Текст книги "Призрачный театр"

– Как они сюда попали? Точно не через зал. Должен быть другой выход.

Она отодвинула клетки от внешней стены.

– Подопри чем-нибудь дверь.

Бесподобный подпер дверь скамьей, а Шэй быстро обследовала стену. В последней ее трети она нашла то, что искала: низкие двойные дверцы. Они были плотно закрыты, но она всегда носила с собой отцовскую отмычку: павлинье перо с уплощенным концом, им она и попыталась открыть замок. Без пользы; скважина заросла ржавчиной, и перо в ней без толку прокручивалось.

– Ведите себя прилично, я вхожу, – донесся снаружи голос парня. Дверь грохнула о скамейку, и он попытался снова. – Эй, может, отвалите от двери?

– Если мы возьмемся за один конец, – предложил Бесподобный, показав на другую скамью, то сможем протаранить эти дверцы.

Они взялись за край и саданули скамейкой по низкому выходу. Дверцы, должно быть, подгрызенные древоточцем, разлетелись с первого же удара, и по полу протянулись лучи осеннего солнца. Птицы тотчас начали биться о решетки. Шэй попыталась протащить одну клетку через проем в стене, но забияка злобно клюнул ее. Его заточенный клюв сразу пробил кожу до крови. Она отдернула руку.

– Лучше так, – предложил Бесподобный. Он лег на спину и пнул клетку по полу в сторону выхода. Крик за подпертой дверью стал громче, парень уже наваливался плечом, пытаясь пролезть к ним. Шэй присоединилась к Бесподобному, и клетки с разъяренными петухами, кувыркаясь на пути, двигались к выходу. Они были тяжелее, чем выглядели, и к тому моменту, когда их все удалось вытолкнуть на улицу, Шэй и Бесподобный взмокли от пота. Закончив, они полежали немного под оседавшими как снег мелкими перьями, затем Шэй, тоже нырнув в проем, выбралась на улицу. Бесподобный вернулся к внутренней двери и подпер ее плечом.

Любое зрелище в Саутуарке, платное или дармовое, находило своих зрителей. Прохожие на Пайк-стрит, останавливаясь, с любопытством смотрели, как Шэй борется с запорами клеток. Даже обретая свободу, птицы продолжали охотиться на ее пальцы, и каждая открытая клетка дорого обходилась ее рукам. Ручейки крови стекали вниз, пятная каплями землю около ее ног. «Птицы – боги», – беспомощно напоминала она себе.

Чего же она ожидала, освобождая их? Петухи не слишком хорошо летали, но они обладали достаточной скоростью и силой, чтобы, по крайней мере, улепетнуть с этой улицы. Но вместо этого, встряхиваясь, как призовые бойцы, они бросались в атаку на любую ближайшую птицу. Улица мгновенно превратилась в поле битвы; птицы наскакивали друг на друга, сливаясь в дикие метущиеся клубки. Блестя шпорами на солнце, они падали, но тут же вскакивали и, заливаясь кровью, кидались в очередной бой. Заклеванные до крови головы воинственно вскидывались, по белым перьям тянулись красные струйки, а двадцать пар крыльев неистово взбивали вокруг уличную пыль.

– Прекратите драться! Бегите! – кричала Шэй, ринувшись в птичью сумятицу, ее брюки порвались, пока она в сердцах пинала птиц в сторону дороги. Ее лицо заливали слезы, по лодыжкам струилась кровь.

– Убегайте же, ради Бога.

Некоторые задиры, с кровавыми ранами, спотыкались, пошатываясь, а отпетые неудачники бессильно валились у ее ног. Гвалт стоял неимоверный: пронзительные вопли, порожденные то ли болью, то ли триумфом. Они умирали в грязи, в моче и отбросах, а над ними неизменно висело огромное, пустое небо. Схватки вокруг нее продолжались, испуганные женщины прятались под навесами лавок, в страхе обернув подолы юбок вокруг ног.

Охваченная отчаянной яростью, она протолкалась через зевак обратно к главному входу на арену. Стража с тревогой смотрела на ее порванную одежду, испещренную каплями крови. Она гордо выпрямилась.

– Все бойцовские петухи вырвались на свободу и дерутся там за углом. Ведь пропадают сотни фунтов. Они ж там, дико буйствуя, точно перебьют друг друга задаром.

Как только из-за угла донеслись отзвуки шагов охранников, Шэй задвинула засов, заперев главные двери. Затем, используя засов в качестве опоры, забралась на архитрав[12]12
  Архитрав – здесь: перекладина между двумя опорами, в данном случае – поперечная балка над входом. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Опоясывающие второй этаж окна закрыли от солнца. Завернув за ближайший угол, она открыла ставни. Внизу на арене как раз закончился бой, люди обменивались деньгами, похлопывая друг дружку по спинам. Кто-то швырнул в мешок то, что осталось от проигравшей птицы.

Она оказалась на высоте футов в пятнадцать и отлично видела всю арену.

– Бойцовские петухи! – крикнула она. Никакого ответа. Ее лицо вспыхнуло от гнева. «Сценический голос», – напомнила она себе.

– Бойцовские петухи! – на сей раз к ней повернулось множество лиц, и она подавила желание скрыться от глаз.

Она заставила себя встретиться взглядом с Гилмором. Узнает ли он ее теперь?

– Значит, всех вас, важных особ, радуют смертельные схватки?

Стало на удивление тихо. Около сотни глаз взирали на нее, в основном явно ожидая нового развлечения. Она достала из сумки одну из дымовых шашек Алюэтты, помахала ею под взглядами мужчин, а затем от настенного факела подожгла фитиль. Он зашипел и воспламенился. Все настороженно прислушивались.

– Все двери заперты. Единственный выход – загрузочный люк в петушином загоне.

Головы развернулись к заднему сектору зала. Она услышала, как кто-то внизу попытался открыть главные двери.

– Через пять минут это заведение сгорит дотла. Выживут только сильные.

Она швырнула шашку к входным дверям. Ей хотелось загнать всех в тот тесный загон, заставить их вылезать через низкие задние дверцы и посмотреть, как им это понравится. Снаряд, описав в воздухе черную дугу, подпрыгнул, взорвался и выпустил дымные облака. После момента непонимания раздался разъяренный – почти сексуальный – стон, и ошалевшие мужчины бросились к загону.

– Улепетывайте, цыплятки, улепетывайте. – Следующая шашка упала на арену и завертелась, поначалу не произведя особого впечатления, но потом выплюнула черный дым, и он рассеялся повсюду, оседая серой пылью. Теперь она едва видела фигуры мужчин, но зато отлично слышала их. Кашель, крики, лязг клинков и треск дерева. Запалив еще одну шашку, она, ловко цепляясь за выступы, обошла по карнизу здание и глянула вниз на выход из петушиного загона. Господа выползали через сломанную дверь, окровавленные и покрытые сажей, и вся эта задняя стена начала сотрясаться. Изнутри донесся приглушенный крик, сменившийся еще несколькими уже истошными воплями. Потом послышался зловещий, тоскливый скрежет, и вся задняя стенка с грохотом и треском рухнула в странном замедленном обвале. Люди падали, задыхаясь от кашля, но сзади на них напирала уже следующая волна бегущих. Все обнажили шпаги, многие сильно хромали. Шэй швырнула в толпу последнюю шашку, развернулась на каблуках и быстро убежала по крышам. Солнце и слезы слепили глаза, а когда она закрывала их, из памяти всплывали жуткие фрагменты петушиных боев. Покрасневшие от крови перья и металлический кровавый привкус.

Она вернулась незадолго до начала представления и обнаружила, что в театре царит переполох. Трасселл расхаживал у входа, так поглощенный собственными заботами, что даже не заметил ее встрепанного вида. Лицо его покрывал спешно нанесенный грим, а слишком большая золотая туника болталась на нем как на вешалке.

– Ты видела Бесподобного? – взволнованно спросил он, схватив ее за плечи. – Где он, черт возьми? Я же никогда раньше не играл Клеопатру, – отпустив ее, он продолжил топтаться у двери, бормоча текст роли.

– Разве его еще нет? – Шэй оглянулась. – Он ушел из Саутуарка раньше меня.

Он, может, и не так быстр, как она, но прошло уже с полчаса – достаточно времени, чтобы добраться из Саутуарка до театра. В памяти вспыхнули тошнотворные воспоминания той уличной неразберихи: кровавой, дымной и яростной.

В театре прозвенел колокольчик, и Трасселл покачал головой.

– Нет, он не появлялся целый день. Ты можешь подождать его здесь? Я не нужен до третьей сцены. Алюэтта сможет суфлировать. – За ее спиной разлетелись голуби, испуганные шумом подъехавшей кареты. Рука Трасселла взлетела ко рту.

– Вот черт, еще и Эванс прикатил. Он вышвырнет нас обоих, если выступление провалится.

Когда колокольчик прозвенел во второй раз, запоздалые зрители проскользнули в театр, оставляя странно притихшую улицу. Шэй, стерев с пальцев засохшую кровь, вознесла божественным птицам молитву о своевременном появлении Бесподобного. Подняв глаза, она увидела знакомый силуэт Деваны, рассекающей небо. Свистнув в два пальца, она прошептала:

– Где он, девочка?

Как будто в ответ из-за угла с такой скоростью вывернула повозка, что два колеса пролетели над землей. С бесшабашным криком Бесподобный наполовину спрыгнул, наполовину свалился с телеги. Он отряхнулся, не выпуская из рук туфель. Он явно старался удержаться от улыбки, но не смог.

– Ты ничего не забыла? – он выглядел раскрасневшимся, но вроде бы не пострадал. – Едва ты рванула на крыши, для обвинения осталась только одна вдовушка. Мне удалось оторваться от них только через четверть часа. Потом кучер той колымаги захотел взять с меня плату за спасение, однако я не собирался платить ему той монетой, которой ему хотелось.

Он надел туфли и взял ее за руку.

– Хотя ежели серьезно, там царило полное безумие. Я-то думал, ты взяла шашки для показухи… а там ведь могли погибнуть люди.

– От того дыма?! – Шэй успокоенно рассмеялась. – В худшем случае они немного покашляют.

Они проскользнули внутрь на цыпочках и, обходя зал, даже не взглянули на начавшееся на сцене действие. Перед ними маячили только затылки, не слышалось ни единого смешка. Они быстро спустились в комнату для переодевания, где Бесподобный начал снимать шелка своей вдовы.

– Ладно, зрелище получилось потрясное. Никогда еще не видел таких перепуганных горожан.

До них донесся вступительный монолог. Слышались и шаги, вероятно, Трасселла, вышагивающего за кулисами. Прислушиваясь к репликам на сцене, Бесподобный отвел в сторону вуаль, а потом плотно закрыл дверь.

У меня еще полно времени, – он поднял руки Шэй и прижал их к стене над ее головой. Костяшки ее пальцев коснулись кирпичной кладки, а их взгляды скрестились. Откинув назад вуаль, он поцеловал ее крепче, чем обычно. Его губы пахли дымом, а руки упорно расстегивали ее пуговицы. Вуаль слетела вниз, и он рассмеялся.

– Долго ли ждать третьей сцены? Трасселлу не помешает немного поволноваться.

Позже Шэй задавалась вопросом, как мог Бесподобный так точно рассчитать время. Ее одежда упала на пол, когда зрители ахнули, встретив появление Цезаря; он вошел в нее в напряженной тишине, и ритму его страстных движений подыгрывал лязг мечей в сценической схватке легионеров. Их первый раз – первый реальный раз – перемежался и управлялся возгласами толпы, ничего не ведающих господ, сидевших за стеной всего в нескольких дюймах от них. И наконец, когда он выскользнул из нее и они, смеясь, опустились на пол, первая сцена подошла к развязке. Слегка побитые и задыхающиеся, они отдыхали, все еще зарывшись пальцами в волосы друг друга, а стены комнатушки сотрясались от бурных аплодисментов.

14

В ту ночь Шэй спала в своем наряде для петушиных боев. Свернулась клубочком, прямо в твидовых, пропахших дымом лохмотьях. Пустой патронташ, перекинутый через ее плечо, почему-то выглядел более угрожающим, чем с дымовыми шашками. Она проспала шесть колоколов, проспала и пробуждение мальчишек. Проспала уход Бесподобного, все еще погруженная в сны, где парила на горячих волнах охваченного пожаром Лондона. Дым тянулся за ее крыльями, а ее пальцы стали серебряными иглами.

Ее разбудило прикосновение. Чья-то рука слегка трепала ее по заднице. Наконец, сбросив остатки сна, она приоткрыла полу занавеса, в опустевшем дортуаре ее ждал только смущенный Трасселл.

– Извини, я не хотел трогать тебя… там. Просто не знал, в какую сторону головой ты спишь, – его лицо покраснело, а взгляд не отрывался от пола; Шэй подавила улыбку.

Трасселл испытывал неловкость при общении с любыми людьми. На сцене ему давали исполнять шутовские роли, и ему законно приходилось спотыкаться, заикаться или забывать свои реплики; уж лучше делать вид, что так все и было задумано. И его замешательство по поводу собственной неуклюжести вызывало у зрителей восторженные вопли.

Но поначалу такая общая неловкость общения скрывала от Шэй тот факт, что с ней он вел себя еще более неловко. Шмыгая носом, он молча переступал с ноги на ногу. Казалось, он сказал все, что хотел.

– Так зачем ты разбудил меня, Трасселл, – решила она помочь ему, – может, что-то случилось?

– Да, прости. Вчера вечером Пейви пошел выпить после представления, и он сказал, что в «Синем Кабане» выпивала компания мужчин. Они спрашивали о девчонке с татуировками и клочковатыми волосами. Спрашивали еще, кто может знать, как делать дымовые шашки, – он снова умолк.

Да, вчера вечером она разговаривала с Гилмором. Смотрела ему прямо в глаза, но без малейшего намека на признание. Что же изменилось?

– Кто-то упоминал мое имя?

– Пейви так не думает, но он слишком испугался, чтобы подобраться поближе. Ты же знаешь, что здесь никто ничего не скажет, да? Я успел пообщаться со всеми, и все наши будут при случае говорить, что никогда не встречали никого, похожего на тебя.

Хорошо, что они еще не добрались до театра. Но плохо, что им известно, как она выглядит. В какой-то момент это могло привести их и в Бердленд. Восемь колоколов; она могла успеть побывать там и вернуться до дневного выступления.

Она стояла на носовой палубе Большого парома подобно резной фигуре над водорезом, позволяя водяным брызгам смывать с нее грязь Лондона, пока вновь не стала розовой, юной авискультанкой. Когда они обогнули последний поворот перед Бердлендом, она испытала прилив волнения: у пристани покачивалась лебединая лодка ее отца. Кольца грязи покрыли борта, явно показывая, что ею не пользовались по меньшей мере неделю. Сойдя с парома, она погладила на удачу лебединую голову; изначально маслянисто черный клюв теперь поседел, и Шэй сделала мысленную заметку, чтобы сегодня же подкрасить его. Очередной пункт в списке ее дел. Подкрасить лодку, разжечь огонь, починить одежду Лонана. Рутинные домашние дела начали громоздиться в ее разуме. Она мысленно повторяла их список, как молитву, и они так поглотили ее внимание, что она едва не пропустила предупредительный сигнал. Два коротких вороньих крика подряд, так умело изданных, что сначала она не узнала, что каркал именно человек. Восприняла она лишь повторное карканье. Такие сигналы узнавали даже дети. Один сигнал означал безопасный проход, двойной – предупреждал об опасности и призывал остановиться.

До Бердленда оставалось еще ярдов двести, но кто-то, работая на сетевом куполе, мог заметить ее. Что ж, будет только полезно подождать и узнать, в чем там дело. Она присела на кочку, услышав, как где-то прогудела невидимая выпь, и вскоре заметила, как от купола в ее сторону спешно направилась знакомая фигура. Шэй подняла руку, приветствуя Колма, но он, махнув ей в ответ, указал на причал. Тогда она вернулась обратно по болоту, решив подождать вестей на корме лебединой лодки. Чайки кружили над головой, и она, достав из сумки кусок хлеба, развлекалась, подбрасывая кусочки в воздух и наблюдая за их ловкой воздушной акробатикой.

Колм начал говорить еще до того, как вышел на пристань.

– Нас навестили чужаки, – сообщил он без упреков, как мог бы поведать об интересной птице, залетевшей в сети, – горожане из Лондона, притащили с собой на поводках каких-то похожих на кровожадных волков зверюг.

– Искали меня? – вопросительно начала она, но сразу осознала, что больше их здесь никто не мог интересовать.

– Да. Тебя ищут.

Татуировки и клочки волос. Любой бедствующий пьяница посоветовал бы им поискать в Бердленде.

– Когда?

Вчера вечером. Но они обещали вернуться. Даже угрожали.

– Что вы им сказали?

– Я сказал правду. Что мы больше тебя не видим. Что чаще всего ты ночуешь в Лондоне, но мы понятия не имеем, где именно.

Шэй оглянулась на город; ей не приходило в голову, что тамошние события могут повлиять на жизнь в Бердленде; они изначально жили в разных мирах.

– Мы сказали им, что ты больше не вернешься, но они захотели увидеть твоего отца.

Шэй стало тошно от одной мысли о том, что люди Гилмора побывали в жилище ее отца. Они были слишком большими, слишком неуклюжими для их хрупкого дома. Она представила себе по-птичьи тонкие запястья и лодыжки Лонана, его открывающийся и закрывающийся рот.

– И, конечно, он все запутал. Сказал, что видел тебя вчера и что ты появляешься каждую неделю на Мурмурацию. Я пытался объяснить, что он потерял память, но не думаю, что они мне поверили. Есть все шансы, что они вернутся сегодня.

Чайки улетели от нее. Они поплыли дальше по реке, выискивая, чем бы еще поживиться.

– Я хочу увидеться с ним. Объяснить…

– Не думаю, Шэй, что это разумно. Ты должна понять, что нам пришлось повторять ему снова и снова, что ты больше не вернешься. Мне не хочется, чтобы чужаки снова заявились сюда. Мне удалось отговорить Лонана от путешествий в Лондон на лебединой лодке. Сейчас с ним занимается Шахин, учит его, что говорить, если они вернутся.

– Шахин? Та ястребиная девочка? А при чем тут вообще она?

– Мы нуждались в еще одной толковательнице ритуалов Мурмураций. Стая огромна, и все здесь напуганы. Она хорошо справляется, быстро учится, – он провел рукой по волосам, – вероятно, это временно, но пока тебе нельзя здесь появляться, по крайней мере, пока не закончатся эти волчьи происки. Если Лонан скажет им, что ты возвращалась в Бердленд, они никогда не оставят нас в покое.

Он посмотрел через плечо, и Шэй вспомнились крики вороны.

– Почему ты предупредил меня? Почему просто не вышел ко мне?

– Шэй… Шэй… – он опустил глаза. – Некоторые наши родичи считают, что было бы лучше отдать тебя лондонцам и покончить с этим.

– Какие родичи?

– Да, их немного. И никто из них не пользуется влиянием. Но сейчас для тебя здесь не так безопасно, как ты думаешь.

Должно быть, Шахин. Она дрожала и тряслась, пока ей делали татуировки, но не проронила ни слезинки.

– Шэй, они перебили голубей, – лицо Колма впервые горестно исказилось.

Чайки с интересом следили за тем, как Шэй выкладывала на причал привезенные подарки. Сначала засахаренный имбирь, завернутый в коричневую бумагу, и пять серебряных пенни. Она вдруг осознала, что ее не волнует, будет ли кто-то другой толковать Мурмурации, но терзали мысли о том, что завтра утром Лонана разбудит чужая рука.

Она достала чудесный спелый абрикос. Рядом поставила расписную деревянную коробку с чаем из Индии. Ее огорчало, что кто-то другой поведет его на берег, чтобы избавить от ночных кошмаров. Что кто-то другой будет произносить его имя.

Грецкие орехи в скорлупе и букетик увядших лилий. Кто-то другой вручит ему кружку чая. Кто-то другой причешет его взъерошенные волосы. Ее скромная кучка сокровищ выглядела безвкусно кричащей под суровым небом Бердленда, и даже если бы Колм сказал ее отцу, кто принес подарки, то его сообщение через мгновение стерлось бы из его памяти. Но она представила вспышку удовольствия на отцовском лице и решила, что ей довольно и этого.

– Тогда мне придется взять его лодку, – сказала она, и Колм кивнул.

Он помог ей оттолкнуться от пристани, лодку с одной Шэй на борту отнесло вниз по течению. Он постоял на пристани, затенив ладонью глаза.

– Передайте отцу, что в башне Святого Павла угнездилась семейка сапсанов, – попросила она. На днях она слышала, как они ссорились, будто старая парочка.

Прилив тащил лодку обратно к городу, и фигура Колма на причале с каждым мгновением становилась все меньше. Оказавшись ярдах в десяти от берега, она крикнула ему:

– Передайте ему, что они быстрее смерти!

Затем, положив голову на гладкую банку[13]13
  Банка – сиденье в лодке. (Прим. ред.)


[Закрыть], она просто позволила приливу нести лодку по течению. Первую милю чайки следовали за ней, но сдались, сообразив, что запасы корма у нее закончились.

15

Высадившись на старую пристань, Шэй сразу увидела нечто новое. Поначалу она едва узнала себя. На плакате грубо намалевали какую-то карикатуру – хитрую и злобную косоглазую физиономию – но лохмы и хохолки по бокам головы и каракули татуировки могли иметь отношение только к ней. Она изумленно разглядывала изображение, но потом додумалась прочитать помещенное под ним объявление. Оно гласило:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ

ЮНАЯ ДИКАРКА ШЭЙ

ОБВИНЯЕТСЯ В УНИЧТОЖЕНИИ ИМУЩЕСТВА – ПОДЖОГЕ —

НАНЕСЕНИИ УВЕЧИЙ

Она оглянулась. Мимо нее, подняв воротники и спрятав руки в рукава, бежали от холода горожане. Сорвав плакат, она скомкала его и сунула в сумку. Она устремилась дальше, но ей казалось, что все подозрительно смотрят на нее, и она натянула шапку на самые уши. Через пару минут ей на глаза попался другой плакат. Он висел в витрине, и его она никак не могла достать. Опустив взгляд, она перешла на другую сторону улицы. В нескольких ярдах от нее на стене таверны красовались подряд еще три плаката. РАЗЫСКИВАЕТСЯ… РАЗЫСКИВАЕТСЯ… РАЗЫСКИВАЕТСЯ… Она попыталась оторвать края, но бумагу крепко приклеили, поэтому она вырвала полоски с глазами и волосами и принялась искать безопасные пути отхода, осознав, что просто на улице больше находиться нельзя. К стене постоялого двора Баркли пристроилась лестница, и Шэй забралась по ней на остроконечную крышу. Потрескавшаяся черепица предательски, как лед, скользила, но по крайней мере ей больше не попадалось чертовых объявлений, и она знала простой путь по крышам на север до самого театра.

К ее удивлению, на крыше театра маячили четыре фигуры. Бланк и выглядевший удрученным Трасселл, веселый Бесподобный и пылающая от ярости Алюэтта; около ее ног валялся ворох разорванных плакатов с объявлениями «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Когда Шэй, подтянувшись, забралась на карниз, Бесподобный медленно захлопал в ладоши и заявил:

– Уничтожение и поджог?! Я дико завидую. Хотя подал бы в суд за такой карикатурный портрет. Надо будет предложить Гилмору, чтобы он заказал Трасселлу более лестное изображение. Ты же понимаешь, что это и на мне отразится. – Он подмигнул ей, но потом подошел и крепко обнял ее. – Чертовски жаль. Не представляю, как он догадался, что ты играла роль того бородача.

– Я сорвала несколько штук, – встряла Алюэтта, – но они появляются слишком быстро. Приспешники Гилмора расклеивают их по всему городу. Конечно, его имя нигде не упоминается, но уличная ребятня быстро узнает, кто за тобой охотится, – разгладив один из плакатов, она глянула на него, – до твоего прихода мы как раз обсуждали эту историю. Кто-то из нас может постоянно находиться с тобой. Бесподобный может встречать тебя утром, я буду присматривать за тобой в театре, а Бланк предложил тебе койку на своем корабле. И вообще мы составим план для всей остальной кампании.

Сердце Шэй дрогнуло; от волнения она едва слышала, что говорит Алюэтта. Они готовы защищать ее. Более того, им и в голову не приходило ничего иного. Она думала, что никто не любил ее так сильно, как она любила их, и ей вдруг до боли захотелось проявить к ним подобную доброту.

– На самом деле у меня есть идея, как все это исправить, – заявил молчавший до сих пор Бланк и, предваряя шквал вопросов, поднял руки, – только надо будет кое-что организовать. Мне понадобится помощь Алюэтты и Трасселла и еще пара свободных часов. Возможно, вам придется сегодня вечером выступать без меня.

После его ухода никто из оставшихся не захотел покидать крышу. Бесподобный прошелся по краю, а затем сел и развернул тряпочный сверток с четырьмя запеченными, покрытыми жиром поросятами, доставленными ему утром юной привратницей со служебного входа. В полном молчании компания принялась за еду, и в конце трапезы, изрядно испачкавшись жиром, они слегка отупели от сытости, сидя как птенцы ястреба в гнезде с разбросанными вокруг косточками.

– Четыре целых поросенка. Бедолага получит порку, если узнают. Надеюсь, ты хотя бы выдал такой щедрой поклоннице билеты на вечер. – Алюэтта ела меньше других, выбирая лишь кусочки самого светлого мяса.

Она откинулась на спину, ловя тепло осеннего солнца, его слабые лучи озарили ее лицо и руки.

– Не смог бы при всем желании, – откликнулся Бесподобный, – все билеты распроданы на много дней вперед.

Трасселл глубоко зарылся во вторую тушку лицом, обгладывая ее с такой сосредоточенностью, какую Шэй видела только у изголодавшихся нищих. Но даже когда он, наевшись до отвала, улегся, поглаживая руками набитый живот, на ткани остались еще два нетронутых блестящих поросенка.

– Какая расточительность, – вяло заметила Алюэтта, – может, стоит отнести их в дортуар, осчастливить наших мальчиков?

Еще вчера Шэй взяла бы одного поросенка домой для своего отца. Это могло стать для него редким удовольствием. А вот сегодня у нее созрел другой план.

– Можно я возьму одного? – спросила она.

– Конечно. Бери обоих, если надо.

– Нет, одного вполне достаточно. Смотрите…

Она окинула небо пристальным взглядом. Стрижи охотились за мухами, стайки голубей перелетали с крыши на крышу. Вороны вытягивали растущий между черепицами мох. Но весь верхний мир принадлежал охотникам. Соколам. Трем… Нет, четырем. Одна пара играючи гоняла по крыше обреченного мелкого грызуна. И среди охотников, поймав ветер, как головорез, привалившийся к дверце кареты, парила Девана. Поднявшись на ноги, Шэй отряхнулась и поднесла к губам сложенные ковшиком руки. Ее первый призывный крик напоминал карканье, но второй прозвучал лучше, заставив разлететься встревоженных ворон. Теперь она привлекла всеобщее внимание. И последний призыв.

Девана уже кружила над ней. Наклонив голову и сокращая круги, она пока, однако, не пыталась снижаться.

– Не пытайся заставить меня умолять тебя! – смеясь, воскликнула Шэй. Остальные взирали на нее, не понимая, что происходит. Она воспроизвела последний призыв, а Девана сделала еще два круга. Медленно. Словно ничего не слышала и не видела. Но вот, легчайшим быстрым движением сложив крылья, птица начала падать по крутой дуге, стремительно увеличиваясь в размерах, точно несущаяся на вас телега. Шэй стояла, вытянув руку, и Девана, ни на йоту не отклонившись от выбранного курса, в полной тишине раскинула крылья, сбрасывая скорость, и сразу обеими лапками ухватилась за предплечье Шэй. Высокомерный взгляд стрельнул по крыше. Знакомый птичий вес; легче, чем она выглядела, зато сил у нее было больше, чем казалось.

– Не смотрите ей в глаза, – прошептала она.

Появление Деваны стало, как обычно, чудом. Она устроилась поудобнее на руке Шэй, последний раз взмахнув крыльями – поглядите, какая красавица! – и, наконец успокоившись, принялась чистить перышки.

– О, святые угодники, она прекрасна, – Бесподобный не мог отвести от нее глаз.

Не отрывая взгляда от сокола и точно рыба открывая и закрывая рот, Трасселл достал бумагу с карандашом и начал рисовать. На долю мгновения Девана скосила глаз на стержень карандаша – его царапанье напоминало звук мышиных коготков, – а затем вернулась к своему занятию, довольная тем, что ей пока никого не нужно убивать. Шэй взяла поросячью ножку. И Девана мгновенно ухватила ее клювом. Резко покрутив головой, птица проглотила оторванный кусок мяса. Шэй повернула кость другой стороной, и птица повторила свои действия. С впечатляющей ловкостью она подбросила угощение вверх, опять схватила его клювом и проглотила целиком. Глаза ее сразу же уставились на оставшуюся свинину.

– Хвастунья, – прошептала Шэй. Дважды Девана обводила компанию взглядом, еще дважды она отрывала и глотала кусочки мяса, а затем нежным нажатием когтя дала Шэй понять, что наелась. Слегка приподняв крылья, так что ее очертания образовали изящную букву «М», она без предупреждения слетела с руки; сделав три веских, вдумчивых взмаха крыла, нырнула вниз с крыши, но тут же вновь взмыла в небо над городом.

– Следите за ней. – В вышине летали и другие хищные птицы, но никто не двигался так, как Девана. Ее пикирования и вертикальные развороты чем-то напоминали театральное представление.

– Видите? Понимаете теперь, как можно узнать ее!

– Убийственная хищница, – кивнул Бесподобный.

Девана вновь сложила крылья и, изменив курс, исчезла за крышами зданий.

Казалось, до сих пор все они сидели, затаив дыхание. Но теперь Бесподобный и Алюэтта наперебой начали задавать вопросы:

– Когда ты ее приручила?..

– Она всегда прилетает?..

Шэй пыталась рассказать им историю ее знакомства с Деваной. Как она познакомилась с этой юной соколихой, когда та была еще всего лишь кучкой перьев с зияющим клювом. Как они вместе росли, вместе учились; дикие осиротевшие птенцы с раскинувшимся под ними Лондоном. Как, в ее понимании, протянулась между ними невидимая нить и как, представляя их общение, она увидела себя глазами Деваны: как грызуна, бегающего по крышам на городских улицах. Когда их вопросы иссякли, Шэй присела рядом с Трасселлом. Он сделал набросок головы Деваны. Блестящие глаза под тяжелыми веками, струящиеся перья и клюв, очерченный тремя точными линиями. Живой, обтекаемый клинок.

– Теперь я понимаю, Шэй, – тихо сказал он, не сводя задумчивого взгляда с рисунка. – Именно этому вы поклоняетесь.

Послеобеденное выступление прошло небрежно и нервно. Доктор Фауст бродил в передней части сцены, всего в нескольких дюймах от суфлерской будки, опасаясь, что с уходом остальных персонажей некому будет присматривать за Шэй. Но Шэй чувствовала себя неуязвимой. Благодаря Деване в небе и друзьям вокруг нее. Бесподобный играл непринужденно, но один из своих самых пылких монологов он произнес, глядя прямо в окружавший ее сумрак. Она послала ему воздушный поцелуй. Сократили также и выходы на поклоны. Не дожидаясь, когда стихнут аплодисменты, Бесподобный и Пейви после первых же поклонов отправились смывать грим. Обычно она медлила в будке, когда он выходил из театра, давая ему возможность пофлиртовать с поклонниками около служебного выхода, но сегодня он взял ее за руку и вывел за собой.

На улицах уже сгустились сумерки. Зажигались первые фонари, и фермеры гнали непроданных животных обратно к воротам. На каждом шагу Шэй ожидала воя волкодавов или грохота колес преследующей ее повозки. От Блэкфрайерса они направились на север к городским стенам. Толпа мешала Шэй видеть перспективу, но Бесподобный то и дело поднимался на цыпочки.

– Вот черт, – прошептал он, – еще остались не сорванные плакаты. На самом деле, по-моему, их стало даже больше.

Протолкавшись через толпу, они обнаружили, что плакаты покрывали практически всю стену, так наспех приклеенные, что их края заворачивались. В сумерках их молочная белизна бросалась в глаза, словно только что проросшие грибы. Шэй стало тошно. Более того, она почувствовала себя загнанной в угол. От них никуда не скрыться. Еще множество других объявлений поблескивали на колоннах, тянувшихся к воротам Ладгейт-хилл.