Текст книги "Не горюй!"

Я передала ему Кейт, и он осторожно подержал ее. Она даже не проснулась. Идиотка! Ну что за дочь у меня растет? Ее впервые держит на руках прекрасный мужчина, а она дрыхнет без задних ног!

Надо сказать, они прекрасно смотрелись вместе. Огромный юноша и крошечный прелестный ребенок.

– Какого цвета у нее глаза? – спросил он.

– Голубые, – ответила я. – Но у всех малышей сначала глаза голубые. Потом они, как правило, меняют цвет.

Он продолжал смотреть на нее как на чудо.

– Знаете, если бы у нас с вами был ребенок, глаза у него наверняка остались бы голубыми, – сказал он так, будто разговаривал сам с собой.

Я вздрогнула. Я не могла поверить своим ушам! А потом меня охватил гнев. Мне-то казалось, что он такой невинный и милый. Да как он посмел?!

Дело не только в том, что я по возрасту годилась ему в матери. Ну, почти. Но он пришел сюда с моей сестрой и убедительно играл роль ее поклонника. Неужели у него нет никакого уважения ко мне? Элементарной порядочности?

Но я ошиблась. Я взглянула на него, наши глаза на мгновение встретились, и я поняла, что он смущен до смерти.

Он определенно знал, что сморозил глупость.

Он выглядел таким молодым и испуганным – непослушным маленьким мальчиком.

– Ну, мне, пожалуй, пора возвращаться к Хелен и реферату, – поспешно сказал он, быстро укладывая Кейт в корзинку и бросаясь к двери.

Я села на кровать. Меня одолевали смешанные чувства.

То ли меня огорчила моя собственная глупость – чего это я так вызверилась? Или мне было грустно от того, что я сделала неправильный вывод? А может, я чувствовала себя… помилуй бог… разочарованной?

«Ты просто слишком давно не общалась с мужчинами, – сказала я себе. – Тебе надо начинать обычную жизнь. Тогда, если ты встретишь красивого мужика, ты не станешь делать поспешные и смешные выводы».

Но в то же время, должна признать, меня слегка обидела его реакция на предположение, что у нас может быть общий ребенок. Чему, собственно, так ужасаться?

Господи, как все одинаково! В духе старых традиций я за тридцать секунд перешла от гнева на то, что нравлюсь ему, к раздражению по поводу того, что вовсе ему не нравлюсь.

Чего я никогда не умела, так это рассуждать рационально.

Я что хочу сказать: да, я действительно старше, но ведь все-таки не «невеста Дракулы»! Нужно дать ему понять, что многие мужчины находили меня привлекательной. Я уверена, что где-нибудь наверняка такие есть. В конце концов, на земле живут три миллиарда людей. Среди такого количества мне наверняка удастся найти нескольких, кому я понравлюсь.

Однако какое самомнение! То, что он сам так необыкновенно хорош собой, не дает ему никакого права заставлять меня чувствовать себя образиной.

Вероятно, я не так красива, как Хелен. По правде говоря, меня даже сравнивать с ней смешно. Зато я человек добрый.

Хотя вряд ли кто-нибудь влюблялся в женщину только потому, что она добрая, – в противном случае матери Терезе пришлось бы разгонять поклонников палкой.

Я покормила Кейт, уложила ее спать и спустилась вниз к маме. По дороге на кухню я прошла мимо комнаты Хелен, дверь в которую была плотно закрыта.

Реферат они там пишут, как же!

Мама с папой еше могли на это купиться, но я сама слишком часто пользовалась таким предлогом, так что прекрасно понимала, что там происходит на самом деле.

Нет, не подумайте, я не стала подслушивать у двери, ни в коем случае.

И вообще, какое это имеет отношение ко мне?

Хелен может трахаться с кем хочет. И Адам тоже.

Я тут совершенно ни при чем, как я уже сказала.

Я очень внимательно смотрела телевизор вместе с родителями. Прошло довольно много времени, прежде чем я услышала, что Хелен и Адам на кухне.

Потом мы слушали, как она с ним прощается.

Он просунул голову в дверь, поблагодарил нас за прекрасный ужин и сказал, что надеется скоро нас снова увидеть.

Мы с мамой улыбнулись ему на прощание.

– Милый, вежливый мальчик, – удовлетворенно сказала мама.

Я не ответила. Я думала о том, что он вовсе не выглядел взъерошенным, как обычно выглядят мужчины после секса. Странно, почему это меня волнует?..

11

После того как Хелен отправила Адама в холодную и мокрую мартовскую ночь добираться до своего дома в Рэтмайнсе, она закрыла входную дверь, вошла в гостиную и уселась рядом со мной и мамой.

– Он кажется очень приятным парнем, – одобрительно заметила мама.

– Разве? – равнодушно спросила Хелен.

– Очень приятным, – подтвердила мама.

– Слушай, не заводи свою обычную песню! – раздраженно сказала Хелен.

Последовала неловкая пауза. Потом заговорила я.

– Сколько Адаму лет? – спросила я Хелен с безразличным видом.

– Зачем тебе? – сказала она, не отрывая взгляда от телевизора. – Ты на него запала?

– Ничего подобного, – возразила я, краснея.

– Ну уж? – не поверила она. – Все остальные западают. Весь наш колледж. И мама тоже.

Мама слегка растерялась и уже собралась решительно защищаться. Но Хелен снова обратилась ко мне:

– И ты тоже на него запала, точно! Хихикала, улыбалась… Хуже, чем Анна. Мне было за вас стыдно.

– Я просто старалась быть вежливой, — возразила я.

Она меня разозлила. И смутила.

– Вежливость тут ни при чем, – настаивала она, по-прежнему уставившись в экран. – Ты на него запала.

– Хелен, ради всего святого, ты что, ждала, что я буду его игнорировать и не разговаривать с ним? – сердито спросила я.

– Нет, – холодно ответила она. – Но ты не должна была так ясно показывать, что он тебе понравился.

– Хелен, я замужняя женщина! – заявила я, возвышая голос. – Разумеется, я на него не запала. К тому же он намного меня моложе.

– Ха! – крикнула она в ответ. – Запала, запала! Ты просто боишься, что он для тебя слишком молод. Так не волнуйся, профессор Стаунтон тоже в него влюбилась – да так, что напилась, рыдала в баре и говорила, что бросит мужа и вообще все ради нею. Мы едва с хохоту не померли. А она просто древняя. Даже старше тебя!

С этими словами Хелен вскочила и выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Наверняка с крыши слетели последние черепицы.

– Господи! – устало вздохнула мама. – В этом доме все как в чертовой эстафете. Только одна дочь перестала вести себя как антихрист, как начала другая. Откуда у вас столько темперамента? Как будто вы итальянки.

– Что с ней такое? – спросила я маму. – Почему она так болезненно реагирует?

– Ну, я полагаю, она в него влюблена, – сказала мама. – Во всяком случае, ей так кажется.

– Что? – изумилась я. – Хелен влюблена?! Ты что, рехнулась? Единственно, в кого Хелен влюблена, так это в саму себя.

– Нехорошо так говорить про сестру, – сказала мама, задумчиво глядя на меня.

– Ну, я не хотела сказать ничего плохого, – поспешно пояснила я. – Я только имела в виду, что все постоянно в нее влюблены. И никогда наоборот.

– Все когда-то происходит в первый раз, – мудро заметила мама.

Мы посидели молча. Первой нарушила тишину мама:

– А вообще-то она права.

– Насчет чего? – спросила я, не понимая, о чем она толкует.

– Тебе он и в самом деле понравился.

– Мне он вовсе не понравился! – возмущенно возразила я.

Мама приподняла брови и внимательно всмотрелась в меня.

– Не смеши, – фыркнула она. – Он же просто потрясающий. Будь я на двадцать лет моложе, я бы ему показала!

Я промолчала.

– И знаешь что? – продолжила мама. – Ты ему тоже понравилась. Неудивительно, что Хелен психует.

– Глупости! – громко возмутилась я.

– Вовсе нет, – спокойно возразила мама. – Всем было видно, что он, как вы говорите, на тебя «запал». Хотя, – продолжила она с сомнением, – мне показалось, что он и на меня запал. Может, он просто один из тех мужчин, в чьем обществе каждая женщина чувствует себя прекрасной.

Теперь я совсем запуталась.

– Но, мама, – попробовала я объяснить, – я ведь замужем за Джеймсом, я его люблю и постараюсь все наладить…

– Знаю, – сказала она. – Но, возможно, небольшой финт в сторону – как раз то, что тебе нужно. Ты вновь обретешь уверенность в себе. И сможешь взглянуть на свои отношения с Джеймсом отстраненно.

Я в ужасе смотрела на мать. О чем это она?

Это же моя мама, черт побери! С чего это она советует мне, замужней женщине, завести интрижку? К тому же с приятелем моей сестры!

– Мам! – сказала я. – Опомнись. Ты меня пугаешь. Мне ведь давно не восемнадцать. Я уже много лет назад перестала считать, что лучший способ забыть одного мужчину – это лечь под другого!

Я слишком поздно осознала, что я сказала.

Мама, прищурившись, рассматривала меня.

– Не знаю, где ты набралась таких вульгарных выражений, – прошипела она. – Но уж точно не в этом доме. Вы так разговариваете в Лондоне?

– Извини, мам, – промямлила я, устыдившись, но, по крайней мере, чувствуя себя на знакомой территории.

Как я могла сказать такую ужасную фразу? Вернее, как я могла сказать такое в присутствии своей матери? Сглупила, ничего не скажешь.

– Ну ладно, – немного погодя сказала она уже более мирным тоном, – давай больше не будем к этому возвращаться.

– Не будем, – с облегчением согласилась я.

Слава богу, а то я уже собралась укладывать вещи и возвращаться в Лондон.

– Между прочим, – сказала мама, – ему двадцать четыре года.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– Ага! – подмигнула она мне. – У меня свои источники.

– Ты хочешь сказать, что спросила его? – сообразила я, поскольку давно знала свою матушку.

– Очень может быть, – кокетливо сказала она, но прямо не призналась. – Вот видишь, он вовсе для тебя не слишком молод.

– Мам! — взмолилась я. – О чем ты говоришь? И вообще, мне ведь уже почти тридцать, а ему только двадцать четыре. Все равно он слишком молод.

– Ерунда, – резко заявила мама. – Ты посмотри вокруг. Например, Бритт Экленд всегда фотографируется с парнем, который ей во внуки годится. Хотя, может, это действительно ее внук? А эта, другая девица, которая везде показывается почти голой… Как ее зовут?

– Мадонна? – осторожно предположила я.

– Нет-нет, не она. Ты знаешь, кого я имею в виду. У нее еще татуировка на спине.

– А, ты говоришь о Шер! – догадалась я.

– Да, о ней, – подтвердила мама. – Ей ведь, наверное, столько же лет, сколько мне, а посмотри, с кем она встречается. Ни одному больше шестнадцати не дашь. Мне думается, что из ее поклонников Айк был последним, кто был старше ее.

– Айк? – переспросила я. Голова у меня шла кругом.

– Да, Айк, ее муж, – нетерпеливо подтвердила мама.

– Да нет, мама, я не думаю, чтобы Шер была замужем за Айком. Ее мужа звали Санни. Айк был женат на Тине, – сказала я.

– Кто такая Тина? – спросила мама в недоумении.

– Тина Тернер, – терпеливо объяснила я.

– А она тут при чем? – возмутилась мама, глядя на меня так, будто я сошла с ума.

– Абсолютно ни при чем, – согласилась я, чувствуя, что теряю нить разговора. – Просто ты сказала, что Шер и Айк… Ладно, проехали. Забудь.

Мама пробормотала что-то себе под нос насчет того, что не собирается ничего забывать. Что это я первая заговорила о Тине.

– Не сердись, мама, – попросила я. – Я понимаю, что ты хотела сказать. Ты хочешь сказать, что Адам для меня не слишком молод.

При этом я нервно оглянулась на дверь, ожидая, что сейчас ворвется Хелен и заорет: «Я знала, что ты на него запала, старая выдра!» – а затем попытается меня придушить. К счастью, этого не случилось, хотя страх остался.

– Но, мама, – продолжила я, – если даже забыть о возрасте, ты не учла еще два важных момента. Например, такую пустяковую деталь, как то, что Адам – поклонник Хелен.

– Но так ли это? – произнесла мама, подняв вверх указательный палец и глядя на меня с видом мудрой предсказательницы.

– Тогда зачем он сюда приходил? – логично спросила я.

– Чтобы помочь ей написать реферат, – ответила мама.

– Но зачем ему это делать, если он за ней не увивается? Если не набивается ей в дружки? – спросила я, опять же, как мне подумалось, весьма логично.

– Просто потому, что он хороший человек, – предположила мама, но в ее голосе слышалось сомнение.

– И вообще, – сказала я, – совершенно ясно, что он в нее влюблен.

– Разве? – искренне удивилась мама.

– Да! – с нажимом подтвердила я.

– Если даже он сейчас ходит в ее дружках, долго это не протянется, – предсказала мама.

– Почему ты так говоришь? – удивилась я и призадумалась: какую еще информацию моя мать вытащила из красавчика Адама?

– Ты же знаешь Хелен, – сказала мама.

– А-а, – разочарованно протянула я, поняв, что ничего нового про Адама от мамы не узнаю.

– Хелен просто хочет, чтобы он в нее влюбился. Потом она его немного помучает. А затем выгонит. – сказала мама. – Она всегда была такой – даже в детстве. Обычно за несколько месяцев до Рождества она начинала приставать к нам насчет куклы или велосипеда. Но мы даже не успевали приступить к индейке, как она уже разламывала все, что Санта ей дарил. Она бывала счастлива, только когда головы, руки и ноги от кукол, а также велосипедные цепи, колеса и сиденья валялись по всей гостиной. Удивительно, как никто не сломал себе шею, споткнувшись о весь этот мусор.

– Как-то ты не очень хорошо говоришь о Хелен, – заметила я, практически повторяя слова, сказанные мамой раньше.

– Может, и так, – вздохнула мама. – Но это правда. Я ее люблю, она славная девочка. Ей просто надо еще повзрослеть немного. Вернее, порядочно повзрослеть.

– Но ведь ты сказала, что она, возможно, влюблена в Адама, – напомнила я.

– Я сказала, что Хелен думает, будто она влюблена. Это разные вещи. Кроме того, если хочешь знать мое мнение, даже если она в него влюблена, ей не помешает в порядке исключения столкнуться с какими-то трудностями. Ей все слишком легко дается. Пострадать ей явно не повредит. Посмотри, как переживания подействовали на тебя! Ты стала гораздо сердечнее.

– Значит, ты хочешь, чтобы я завела роман с поклонником Хелен и тем самым вернула уверенность в себе, а Хелен сделала сердечнее? – сказала я, решив, что наконец поняла, чего хочет от меня мама.

– Господи! – раздраженно воскликнула она. – Ты делаешь из меня персонажа из «Династии». Вроде как я пытаюсь управлять чужими жизнями. В твоем изложении все выглядит достаточно непривлекательно. На самом деле я просто чувствую, что ты Адаму очень понравилась. И если это так и есть, и если что-то произойдет, и если тебе удастся уцелеть, и Хелен тебя не прикончит… Надо же, сколько тут «если»! Тогда, возможно, тебе стоит позволить событиям развиваться своим чередом.

– Ох, мам, – вздохнула я. – Ты меня совсем запутала.

– Извини, милая, – сказала она. – Возможно, я ошибаюсь. И ты ему совсем не понравилась.

Полагаю, вас не удивит, если я скажу, что ее последние слова меня расстроили.

– Пойду-ка я спать, – заявила я, решив, что с меня достаточно.

– Приятных сновидений, – сказала мама, сжимая мою руку. – Я приду поцеловать Кейт и пожелать ей спокойной ночи.

Когда я наконец улеглась, я вдруг поняла, что ни разу не вспомнила о Джеймсе за последние три часа. Это было настоящим чудом!

Так или иначе, день выдался необычным.

12

На следующий день с раннего утра было ясно и очень холодно. Я знаю точно, потому что проснулась на заре. Типичный мартовский денек! Дождь наконец прекратился. Но в этом факте не было абсолютно ничего символичного – ведь когда-то этот проклятый дождь должен был кончиться.

Накормив Кейт, я положила ее на кровать, чтобы она немного проветрилась. Мне вдруг стало ясно, что, хотя мне и удалось вырваться из цепких лап депрессии, вновь обретенная свобода несет с собой определенные обязанности.

Вчера все было очень мило. Я действительно получила удовольствие.

Но маленький человечек в моей голове, который обычно подсказывал мне: «Этот край ты подняла слишком высоко», сегодня заявил: «Жизнь не состоит из одних удовольствий».

Он работает в отделе моего мозга под названием «совесть» – и я его ненавижу. Несчастный ублюдок! Он всегда появляется некстати и все портит. К примеру, если я иду в магазин, он многозначительно заявляет: «У тебя уже есть сапоги» или «Разве стоит тратить двенадцать фунтов на помаду?» В результате я не покупаю приглянувшуюся вещь.

– Простите, – бормочу я продавцу, укладывающему пару обуви обратно в коробку и награждающему меня убийственным взглядом. – Я передумала.

Или я все-таки покупаю, а потом мучаюсь угрызениями совести и, таким образом, не испытываю никакой радости от покупки.

Вот и сегодня этот убивец радости напомнил мне, что в моей жизни должно быть нечто большее, чем шляться по супермаркету, или готовить ужин для всей семьи, или влюбляться в приятеля собственной сестры.

Я взяла Кейт на руки и подошла к окну. Мы стояли и смотрели на сад, так любовно не ухоженный Майклом.

Мои чувства слегка напоминали ощущения человека перед расстрелом.

Пора мне посмотреть фактам в лицо. Пора повзрослеть и взять на себя ответственность.

А это у меня всегда неважно получалось.

При первом же намеке на какую-нибудь проблему чувство ответственности удалялось в ванную комнату моего мозга и запиралось там, отказываясь выйти. Выманить его оттуда было невозможно. Так оно там и сидело, пока все не улаживалось само собой.

Мне надо было решить много вопросов. Ужасных вопросов. Включая деньги, опеку над ребенком и квартиру.

Видит бог, мне было больно! Мой мозг съеживался, когда я пыталась их решить.

Впервые после того, как я смотрела на выходящего из палаты Джеймса, я пыталась подступиться к вопросам, касающимся нашего развода. Например, должны ли мы с Джеймсом встретиться, чтобы обсудить продажу квартиры? Должны ли мы разделить все имеющиеся у нас вещи поровну? Это, кстати, будет довольно забавно. Что делать, к примеру, с нашим гостиным гарнитуром, состоящим из трех предметов? Пилить диван на две части? И забирать половину вместе с вываливающейся начинкой плюс одно кресло?

Ну, вы понимаете, о чем я.

Я, честно, не представляла, как мы будем делить большую часть наших вещей. Они ведь не принадлежали лично мне или лично Джеймсу. Они принадлежали ускользающей третьей стороне – «нам».

Как же мне хотелось найти это исчезнувшее «мы»!

Если бы я могла заманить эту третью сторону назад, предложив свои самые ценные вещи. Как в третьеразрядном телевизионном шоу.

Это тебе. Теперь ты останешься?

Красиво, верно? Будет твоим, если ты вернешься.

Хотя скорее всего в третьеразрядном телешоу не разыгрывают встроенную кухню.

А как бы было здорово, если бы можно было вернуть это «мы», состоящее из меня, Кейт и Джеймса, таким простым способом!

Но выходило, что это «мы» не просто затерялось. Оно умерло. Его убил Джеймс.

По идее, все наше имущество после смерти «мы» должно было бы отойти государству. Но на деле ничего подобного никогда не происходит.

Так что давайте сюда пилу.

Видите ли, я всегда точно знала, что есть только один способ справиться с неприятной ситуацией. А ситуацию, в которую я попала, можно с полным основанием назвать неприятной. Нужно глубоко вздохнуть и встретить ее, эту ситуацию, лицом к лицу, посмотреть ей в глаза и показать, кто хозяин.

Обжечься, если надо, о крапиву.

Проглотить, при необходимости, горькое лекарство.

Если кто-нибудь спросит моего совета, как справиться с чем-то, что вызывает ужас, именно такой совет я ему и дам. Кто знает, возможно, придет день, когда я даже воспользуюсь собственным советом…

Понимаете, хотя я честно верила, что именно так и надо поступать в скверной ситуации, у меня самой никогда не хватало на это смелости.

Я была великим специалистом в том, как можно увильнуть от неприятного дела. Моим девизом всегда было: «Отложи на завтра то, что должна была сделать сегодня. И если можно протянуть целую неделю, тем лучше».

Очень удобный девиз – во всяком случае, я так считала.

Чтобы вам насчет меня все стало совершенно ясно, позвольте вам сообщить, что ни разу в жизни я не вымыла посуду сразу после ухода гостей. Я только постоянно обещала себе, что не буду оставлять посуду на утро. Потом, просыпаясь с больной головой от похмелья, я обнаруживала на кухне груду немытой посуды, к которой и подступиться было страшно.

Ну, вы, наверное, сами знаете, как это бывает.

К концу вечера весь стол оказывался заставлен полупустыми тарелками.

В свое оправдание должна сказать, что до этого момента я бываю идеальной хозяйкой, ухаживаю за гостями, таскаю тарелки и приборы с кухни и обратно – прямо как конвейер. Однако моя гостеприимность тает в прямой пропорции к количеству выпитого вина. Поэтому к десерту и кофе я уже расслабляюсь настолько (ладно, если хотите называть вещи своими именами, напиваюсь настолько), что уже не испытываю потребности убирать со стола. Если бы стол развалился на моих глазах под весом грязной посуды, я бы только рассмеялась. А если моим гостям был нужен чистый стол, им приходилось потрудиться самим. В конце концов, они прекрасно знали, где у нас кухня.

И, короче говоря, к концу вечеринки общий вид стола всегда несколько портили грязные тарелки и бокалы, причем некоторые из них были опрокинуты вместе с содержимым – белым и красным вином, джином с тоником, кофейным ликером или виски. Пятна расползались и перемешивались, образовывая небольшие лужицы вокруг островков соли, которую кто-нибудь из более совестливых (обычно Джеймс) рассыпал по пятну, чтобы уменьшить урон, который могло нанести красное вино.

А я тем временем после двадцать второго коктейля раскачивалась на стуле или сидела на коленях у Джеймса и рассказывала всем, кто хотел слушать, как я его люблю.

И мне ничуть не было стыдно. Во всяком случае, я совсем не была настроена на уборку.

– Ничего страшного, – заикаясь, бормотала я, отмахиваясь от пьяных предложений помочь и рассыпая пепел на миски с едой или на белую рубашку Джеймса. (Обычно на этой стадии я начинала курить, хотя в принципе давно бросила.) – Утром это займет у меня не более десяти минут.

Самое печальное, что в тот момент я сама в это верила.

Каждое утро после вечеринки я спускалась на кухню и всегда медлила перед тем, как открыть дверь. Я представляла себе, что вот открою дверь – а внутри все сверкает и переливается, солнце отражается от полированных поверхностей, все тарелки, чашки и миски сияют чистотой и убраны туда, куда нужно.

Но вместо этого я с трудом пробиралась сквозь хаос, пытаясь отыскать хоть один целый стакан, чтобы запить пару таблеток аспирина, в которых я остро нуждалась.

Кстати, пока мы говорим о вечеринках, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Почему во время вечеринок кто-нибудь обязательно отрывает от бутылок бумажные этикетки и утром выясняется, что весь стол покрыт липкими обрывками?

Почему гости всегда используют тарелки в качестве пепельниц?

Почему в конце вечера по крайней мере один человек скажет:

– А что будет, если смешать «Дюбонне» с пивом?

Или:

– Что случится, если я подожгу виски в своем стакане?

И обязательно проводит этот эксперимент.

Просто чтобы вы знали, сообщу, что вино свертывается в пиве самым противным образом, а виски воспламеняется подобно нефтяной скважине и покрывает сажей потолок в столовой.

Ну вот. теперь вы в курсе дела.

Никому не советую проводить такие эксперименты. Если же вам неймется, делайте это не в своем доме: пусть кто-нибудь другой лезет на стремянку и ликвидирует следы вашего безобразия.

Надо отдать справедливость Джеймсу (хотя с какой радости?), он всегда помогал мне по дому, особенно если это касалось уборки после гостей. Он никогда не напивался так, как я, так что был в приличном состоянии утром и мог принести все, что осталось на столе, в кухню, чтобы хотя бы столовая была в приличном виде. Если не считать следов от виски на потолке.

Да, и еще я не понимаю, почему по утрам на диване в гостиной всегда обнаруживалась парочка небритых, растерзанных, страдающих от похмелья тел. От них было трудней избавиться, чем от пятен на потолке или следов от сигарет на ковре. Они до середины дня валялись на диване, стеная и требуя чай и парацетамол и утверждая, что их вырвет, если они пошевелятся.

Ну вот, я опять за свое! Я хочу сказать, оттягиваю принятие решения. Готова делать все, что угодно, только не то, что требуется.

Но заставить себя думать о практической стороне моего разрыва с Джеймсом – все равно что вынудить себя смотреть прямо на солнце в безоблачный день. От того и от другого на глазах слезы.

Наверное, лучше подумать об опеке. Хотя в чем тут проблема? Джеймс не выказал ни малейшего интереса к ребенку. К тому же именно он являлся прелюбодеем. Так что он кругом виноват, и можно не сомневаться, что Кейт отдадут под мою опеку.

Мне бы радоваться, но я даже не почувствовала облегчения.

Никакая это не победа.

Я хотела, чтобы Джеймс заботился о ребенке. Я хотела, чтобы у моей дочки был отец. Я бы предпочла, чтобы Джеймс потащил меня в суд и пытался бы очернить меня, называя лесбиянкой, или развратницей, или еще как-то. Потому что его попытка получить опеку над дочерью показала бы, что она ему небезразлична.

Я крепко прижала к себе Кейт. Я чувствовала себя виноватой перед ней. Потому что как-то, где-то, сама того не зная, я все испортила, и из-за этого бедняжка Кейт, безвинное маленькое существо, должна будет обходиться без отца.

Я просто не могла понять Джеймса. Неужели ему не любопытно хотя бы взглянуть на свою дочь? А может быть, дело в том, что она девочка? Если бы родился мальчик, не попытался бы Джеймс наладить со мной отношения? Кто знает…

И что насчет квартиры?

Мы покупали ее вместе, она записана на нас обоих. Так как нам ее делить? Продать и поделить деньги? Мне выкупить его долю и жить там с Кейт? Или продать мою долю Джеймсу и позволить ему жить там с Дениз? – Ни за что!

Что бы ни случилось, я не позволю Джеймсу поселиться с другой женщиной в созданном мною доме. Я лучше сожгу его дотла!

Ну, может, не дотла. Я не имею ничего против людей, которые живут двумя этажами ниже. Почему они должны лишиться дома, если мой муж решил завести себе любовницу? Но позволить Джеймсу поселиться с этой любовницей в нашей квартире… Только через мой труп.

Знаете, я часто слышала от людей эту фразу и всегда думала, что они перебарщивают, что работают на публику. Я и сама повторяла ее тысячу раз, но только сейчас действительно имела это в виду.

Только через мой труп Джеймс поселит Дениз в моем доме!

А как быть с деньгами? Каким образом я исхитрюсь содержать Кейт и себя на свою зарплату?

Я даже толком не представляла, сколько я зарабатывала: Знала только, что очень мало в сравнении с Джеймсом. Что после свадьбы мы жили в основном на его деньги.

Значит, теперь я буду очень бедной…

У меня было такое ощущение, будто я вышла на балкон и внезапно обнаружила, что у меня нет почвы под ногами. Только огромное, бесконечное, пустое пространство, куда я могу упасть.

Мысль оказаться без денег привела меня в ужас. Она меня унижала. Я казалась себе безликим существом, барахтающимся в огромной враждебной вселенной, где не было ничего, за что бы я могла ухватиться. Как ни противно признаться, я чувствовала себя абсолютно ничтожной без мужа и его зарплаты.

Я ненавидела себя за это чувство незащищенности и зависимости. Я должна быть сильной, независимой женщиной девяностых годов! Одной из тех, кто имеет собственные взгляды, ходит в одиночку в кино, заботится об окружающей среде, умеет сменить предохранитель, ходит на занятия ароматерапии, разводит в саду лекарственные растения и не нуждается в мужчине для поддержания самоуважения.

Однако я такой не была, это очевидно. Хотя очень хотелось бы. А может, я еще стану такой? Похоже, у меня нет выбора: меня поставили перед свершившимся фактом.

Но в тот момент я была скорее женщиной из далеких пятидесятых. Меня вполне устраивала роль домашней хозяйки, муж которой зарабатывает на жизнь для обоих. А если муж к тому же не отказывается от части домашних обязанностей, принося в дом львиную долю денег, тем лучше.

Как мы с Джеймсом поделим деньги с нашего общего банковского счета? Это же немыслимо! Все равно что пытаться разделить сиамских близнецов. Я была почти готова отказаться от своей доли денег на банковском счете, только бы не ввязываться в дрязги. Единственное, что меня останавливало, так это мысль, что Джеймс потратит эти деньги на Дениз. Будет покупать ей цветы, билеты в театр, красивое белье… Я просто не могла позволить ему делать это на мои деньги. Принципиально!

Кроме того, вчера я видела в магазине очень миленькие туфли, и мне хотелось их купить. У меня вообще на данный момент не было доступа ни к каким деньгам. Значит, мне следует потребовать те деньги, что находятся в Англии. Как бы противно это ни было.

От всех этих мыслей у меня голова пошла кругом – примерно так же, как когда мама начала разговор про Шер и Айка.

Я не представляла себе в тот теплый апрельский день три года назад, когда я выходила замуж за Джеймса, что наш брак закончится так печально. Что сердце мое будет разбито и мне придется спорить с ним насчет денег и имущества.

Я тогда думала, что любовь и страсть будут для нас главным в жизни и никогда не уступят место привычке. Я поклялась себе, что никогда не наступит день, когда я войду в комнату и, не глядя на Джеймса, скажу:

– Там плитка в ванной осыпается. Взглянул бы. – Или, бегло посмотрев на него, промолвлю: – Надеюсь, ты не собираешься идти к Рейнолдсам в этом свитере?

Еще я давала себе слово, что никогда не превращусь в женщину, которая доедает за детьми все, что осталось на тарелках.

И еще я не собиралась называть Джеймса папой. Не в том смысле «детка, не трогай бритву, она папина», хотя и это мне не слишком нравилось. Нет, в смысле «будешь есть мороженое, папа?». Как будто ты и твой муж перестали быть самостоятельными личностями, а существовали только как родители. Твой любимый – уже не твой любимый, он просто еще один родитель твоих детей.

Даже смешно вспоминать. Какой же наивной и самонадеянной я была.

Почему я решила, что буду отличаться от других матерей? Почему не понимала, что тысячи женщин до меня клялись никогда не терять магии своего брака? Точно так же они свято верили, что никогда не допустят седины в своих прическах, не позволят груди обвиснуть и морщинам появиться.

Но это неизбежно происходило.

Их силы воли не хватало, чтобы бороться с неизбежным, повернуть время вспять. Не хватит и у меня.

Я снова положила Кейт в корзинку и пошла в душ.

В душе я продолжала думать о Джеймсе. Без горечи. Просто вспоминала, как все было здорово. Хоть он глубоко обидел меня и я такого от него никогда не ожидала, я не могла забыть, как великолепно нам было вместе.

Когда я впервые познакомилась с Джеймсом и мы с ним бывали в компаниях, я всегда смотрела на него через комнату и думала, насколько же он красив и сексуален. Особенно когда был серьезным и деловитым. Это всегда вызывало у меня улыбку. Глядя на него, можно было подумать, что с ним не может быть весело.