Текст книги "Не горюй!"

9

Я забыла ключи, поэтому мне пришлось звонить в дверь. Открыла мама.

– Я приехала, – сказала я. – Мы чудесно провели время, правда, Кейти?

Мама с тревогой смотрела, как я тащу кучу пакетов в кухню, а потом бродила вокруг меня, пока я их разбирала, выкладывая продукты на кухонный стол.

– Ты купила все, что нужно? – спросила она дрожащим голосом.

– Все! – с энтузиазмом подтвердила я.

– Значит, ты не отказалась от мысли приготовить им всем ужин? – спросила она, и мне показалось, что она сейчас заплачет.

– Да, мама, – подтвердила я. – Почему ты так расстраиваешься?

– Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы ты это делала, – призналась она. – Ты их испортишь. Понимаешь, после этого они будут ждать, что им каждый день будет подан домашний ужин. И кто будет его готовить? Уж точно не ты. Ведь рано или поздно ты унесешься назад в Лондон, а мне придется слушать их нытье.

«Бедная мама! – подумала я. – Возможно, я и в самом деле напрасно затеяла эту демонстрацию в ее кухне».

– Их вполне устраивает еда из микроволновки, – продолжила она. – Ты когда-нибудь слышала выражение: «Если ничего не сломано, не стоит пытаться склеить»?.. А это что такое? – спросила она, с подозрением трогая пальцем пакет со свежими листьями базилика.

– Это базилик, мама, – объяснила я, протискиваясь мимо нее. чтобы положить в буфет пакет с кедровыми орехами.

– И зачем он? – поинтересовалась она, глядя на пакет так, будто он радиоактивный.

– Это… такая специя, – терпеливо пояснила я. Бедная мама, я понимала, как неуверенно она себя чувствует.

– Чго это за специя, если ее нельзя сложить в баночку?! – заявила она с торжеством.

«Может, она и чувствует себя неуверенно, но ей все же не следует заходить слишком далеко», – мрачно подумала я – и сразу же пожалела об этом. Черт, я чувствовала себя почти счастливой! Зачем портить себе настроение, обижая кого-то? И сердиться не стоит.

– Ты не волнуйся, мам, – извиняющимся тоном сказала я. – Я же ничего особенного не затеваю. Они скорее всего и не заметят разницы между тем, что я приготовлю, и замороженными продуктами.

– А может, ты сегодня не будешь делать это блюдо таким вкусным, как обычно? – умоляюще попросила мама.

– Может, и не буду, – охотно согласилась я.

Я начала открывать и закрывать дверцы шкафов, разыскивая посуду, в когорой можно было бы приготовить соус «Песто».

Скоро выяснилось, что, несмотря на морозильник и микроволновку, наша кухня оказалась совершенно допотопной. В одном из шкафов я обнаружила гигантскую керамическую миску, покрытую примерно дюймом пыли. Наверное, подарок на мамину свадьбу, которая состоялась тридцать лет назад. Вид у нее был такой, будто ею с тех пор ни разу не пользовались. Нашла я и очаровательный ручной венчик, который скорее всего был реликтом бронзового века. Учитывая его почтенный возраст, он находился в прекрасном состоянии.

Нашлась и кулинарная книга, изданная в 1952 году, в рецепты которой еще входил яичный порошок. Были там и картинки красивых бутербродов Викторианской эпохи. Положительно доисторическое издание! Я ничуть бы не удивилась, если на кухню сейчас ввалилась бы парочка динозавров.

Я с тоской вспомнила свою прекрасно оборудованную кухню в Лондоне. Мой миксер, мой процессор для продуктов, который умел все, разве что не рассказывал анекдоты, мою соковыжималку, причем настоящую, а не только для цитрусовых. Как бы мне они сейчас пригодились!

– У тебя вообще есть что-нибудь, чем можно крошить? – в отчаянии спросила я маму.

– Ну… – с сомнением произнесла она, – вот это не подойдет? – Она неуверенно протягивала мне приборчик для резки яиц, который все еще находился в коробке.

– Спасибо, мам, нет, – вздохнула я. – Чем я буду крошить базилик?

– В прошлом я всегда пользовалась вот этим и вполне справлялась, – уже несколько саркастически заметила мама, явно устав от моей непомерной требовательности. – Это называется нож.

Слегка присмирев, я взяла нож и принялась резать базилик.

– Что конкретно ты собираешься готовить? – спросила мама, которая сидела у стола, следя за моими манипуляциями со смесью неодобрения и интереса. Казалось, что она не могла поверить, что такой невероятный процесс, как готовка еды, происходит на ее кухне.

– Соус к макаронам, – пояснила я, продолжая резать базилик. – Называется «Песто».

Мама долго сидела молча, наблюдая за мной.

– И что туда входит? – не удержалась и спросила она, явно ненавидя себя за это.

– Базилик, оливковое масло, кедровые орехи, сыр «Пармезан» и чеснок, – спокойно ответила я.

Я не хотела вгонять ее в панику.

– Да, разумеется, – пробормотала она, кивая головой с понимающим видом, как будто сталкивалась с этими ингредиентами каждый день.

– Сначала надо очень мелко накрошить базилик, – сказала я так, как обычно хирург объясняет будущему пациенту ход предлагаемой операции.

Мягко, тщательно, подробно.

(Сначала я разрежу грудину.)

– Потом добавлю оливковое масло, – продолжила я.

(Затем вскрою грудную клетку.)

– Затем размельчу орехи вот из этого пакета, – сказала я, шурша пакетом.

(Затем я вырежу вену с вашей ноги – вот, смотрите сюда, на схему.)

– В конце я добавлю тертый чеснок и сыр «Пармезан», – закончила я. – Все просто!

(Затем мы вас зашьем, и через месяц вы сможете проходить пару миль в день!)

Мама воспринимала всю информацию довольно спокойно.

– Только не переусердствуй с чесноком, – предупредила она. – И без того трудно заманить Анну домой. Мы не хотим, чтобы этот маленький вампир считал, что мы над ней издеваемся.

– Анна вовсе не вампир, – засмеялась я.

– Откуда ты знаешь? – спросила мама. – Она, по большей части, выглядит именно так. Все эти длинные платья красного цвета и ужасный макияж… Слушай, поговори с ней, посоветуй немного привести себя в порядок!

– Но она такая, какой и выглядит, – возразила я, ссыпая базилик в сковородку. – Анна есть Анна. Она не была бы Анной, если бы выглядела по-другому.

– Я знаю, – вздохнула мама. – Но мне за нее неловко. Уверена, соседи считают, что мы не в состоянии прилично одеть ребенка. Она похожа на бомжиху. И эти сапоги! Я уже несколько раз собиралась их выбросить, пока она не видит.

– Ой, мама, не надо, – забеспокоилась я, полагая, что без этих сапог, которые она любовно разрисовала цветочками, Анна просто не выживет.

Кроме того, надо признаться, меня также волновала мысль, чью обувь станет носить сестра, если ее собственные сапоги выбросят.

Я опасалась, что мою.

– Посмотрим, – мрачно сказала мама. – А теперь что ты делаешь?

– Добавляю оливковое масло.

– Зачем же ты покупала оливковое масло?! – воскликнула она, определенно придя к выводу, что все ее дочери – сборище идиоток. – У нас есть бутылка масла, я использую его для чипсов. Ты могла бы взять его и не тратить зря деньги.

– Ну… спасибо. В следующий раз буду знать, – сказала я.

Не было смысла разъяснять ей, что есть огромная разница между экстрачистым итальянским маслом холодной выжимки и маслом «Флора», которое десяток раз перегоняют и в котором всегда какие-то черные точки.

– Так, – сказала я. – Теперь я потру сыр.

Но оказалось, что сказать значительно легче, чем сделать. Я искала терку повсюду, но так и не нашла.

В конце концов я обнаружила нечто, отдаленно напоминающее терку. Она даже не была механической, чтобы можно было совать туда кусочки и крутить ручку (об электрической я уже и не мечтала). Просто кусок металла с бугорками.

Требовалась большая сноровка, чтобы удерживать эту псевдотерку и кусок сыра, да при этом еще пытаться его натереть. Рука все время соскальзывала, и я стирала свои пальцы за компанию с сыром. Мама цокала языком, слушая мои проклятия, и подозрительно потянула носом, когда специфический запах «Пармезана» наполнил кухню.

Внезапно в холле началась какая-то суета. Голоса и смех. Мама взглянула на часы, висящие на стене, – она делала это машинально, потому что стрелки остановились на без десяти четыре два года назад.

– Они пришли! – объявила она.

Вечерами отец обычно привозил Хелен из колледжа, так что дома они появлялись вместе. Он делал это всякий раз, несмотря на круг в почти десять миль.

Хелен ворвалась на кухню. Выглядела она дивно. Даже лучше, чем обычно, если такое вообще возможно. Хотя на ней были всего лишь джемпер и джинсы, вид у нее был изысканный. Длинные шелковистые волосы, прозрачная нежная кожа, сияющие глаза, очаровательный улыбающийся рот.

– Привет всем! – провозгласила она. – Мы дома! Эй, чем это так противно пахнет? Фу! Кого-то стошнило?

Нам был слышен разговор в холле – папа говорил с кем-то, обладающим мужским голосом.

У нас явно были гости.

Мое сердце невольно дрогнуло: я все еще не перестала надеяться, что Джеймс неожиданно приедет. Хотя скорее голос принадлежал очередному поклоннику Хелен.

Впрочем, будет точнее называть их всех рабами Хелен.

Несмотря на то что я понимала, насколько глупо надеяться на внезапное появление Джеймса, я испытала острое разочарование, когда Хелен сказала:

– Между прочим, я привела с собой приятеля. Папа как раз показывает ему, куда повесить пальто. – Затем она обратила внимание на меня. – Эй! – закричала она. – Почему ты надела мои шмотки? Сейчас же снимай!

– Прости, Хелен, – заикаясь проговорила я. – Мне нечего было надеть. Я куплю новые, и ты сможешь пользоваться ими, когда захочешь.

– Можешь не сомневаться, – мрачно заявила она.

На этом обсуждение закончилось. Слава богу! Она, должно быть, в хорошем настроении.

– Что за молодого человека ты на этот раз привела? – поинтересовалась мама.

– Его зовут Адам, – сказала Хелен. – И будьте, пожалуйста, поласковее с ним, он обещал написать за меня реферат.

Мы с мамой тут же постарались придать нашим лицам выражение одновременно приветливое и сочувствующее. Еще один бедолага влюбился в Хелен. Его жизнь можно считать конченой. Все его будущее разрушено. Впереди его ждет лишь жалкое существование, которое он станет влачить в тени великолепной Хелен.

Мы с мамой обменялись взглядами. «Как агнец на заклание», – подумали мы, и я продолжала тереть сыр вперемежку с костяшками пальцев.

– Это мама, – услышала я голос Хелен, представляющей обреченного Адама маме.

«Беги! Беги как можно быстрее! Спасайся, Адам, пока не поздно!» – хотелось мне сказать.

– А вон там Клэр, – продолжила Хелен. – Ты знаешь, я тебе о ней рассказывала. У нее ребенок.

«Спасибо, Хелен, дрянь ты эдакая!» – подумала я. В ее устах моя история наверняка звучала как кухонная драма.

Я повернулась, собираясь ласково улыбнуться Адаму, и протянула сбитую в кровь руку, пахнущую «Пармезаном».

И слегка прибалдела.

Передо мной стоял вовсе не один из худосочных мальчиков Хелен.

Этот был настоящим мужчиной. Молодой – это верно. Но мужчина, вне всякого сомнения. Шесть футов с гаком и весьма сексуален. Длинные ноги, мускулистые руки, голубые глаза, квадратная челюсть, широкая улыбка… Если бы у нас на стенке висел прибор для измерения уровня тестостерона, его бы наверняка зашкалило.

Я как раз успела увидеть, как Адам крепко жмет руку маме. Затем он обратил свое внимание на меня. Краем глаза я видела, как мама разминает покалеченную руку и подозрительно разглядывает обручальное кольцо: не изменило ли оно форму после такого рукопожатия.

– Привет, – промямлила я смущенно, поскольку уже не помнила, когда встречалась с такой концентрацией мужественности в одном лице.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся он, осторожно пожимая мою истерзанную руку.

«Господи, – подумала я, – наверное, я действительно старею, раз начала замечать, насколько великолепны молодые мужчины».

Я слышала голос Хелен, но он доносился до меня как бы издалека. Его заглушал шум крови в ушах. К тому же я покраснела так, как в последний раз краснела лет в пятнадцать.

– Надо же, – говорила она. – Здесь и в самом деле пахнет блевотиной.

– Это не блевотина, – вступилась мама. – Так пахнет сыр «Пармезан». Ну, ты знаешь: для соуса «Песто».

10

Ужин получился немного странным, поскольку мы все никак не могли опомниться после знакомства с Адамом.

За Хелен всегда бегала толпа мужчин (вернее будет сказать, мальчишек), влюбленных в нее по уши. Не проходило дня, чтобы не звонил телефон и какой-нибудь заикающийся юноша не пытался пригласить Хелен на свидание.

В доме постоянно появлялись поклонники Хелен. Приглашение обычно совпадало с поломкой стереосистемы Хелен, или ее желанием перекрасить свою комнату, или, как в данном случае, с необходимостью написать реферат. Писать его самостоятельно Хелен, разумеется, не собиралась.

После выполнения задания Хелен часто даже не трудилась напоить парня обещанным чаем.

Впрочем, ни один из них не походил на Адама. Обычно они больше напоминали беднягу Джима.

Это был неуклюжий и тощий парень, который круглый год ходил в черном.

Даже в разгар лета он носил длинное черное пальто, которое было ему слишком велико, и огромные черные ботинки. Он красил свои густые волосы в черный цвет и никогда не смотрел тебе в глаза. Говорил он мало, а уж если заговаривал, то только на одну тему – о способах самоубийства. Или рассказывал о никому не известных музыкальных группах, дружно покончивших жизнь самоубийством.

Однажды он поздоровался со мной и мило улыбнулся. Я уже решила, что была к нему несправедлива, но позже выяснилось, что он просто был пьян в хлам.

В драных внутренних карманах своего черного пальто он постоянно носил экземпляры бестселлеров «Страх и ненависть в Лос-Анджелесе» и «Американский псих». Он мечтал присоединиться к какой-нибудь музыкальной группе и покончить с собой в восемнадцать лет.

Хотя мне казалось, что он отодвинул дату своего самоубийства, потому что восемнадцать ему исполнилось перед Рождеством, а я не слышала, чтобы он умер, так как в противном случае я бы обязательно об этом узнала.

Хелен его люто ненавидела.

Он звонил ей постоянно, и маме вечно приходилось врать, что Хелен нет дома. Обычно она говорила: «Нет, Хелен куда-то пропала, наверное, напилась», а Хелен тем временем стояла в холле, трагически заламывая руки, и шептала: «Скажи ему, что я умерла».

Мама вешала трубку и начинала кричать на Хелен:

– Я не стану больше врать из-за тебя! Не хочу брать такой грех на душу. Почему бы тебе с ним не поговорить? Он славный парень.

– Он придурок, – отвечала Хелен.

– Он просто робкий, – возражала мама.

– Он придурок, – настаивала Хелен, повысив голос.

На праздник святого Валентина и в день рождения Хелен посыльный приносил хотя бы один букет черных роз. По почте приходили самодельные открытки с детальным изображением разбитых сердец или единственной красной слезинкой. Весьма символично.

Было время, когда он постоянно торчал на нашей кухне и разговаривал с мамой. Все в том же черном пальто. Мама стала его лучшим другом. И его единственным союзником в попытке завоевать сердце Хелен.

Надо сказать, большинство поклонников Хелен проводили куда больше времени с мамой, чем с Хелен.

Папа его ненавидел. Возможно, даже больше, чем сама Хелен.

Я думаю, Джим его разочаровал.

Отец так истомился по мужской компании, что готов был подружиться даже с Джимом, тем более что он стал постоянным предметом в нашей кухне, вроде стиральной машины или холодильника.

Однажды папа пришел домой и обнаружил Джима на кухне вместе с мамой (Хелен немедленно удалилась в свою комнату, едва услышала, что Джим в доме). Папа сел рядом и попытался разговорить Джима.

– Ты видел вчерашний матч? – спросил он.

Джим тупо смотрел на отца. Он и слова-то такого не знал.

На том все и кончилось. Теперь папа считает Джима совершенно никчемным.

Он даже однажды сказал, что лучше бы Джим перестал лишь болтать насчет самоубийства, а приступил к делу.

Мама же говорила, что Джим славный, если узнать его получше. И что грех поощрять кого-то совершить самоубийство.

Казалось, Джим постоянно находится в доме. Когда я приезжала из Лондона, он обязательно сидел, ссутулившись, за кухонным столом. Вид у него был трагический. Но я всегда с ним здоровалась. Старалась быть вежливой.

Даже если он меня полностью игнорировал.

Я потом выяснила, почему он меня игнорировал.

На второй день после моего возвращения из Лондона прозвенел дверной звонок, я открыла дверь и увидела на пороге длинное черное пальто, увенчанное шапкой взлохмаченных волос. Я не знала, к кому он пришел, но мамы дома не было, поэтому я позвала Хелен:

– Хелен, Джим пришел!

Хелен спустилась по лестнице со слегка изумленным видом.

– А, привет, Конор, – сказала она мрачному юноше на ступеньках. Потом повернулась ко мне. – А где Джим? – спросила она.

– Ну… вот. Разве это не он? – удивилась я, показывая на юношу в черном пальто.

– Это не Джим, это Конор. Я уже почти год не видела Джима. Ты можешь войти, Конор, – без намека на вежливость сказала она. – Да, кстати, это моя сестра Клэр. Она вернулась из Лондона, потому что ее бросил муж.

– Чтоб тебе пусто было!

Провожая Конора в гостиную, Хелен зло прошипела:

– Я от него весь последний месяц бегаю.

Гореть ей в аду – в этом не было никакого сомнения.

Но по крайней мере это объясняло, почему Джим игнорировал меня, когда я говорила: «Привет, Джим». Потому что это был вовсе не Джим. Но выглядел он как его близнец.

Теперь каждый раз при виде Джима я говорила: «Привет, Конор». И снова ошибалась. Его звали Уильям. Но он был точной копией Джима и Конора.

Так или иначе, Адам даже отдаленно не напоминал Джима и его клонов.

Красивый, умный, презентабельный… ну, вы понимаете, совершенно нормальный. Он был относительно воспитан, не выглядел так, будто рассыплется в пыль, если на него попадет солнечный луч, и явно был способен на большее, чем таращиться остекленевшими глазами на Хелен и пускать слюни.

После того как мы пожали друг другу руки, он вежливо обратился к маме:

– Давайте я помогу вам накрыть на стол.

Мама совсем опешила. И не только от предложения помощи, что само по себе было редкостью. Она пришла в недоумение от самой идеи накрывания стола.

Видите ли, в нашем доме люди привыкли сами заботиться о себе и есть перед телевизором, а не за столом.

– Гм… ничего, Адам, спасибо. Я все сделаю сама, – пробормотала мама и, кажется, сама удивилась своим словам. – Вы сегодня кстати, – заметила она с девичьим кокетством и тут же смутилась. – Клэр приготовила для всех нас ужин.

– Да, я слышал, что Клэр прекрасно готовит, – сказал он и улыбнулся мне, вогнав в краску. «Ему не стоило мне так улыбаться, пока я сливаю воду из макарон, – подумала я, возясь с ошпаренной рукой. – Интересно, кто сказал ему, что я хорошо готовлю? Готова голову дать на отсечение, что это была не Хелен».

Может быть, он просто хотел сделать мне приятное… В конце концов, что в этом особенного?

– Ладно, дамы и господа, займите свои места для вечернего представления, – сказала я, имея в виду, что ужин готов.

Адам засмеялся.

Стыдно признаться, но мне это польстило.

После небольшой суматохи и перестановки стульев все расселись.

За столом Адам выглядел потрясающе. Стул под ним казался крошечным, а он сам большим и очень красивым.

Все равно что обнаружить за своим кухонным столом Супермена или Мела Гибсона, заскочившего на чашку чая. Я готова была снять шляпу перед Хелен: на этот раз она заполучила себе настоящего красавчика. Еше пара лет – и у него отбоя от женщин не будет.

В центр стола я поставила миску с салатом. Затем разложила макароны по тарелкам, полила их соусом и поставила перед каждым из сидящих.

Появление еды привело маму, Хелен и папу в расстройство. Приготовленная дома пища вызывала у них подозрение – и совершенно справедливо. Видит бог, у них имелись все основания быть подозрительными после прошлых страданий. Наверное, они сразу вспомнили мамины «шедевры».

Мама же была счастлива. Если ее домочадцы решительно откажутся есть мою стряпню, значит, я не стану больше готовить, вернется старый порядок вещей и она не будет чувствовать себя неполноценной.

Когда тарелка оказалась перед Хелен, она выдавила из себя такие звуки, будто ее рвет, с отвращением глядя на макароны.

– Что это такое, черт побери?

– Всего лишь макароны и соус, – спокойно ответила я.

– Соус? – проскрипела она. – Но он зеленый!

– Да, – подтвердила я, не собираясь спорить. – Зеленый. Соус может быть и зеленым, чтоб ты знала.

Адам пришел мне на помощь – он ел с большим аппетитом. Возможно, он был одним из тех ниших студентов, которым месяцами не доставалось приличного обеда и которые в силу этого могли съесть все, что угодно. Но у него был такой вид, будто ему в самом деле нравилось. Меня это вполне устраивало.

– Необыкновенно вкусно, – сказал он, перебивая жалобы Хелен. – Ты только попробуй, Хелен!

Она с гневом посмотрела на него.

– Я к этому не прикоснусь. Выглядит отвратительно.

Мама, папа и Хелен затаив дыхание смотрели, как ест Адам, и с ужасом ждали, что он вот-вот умрет. Когда же минут через пять он был все еще жив и не катался в конвульсиях по полу, подобно жертве Борджиа, умоляя избавить его от мучений, папа тоже решился попробовать. Как бы мне хотелось рассказать вам, что все члены моей семьи, один за другим, взяли вилки и, несмотря на предубеждение, начали с аппетитом есть. А потом мы бы обнялись и они, покачивая головами, признались бы, что были не правы.

Но я не могу этого сделать.

Содрогаясь, с перекошенным лицом, Хелен отказалась притронуться к еде, невзирая на одобрения красавца Адама.

Она поджарила себе тост. Deja vu – или что?

Папа съел немного и заявил, что все очень мило, но у нею не такие изысканные вкусы. И что он не в состоянии по достоинству оценить такое экзотическое блюдо. Какой обычно говорил:

– Я человек простой. Я лимонный пирог в первый раз попробовал, когда мне стукнуло тридцать пять.

Мама тоже съела немного, но имела при этом мученический вид, ясно давая понять, что грех переводить хорошую еду. Даже плохую еду. Потому она и ела. С ее точки зрения, мы были отправлены на землю страдать, так что она рассматривала этот ужин как своего рода наказание. А ведь ей еще приходилось скрывать свой восторг по поводу того, что Хелен и папа отказались есть макароны.

Она была счастлива, хотя не призналась бы в этом даже под страхом смерти.

Тут появилась Анна.

Она вошла в кухню – очень хорошенькая, но в несколько неземном варианте: вся в развевающихся шарфах, прозрачной блузке и цветной бижутерии. С Адамом они явно были знакомы.

– Привет, Адам, – выдохнула она, розовея от удовольствия.

«Интересно, при виде его все женщины краснеют? – подумала я. – Или это свойство нашей семьи?»

Какое будущее ждет юношу, который с ходу производит такое впечатление на женщин? Из него может вырасти только законченная сволочь.

Он был слишком хорош – даже во вред самому себе. Парочка шрамов бы не помешала.

– Привет, Анна, – улыбнулся он. – Приятно снова тебя увидеть.

– Да, конечно, – промямлила она, краснея еще больше.

Я ей сочувствовала. У меня самой, наверное, не осталось ни одною целого кровеносного сосуда на лице после той краски, в которую вогнал меня Адам.

Разговор за столом не получался. Хелен, которая никогда не была приветливой и гостеприимной, взяла в руки журнал и начала его читать (это оказался номер «Хелло», который каким-то чудом проник сквозь установленную мною сеть).

– Хелен, оставь в покое журнал! – резко сказал смущенный отец.

– Заткнись, папа, – спокойно ответила Хелен, даже не поднимая головы.

Но время от времени она взглядывала на Адама и таинственно улыбалась. Он завороженно смотрел на нее и тоже улыбался. Сексуальное напряжение можно было резать ножом.

Анна, которая и в лучшие времена не умела развлекать гостей, казалось, совершенно обалдела при виде Адама и смотрела на него открыв рот. Каждый раз. когда он обращался к ней с вопросом, она только хихикала, опускала голову и вообще вела себя как деревенская дурочка.

Честно скажу, это раздражало.

Господи, он ведь был всего лишь мужчиной, к тому же очень молодым!

Мама с папой нервно возили свои макароны по тарелке. И тоже молчали. Наконец папа попытался заговорить с Адамом.

– Регби? – пробормотал он, обращаясь к нему. Как будто он был членом тайного общества и надеялся, что и Адам тоже.

– Простите? – переспросил Адам, вопросительно глядя на отца и пытаясь понять, что тот хочет сказать.

– Регби. В колледже…

– Простите, что вы имеете в виду?

– Вы играете в регби? – Папа решил выложить карты на стол.

– Нет.

– О! – Папа сник, как сдувшийся шарик.

– Но смотреть люблю, – добавил Адам.

– Ну, это ерунда, – сказал отец, практически повернувшись к нему спиной, настолько велико было его разочарование.

И здесь, как я понимаю, пришел конец едва вспыхнувшей симпатии.

Не знаю почему, но мне казалось, что я должна развлекать гостя. Кто знает, может, я просто привыкла вращаться в цивилизованном обществе, где к гостям относятся как к гостям. Там, если тебя зовут в гости, то не бросают среди незнакомых людей и не игнорируют полностью.

Я уже тысячу раз говорила, что не понимаю, как такое поведение сходит с рук Хелен.

– Значит, вы учитесь в одном классе с Хелен? – с наигранной беспечностью спросила я, отчаянно пытаясь завязать хоть какой-то разговор.

– Да, – ответил он. – В группе по антропологии.

На этом тема казалась исчерпанной.

Адам продолжал есть, и на него было приятно смотреть. В нем чувствовалось здоровое начало. Он отличался отменным аппетитом и умел быть благодарным.

– Очень вкусно, – сказал он, улыбнувшись мне. – А добавки нельзя?

– Разумеется, – кокетливо ответила мама и едва не уронила стул, так спешила угодить ему. – Сейчас принесу. И не хотите ли еще стакан молока?

– Большое спасибо, миссис Уолш, – вежливо ответил он.

Он был таким милым! И я говорю это вовсе не потому, что он единственный ел приготовленный мною ужин.

Мальчик в облике мужчины.

Или мужчина с мальчишескими замашками.

Так или иначе, но он был чертовски привлекателен.

Однако, несмотря на его превосходную внешность, я чувствовала себя в его обществе совсем свободно, потому что знала, что ему восемнадцать или около того. Хотя он выглядел более зрелым и вел себя соответствующе. Признаюсь, я даже немного ревновала его к Хелен. Надо же, какого парня себе отхватила! Я еще смутно помнила, как это – быть молодой и влюбленной.

«Нечего глупить, – уговаривала я себя. – Я улажу свои отношения с Джеймсом. Или найду кого-нибудь такого же милого…»

(«Милого? – подумала я в ужасе. – Я сказала „милого“? Вряд ли это слово в данный момент подходило к Джеймсу».)

Адам между тем спас разговор.

Мама спросила его, где он живет, – этот вопрос один из тех, которые она обычно задает всем пришедшим в дом мужчинам. Таким образом мама приблизительно оценивает благосостояние семьи на случай, если Хелен вздумает выйти замуж за этого человека. И она сможет прикинуть, сколько ей придется потратить на платье невесты.

Но Адаму удалось ускользнуть от опасности и избежать вопроса о налоговой декларации своего отца. Он начал рассказывать нам забавные истории из своей жизни.

Похоже, что родился он в Америке. Родители его недавно вернулись в Нью-Йорк, а он жил в квартире в Рэтмайнсе. Хотя ею родители были ирландцами и он сам с двенадцати лет жил в Ирландии, он продолжал выглядеть американцем.

«Что-то такое наверняка есть в американском воздухе, – подумала я, – из-за чего люди вырастают высокими и крупными. Если бы он провел свои первые двенадцать лет в Дублине, а не в Нью-Йорке, то был бы ростом пять футов пять дюймов, а не шесть футов с гаком. У него была бы белая кожа в веснушках, а не слегка смуглая. И волосы были бы тусклого мышиного цвета, а не черные и блестящие. И вместо сильной квадратной челюсти он имел бы слабую и неприметную».

Адам рассказывал нам смешные истории о том, как ему жилось, когда он впервые приехал из Америки в Дублин. Как местные детишки дразнили его «фашистским империалистическим янки» и вели себя так, будто он нес персональную ответственность за ввод войск США в Гренаду. Еще они колотили его за то, что он говорил с американским акцентом. А бедный Адам и понятия не имел, что произносит слова неправильно.

А когда он пытался защититься и побил кое-кого из местных, его стали звать хулиганом – прежде всею из-за того, что он был значительно крупнее других мальчиков.

Мы все сочувственно кивали, по-прежнему сидя на кухне и поставив локти на стол. Смотрели на Адама и жалели двенадцатилетнего мальчика, который ничего не мог сделать правильно. Веселое настроение неожиданно сменилось грустным. Даже отец, казалось, вот-вот расплачется. Он явно думал: «Может, он и не умеет играть в регби, но все равно нельзя относиться к парню предвзято».

Затем Адам направил все свое внимание на меня.

Он повернулся на стуле и уперся в меня взглядом.

Странно, но у меня тут же создалось впечатление, что, кроме меня, никого на кухне нет. Он так заинтересованно и внимательно меня рассматривал – как маленький щенок. Ну, скорее как огромный щенок.

В нем совершенно отсутствовал цинизм.

«Так вот что значит быть молодым!» – подумала я.

– Клэр, расскажите мне о своей работе, – попросил он. – Хелен говорила, что у вас очень важная работа в благотворительной организации.

Я расцвела от его внимания, как цветок на солнце, и принялась рассказывать. Но я успела сказать всего лишь несколько слов, как вмешалась Хелен.

– Я вовсе не говорила, что работа важная, – обиженно заявила она. – Просто работа. И от нее ей пришлось отказаться, когда родился ребенок.

– Ах да, ребенок, – сказал он. – Мне можно на нее посмотреть?

– Разумеется! – обрадовалась я, одновременно недоумевая, чего это Хелен так злится, – я хочу сказать, злится больше, чем обычно. – Кейт сейчас спит, но она проснется через полчаса, и тогда можно на нее взглянуть.

– Замечательно, – отозвался он, не отводя от меня взгляда.

Честно, он был великолепен. Глаза темно-голубые. И фигура – просто отпад. Он был таким высоким и выглядел очень сексуально, несмотря на потертые джинсы и серый свитер.

Конечно, я думала об этом только с объективной точки зрения.

Он – поклонник моей сестры, так что я воспринимала его чисто с эстетической точки зрения. Я ощущала себя старой и мудрой женщиной, любующейся красивым молодым человеком. Видя, насколько он хорош, но понимая, что мои светлые денечки давно в прошлом.

На десерт я подала шоколадный мусс, встреченный с гораздо большим энтузиазмом, чем сам ужин. Споры между Анной, Хелен и папой по поводу самого большого куска вызвали у меня краску стыда, ведь у нас был гость в доме. Но Адам только по-доброму рассмеялся.

Попозже я повела его смотреть Кейт.

Мы на цыпочках вошли в комнату.

– Могу я ее подержать? – трепетно спросил он.

– Конечно, – ответила я, тронутая вниманием, которое он проявил к моей дочери.