже Дэвиса. Именно поэтому он и пальцем не дотронулся до роскошной девочки, изгибавшейся перед ним в своих тесных джинсах. Хотя пальцы его так и тянулись к ней, а некоторые другие органы содрогались от возбуждения.

Но он не чувствовал себя обиженным. Девочка и впрямь роскошная. Похоже, у Дэвиса здесь какой-то особый интерес, хотя не совсем понятно какой.

Дэвис и в самом деле не знал точно, чего хочет добиться. Об этом можно будет сказать, только переговорив кое с кем из знакомых.

– Нужно как можно больше фотографий, самых разных, – сказал он Рамиресу. – Так что снимай, сколько сможешь.

Изабель он предупредил о том, что Рамирес – «грязный похотливый гаденыш», но прекрасный фотограф.

– Если кто-то и может сделать тебе рекламу, так это он.

Он действительно похож на похотливого гаденыша, думала Изабель. Тучный, приземистый, с длинными волосатыми руками и кривыми ногами, с толстыми губами, выпученными глазами, вдавленным носом и курчавыми волосами, которые он приглаживал маслом. Более отвратительного существа она в жизни не встречала.

Изабель поставила сумку с вещами в углу и с трудом подавила смех – ей вспомнилось еще одно предупреждение Дэвиса.

– Ты не поверишь, он занимался любовью практически со всеми самыми красивыми женщинами Южной Калифорнии. Так что будь осторожна. Не зря его называют «тот самый Рам».

Рамирес налил ей чашку крепкого кофе, такого крепкого и черного, что, наверное, мог бы содрать ярко-красную краску с ее «мустанга».

– У меня не бывает этих водянистых помоев, бэби.

После кофе он заставил ее пройтись по студии, сесть, вытянуться, потанцевать под музыку «Роллинг Стоунз», а сам задумчиво рассматривал ее, дымя вонючей сигарой.

Потом он велел ей встать у окна, чтобы изучить ее лицо при естественном освещении. Поворачивал ей голову в разные стороны, выравнивал линии подбородка, шеи, плеча. Положил ладонь на ее щеку, изучал игру теней.

И при этом приговаривал про себя: «Сукин сын. Ах сукин сын».

Рамирес порылся в одежде, которую Изабель принесла с собой, и отбросил все, кроме белого и черного.

– Интуиция… Просто такое чувство… Что-то может скомпоноваться.

Он добавил кое-что из своих вещей: черно-белую полосатую мексиканскую накидку с длинной бахромой, плоскую соломенную шляпу, белую мужскую рубашку и черную кружевную шаль. Свалил все это в кучу в центре комнаты, затем постоял в глубокой задумчивости совершенно неподвижно, попыхивая своей зловонной сигарой.

Казалось, он пребывает в состоянии медитации. Зазвонил телефон – он не обратил на него внимания.

Когда звонки стихли, Рамирес внезапно прищелкнул пальцами и обернулся:

– О'кей, бэби. Начнем.

В течение двух часов он снимал крупные планы. Спереди, с разных сторон, снизу, сверху. Убрал ей волосы назад, в девичий хвостик, распустил, стянул сзади в высокий тугой пучок. Он изменял линию шеи, повязывал шарфы, надевал украшения, снимал их. И все время с растущим возбуждением разговаривал сам с собой по-испански.

К часу дня Изабель почувствовала, что проголодалась. В животе урчало. Болели ноги, шея и спина. Она страшно устала.

– Ну и что? – пробурчал Рамирес. – Кого это волнует?

Он кинул ее вещи в одну сумку, фотоаппарат и увеличитель – в другую, схватил Изабель за руку и сбежал по ступеням на улицу.

– Я никогда не ем во время работы, и это только на пользу.

Он открыл дверцу сверкающего черного «мазератти», втолкнул Изабель на сиденье.

– На, курни, это здорово отвлекает. – Он зажег сигарету, подал Изабель. – Только не больше трех затяжек, бэби.

Они помчались на север, по направлению к Малибу.

Спидометр показывал восемьдесят пять миль в час. Рамирес откинулся на сиденье, вынул сигарету из пальцев Изабель и выбросил в окно.

– Потом, бэби. Если будешь хорошей девочкой.

На пляже он заставил ее надеть рубашку, повязал концы на талии. Надел ей на голову соломенную шляпу и сдвинул на затылок. Так она и стояла, вызывающе упершись руками в бедра.

– Так, хорошо, хорошо… Теперь пошевелись, бэби.

А теперь постой на месте. Попробуй-ка шаль, черную…

Ух ты! Приспусти с плеча. Так… спусти совсем… не важно, что там будет видно, поверь мне.

Он продолжал болтать что-то про себя на смеси испанского с английским.

– Уиттэкер – полный дурак. Говорит, грудь не надо. А я ему – с такими-то титьками! Сукин сын… Да их надо всему миру показывать!

На пляже начала собираться толпа. Изабель различала некоторые слова.

– Кто такая?

– Ты ее когда-нибудь видел?

– Может, манекенщица?

– Кто?..

– Да ведь это Рамирес. Значит, что-то серьезное.

Изабель почувствовала прилив энергии и начала работать на публику. Для них она теперь поворачивалась, изгибалась, потягивалась, улыбалась и хмурилась. Рамирес без устали щелкал фотоаппаратом.

– Здорово, бэби! Я тебя люблю!

Февральские тени удлинялись, близились сумерки, но толпа все прибывала. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше видеть.

Поднялся ветер. Бахрома шали развевалась, как знамя. Волосы струились по плечам и лицу Изабель. Она отбросила их назад, изогнулась, балансируя на одной ноге, беззаботная, как вольная цыганка. Глаза блестели.

Она упивалась происходящим.

Рамирес делал последние снимки. Толпа, почуяв, что конец зрелища близок, двинулась к Изабель. Головы, плечи и протянутые руки людей отбрасывали длинные тени на песке.

После подъема неизбежно должен был наступить спад, но Изабель не предполагала, что он будет таким резким. Еще совсем недавно ей казалось, что она все может. Она готова была летать, как на крыльях. Сейчас, непонятно почему, ей хотелось плакать.

– Кажется, все прошло нормально, – тусклым голосом сообщила она Дэвису. – Рамирес сказал, что позвонит попозже. Он очень торопился.

Рамирес даже не проводил ее до дверей, не попросил разрешения зайти, хотя она ожидала этого.

– Позвоню, как только увижу, что получилось, – крикнул он уже из машины.

Ему не терпелось избавиться от нее… Она его абсолютно не интересовала. Его занимали лишь образы, создаваемые на фотопленке.

– Ну если он так спешил, значит, считал, что у него в руках нечто очень ценное, – заметил Дэвис.

Он принес на ужин еду из китайского ресторанчика в белых картонных упаковках и теперь открывал крышки, заглядывая внутрь. Он был голоден.

– Давай есть, пока горячее.

Однако Изабель, целый день ничего не евшая, сейчас не могла проглотить ни кусочка. Ей казалось, что ее тут же стошнит. Как может Дэвис быть таким бесчувственным! В этот момент она его ненавидела. Она чувствовала себя несчастной, опустошенной. Ее просто используют.

Она для него всего лишь удачная клиентка, которая его обогатит, и тогда он докажет отцу, что способен пробиться в жизни самостоятельно. Она сидела сгорбившись на кушетке и тосковала по рукам Дэвиса, по его объятиям.

Тосковала по ласковым словам. Ей необходимо было услышать, как она прекрасна, какие великолепные получатся снимки… Услышать, что он, Дэвис, ее любит.

Она часто вспоминала тот момент, когда впервые увидела его на вечеринке у Дженнингсов. Вспоминала, как он смотрел на нее тогда издалека, со странным, изучающим и в то же время напряженным выражением лица.

Она вновь ощущала прикосновение его трепещущих пальцев в тот момент, когда он повел ее к бассейну. Но потом, после того как они заключили соглашение, все изменилось. Казалось, она перестала существовать для него как личность. Они, конечно, занимались любовью, и ему всегда удавалось довести ее до умопомрачения.

В такие минуты она превращалась в одну трепещущую плоть.

Даже сейчас, глядя на изгиб его спины, на движения плеч, в то время как он аккуратно раскладывал на кофейном столике картонные тарелки, вилки, расставлял баночки с соусом и горчицей, она ощущала почти непереносимое страстное желание.

Черт бы его побрал! Как он смеет не видеть в ней живого человека! Он сам сказал ей об этом на прошлой неделе. Он тогда велел ей раздеться и стал серьезно, внимательно рассматривать ее. В его задумчивых изучающих глазах не было и намека на чувство.

– Ты прибавила в весе по меньшей мере фунта на два. А через неделю фотосъемки. Придется тебе отказаться от пиццы. И пить только содовую или простую воду.

– Ты разговариваешь так, как будто я всего лишь кусок мяса.

Он взглянул ей прямо в глаза.

– Совершенно верно, Изабель. Хотя мы называем это иначе. Продукт. Ты теперь наш продукт. Изабель Уинн, продукт. И чем скорее ты это осознаешь, тем лучше для тебя. Тем меньше будет боли. Ты – сочетание таланта и привлекательной внешности. Там, на студии, ты никого не будешь интересовать как личность. Только как продукт. Они тебя купят, если решат, что ты способна делать для них деньги. Если им покажется, что ты именно тот продукт, который нужен. И тогда ты станешь богатой и знаменитой. Ты ведь именно об этом мечтаешь. Разве не так?

– От тебя я такого не ожидала.

Дэвис пожал плечами.

– Придется привыкать и к этому, если хочешь выжить. Для твоей же пользы. Нужно научиться отделять личное от профессионального. И даже уметь посмеяться над этим.

Потом он кинул на нее внимательный взгляд и смягчился:

– Ты должна мне доверять, Изабель. Ты мне небезразлична.

«Брехня, – подумала Изабель. – Я тебе абсолютно безразлична. Я для тебя не человек. Продукт. А для Рамиреса – изображение на фотобумаге…»

И «Поло-Лонж» теперь представлялся ей всего лишь мясным рынком, где ее, Изабель Уинн – продукт! – выставили напоказ перед такими, как Сол Бернстайн. Теперь она ощущала лишь невероятное унижение. Ей это все было ненавистно.

Внезапно она с тоской вспомнила о сигаретке, которую дал ей Рамирес. Это от нее она тогда почувствовала такой подъем. Но Дэвис бы этого не одобрил Он отрицательно относился к наркотикам. Так же как и к спиртному. Немного вина время от времени… Но не более.

– Ну же, Изабель, – говорил он сейчас отеческим тоном. – Я знаю, ты устала, но надо поесть. Тебе же нравится сычуаньская кухня.

Он протянул ей тарелку, на которой лежал кусок цыпленка, начиненного орехами, и тонкие ломтики говядины по-монгольски. Изабель не могла проглотить ни кусочка. Налила себе бокал шабли из графина. Дэвис тут же убрал его.

– Хватит вина, Изабель. Поешь хоть чего-нибудь.

– Не хочу!

Изабель по-детски надула губы. Ну как он не может понять! Ей не нужна еда. Ей нужно, чтобы ее любили, чтобы говорили, как она хороша. Внезапно ее охватила тоска по дому, по сестрам. Она ненавидела Дэвиса за то, что оказалась в его власти. Так же как Аватар оказался во власти Порции Глейз.

Ей захотелось бросить все и уехать домой…

Однако в следующий миг Изабель вспомнила о сестрах и о том, почему она здесь. Они на нее надеются. Она не может их подвести.

Позже, оказавшись наконец в объятиях Дэвиса, она плача повторяла и повторяла его имя, целовала его глаза, губы, шею, растворялась в его теле. У них была одна общая плоть. В постели, обнаженные, они говорили на одном языке. Изабель не думала о том, что это все изменится в тот момент, когда их тела оторвутся друг от друга.

Сейчас она обвилась вокруг него, приняла его в себя, мурлыча от наслаждения. Дэвис внезапно укусил ее в губы. Она сжала руками свою твердую напрягшуюся грудь, ощущая, как растет напряжение во всем теле, как близится тот момент, чувствовала губы Дэвиса, его чудесную монументальную твердость внутри себя… Теперь они двигались в такт, с нарастающей интенсивностью.

В глазах у нее все плыло и кружилось. Она задохнулась и провалилась в ревущую черноту чисто физических ощущений небывалой силы.

– Да! – выдохнул Дэвис ей в ухо. – О да, моя драгоценная… да, да!

А потом одновременно произошли три вещи.

Дэвис едва не расплющил ее в последнем спазме. Она громко вскрикнула от наслаждения. Кто-то заколотил в дверь.

– Вы когда-нибудь угомонитесь или нет? Три часа ночи! Люди спать хотят, черт вас побери!

В этот момент зазвонил телефон.

– Что за ерунда! – воскликнул Дэвис.

Звонил Рамирес.

– Быстро гребите сюда, ребята. Прямо сейчас. Вы не поверите…

Мексиканец встретил их у входа в студию, весь в поту от возбуждения.

– Взгляните на это! И на это. И вот сюда. Я тебе скажу, парень: с этой девочкой плохих снимков не получится. Даже самые вшивые смотрятся потрясно. А вот этот… ты только взгляни! Я отпечатал всего один – посмотреть, что вышло. Осторожно, он еще не просох.

Они молча смотрели на Изабель, стоящую на берегу, молодую, сияющую, невинную и неотразимую. Одна рука придерживает накидку, другая откидывает с лица волосы. А вокруг ясно очерченным фоном – головы, плечи, руки людей. Протянутые руки, пальцы, указывающие на нее… Такой снимок может получиться один раз в жизни.

– С этой фотографией я войду в историю, – торжественно и благоговейно произнес Рамирес.