Текст книги "Замри, умри, воскресни"

Мэриан Кайз
Замри, умри, воскресни

Времена ужасные. Дети не слушаются родителей, и все взялись за писательство.

Марк Туллий Цицерон, политический деятель, оратор, писатель (1096-1043 гг. до н. э.)

У каждой истории есть три версии: ваша, чужая и истинная.

Неизвестный автор

Часть первая

ДЖЕММА

1

ТО: Susan…[email protected]

FROM: Gemma [email protected]

SUBJECT: Папа ушел

Сьюзан, ты просила новостей. Вот тебе новости. Хотя ты сейчас пожалеешь, что спрашивала. Похоже, отец бросил маму. Пока не могу сказать, насколько это серьезно. Будут еще новости – сообщу.

Джема

Когда мама позвонила, я в первый момент подумала, что он умер. По двум причинам. Во-первых, в последнее время я как-то зачастила на похороны. То к друзьям моих родителей, а то и того хуже – к родителям моих друзей. Во-вторых, мама позвонила мне на мобильник. Впервые за все время – до сих пор она пребывала в неколебимой уверенности, что на мобильный можно звонить только с другого мобильного. Как будто это рация. Так что, когда я поднесла телефон к уху и услышала задыхающийся голос и фразу: «Он нас покинул», я, вполне естественно, подумала, что отец сыграл в ящик и мы с ней остались вдвоем.

– Собрал вещи и ушел.

– Собрал… что? – Тут до меня дошло, что папа, вполне вероятно, и не умер.

– Приезжай домой, – сказала мама.

– Хорошо. – Но я ведь на работе. И не просто в офисе сижу, а нахожусь в конференц-зале отеля и заканчиваю приготовления к большой медицинской конференции. (Можно сказать, на собственной шкуре испытываю оборотную сторону «Боли в спине».) Это было гигантское мероприятие, на его подготовку ушло несколько месяцев, накануне я проторчала в отеле до половины первого ночи, принимая прибывающих сотнями гостей и на ходу решая их проблемы. (Пришлось, например, заниматься перемещением из «некурящих» номеров тех несчастных, кто умудрился снова закурить в промежутке между бронированием отеля и фактическим заселением. Всякой такой ерундой.) Сегодня первый день работы конференции, и меньше чем через час сюда нахлынут две сотни мануальных терапевтов в расчете получить:

1. Бэджик с фамилией и место в зале.

2. Кофе и два печенья в 11.00 (одно простое и одно сдобное).

3. Ленч из трех блюд (включая вегетарианские) в 12.45.

4. Кофе и два печенья (оба – простые) в 15.30.

5. Вечерние коктейли и торжественный ужин, с раздачей корпоративных сувениров, танцами и поцелуями (пожеланию).

По правде сказать, когда зазвонил мой мобильник, я решила, что это мужик, который должен подвезти нам экраны для демонстрации слайдов и прочего, звонит сообщить, что скоро прибудет. Причем – что немаловажно – с экранами.

– Объясни, что случилось, – сказала я маме, раздираемая между служебным и дочерним долгом. Я не могу сейчас уйти…

– Все расскажу, когда приедешь. Поторопись. Я в ужасном состоянии. Одному богу известно, что я могу сделать.

Это сработало. Я захлопнула телефон и посмотрела на Андреа, которая, по-видимому, уже поняла, что случилось что-то нехорошее.

– Все в порядке? – шепнула она.

– Отец.

По ее лицу было видно: она тоже решила, что мой папаша откинул тапочки, как он сам любил говаривать. (Ну вот, я уже о нем в прошедшем времени.)

– О господи… Он…

– Да нет, – поправила я, – пока еще жив, слава богу.

– Иди, иди. Отправляйся немедленно! – Она подтолкнула меня к выходу, явно представляя себе старца на смертном одре.

– Я не могу. Кто этим всем будет заниматься? – Я обвела рукой зал.

– Мы с Мозесом все сделаем. Я позвоню в контору и попрошу прислать на подмогу Рут. Послушай, ты столько сил вложила в это мероприятие. Ну что теперь может случиться?

Правильный ответ, конечно, был: «Да что угодно». Я уже семь лет занимаюсь организацией подобных мероприятий и понавидалась всякого – от перебравших докладчиков, падающих со сцены, до профессоров, дерущихся за дармовое пирожное.

– Да, но… – Я строго-настрого наказала Андреа и Мозесу, что сегодня утром они должны явиться на работу, даже если будут мертвы. А теперь сама готовлюсь смыться в кусты – и ради чего, собственно?

Ну и денек! Еще и начаться не успел, а столько всего уже не заладилось. Начнем с моей прически. Давно не могла выкроить время на парикмахерскую, и в последний момент, в порыве безумия, решила обрезать волосы собственноручно. Хотела, конечно, лишь чуточку освежить кончики, но, начав, остановиться уже не смогла и успокоилась, только когда на голове остался нелепый бобрик.

За сегодняшнее утро мне уже несколько раз говорили, что я похожа на Лайзу Миннелли из «Кабаре». Мозес приветствовал меня словами: «Здравствуй и процветай» и жестом, символизирующим победу. Затем, когда я велела ему еще раз позвонить мужику с экранами, он с серьезным видом ответил: «Капитан, это было бы нелогично». Так. Теперь я уже не Лайза Миннелли из «Кабаре», а капитан Спок из «Звездных войн». (Короткое замечание: Мозес – не какой-нибудь бородатый старец в пропыленных одеждах и сандалиях, а молодой щеголь нигерийского происхождения.)

– Отправляйся! – Андреа снова подтолкнула меня к двери. – Береги себя и звони, если что нужно.

Такие слова обычно произносятся, когда кто-нибудь умрет. Так я оказалась на парковке. Меня моментально обхватил со всех сторон промозглый январский туман. Я тут же вспомнила об оставленном в гостинице пальто. Но возвращаться не стала. Перебьюсь.

Когда я садилась в машину, какой-то мужик присвистнул. Не в мой адрес, а в адрес автомобиля. Я езжу на «Тойоте МР2», маленькой спортивной машинке (очень маленькой, так что хорошо, что росту во мне всего сто пятьдесят шесть). Это не я ее выбрала – это фирма настояла. Дайнаны (ФФ – Франциск и Франческа) сказали, что для женщины моего статуса такая машинка будет весьма кстати. Ну да, а кроме того, ее как раз очень недорого продавал их сынуля. Ну так вот. Мужчины на эту машину реагируют очень неоднозначно. Днем это в основном свист и подмигивание. Зато по вечерам, когда они возвращаются в подпитии из паба, это совсем другая история: тут тебе то мягкую крышу ножичком полоснут, то окно кирпичом разобьют. Угонять ее никто не берется, зато нанести непоправимый вред – это за милую душу. В результате я не столько езжу на этой машине, сколько держу ее у жестянщика. В надежде снискать сострадание в душах этих загадочных существ – мужчин – я повесила на заднее стекло наклейку: «Еще у меня есть раздолбанная „Кортина“ 1989 года». Наклейку специально для меня сделал Антон. Пожалуй, надо было снять ее сразу, как он ушел, но сейчас не время об этом думать.

Дорога к родителям была свободной. Основной поток двигался в противоположном направлении, в центр Дублина. Я ехала сквозь клубы тумана, напоминающего сухой лед, и мне казалось, что все происходит во сне. Еще пять минут назад был обыкновенный вторник. Я настроилась на первый день работы конференции. Пребывала в естественном волнении – в последний момент всегда что-нибудь да возникнет, – но к такому никак не была готова. Я не знала, что меня ждет в родительском доме. Было очевидно, что случилась беда. К примеру, мама подвинулась умом. Вообще-то она не проявляла таких наклонностей, но в подобной ситуации всего можно ожидать. «Он сложил вещи…» Уже одно это было маловероятно. Примерно как рак на горе свистнет. Папе всегда собирала вещи мама, будь то на конференцию по вопросам сбыта или на банальную игру в гольф. Именно эти слова меня и встревожили. Либо мама тронулась рассудком, либо папа в самом деле умер. В панике я все сильней давила на педаль газа.

Запарковалась я очень плохо, возле дома (скромный таунхаус постройки шестидесятых годов). Отцовской машины на месте не было. Папа никогда не ездит на работу на машине, он предпочитает автобус. От того, что машина исчезла, мне стало совсем нехорошо.

Мама открыла дверь прежде, чем я вышла из машины. Она была в персиковом халате, челка накручена на бигуди оранжевого цвета.

– Он ушел!

Я быстро прошла в дом и направилась на кухню. Мне требовалось сесть. Хоть это и глупо, но мне казалось, что сейчас я увижу там отца, он сидит себе скромно в уголке и удивленно повторяет: «Я ей все утро твержу: никуда я не ушел, но она и слышать не хочет». Однако на кухне никого не оказалось. Только остывший кусок поджаренного хлеба, пара перепачканных в масле ножей и другие свидетельства недавнего завтрака.

– Что-то случилось? Вы поссорились?

Нет, ничего не было. Позавтракал, как обычно. Кашу съел. Я сварила. Вот, смотри. – Она показала тарелку со следами овсянки. Съеденной, хочу заметить, без остатка. Мог бы и подавиться для приличия.

– Потом он сказал, ему надо со мной поговорить. Говорит, он несчастлив, у нас не ладится и он уходит.

– «Не ладится»? Да вы тридцать пять лет женаты! Может… может, у него кризис среднего возраста?

– Ему уже шестьдесят, вряд ли это можно назвать средним возрастом.

Она права. Кризис среднего возраста отец вполне мог пережить лет эдак пятнадцать назад. Никто бы и не возражал, мы тогда этого даже ждали, но он продолжал молча лысеть, был, как всегда, рассеян и добродушен.

– Потом взял чемодан и сложил туда свои вещи.

– Вот в это не верю. Что именно он сложил? И как умудрился догадаться, каким образом это делается?

На мамином лице появилось некоторое замешательство, и, чтобы доказать верность своих слов мне, а может быть, и себе, она повела меня наверх, где продемонстрировала пустое место в шкафу, прежде занимаемое чемоданом. (Такой чемодан из комплекта, который можно выиграть по жетону с автозаправки.) Затем она повела меня в свою комнату и показала пустые полки в гардеробе. Он забрал пальто, куртку и хороший костюм. Оставил поразительное количество разноцветных свитеров и брюк, которые принято называть слаксами. Бежеватого цвета, мерзкого покроя и из отвратительной ткани. Я бы их тоже не взяла.

– Ему придется возвращаться за одеждой, – проговорила мама.

Я бы не стала на это рассчитывать.

– В последнее время он был какой-то рассеянный, – продолжала она. – Я тебе говорила.

И мы даже гадали, не есть ли это начальная стадия болезни Альцгеймера. Тут меня осенило. У него и впрямь Альцгеймер. Он не в своем уме. Где-нибудь мотается сейчас на машине с безумным взором и называет себя российской княжной Анастасией. Надо предупредить полицию.

– Какой у него номер машины?

Мама удивилась:

– Я не знаю.

– Почему это?

– А зачем мне? Я эту машину никогда не вожу, только пассажиром езжу.

– Надо узнать, потому что я его тоже не знаю.

– Да зачем он нам?

– Затем, что мы не можем просить полицию разыскать синий «Ниссан Санни» с пятидесятидевятилетним водителем за рулем, который возомнил себя последним из дома Романовых. Где у тебя документы и все такое?

– На полке в серванте.

Однако поиск в «кабинете» отца результатов не дал. Никаких документов на машину там не оказалось, а от мамы толку было немного.

– Это ведь казенная машина?

– Кажется.

– Тогда я позвоню ему на работу. Кто-нибудь, его секретарша или еще кто, нам поможет.

Я набрала прямой отцовский номер, в глубине души понимая, что он не ответит. Где бы он сейчас ни находился, это наверняка не работа. Закрыв рукой трубку, я велела маме поискать номер полицейского участка. Но не успела она подняться с кресла, как к телефону кто-то подошел. А именно – отец.

– Папа? Это ты?

– Джемма? – с опаской отозвался он. В самом этом факте не было ничего необычного – отец всегда отвечал по телефону с каким-то сомнением. Да и не без оснований, поскольку я звонила ему только в трех случаях:

1. Сообщить, что у меня сломался телевизор, и попросить приехать с инструментами.

2. Сказать, что мне пора стричь газон, и попросить приехать с газонокосилкой.

3. Сообщить, что моя входная дверь требует покраски, и попросить приехать с валиками, кистями, малярной лентой и всем прочим, а заодно захватить большой пакет с шоколадками.

– Папа, ты, значит, на работе. – Бесспорное утверждение.

– Да, я…

– Что случилось?

– Послушай, я собирался тебе попозже позвонить, у нас тут запарка. – Он тяжело дышал. – Похоже, у нас произошла некоторая утечка конфиденциальной информации, и конкуренты готовятся выпустить пресс-релиз – новый продукт, практически идентичный, промышленный шпионаж и все такое.

– Папа!

Прежде чем продолжить, я должна рассказать, что мой отец работает в отделе сбыта большой кондитерской фабрики. Название не скажу, поскольку, учитывая сложившуюся ситуацию, не собираюсь делать им бесплатную рекламу. Сколько я себя помню, он всегда работал в этой компании, и одним из преимуществ его работы было то, что продукции разрешалось брать сколько хочешь – бесплатно. Поэтому наш дом был вечно завален шоколадом, а меня очень любила вся улица. Вряд ли сверстники так бы тянулись ко мне, если бы не дармовые конфеты. Естественно, нам с мамой было строжайше запрещено покупать что-либо, произведенное конкурентами – дабы «не давать им преимуществ». Хотя мне был ненавистен этот диктат, который вообще-то и диктатом-то не назовешь – папа всегда был для этого чересчур мягкотел, сил противостоять ему во мне не находилось, и как бы нелепо это ни звучало, но когда я впервые попробовала «Ферреро Роше», то ощутила угрызения совести. Я понимаю, это не конфеты, а смех один, особенно то, как они себя рекламируют, но на меня они произвели большое впечатление, в первую очередь своей идеально сферической формой. Однако, когда я между делом посоветовала папе, что его фирме пора попробовать себя в конфетах в форме шарика, он грустно на меня посмотрел и произнес: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?»

– Пап, я тут у мамы, она очень расстроена. Что происходит? Может, объяснишь? – Я говорила с ним не как с отцом, а как с дерзким мальчишкой, который творит невесть что, но стоит ему попенять – и он тут же возьмется за ум.

– Я собирался тебе попозже позвонить и все объяснить.

– Ну вот и объясни.

– Мне сейчас неудобно говорить.

– А вот это зря. – При всей грозности моего тона в глубине души у меня зрел страх. Я рассчитывала, что стоит мне заговорить строгим голосом – и он обмякнет, но этого не случилось.

– Папа, мы с мамой очень о тебе беспокоимся. Нам кажется, ты немножко… – Как бы это сказать? – Немножко нездоров. В душевном плане.

– Я здоров.

– Это ты так считаешь. Психически нездоровые люди очень редко отдают себе отчет в своей болезни.

– Джемма, я понимаю, в последнее время я как-то отдалился. Я это прекрасно понимаю. Но это не из-за душевной болезни.

Разговор пошел совсем не так, как я рассчитывала. Совершенно не так. Да и говорит он нормально – не как псих. И никакого раскаяния в голосе. Он говорит, как будто знает нечто такое, чего не знаю я.

– Что происходит? – спросила я упавшим голосом.

– Я сейчас не могу говорить, у нас проблема, требующая неотложного решения.

Я возмутилась:

– А по-моему, твоя семейная жизнь куда важнее, чем какой-нибудь шоколадный батончик с начинкой «Тирамису».

– Тише! – прикрикнул отец. – Хочешь на весь мир растрезвонить? Зачем я тебе только рассказал!

С перепугу я лишилась дара речи. Папа на меня никогда не кричит.

– Я позвоню тебе, как только смогу. – Его голос был суров. Так обычно говорят… даже смешно… так обычно говорят отцы.

– Ну что? – кинулась ко мне мама, едва я положила трубку.

– Он перезвонит.

– Когда?

– Как только сможет.

Я кусала костяшки пальцев и не знала, что делать дальше. В такой ситуации бывать мне еще не доводилось. Не было ни прецедента, ни инструкций, как себя вести. Оставалось только ждать. Ждать известия, которое не сулило ничего хорошего. А мама все приставала:

– Ну, как ты думаешь? Джемма, как ты думаешь? – Как будто это не она, а я взрослая и знаю ответы на все вопросы.

Хорошо еще, я не напустила на себя бодрый вид и не предложила выпить по чашечке чаю. Или, еще того хуже, по кружечке пивка. Я вообще не считаю, что чаепитием можно решить какую бы то ни было проблему, и дала зарок, что нынешний кризис не обратит меня в поклонницу чая. Ни за что.

Я подумывала подъехать к отцу на работу и поговорить с глазу на глаз, но, коли он как раз разгребает свой кризис под кодовым названием «Тирамису», меня к нему вряд ли подпустят.

– А где же он теперь будет жить? – жалобно вопрошала мама. – Из наших друзей его никто к себе не пустит.

Она была недалека от истины. В кругу родительских друзей так было заведено: мужья держали в руках семейный бюджет и ключи от автомобиля, а жены – бразды правления. Женщины решали, кому приходить, а кому уходить, так что даже в том случае, если кто-то из друзей имел неосторожность пообещать отцу приют, жена его и на порог не пустит – из солидарности с мамой. Но если не с кем-то из друзей, тогда где он еще может жить?

Отец уже виделся мне в побитой плесенью жалкой комнатушке с газовой горелкой и ржавым чайником.

Без мамы и домашнего комфорта ему долго не протянуть. Три вечера поиграет в гольф, а как чистые носки понадобятся – мигом домой прибежит.

– Когда он перезвонит? – снова спросила мама.

– Я не знаю. Давай включим телевизор.

Пока мама делала вид, что смотрит «Сансет-Бич», я написала первое письмо Сьюзан. Сьюзан (которую я называю «моя милая Сьюзан» – чтобы отличить от всех других Сьюзан, которые не такие милые) составляла одну треть компании, куда, помимо нее, некогда входили я и Лили. После великого раскола она осталась на моей стороне.

Каких-то восемь дней назад, 1 января, она перебралась в Америку, в Сиэтл, там у нее был двухгодичный контракт на работу в пиар-отделе одного крупного банка. Сьюзан рассчитывала, что за эти два года сумеет отхватить себе какого-нибудь умника из «Майкрософта», но выяснилось, что они все там работают по двадцать семь часов в сутки, так что на личную жизнь и ухаживание за Сьюзан времени совсем не остается. Пока что она заполняла паузу разнообразными видами кофе, маялась от одиночества и с жадностью впитывала все новости.

Детали я пересказала вкратце и нажала «Отправить». Компьютер у меня ого-го – только что мысли мои не читает. Мне его выдали в конторе, в порядке презента. Ну да, как же! На самом деле эта машина меня только еще больше поработила – теперь со мной можно было связаться любым угодным им способом и в любое время. А весит этот кирпич столько, что у моей почти самой лучшей сумки (есть одна получше) порвалась подкладка.

Когда «Сансет-Бич» закончился, а папа так и не позвонил, я сказала:

– Это неправильно. Я ему еще раз позвоню.

2

ТО: Susan…[email protected]

FROM: [email protected]

SUBJECT: Папа ушел, по-прежнему главная новость

Ну вот, новостей прибавилось. Когда ты все узнаешь, тебе понадобится валиум, так что не читай, пока не запаслась таблеткой. Иди же, иди.

Вернулась? Готова? Молодец. Мой отец, Ноуэл Хоган, завел любовницу. Дальше – больше. Ей 36 лет. Всего на четыре года старше меня.

Где он ее отхватил? Сама-то как думаешь? На работе, конечно. Она его – господи, какая банальность! – личная помощница. Ее зовут Колетт, от прежнего сожителя у нее двое детей, девочка девяти лет и мальчик – семи. Замужем она не была. Узнав об этом, мама заметила: «Ничего удивительного. Зачем покупать корову, когда можно и так иметь молоко?»

По слухам, они очень тесно работали над новым продуктом – шоколадным батончиком «Тирамису» и на этом сблизились.

Да, про «Тирамису» я уже Сьюзан рассказывала. Я знаю, что это тайна, а я обещала отцу держать язык за зубами, но Сьюзан так возбудилась от этой темы, что я не удержалась и все разболтала. Она бы с радостью сочинила труд на тему: «От карамели до хрустящих „Китти-Кэт“ – куда идет шоколад в XXI веке?» «Ты только представь себе, какие для этого придется провести изыскания», – говорит она.

Мне пришлось отлучиться с работы (сбросив две сотни мануальных терапевтов на хрупкие плечи Андреа) и клещами тянуть из отца информацию, как будто мы играли в «двадцать вопросов». «Ты наделал долгов?», «Ты не заболел?» Наконец я перешла к сути дела: «У тебя есть кто-то на стороне?» Роман продолжается всего месяца три – по крайней мере, так он говорит. Ну чем он думает, когда перечеркивает тридцать пять лет супружества ради интрижки, которая длится всего три месяца? И когда, интересно, он собирался нам рассказать? Неужели он в самом деле думал, что можно вот так запросто упаковать вещи и навсегда уйти из дома, ничего не объяснив?

И какой трус, подумать только! Вываливает все на меня и предоставляет мне объясняться с мамой. Эй! Я же ему только дочь, а она – жена. Но когда я ему об этом напомнила, он сказал: «Нет-нет, ты уж сама ей скажи, у женщин это лучше получается». У него даже не хватило деликатности тут же меня отпустить восвояси, чтобы я рассказала маме. Нет, ему надо было поделиться своими восторгами относительно Колетт, а мама пусть потомится, пусть пострадает, как раненый зверь.

«С ней я чувствую себя таким молодым! – объявляет он. А я, значит, должна за него радоваться. Потом добавил (я заранее знала, что он это сейчас скажет): – Я чувствую себя подростком». Я говорю: «Нет проблем. Мы тебе найдем пару по возрасту. Ты кого предпочитаешь? Мальчика или девочку?» Он даже не понял. Старый дурак. За всю жизнь у меня не было более трудной задачи, чем сообщить маме, что ее муж бросает ее ради секретарши. Легче было бы сообщить, что он умер.

Но она восприняла это спокойно. Я бы сказала, слишком спокойно. Сказала только: «Понятно. – Очень рассудительным тоном. – Любовница, говоришь? Давай смотреть „Баффи“.

И вот, как ни безумно это звучит, мы уселись за очередную серию «Баффи», не воспринимая ничего из происходящего на экране, во всяком случае – я. Потом она без предупреждения выключает телик и говорит: «Знаешь, я думаю, мне следует с ним поговорить».

Она прошла к телефону и на этот раз дозвонилась к нему в кабинет. Состоялся очень спокойный разговор. Очень. «Да, Джемма мне сказала, но я подумала, вдруг она что-то не так поняла. Да, она сказала. Угу. Да… Колетт… Ты влюблен… Понимаю… Понимаю. Да, конечно, ты достоин того, чтобы быть счастливым… Симпатичная квартирка? Что ж, это чудесно. Квартирка – это хорошо. Письмо от адвоката? Понимаю. Я посмотрю. Пока».

Повесив трубку, она объявила: «У него есть любовница». Как будто она этого еще не знала.

Она прошла на кухню, я – за ней. «Любовница. Ноуэл Хоган завел любовницу. И будет жить с ней в ее симпатичной квартирке».

Затем она открывает буфет, достает тарелку и говорит: «Мой муж, с которым я прожила тридцать пять лет, завел себе любовницу». После чего как шмякнет тарелку об стену, только осколки полетели. Затем еще одну. И еще. Она орудовала все быстрее, тарелки так и мелькали, а я едва успевала пригнуться, такими короткими стали интервалы.

Пока она колотила простенький сервиз из синего с белым фаянса, я еще не очень волновалась. Я подумала, она делает то, что можно ожидать в данной ситуации. Но когда она перешла в гостиную и взялась за фарфоровую статуэтку (балеринка, помнишь эти жуткие безделушки? – она их обожает) и после секундного раздумья шмякнула ее в окно, я испугалась.

«Я сейчас поеду и убью его», – прорычала она безумным голосом. Остановило ее только то, что:

1. Она не умеет водить.

2. Папа забрал машину.

3. В мою машину она бы ни за что не села, потому что та слишком «показушная».

Осознав, что никуда поехать она не может, мама взялась за свои шмотки – стала их рвать на куски. Я все пыталась ее удержать, но она оказалась намного сильней меня. Тогда я встревожилась не на шутку. Она была неуправляема, и я понятия не имела, что делать. Кому звонить? Смешно, но я первым делом подумала об отце, тем более что это была его вина. В конечном итоге я позвонила Коди. Я, естественно, не рассчитывала на сочувствие, но надеялась получить практический совет.

Он ответил расслабленным тоном, невозмутимый, как… «Шок? А поподробнее?»

«Отец от нее ушел. Что мне делать?»

«О господи. Это я ее слышу?»

«Что именно? Вопли? Да».

«Она не?.. Это она не фарфоровых пастушек громит?»

Я быстро обернулась.

«Чайный сервиз. Ты почти угадал. Что мне делать?»

«Спрячь весь дорогой фарфор».

Не дождавшись от меня понимания, он добавил: «Вызови врача, дорогая».

Вызвать у нас врача на дом – это такое же гиблое дело, как, взяв пакетик орешков, пытаться остановиться на одной штучке. Не нам с тобой об этом рассказывать. Я позвонила миссис Фой, этой мегере – секретарше доктора Бейли. Я тебе о ней не рассказывала? Она у него работает с незапамятных времен и всегда ведет себя так, будто записаться на прием означает бессовестно покушаться на его время. Но мне все же удалось убедить старую ведьму, что дело не терпит отлагательств; скорее всего, конечно, сыграли свою роль мамины истеричные вопли на заднем плане.

И вот через полчаса появляется доктор Бейли в костюме для гольфа и – внимание! – делает маме укол. Я-то думала, уколы при нервном расстройстве делают только истеричным дамочкам в кино. Не знаю, что они там применяют, но эффект был впечатляющим: на моих глазах мама перестала трепыхаться и мешком осела на постель.

«Больше не понадобится?» – спрашиваю, а доктор отвечает: «О-хо-хо! Так что у вас случилось?» – «Отец ушел к своей секретарше».

Я ожидала, что он хотя бы изобразит удивление, а вышло знаешь что? На его лице скользнуло какое-то виноватое выражение, и я прямо-таки физически ощутила, как в воздухе голубой молнией сверкнуло слово «виагра», кроме шуток. Бьюсь об заклад, отец не так давно к нему приходил.

Быстро доктору смыться не удалось. «Уложите ее в постель, – велел он. – Не оставляйте одну. Если проснется, – он вытряхнул из флакончика пару таблеток и протянул мне, – дайте выпить обе. Но только в случае крайней необходимости». Затем накорябал рецепт на транквилизатор и дал деру. От его туфель на ковре остались травинки с газона.

Я уложила маму в постель – раздевать не пришлось, поскольку она сегодня так и не одевалась, – опустила шторы и прилегла рядом, поверх пухового одеяла. Я была в своем костюме от Николь Фари, но мне было плевать, что он потом весь окажется в пуху, а ведь я его не на распродаже брала. Вот до чего психанула.

Все это было так странно. Ты знаешь, как у нас тут заведено – здесь жен не бросают. Люди женятся и живут вместе по сто семьдесят лет. Даже если друг друга ненавидят. Не скажу, впрочем, что мои родители испытывали взаимную ненависть, вовсе нет. Они просто… ну… были женаты.

Я подумала и удалила последний абзац. Мать у Сьюзан умерла, когда ей было два года, и отец женился во второй раз только через восемнадцать лет. Около трех лет назад этот брак распался, и, хотя Кэрол не была ей матерью и разрыв происходил, когда Сьюзан уже жила отдельно, она все равно очень переживала.

И вот я лежу на кровати в своем лучшем костюме, и вдруг раздается звон церковных колоколов. Полдень. Я лежу в комнате с задернутыми шторами рядом с мамой, накачанной успокоительными лекарствами, и еще даже время обеда не подошло. При этой мысли меня обуял страх, и я позвонила на работу, просто затем, чтобы услышать живой голос. Андреа проговорилась, что экраны на конференцию так и не доставлены, но твердила, что все в полном порядке. Какой уж там порядок – как эти мануальные терапевты будут показывать свои слайды с искривленными позвоночниками, если экрана нет?

Ну и плевать, подумала я. По правде сказать, на любой конференции всегда что-нибудь да пойдет наперекосяк, как бы тщательно все ни продумать, так что надо радоваться, что хотя бы цветы для украшения столов на торжественном банкете прибыли заблаговременно. (Мы обмотали проволокой стебли алтея и других длинных растений, чтобы придать им форму позвоночника. Это Андреа придумала, она вообще на затеи горазда.)

Бедняжка Андреа сгорала от нетерпения узнать, что же приключилось с моим папашей, был ли это сердечный приступ или что-то еще, но, как ты знаешь, приличия не позволяют задавать такие вопросы напрямую. Я только сказала, что с ним все в порядке, но она этим не удовлетворилась.

«Стабилен?» – спросила она.

«Стабилен? Судя по его поведению, не совсем».

Я поспешно закруглила разговор, но, надо признать, здесь меня ждут проблемы. На работе все убеждены, что отец на смертном одре, а как я им скажу правду – что он завел себе подружку на стороне?

Мало того, что это в высшей степени неудобно, так еще и многие мои сослуживцы с папой знакомы, и вряд ли они мне поверят. На самом деле, хоть отец и сам сказал мне, что у него любовница, я тоже перестала в это верить. Он просто не из таких. Даже имя его к этому не располагает, ты не находишь? Дамы и господа, загляните в свои сердца и спросите себя: способен ли мужчина по имени Ноуэл Хоган бросить свою жену ради женщины, которая годится ему в дочери? Разве это не удел мужчин с именами типа Джонни Чансер или Стив Глим? Я же говорю вам, достопочтенные леди и джентльмены, что Ноуэл Хоган – это человек, который читает Джона Гришема, чья родословная прослежена на четыре поколения назад, чей кумир – не Рэмбо или Арни, а инспектор Морс; иными словами, леди и джентльмены, это человек, который ни за что бы не доставил своей жене и дочери даже минутного беспокойства.

Однако… Провалявшись еще бог знает сколько в постели, я решила заняться уборкой битого фарфора. Тебе бы стоило на это взглянуть: вся кухня усеяна осколками, даже в масле и в молочнике куски битой посуды. Из горшка с «ванькой мокрым» торчит осколок сантиметров десять длиной – видок тот еще!

Что до гостиной, где на поле сражения пало столько безделушек… Вообще-то это даже неплохо – многие были ужасны, но вот балеринку мне жаль, ей уже больше танцевать не придется.

Потом я вернулась в спальню и снова легла рядом с мамой, которая негромко похрапывала. Я плюхнулась поверх одеяла. У кровати с маминой стороны валялись какие-то журналы, их я и читала до самого вечера.

И знаешь, Сьюзан, меня кое-что и в моем поведении беспокоит. Отопление выключилось в одиннадцать, и комната очень быстро остыла, но я даже не удосужилась залезть под одеяло. Наверное, мне казалось, что раз я лежу поверх, то это просто за компанию, но стоит мне разобрать нормально постель, и это будет означать, что отец уже никогда не вернется. Как бы то ни было, я отключилась, а когда проснулась, у меня зуб на зуб не попадал, я просто вся задубела. Я тыкала пальцем в кожу, там оставалась ямка, но я ничего не чувствовала. Вообще-то это было довольно занятно – вроде как умереть.

Я несколько раз это проделала, потом натянула мамино пальто – какой смысл мучить себя переохлаждением только из-за того, что папашка немного спятил, – но под одеяло все равно не легла. Когда я проснулась во второй раз, солнце уже было кроваво-красным, и я на себя разозлилась. Пускай уже поздно, но еще есть надежда, что папа вернется, и если я не стану спать, а останусь бодрствовать, то утро никогда не придет. Чушь, конечно, но именно так я тогда подумала.