Текст книги "История жены"

Кристина Пизанская

Их французская современница Кристина Пизанская (1363–1429) стала первой женщиной, которая зарабатывала на жизнь пером. Итальянка по происхождению, Кристина выросла в атмосфере роскоши, при дворе короля Карла V, где жил ее отец-астролог. Она научилась читать и писать, но не получила формального образования. В 15 лет она вышла замуж за 24-летнего вельможу Этьенна де Кастеля, мужчину умного и привлекательного. Как напишет потом Кристина, «о лучшем муже нельзя было мечтать»[100]100
  Most Wise and Valiant Ladies. N. Y.: Welcome Rain, distr. by Stewart, Tabori & Chang, 1997. P. 112.


[Закрыть]. У них было трое детей, и они провели вместе десять счастливых лет. После безвременной кончины мужа она обратилась к сочинительству как к средству заработка, который поддержал бы ее, ее детей и ее овдовевшую мать. Она написала около тридцати работ, из которых наибольшую известность получила протофеминистская утопия «О граде женском». Но в рамках разговора об участи жены она интересна прежде всего как автор прекрасных стихов, посвященных памяти мужа, которого она так быстро утратила. «Похвала браку» – одно из первых произведений, в которых сама женщина рассказывает о том, что счастлива в постели с собственным мужем.

 
Брак – это источник наслаждения,
Я убедилась в этом сама.
Это знают все, чей муж столь же добр и мудр,
Как тот, какого даровал мне Бог.
‹…›
Я поняла это сразу же,
В нашу первую супружескую ночь,
Потому что, к его чести, он не сделал
Ничего, что обидело меня или причинило боль.
Но прежде чем настало время вставать,
Он подарил мне не меньше ста поцелуев,
Не требуя от меня никаких низостей.
Конечно же, мой муж горячо меня любит.
‹…›
Принц, я схожу с ума от желания,
Когда он говорит мне, что он только мой.
Он заставляет меня забыться в сладостных чувствах.
Конечно же, мой муж горячо меня любит.
 

«Плач вдовы», напротив, выражает опустошение Кристины после потери мужа.

 
Я одинокая вдова в простом черном платье
С печалью, написанной на лице;
Глубокая скорбь о невосполнимой утрате
Убивает меня.
 

Несмотря на то что в средневековом мировоззрении жена была обузой для мужчины, а непорочность и вдовство считались ближе к святости, чем брак, Кристина Пизанская была рада исполнять обязанности жены и стала глубоко несчастна, «удостоившись» статуса вдовы.

Итальянское приданое

В средневековой Италии бытовали такие же представления, но было несколько принципиальных различий, характерных исключительно для итальянской культуры. Если во Франции и в Великобритании XIII века брачная церемония уже перешла в разряд церковных обрядов, то в Италии такой переход занял больше времени. Брак оставался делом всей семьи, и выгода двух родов по-прежнему была главным мотивом. Выгода могла принимать разные формы: это могло быть большое приданое жены, статус, которым обладал один из супругов и который способствовал росту влиятельности всего семейства, либо просто приобретение нового родственника, на которого можно было положиться в трудную минуту. Но добровольное желание двух молодых провести жизнь друг с другом никто уж точно во внимание не принимал. Quelle idée![101]101
  Что за выдумка! (фр.).


[Закрыть]

Родители и свахи искали подходящую партию из представителей того же класса: дворяне – среди дворян, купцы – среди купцов, ремесленники – среди ремесленников, крестьяне – среди крестьян. Иногда обеспеченные члены купеческого класса вступали в брак с представителями дворянства и повышали свой статус, но браки между представителями двух слишком далеких друг от друга сословий считались нарушением общественной нормы.

Как и во времена римлян, девушкам не позволяли выбирать себе будущего мужа и тщательно оберегали от случайных встреч с потенциальным супругом. Писатель Боккаччо (1313–1375) полагал, что некоторых девушек и даже жен не следует отпускать в церковь или на свадьбу, чтобы они не завели ненужные знакомства с мужчинами; самой радикальной мерой был запрет стоять у окна и глядеть на улицу. Окно действительно было источником соблазнов, поскольку в нем молодая женщина могла разглядеть мужчин, проходящих мимо. В большинстве итальянских городов юноши и впрямь имели привычку прогуливаться туда-сюда вдоль окон в надежде привлечь внимание девушки, сидящей перед распахнутыми ставнями.

У свадебного обычая были свои особенности в зависимости от региона, но в целом он состоял из трех раздельных событий: 1) помолвка скреплялась будущим женихом и отцом будущей невесты; 2) жених и невеста высказывали свое согласие на брак, это часто называют «днем кольца»; 3) молодая жена переезжала в дом мужа.

Помолвка сама по себе воспринималась так же серьезно, как и брачная клятва. Во Флоренции XIV–XV веков разрыв помолвки был чреват катастрофическими последствиями: семьи начинали враждовать, а сторона, спровоцировавшая разрыв, могла лишиться шансов на новый брак в будущем. И католики, и евреи облагались значительным штрафом в том случае, если помолвочный контракт расторгался[102]102
  Gottlieb B. The Family in the Western World from the Black Death to the Industrial Age. N. Y.; Oxford: Oxford University Press, 1993. P. 76.


[Закрыть].

Вот цитата из дневника тосканского купца Грегорио Дати, который записал все брачные ритуалы в течение трех месяцев: «Тридцать первого марта 1393 года я согласился взять в жены Изабетту, поклявшись в этом под присягой. Седьмого апреля, в понедельник после Пасхи, я дал ей кольцо в присутствии нотариуса, сера Луки. Двадцать второго июня, в воскресенье, в десятом часу, она переехала в дом ко мне, ее мужу, по воле Бога и Фортуны»[103]103
  Roncière С. de la. Tuscan Notables on the Eve of the Renaissance // A History of Private Life: Revelations of the Medieval World / ed. by Georges Duby; transl. by Arthur Goldhammer. Cambridge, MA; L.: The Belknap Press of Harvard University Press, 1988. Vol. 2. P. 293. Рус. пер. цит. по: История частной жизни Т. 2: Европа от феодализма до Ренессанса / пер. с фр. Е. Решетниковой и П. Каштанова. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 335.


[Закрыть]. Купец не пишет ничего о священнике. В порядке вещей было заключать брак в доме невесты или кабинете нотариуса, без священника или церковной церемонии. Как и большинство свадеб, эта совершалась в воскресенье – в тот день, когда наибольшее количество народа могло увидеть брачную процессию и проводить невесту до дома мужа.

В Италии брак был обязательным почти для всех, как для мужчин, так и для женщин. Незамужние женщины были либо монахинями, отправленными в монастырь в юном возрасте (иногда в семь лет, хотя они не давали обета до двенадцати или тринадцати лет), либо служанками, которые пытались накопить достойную сумму для приданого. В последнем случае наниматель зачастую обязывался заплатить приданое, когда молодая девушка достигнет совершеннолетия после многих лет службы без другого вознаграждения кроме комнаты и питания.

Тосканские женщины, как правило, выходили замуж в восемнадцать лет или раньше, городские мужчины женились в тридцать, а деревенские – в двадцать шесть. Большая разница в возрасте – в среднем около восьми лет (а в богатых семьях она могла доходить и до пятнадцати лет) – располагала к тому, что мужья ожидали покорности от жен, а жены ждали защиты и опеки от мужей. Трудно предположить, имели ли наши современные представления о поиске взаимопонимания и компромисса какое-то значение в семье, построенной на таком возрастном разрыве и разнице авторитетов.

Как и в Древнем Риме, сохранялась патрилинейная и патрилокальная система: жена всегда переезжала в дом мужа. В Италии муж не мог переехать в дом своего тестя, как это иногда случалось во Франции, особенно если глава семейства имел единственную дочь. Такие неординарные браки называли «замужеством зятя» (marriage à gendre). В еврейских семьях тоже были нередки случаи, когда муж переезжал в дом состоятельной супруги, особенно если это была дочь богатого купца, составлявшая счастье сына бедного раввина. В католической Италии тем не менее жена всегда, так сказать, покоряла незнакомую территорию.

Система приданого была одной из основ брака на всех уровнях общества. Во Флоренции после 1430 года в системе муниципального управления даже существовал фонд приданого (Monte delle Doti): отец девушки вносил депозит, когда она была еще ребенком (очень похоже на нынешние накопления для колледжа), и приобретенная сумма выплачивалась мужу во время свадьбы[104]104
  Gottlieb B. Op. cit. P. 74.


[Закрыть].

Отдавать за дочь долю родительского имущества отцов обязывал закон. Это означало, что каждая дочь получала после замужества определенную сумму денег, а сыновья должны были наследовать то, что осталось от отцовского имущества. Приданое было не просто капиталом, ложившимся в основание семейной жизни, – его величина определяла состоятельность невесты, ее семьи и новой супружеской пары. Его размер был открытой информацией: соответствующий документ составлялся и заверялся у нотариуса, и затем молва разносила эти сведения по всей округе[105]105
  Klapisch-Zuber C. The Griselda Complex // Women, Family, and Ritual in Renaissance Italy / transl. by L. Cochrane. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1985. P. 214; Herlihy D., Klapisch-Zuber C. Tuscans and their Families: A Study of the Florentine Catasto of 1427. New Haven, CT; L.: Yale University Press, 1985. P. 223–226.


[Закрыть].

Приданым впоследствии распоряжался муж, оно предназначалось для домашних нужд и, если муж умирал первым, для обеспечения вдовы. Как правило, в Европе вдова получала треть всего имущества, а то, что оставалось, переходило в распоряжение наследников. Размер приданого определялся во время помолвки, и оно часто выплачивалось по частям, причем каждую выплату фиксировали нотариально. Начальный платеж совершался, как правило, до того, как невеста переезжала в дом жениха, а остаток суммы продолжали выплачивать годами. Если же родители по какой-то причине не могли или не хотели продолжать выплачивать положенную сумму, в семье мог начаться конфликт. Помимо денежной части, приданое могло содержать ценные товары и личное имущество.

Материальный вклад мужа в домашнее хозяйство (помимо самого дома) облекался в форму «подарков». Ему полагалось оплатить наряд, который невеста надевала в день свадьбы, что обходилось в немалую сумму, особенно у флорентийцев, уделявших одежде большое внимание. Также ему надлежало обустроить спальню невесты, в которой обязательно должен был находиться так называемый свадебный сундук. Он мог быть украшен тонкой резьбой с изображениями сценок, призванных наставлять молодых супругов, например рассказывать их об их обязанностях, ценностях верности и опасностях соблазнов. Сундук полагалось нести в процессии, сопровождавшей невесту к дому жениха, и затем поместить в изножье брачного ложа.

Такая обязанность распространялась на представителей всех классов, и если состоятельные мужчины могли потратить на подарки сумму, равную размеру приданого, то крестьяне порой оплачивали одежду, предназначенную в дар невесте, из первого брачного взноса ее семьи, и к XV веку эту практику переняли представители всех слоев общества.

В высших кругах вокруг этих подарков плелись настоящие интриги. Юридически за флорентийским мужем признавалось право владения подарками, которые он дарил своей невесте, и все они могли в том случае, если брак будет аннулирован, вернуться к нему. Часто мужья прописывали прямо в завещании, на что могла претендовать жена в случае его смерти, особенно в том случае, если она снова выйдет замуж. Нередко вдове приходилось покинуть дом мужа и оставить там все одежды и украшения, подаренные на свадьбу, а также приданое, которое дети не спешили возвращать. В архивах Флоренции можно найти дела вдов против своих же наследников, которые отказывались возвратить приданое своим матерям и мачехам.

Иногда подарки даже не принадлежали невесте. Жених мог просто одолжить их у друзей и родственников на время свадьбы, пообещав вернуть в течение года. Или же положение дел вынуждало мужа продать подарки профессиональным арендаторам, с тем чтобы те за отдельную плату могли дать их в аренду другому молодожену.

Дарение кольца было обставлено еще более сложными церемониями. В день свадьбы муж давал жене два или три кольца. Вдобавок во Флоренции либо в день свадьбы, либо на следующее утро отец жениха и члены его семьи дарили невесте кольца, в состоятельных дворянских семьях их количество могло достигать пятнадцати или двадцати. Кольца дарили и женщины из семьи жениха в знак приветствия нового члена семьи. Но и эти дары имели лишь ритуальную ценность; они не принадлежали невесте, как и одежды и украшения, которые дарил ей муж. Со временем они передавались следующей невесте, которая входила в семью.

В течение XIV и XV веков в Италии суммы, которые тратились на приданое, подарки и церемонию, значительно увеличились. Собрать приданое для всех дочерей становилось все сложнее, и многих девушек отправляли в монастырь, поскольку это была более дешевая альтернатива браку (отправить девушку в монастырь стоило примерно вдвое дешевле). В Венето, регионе, граничащем с Венецией, в XVI веке величина приданого стала такой непомерной, что привела к финансовому кризису: упадок торговли в Венеции объясняли тем, что вельможные мужья отказывались расставаться с приданым своих жен.

Женщины становились заложницами приданого: некоторым семьям было трудно собрать его, а сами девушки оценивались на основе его величины, то есть фактически приданое становилось определяющим моментом при заключении брака. Но если за девушкой давали солидное приданое, ее социальный статус возрастал и служил ей долгие годы после замужества[106]106
  Chajnacki S. The Power of Love: Wives and Husbands in Late Medieval Venice // Women and Power in the Middle Ages / ed. by M. Erler, M. Kowalski. Athens, GA; L.: University of Georgia Press, 1988. P. 126–148.


[Закрыть].

Нам многое известно о свадебной церемонии и атрибутах: приданом, кольцах, контрактах и прочем, – однако такие подробности не позволяют судить о том, как строились отношения между супругами. Такие тонкие материи всегда тяжело изучать. Семейные воспоминания (ricordanze), написанные мужчинами, крайне скупы по части описания эмоций, а женщины вообще редко писали. Но была ситуация, в которой бурное излияние чувств казалось приемлемым: смерть жены. В этом случае мужчина открывал то, о чем жена при жизни могла и не подозревать.

В дневниках мужчин, переживших потерю супруги, встречаются такие слова, как «dulcissima» (сладчайшая), «dilectissima consors» (самый милый товарищ) и «dilectio» (нежность), и это не просто дежурные комплименты, а выражение настоящей признательности. Так, один автор из Болоньи выражал свою скорбь довольно причудливым образом: «Я любил ее больше, чем это казалось возможным, и никогда не верил, что во всем белом свете нашлась бы женщина лучше нее»[107]107
  Grubb J. S. Provincial Families of the Renaissance: Private and Public Life in the Veneto. Baltimore; L.: The Johns Hopkins University Press, 1996. P. 20–21.


[Закрыть].

Негативные эмоции получали выход и отражались на бумаге в другом случае – если брак разваливался. Тогда мужья и жены были вправе высказать свое недовольство перед церковными авторитетами, которые располагали правом аннулировать брак или провозгласить развод. Примечательная история Джовании и Лузанны, которая была обнаружена и изучена исследователем Жаном Брукером, позволяет нам приглядеться к тому, как строились отношения флорентийской пары[108]108
  Brucker G. Giovanni and Lusanna: Love and Marriage in Renaissance Florence. Berkeley; Los Angeles: University of California Press, 1986. История Джованни и Лузанны, рассказанная Брукером и описанная только в его книге, показалась мне настолько интересной и важной, что я позволила себе пересказать ее довольно подробно.


[Закрыть]. История, восстановленная по записям судебного нотариуса, рассказывает о сексе, страсти, измене, тайном браке и аннулировании замужества. Эта удивительная история рассказывает о том, при каких обстоятельствах флорентийские женщины XV века соглашались или не соглашались на легальный брак.

История Джованни и Лузанны

Лузанна и Джованни родились в 1420 году во Флоренции, в домах, расположенных в пяти минутах ходьбы друг от друга. Место рождения – единственное, что объединяло их: Лузанна была дочерью ремесленника, а Джованни – сыном высокопоставленного нотариуса. Семья Делла Каса, из которой он происходил, принадлежала к правящим кругам Флоренции, а семья Лузанны состояла из мелкобуржуазных ремесленников и торговцев. Во флорентийском обществе, где граница между различными общественными группами была четко очерчена, невозможно было представить, что эти двое влюбятся друг в друга.

Когда Лузанне исполнилось семнадцать, пришла пора выходить замуж, и отец договорился о браке с Андреа Нуччи, 29-летним ткачом и сыном преуспевающего пекаря, который жил всего в нескольких метрах. За Лузанной давали солидное приданое в 250 флоринов, что было зафиксировано должным образом в брачном контракте, заверенном местным нотариусом.

Пять лет спустя, посещая одну из близлежащих церквей, Джованни увидел Лузанну. Лузанна, вероятно, была очень хороша собой, и хотя она была замужем, для зажиточного флорентийского купца, ищущего приключений, это не было проблемой. Он недавно разменял третий десяток, но пока не достиг возраста, приличествующего для брака, зато был в подходящем положении и возрасте, чтобы завязывать необременительные интрижки. На протяжении последующих десяти лет Лузанна и Джованни были любовниками. Как член ремесленной гильдии Лузанна пользовалась определенной свободой перемещения, ее не сопровождала дуэнья, которая неотступно следовала за девушками более высокого происхождения. Вдобавок она не была обременена детьми.

Что до законного мужа, мы не знаем о нем ничего, за исключением того факта, что он умер в 1453 году, благодаря чему свадьба между Лузанной и Джованни стала не только возможной, но и крайне желанной для Лузанны. Когда Джованни наконец согласился на свадебную церемонию, брат Лузанны Антонио – теперь он отстаивал честь сестры – потребовал присутствия нотариуса, который обычно заверял брак и составлял свадебный контракт. Но Джованни колебался и настаивал на том, чтобы брак сохранялся в секрете, поскольку боялся, что если об этом станет известно его отцу, тот лишит его наследства. Джованни предложил, чтобы брак зарегистрировал его друг, францисканский монах Фра Феличе Асини.

Считался ли такой брак состоявшимся? Этот вопрос пришлось решать архиепископу Флоренции в 1455 году. Дело дошло до папы римского, и тот послал письмо архиепископу, в котором содержались следующие опасения: «Наше возлюбленное чадо Господне Лузанна ди Бенедетто, флорентийская женщина, сообщила, что, несмотря на то что был заключен законный брак между нею и неким Джованни де Лодовико ди Бенедетто, тот женился на другой женщине, и сделал это публично, обменялся с нею клятвами и кольцами и должным образом исполнил весь обряд». Письмо предписывало архиепископу разобраться в этом деле и, если обвинения Лузанны правдивы, аннулировать второй брак Джованни и наказать его за двоеженство.

В пользу Лузанны показания дали двадцать свидетелей, включая троих ее родственников и бывшего друга Джованни, Фра Феличе Асини. Из их воспоминаний о свадьбе следует, что на ней присутствовали Джованни и Лузанна, ее брат Антонио с женой, его мачеха и двое друзей. Фра Феличе подтвердил, что после ужина Джованни заявил, что хочет взять Лузанну в жены, и что участники церемонии окружили монаха и молодую пару. Сначала монах спросил одного за другим жену и мужа, согласны ли они связать себя узами брака. Когда оба высказали свое согласие, Джованни снял кольцо с левого пальца и надел его на палец Лузанны. Жених расцеловался с родней Лузанны и подарил всем подарки. Затем молодожены отправились консумировать брак. Такой была эта импровизированная церемония, которую Лузанна считала равной официальному обряду.

После свадьбы Джованни не жил с Лузанной, но лишь периодически проводил у нее ночь. На людях Лузанна продолжала носить платье вдовы, но дома одевалась как замужняя дама. В городе Джованни и Лузанна держали свой брак в секрете, но за городом они наслаждались жизнью пейзанов и возлюбленных. Пятеро крестьян подтвердили, что видели Джованни и Лузанну вместе, и вели они себя как муж и жена.

Спустя восемь месяцев Лузанна обнаружила, что Джованни заключил договор, согласно которому должен был жениться на Мариетте, пятнадцатилетней девушке из знатного семейства. Это случилось вскоре после смерти отца Джованни – события, которое для сторонников Лузанны было поводом раскрыть секрет о браке. Лузанна несколько раз требовала от Джованни разорвать помолвку, но он отказывался. И ей не оставалось ничего иного, как обратиться к церковным властям.

Джованни отрицал, что женат. Он признавал, что имел сексуальную связь с Лузанной с 1443 года, и пытался очернить ее, изображая как развратную женщину с несколькими любовниками. Как говорили его защитники, «движимая похотью, Лузанна возжелала юного и богатого Джованни…» Они апеллировали к хорошей репутации своего подзащитного, а некоторые соседи Лузанны действительно описали ее как женщину низкой морали. Она открыто глазела на мужчин, идя по улице, вместо того чтобы опускать взгляд, как полагалось благодетельной женщине; всем было известно, что она при жизни мужа имела любовника, а может, и нескольких – как можно было верить ее словам?

Процесс тянулся не один месяц, Джованни пытался доказать, что Лузанна была всего лишь его сожительницей, а Лузанна настаивала на статусе законной жены. Джованни делал ставку на огромный разрыв между мужчиной его статуса и возраста и «старухой» (напомним, что они были ровесниками). Защита Лузанны парировала, что довольно часто красавицы из низов выходили замуж за мужчин более высокого социального происхождения. В конце концов архиепископ разрешил дело в пользу Лузанны. Несмотря на то что церковь стремилась искоренить секулярные брачные церемонии и институт тайного замужества, настаивая на том, чтобы имена вступающих в брак оглашались за три недели до церемонии, обряд все же признавался официальным, если в его рамках обе стороны изъявляли свое намерение стать мужем и женой. Джованни был признан двоеженцем, и его второй брак был аннулирован. Он должен был признать Лузанну своей законной супругой и обходиться с ней подобающим образом под угрозой отлучения от церкви. Кажется, в этом редком случае справедливость оказалась на стороне бедняков.

Но на этом история не закончилась. Джованни подал апелляцию на решение архиепископа. При помощи связей и денег он отменил вынесенное решение. Где-то между 1456 и 1458 годами брак между Джованни и Лузанной был признан недействительным. Джованни все же создал семью с Мариеттой, которая соответствовала ему по статусу и могла родить наследников рода Делла Каса. Всякие упоминания о Лузанне прекращаются после 1456 года.

В конце концов деньги, власть, социальные нормы и желание произвести на свет законных наследников победили. История Джованни и Лузанны демонстрирует вечную проблему сосуществования двух непересекающихся миров. В одном мире любовь, основанная на сексуальном влечении, побеждает любые преграды в виде классовых (расовых и религиозных) различий, а клятвы верности, данные в браке, преодолеваются под напором желания. Любовники, испытавшие подобные сильные чувства, конечно, поймут, о чем я говорю.

Другой мир зиждется на уважении к закону и семейным, общественным и национальным традициям, а они гласят, что сексуальные отношения должны устанавливаться прежде всего между людьми, состоящими в браке. Мужчины и женщины, даже если они не прочь иметь несколько сексуальных партнеров, обычно одобряют идею моногамии в качестве социальной нормы.

Возьмем Джованни. В «молодости» он позволил себе завести интрижку с замужней женщиной. Но когда ему пришло время соответствовать ожиданиям общества и семьи, он не стал легализовать свои отношения с Лузанной, женщиной более низкого положения, да к тому же бесплодной. Он сделал то, чего от него ожидали: взял в жены девушку, которая была намного моложе его и равна ему по положению, такую, которая улучшила бы репутацию его семьи и родила ему наследника. С точки зрения социальных договоренностей он «поступил правильно». Но его поступок вызывает вопросы с точки зрения морали.

А что мы подумаем об истории Лузанны? Ее, конечно, никак не назовешь обычной итальянской женой. Подобно Элоизе, от которой ее отделяли 250 лет, она была своевольной и страстной, не боялась рисковать ради своего возлюбленного, несмотря на то что ее поведение вызвало протест. Хотя ей не удалось своими действиями добиться крепкого и продолжительного второго брака, ей все же удалось избежать жестокого наказания за измену – из тех, что были распространены в более раннем Средневековье.

Конечно, церковное право не распространялось на еврейскую общину в Италии; здесь были свои власти, которые определяли, действителен ли брак и что делать, если супружеские отношения переживают кризис. Еврейские средневековые брачные традиции иллюстрирует один случай, произошедший в 1470 году[109]109
  The Jew in the Medieval World: A Sourcebook / ed. by J. R. Marcus. Cincinnati, OH: The Union American Hebrew Congregation, 1938; цит. по: Women’s Lives in Medieval Europe. P. 293–296.


[Закрыть].

Хакким бен Иехиель Коэн Фалкон, держатель постоялого двора из Павии, обратился к еврейским старейшинам за разрешением вернуть свою жену, сбежавшую из супружеского дома. Месяцами она настаивала на том, чтобы он переменил свой образ жизни и ушел из этого дела, но муж, по его собственному признанию, не обращал на ее жалобы никакого внимания. Рассказ мужчины завершается тем, что однажды жена собрала все свои вещи, серебряную посуду и драгоценности и удалилась в дом соседки-христианки, к которой часто ходила в гости.

Когда муж понял, что его жена укрылась в соседнем доме, он обнаружил ее в компании двух христианок, двух мужчин, викарного епископа и капеллана. Епископ пришел, чтобы уговорить женщину креститься в христианскую веру. Муж стал говорить с ней на немецком, чтобы никто больше не понял их диалог:

Он: Зачем ты пришла сюда и почему не возвращаешься домой?

Она: Я останусь здесь и не вернусь к тебе, потому что не хочу быть хозяйкой постоялого двора.

Он: Я ни в чем не буду тебе препятствовать.

Она: Ты не обманешь меня снова… Ты многажды врал мне, и я тебе не верю.

Епископы заверили мужа, что обряд не будет совершаться в спешке и что у женщины будет сорок дней, чтобы все обдумать. Когда муж, рыдая, ушел домой, жену отвели в монастырь, «где сохранялась очень строгая христианская дисциплина». Она пробыла там день и ночь, но на следующий день поменяла свое решение. Она передала епископу, что хочет вернуться домой, говоря так: «я жена коэна, и если я пробуду здесь еще день или два, я не смогу больше вернуться в его дом и мы должны будем развестись». Простые евреи не обязаны были разводиться, если один из супругов сбился с истинного пути, но коэны были наследственными священниками и, вероятно, к ним предъявлялись более высокие требования. Когда жена возвратилась домой, «скорбя о своих грехах» и моля простить ее, муж обратился к раввинам: позволяют ли они ему взять жену назад? Что бы они ни решили, он обязан был принять это.

Этот интригующий документ, как и те, в которых дошла до нас история Лузанны и Джованни, не сообщает нам ничего об участи женщины. Было ли ей позволено вернуться к своим супружеским обязанностям? Обязали ли ее жить вместе с мужем, снося упреки от него и от еврейского сообщества? Бросил ли ее муж свой постоялый двор и начал ли заниматься чем-то другим? Побег из дома – мера, к которой прибегали многие и о которой многие задумывались хотя бы раз в своей жизни. Иногда для того, чтобы поправить ситуацию, которую больше не можешь выносить, нужно решиться на эксцентричный поступок.

В средневековой Европе, где для взрослого человека считалось нормой состоять в браке, жены и мужья жили вместе вплоть до смерти одного из супругов. Конечно, учитывая низкую продолжительность жизни (в среднем около тридцати лет) и ту разницу в возрасте, которая предполагалась между супругами, брак редко длился больше десяти – пятнадцати лет[110]110
  Gottlieb B. Op. cit. P. 130. Об Италии см.: Herlihy D., Klapisch-Zuber C. Op. cit. P. 83–84.


[Закрыть]. Повторный брак для вдовцов был распространенным явлением – в некотором смысле можно сказать, что здесь ничего не изменилось. Брак длиной в десять – пятнадцать лет? Что ж, возможно, нам стоит считать это время достаточным для отношений и не ждать, что они продлятся до конца жизни, который теперь в среднем наступает у американских мужчин в семьдесят четыре года, а у женщин – в восемьдесят. Возможно, брак длиной в жизнь имел больше смысла, когда человек жил не так долго.

И, безусловно, было легче оставаться в браке тогда, когда этот институт поддерживался церковью, семьей и обществом. Современный брак на этом фоне совершенно лишен такой консолидированной поддержки. С другой стороны, средневековому браку не хватало того, на чем основывается современный союз: любви, свободы личного выбора и равенства между супругами.

Нельзя сказать, что любовное чувство вовсе не было знакомо средневековой женщине. Народные песни и баллады, куртуазная поэзия и предания сохранили для нас свидетельства того, что романтической любви были покорны все социальные группы. Но брак был слишком серьезным жизненным выбором, чтобы руководствоваться исключительно доводами сердца. В конце концов, все семьи строились на сложенных вместе финансах двух сторон. Все признавали, что для того, чтобы содержать ферму, фермеру необходима жена; для бюргера жена была ценным компаньоном и необходимым союзником в ведении дел; а управлять замком и поместьем было нельзя без госпожи.

К концу Средних веков появляются признаки того, что статус некоторых жен возрастает. Женщины из высших слоев общества в таких городах, как Венеция или Париж, английские поместные дворянки, бюргерские жены по всей Европе начинали предъявлять свои права на материальные блага и управление делами. Свидетельством более выгодного положения жен могут служить портреты супругов, где начиная с XV века оба изображаются либо на двух панелях, либо вместе на одной картине. Еще существовали картины наподобие алтаря Мероде (ок. 1425–1430), который хранится в музее Клойстерс в Нью-Йорке, где супруги изображены на боковых створках религиозных триптихов, но многие другие портреты XV века были откровенно светскими и восхваляли семейную жизнь.

Один из самых ранних написанных в этой новой манере – портрет Лисбет ван де Вендур (1430, Рейксмюсеум). Из подписи на обратной стороне портрета мы знаем, что она вышла замуж за Симона ван Адрихейма, рейнского бейлифа, 19 марта 1430 года и умерла в 1472 году. На картине изображено ее нежное обращение к мужу, свиток гласит: «Долго я искала того, кто открыл бы свое сердце». В парном портрете, который был утрачен, муж отвечал: «Мне не терпелось узнать, кто подарит мне свою любовь». Такие куртуазные проявления взаимной любви делают честь и мужу, и жене.

Автопортрет немецкого живописца, известного как Мастер из Франкфурта, изображает его вместе с женой и показывает их в возрасте тридцати шести и двадцати семи лет соответственно (1491, Королевский музей изящных искусств в Антверпене). На третьем пальце правой руки у жены изображено кольцо, она держит цветок, вокруг нее расположены вишни, хлеб и нож – символы семейного благополучия.

Знаменитый портрет начала XV века «Чета Арнольфини» Яна ван Эйка, столь же известный двойной портрет «Меняла с женой» Квентина Массейса (1514), менее известная гравюра «Alltagsleben» Исраэля ван Мекенема (1490–1503) и многие другие работы фламандских, голландских, немецких и итальянских художников свидетельствуют о повышенном внимании к супружеской паре, особенно если сравнить их с работами более раннего поколения средневековых художников, где брак проигрывает состояниям девственности и вдовства[111]111
  Scillia D. G. Israel van Meckenem’s Marriage à la Mode: The Alltagsleben // New Images of Medieval Women: Essays Toward a Cultural Anthropology / ed. by E. E. DuBruck. Lewiston, NY: The Edwin Mellen Press, 1989. Fig. 8, 9.


[Закрыть]. На протяжении следующего столетия, отмеченного религиозными и социальными переворотами, такой взгляд на брак и на роль женщины будет только укрепляться.