Текст книги "Эхобой"

Одри
Дневник воспоминаний 428

Глава 1

На следующий день после встречи с Дэниелом я надела информационные линзы и решила посмотреть одну из старых папиных программ. В них не было ничего личного, ничего, что могло хоть как-то относиться к его жизни – просто его размышления о разных технических новинках.

Пока он был жив, его выступления были мне не особо интересны, но теперь, когда его не стало, хотелось увидеть его лицо, услышать голос. А еще мне была нужна информация. Дядя Алекс, безусловно, прав: информация – это оружие. И я посмотрела очень много сюжетов. Папина голограмма вспыхивала на виртуальном ретинальном[17]17
  Относящийся к сетчатке глаза.


[Закрыть] дисплее, как будто он был в комнате вместе со мной.

Я сидела, даже не позавтракав, и слушала, как он рассказывает об опасностях, связанных с магнитной левитацией, с терраформированием на Марсе и Нептуне, с Эхо. Раньше бы от подобного у меня скулы свело от скуки.

Он рассказывал о зависимости, вызываемой иммерсионной капсулой, о нанокосмических кораблях, о технологиях изменения формы, о самоочищающихся обивках и – в самом последнем выпуске – о нейродетекторах. Разумеется, этот сюжет я смотрела с особым интересом.

– Успокаивая сознание, – говорил он, слегка морщась от боли (должно быть, программа вышла вскоре после аварии), – и поддерживая нас в уравновешенном состоянии, эти разрекламированные нейродетекторы помогут устранить грусть хотя бы на некоторое время. Но какой ценой? Фирмы, участвовавшие в разработке этих технических средств, провели исследования, которые подтверждают наличие определенного риска. Правда, результаты исследований не опубликованы. Из-за нейродетекторов мы вообще перестаем испытывать какие-либо эмоции, так как процессы нейрорегуляции замедляются и подавляются. Да, мы не чувствуем страха, но заодно теряем интерес к жизни. А человек, теряющий интерес к жизни, перестает быть человеком в полном смысле слова. Ведь желание жить, познавать мир и отличает людей от других видов. Но, конечно, в последнее время крупные компании меньше всего хотят, чтобы мы чем-то интересовались или чтобы нас что-то волновало. Им не нужно, чтобы мы начали задавать вопросы о технологиях, которые они нам продают. Им нужны послушные умы – никакого сомнения. И знаете почему?

И он по своей привычке приподнял брови.

– Почему, пап? – спросила я, пытаясь представить, что мы разговариваем по-настоящему.

– Деньги. Вот основная причина. Не только те, что они получат от продажи нейродетекторов. Это еще и деньги, которые они продолжат зарабатывать, если мы перестанем задавать вопросы и мыслить самостоятельно. И, пожалуйста, если вы купили первые нейродетекторы, недавно появившиеся на рынке, если они на вас прямо сейчас… Снимите их. К вам вернутся грусть и беспокойство, но… снимите их. Лучше быть живым, чем вечно спать. Лучше помнить, чем забыть. Лучше чувствовать, чем стать омертвевшим. Лучше быть печальным стихотворением, чем чистым листом. Мы люди. Так давайте же ими и останемся.

– Да, папа, – сказала я. Он улыбнулся, и я решила: буду считать, что эта улыбка предназначалась мне. А потом переключила программу в адаптивный режим и попросила папу обнять меня, что он и сделал. Но я знала, что обнимаю привидение.

Я размышляла над его словами.

Я думала о бабушке, сходившей с ума из-за своих таблеток.

Мы люди.

Лучше чувствовать, чем быть омертвевшим.

Стать омертвевшим – все равно что умереть на самом деле.

Я сняла нейродетекторы, села на край кровати и стала ждать.

И, конечно же, я почувствовала грусть. Ужасную, глубокую грусть, но она меня больше не пугала. Вообще, каким-то странным образом она была мне дорога. Мои слезы – это мера моей любви к родителям. И было здорово, что я могла ее измерить. Да, я их потеряла, но не утратила своей любви к ним. И пока я могла чувствовать, любовь соединяла меня с родителями.

Лучше быть живой, чем вечно спать.

После того как мое сознание прояснилось, я вспомнила еще кое-что, о чем Дэниел мне говорил за день до этого. Чтобы это выяснить, нужны были информационные линзы. Я зажмурилась, оживила в памяти образы и громко спросила:

– Скажите, пожалуйста, как долго «Семпура» рекомендует использовать ССЭ… м-м-м… систему слежения за Эхо? Всего двести пятьдесят дней?

В воздухе проявился голубой текст (под цвет логотипа «Касл»): «“Семпура” – единственная технокомпания, которая производит ССЭ. ССЭ рекомендуется использовать на протяжении всего пребывания Эхо в доме. Чем дольше Эхо находится в доме, тем полезнее ССЭ».

– Может ли «Семпура» потребовать от Эхо, чтобы те избавились от CCЭ?

«Нет».

Меня словно током ударило. От страха или гнева – сложно сказать.

– Способны ли Эхо врать?

«Только в том случае, если они запрограммированы или перепрограммированы для этого».

– Эхо способны испытывать эмоции?

«Нет».

Услышав шаги за дверью, я закрыла программу. Дядя Алекс принес мне завтрак. Фруктовый салат. Коричный тост. Воду с личи.

– Почему ты сняла нейродетекторы?

– Лучше я буду грустной, чем пустой.

Он слабо улыбнулся.

Казалось, он хочет что-то сказать. Или спросить о чем-то. Наверное, о вчерашнем дне и об Алиссе. Но нет…

– Что ты делала вчера в той части дома, где живут Эхо?

– Я… я просто… я потеряла книгу. Откуда вы знаете, что я там была?

– У стен есть глаза, – смеясь ответил он и вышел из комнаты.

Глава 2

Я приняла ванну.

Это была термованна, так что вода там никогда не остывала и всегда оставалась чистой. Я установила режим воды с солью, а потом чистой воды.

Я пролежала целую вечность, думая о том, что если бы моих родителей не убили, мы бы сейчас были вместе. Ведь сегодня суббота. Может быть, где-то в другой вселенной у меня и была эта суббота.

Когда теряешь любимых людей, самое тяжелое – это не воспоминания, которые уже есть. Нет. Самое тяжелое – это те вещи и события, которые должны были бы произойти, но не произошли. События, которые украла Алисса.

Весь день я просидела в своей комнате.

У меня не было ни малейшего желания выходить. Какой в этом смысл после того, что сказал дядя Алекс?

У стен есть глаза.

Я смотрела из окна на Лондон, на вращающуюся рекламу «Касл». Я представляла себе клетки с животными, которые уже давно вымерли. Я чувствовала себя одной из них. Выброшенный на берег тюлень, вне пространства и времени. Я зашла в иммерсионную капсулу и вызвала симуляции самых красивых мест. Бродила по горячему песку, а волны омывали мои ноги. Смотрела на пирамиды. Великий Каньон. Плавучую башню в Пекине.

Ничего не помогало.

Единственным лекарством от реальности была она сама.

Я вышла из капсулы и легла на кровать. Шел сильный дождь. Я пыталась читать, но мои глаза были затуманены слезами. Снаружи, на аллее, слышался какой-то шум.

Я подошла к окну и увидела Эхо. Дэниела. Он отжимался под проливным дождем, а Яго стоял над ним, смеясь и громко считая вслух:

– Двести шестьдесят восемь… Двести шестьдесят девять… Двести семьдесят. Двести семьдесят один… Даже не думай останавливаться, ты, компьютерный мозг, а то сам знаешь, что будет. Да, помнишь, что мой отец сказал тебе вчера? То-то же! Двести семьдесят пять… Двести семьдесят шесть… Двести семьдесят семь…

Я наблюдала за Яго. У него изо рта стекала тонкая нитка слюны. Я смотрела на этого хлипкого противного десятилетнего мальчика и понимала, почему дядя Алекс хотел населить мир Эхо. Это было что-то вроде работы над ошибками. Он создал ребенка из плоти и крови, но его поведение было непредсказуемым, он был злобным и все делал наперекор. Не трудно понять, почему он хотел создавать идеальных и послушных существ.

Нет…

Вряд ли дядя Алекс так относился к своему сыну. Скорее всего, наказать Дэниела – это была его идея. За то, что он говорил со мной. Меня переполняло чувство вины.

Как странно… Мне было жалко Эхо. Мне вспомнилось его теплое дыхание, и как я хотела дотронуться до его руки, чтобы помочь ему успокоиться.

– Странно, – сказала я громко. Я говорила о своих собственных чувствах, которые возникали во мне.

Казалось, что Дэниел с трудом справляется с заданием. Но это было всего лишь притворство, ведь Эхо не чувствуют боли. Так что, может быть, дядя Алекс здесь и ни при чем. Может быть.

Я, наверное, простояла у окна полчаса, глядя, как число отжиманий переваливает за тысячу, а Яго (который вряд ли и пять осилил) продолжал орать. Думаю, Дэниел мог бы сделать и больше, если бы не заметил, что я за ним наблюдаю. После этого он, измученный, рухнул на гравий, глядя на мое окно.

Я отошла к кровати.

Меня пугало то, что эти машины – а Эхо и были всего-навсего машинами – сейчас были настолько сильнее людей. А этот Дэниел, должно быть, один из самых мощных. Но его можно было подавить. Дядя Алекс запретил ему приближаться ко мне, и он повиновался, хотя мог легко победить его.

До тех пор, пока он окончательно не выйдет из строя.

Я вспомнила отчаянную схватку с Алиссой, когда мне чудом удалось выбраться из окна. Если бы я снова оказалась в подобной ситуации, вряд ли мне бы снова так повезло.

Из холла донесся голос дяди Алекса, который на кого-то кричал:

– Мне нужны готовые прототипы через две недели! Я знаю, что это жесткие сроки, но после того, что ты сделала, я полагаю это справедливым.

Я понятия не имела, с кем он говорит. Но он просто кипел от ярости.

В нем была жестокость, которую он тщательно от меня скрывал. Интересно, что еще он скрывал…

Глава 3

Позже произошло то, к чему дядя Алекс, как мне кажется, давно клонил.

Он пришел ко мне в комнату с какой-то женщиной. С настоящей женщиной.

Она была невысокого роста, с темными, средней длины волосами, во фланелевом комбинезоне и с красным ментальным проводом. Судя по проблескам в ее глазах, она не только надела информационные линзы, но и активно их использовала. Лицо осветлено с помощью перманентной косметики, а губы очень яркие, неестественно красные. Ее звали Кандрисса, и в корпорации «Касл» она занималась связями с общественностью. Она сообщила, что в связи со смертью моих родителей организована мультимедийная конференция, и если я хочу добиться справедливости, то должна в ней участвовать.

– Справедливость? – спросила я. Я была в замешательстве. О какой справедливости может идти речь, если мои родители мертвы?

– Да, – сказала Кандрисса. – На этот раз «Семпура» не отвертится. Они должны заплатить за то, что сделали. Если они продолжат выбрасывать такую продукцию на рынок, общество будет в опасности. Лина Семпура – вот кто виновен во всем. Ты понимаешь?

– Вы хотите остановить производство Эхо?

Рот Кандриссы сжался в тонкую нервную линию.

– Мы хотим остановить «Семпуру» и их опасную стратегию по выпуску не прошедшей тестирование продукции в…

Наверное, было видно, что я колеблюсь, потому что дядя Алекс подсел ко мне и накрыл мою руку своей:

– Тебе даже не придется выходить из комнаты, ты можешь сделать все из своей иммерсионной капсулы.

Он пытался излучать спокойствие и уверенность, но, когда он смотрел на меня, в его взгляде сквозило отчаяние.

– Если сделаешь это, спасешь людям жизнь.

Я вспомнила, как кровь папы и мамы стекала на ковер.

– Когда? – спросила я.

Кандрисса глянула на дядю Алекса, и тот едва заметно кивнул.

– Можешь прямо сейчас.

– Они хотят тебя услышать, – подхватил дядя.

– Но вы не сказали, что это будет так скоро…

Дядя Алекс одарил меня еще одной успокаивающей улыбкой:

– Я не хотел лишний раз подвергать тебя стрессу.

Что-то было не так, но я никак не могла разобраться, что именно. Тогда я понимала только то, что мои родители купили у «Семпуры» Эхо, которая их убила, а мир, в котором Алисс будет меньше, станет безопаснее.

– Тебе не придется встречаться с ними лично, – пояснил дядя Алекс, – мы можем перевести капсулу в так называемый «слепой» режим. Тебе лишь зададут пару вопросов, а ты на них ответишь – только и всего.

Кандрисса посмотрела на меня:

– Уже все готово.

– Но я не готова.

– Тебе надо просто выглядеть опечаленной смертью родителей и сказать, как ужасно, что «Семпура» выпустила подобную продукцию на рынок. Больше тебе ничего говорить не придется.

Но мне бы и на это сил не хватило. Но, посмотрев на дядю Алекса, я, видимо, ощутила секундную слабость и сказала:

– Может быть, если я буду поспокойнее, то смогу через это пройти…

Я перевела взгляд на нейродетекторы. Дядя отрицательно покачал головой:

– Нет, думаю, это плохая идея.

Лицо Кандриссы оставалось холодным и непроницаемым.

– Нам нужно, чтобы они видели твою истинную боль.

И я согласилась.

Все было спланировано заранее. Я думаю, они хотели, чтобы все произошло именно так. Они вышли из комнаты, чтобы наблюдать из других капсул в доме. Я отправилась в свою капсулу. Но в тот момент, когда шлем опустился, я увидела знакомый шкаф.

– Слепой режим, – подумала я, но ничего не произошло.

Тогда я громко произнесла:

– Слепой режим, слепой режим, слепой режим…

Но это была не мультимедийная конференция.

Это было нечто абсолютно другое.

Вот что происходило: я была дома, в папином кабинете.

Глава 4

Все было до боли знакомым.

Книжные полки, дождь за окном, магнитный трек. Запечатанная капсула у рабочего стола. Я не просто видела все это, я будто туда вернулась. Домой. И папа тоже был там. Он сидел за своим рабочим столом, напротив винтажного компьютера, читая книгу «Кошмар Дарвина». Я не могла думать. Я просто стояла там, как загипнотизированная. Вот он. Мой папа. Совсем настоящий, такой, каким он всегда и был – небритый, уставший, в помятой футболке, прихлебывает чай.

– Папа, ты меня слышишь?

Конечно, он не мог меня слышать, но он услышал кое-что другое.

Он посмотрел на дверной проем. Я тоже туда посмотрела.

Там стояла Алисса со своими светлыми волосами и улыбкой. Одну руку она держала за спиной.

– Здравствуй, Алисса, – сказал папа слегка растерянно.

– Здравствуйте, господин.

– Папа, уходи оттуда. Уходи! – закричала я что есть мочи. Но мой крик не мог добраться до Йоркшира в прошлом. Как бы вы ни старались, до мертвых вам не докричаться.

– Почему ты здесь, Алисса? Я не просил тебя приходить. Пожалуйста, покинь комнату, я работаю.

– Я не могу выполнить эту команду, господин.

Папина растерянность быстро сменилась злостью.

Злостью, которую у него обычно вызывали любые продвинутые технологии.

– Что это значит?

Алисса направилась к его рабочему столу, продолжала улыбаться. Папа встал:

– Алисса, отойди…

– Я не могу выполнить эту команду, господин.

– Папа, – кричала я, а слезы уже струились по моим щекам, – уходи оттуда! Она хочет тебя убить… У нее за спиной нож… Уходи!

Папа выглядел встревоженным, но явно не понимал, какая опасность ему грозит.

– Что у тебя в руке, Алисса?

В этот момент он и заметил нож. Папа остался верен себя: его первым порывом было защитить нас с мамой, а не спасаться самому. Он начал звать:

– Лорна! Лорна! Одри! Лорна… Хватай Одри… Бегите отсюда обе… Программа Алиссы дала сбой.

Эхо загнала его в угол.

Папа попытался ее обойти, но Алисса ударила его ножом в живот.

– Папа, – беспомощно рыдала я, – я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…

А потом она перерезала ему горло, кровь хлынула рекой. Он побледнел и начал оседать. Я закричала:

– Прекратите это! Прекратите мне это показывать! Остановите эту запись! Выпустите меня из капсулы!

Но ничего не произошло. Я все еще была там, в нашем старом доме, и смотрела, как жизнь вместе с кровью вытекала из моего отца, пока он, пошатываясь, не рухнул на пол.

Я вышла из комнаты и сразу увидела маму, которая в ужасе бежала мимо лестницы. Я инстинктивно вскинула руки:

– Нет, мама, не ходи туда. Ты умрешь, если туда пойдешь.

Конечно же, она меня не слышала – просто прошла сквозь меня.

– Мама! Мама!

Я закрыла глаза, но уши заткнуть не могла. Она закричала, увидев убитого папу, а потом – от боли.

– Вытащите меня отсюда! Вытащите! Вытащите!

Но все оставалось по-прежнему.

Я все еще стояла в лестничном пролете. Даже чувствовала холодный пол под ногами. Через пять минут я услышала еще чей-то голос.

Голос человека, которого я словно никогда не знала.

Мой голос.

– Мама? Папа?

Я звала их с нижнего этажа. Мой прежний голос не звучал так, как будто только что случился конец света.

Ну конечно. У меня только что закончился урок в капсуле.

Мои родители не отвечали. Я вспомнила, о чем я думала в тот момент. Папа, должно быть, в своей капсуле – пишет книгу. Но странно, почему не откликается мама. Я считала секунды. Хотелось знать, сколько времени прошло с момента, когда я просто недоумевала, до минуты, когда меня охватил ужас.

Один… Два… Три…

Я пошла на кухню – это я тоже помнила. Потом поднялась на старом скрипучем левиборде через проем в потолке на второй этаж. Глядя на себя, одетую в обычную хлопковую толстовку и джинсы, со стороны, я кипела от ненависти. Казалось, что я смотрю на высокомерного предателя.

– Ты, тупая дура, – сказала я другой себе. – Десять минут! Твой урок закончился десять минут назад. Зачем ты задержалась, чтобы поболтать? Ты должна была просто выйти из капсулы и пойти к маме, как и хотела, вместо того, чтобы слушать треп Толы о гладиаторах и парнях.

Но, конечно, три дня назад я не могла слышать голос из собственного будущего.

– Мам, – сказала я, ни о чем не подозревая. – Ты тут?

А потом раздался тот самый звук, который я не смогла распознать три дня назад. Тогда мне показалось, что это магнитный автомобиль пролетает мимо по треку, а на самом деле это был последний вздох моей умирающей мамы.

Я наблюдала, как иду в папин офис.

Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…

Когда я, воспроизведенная в записи, добралась до двери, оказалось, что там есть кое-что, чего я не заметила три дня назад. Струйка кровь вытекла и на лестницу – должно быть, папина, ведь он лежал ближе к выходу.

– Папа?

Я наблюдала, как мое лицо медленно исказилось от боли, когда я заглянула в кабинет и увидела папу.

– Папа? Что произошло? Почему ты не…

Потом я увидела и все остальное.

Папу, маму, Алиссу, нож, кровь, которую не мог впитать самоочищающийся ковер. (В нашем доме это была единственная комната с ковром. «Мне нравится, когда под ногами мягко – это моя единственная прихоть».)

Мое лицо застыло от шока, как будто бы тоже пыталось «впитать» все, что произошло.

И, конечно же, ее голос.

Голос Алиссы, стоящей там с окровавленным ножом.

– Я ждала, когда ты придешь. Я ждала, когда ты придешь. Я ждала, когда ты придешь…

Только сейчас ее поведение мало походило на какой-то сбой – скорее, на целенаправленное действие. Три дня назад я просто стояла и ждала, пока она сделает шаг. И я тоже шагнула и побежала к окну и, глядя на себя со стороны, поняла, насколько быстро я двигалась, – намного быстрее, чем была способна.

И мой голос был таким громким, жестким и четким, когда я скомандовала у окна:

– Откройся!

Медленная реакции окна на команду дала Алиссе возможность схватить меня за рукав. А потом я стала свидетелем своей же собственной ярости: отпрыгнула от нее и двинула ей локтем в лицо. Окно открылось, я выпрыгнула, Алисса вслед за мной. Но теперь я увидела, что тогда еще кое-чего не заметила. Прежде чем броситься за мной, Эхо обернулась, будто раздумывая, не остаться ли в кабинете, рядом с телами моих родителей.

Она произнесла:

– Розелла.

Да, она сказала именно это – никаких сомнений.

– Розелла? Кто, черт возьми, эта Розелла? – закричала я из своей капсулы. – Скажи мне! Скажи!

Но потом Алисса прыгнула, и я услышала всплеск. Нынешняя, настоящая я подбежала к окну, чтобы увидеть, как моя голова выныривает из-под воды и отдает команду левиборду рядом с машиной:

– Вниз! Вниз!

Левиборд опустился. Я наблюдала, как карабкаюсь по нему вверх.

– Кто такая Розелла? – заорала я.

Окно закрылось.

Я следила за тем, как машина дала задний ход, разгоняясь на пять метров, оставшихся до конца трека, и как насквозь мокрая Алисса стояла перед ней. Она знала, что произойдет дальше.

Она знала, что ее уничтожат.

Ей было все равно.

Почему она пренебрегла опасностью? Ведь Эхо созданы так, чтобы заботиться о своей сохранности.

Но они также запрограммированы, чтобы никогда не причинять вреда своим владельцам.

Алисса нарушила все правила.

Окно находилось на одном уровне с треком, так что я могла без помех наблюдать за происходящим. Машина рванула вперед, так резко набрав скорость, что Алисса просто исчезла. Только что стояла на левиборде – и вот уже на ее месте фонтан крови; несколько капель даже долетели до окна. Искалеченное тело упало в воду, а машина вместе со мной умчалась, держа путь на юг.

Нынешняя я, которая знала, что она все еще находится внутри записи, повернулась, чтобы посмотреть на своих родителей, и подошла к ним. К тем, кто когда-то меня обнимал. И держал за руку. И баюкал перед сном, когда я была маленькой (они никогда бы не позволили Эхо делать это). Они учили меня плавать в бассейне в Париже. И задерживать дыхание под водой.

Чтобы сделать это, нужно отключить все мысли… Чтобы сделать это, не нужно очень сильно стараться. Просто представь, что ты – ничто. Просто еще одна естественная составляющая бассейна.

Папины глаза были открыты, как будто он смотрел на меня. Это были и его, и уже не его глаза. Так бывает с домом. Он перестает принадлежать кому-то, после того как в нем перестают жить.

– Мне так жаль, папа. Прости, что не смогла помешать.

И я беспомощно расплакалась, и рухнула на него и маму, и обняла их, почувствовав на себе их кровь. Я рыдала и рыдала, пока их тела не исчезли подо мной, вместе с полом, и я закричала, почувствовав, как падаю все ниже и ниже в черноту, освещаемую только случайными предметами, проплывающими мимо меня.

Книга «Кошмар Дарвина».

Кухонный нож.

Древний компьютер.

Но потом совсем ничего не осталось, кроме темноты и ощущения быстрого падения, пока я не приземлилась на стул в светлой, отделанной деревом комнате.