Текст книги "Одна медицина. Как понимание жизни животных помогает лечить человеческие заболевания"

Глава 4
Голова в облаках

Сегодняшний день начался в пять утра. Сквозь угольно‑черный бархат широкого африканского неба робко просачивался голубой утренний свет. На завтрак у меня был совершенно особый кофе. Богатый, горький, сладкий. Бобы, которые перемололи, чтобы меня взбодрить, доставили не по воде и не по воздуху. Их привез грузовик по дорогам Центрального нагорья Кении, покрытым красной пылью и коркой соли. А вода, которой рабочие мыли руки, поступала из реки Риары, питаемой горными ручьями.

Я побывал в Эмпуселе («соленое, пыльное место»), в самом сердце Кении, больше известном как Национальный парк Амбосели. Эта сухая колыбель человеческой истории до сих пор полна диких животных, племен масаи и автомобилей для сафари. Я провел там свой медовый месяц, и мой разум был занят любовью, а не смертью. Десять лет спустя, увидев Ифана в своем отделении, я мысленно перенесся в те пыльные дали. Дело в том, что именно в Кении я обрел знания, способные спасти моего пациента.

Для этого не нужны были ни аппараты, ни медикаменты, ни даже человек.

Подпрыгивая, наш белый фургон закладывает стремительные виражи, с трудом входя в повороты, словно пьяный матрос, цепляющийся за борта во время качки. В воздухе раскаленным маревом висит пыль. За поцарапанным стеклом проносятся приплюснутые кроны и извилистые стволы деревьев. Небо, во всю ширь распластавшееся над африканскими равнинами, кажется абсолютно бескрайним. Водитель резко дает по тормозам, подняв целое облако были.

– Ш-ш‑ш! Смотрите! Вон он!

Он действительно стоит там. Точеные ноги переходят в крепкие округлые бедра. На конце тонкого пятнистого хвоста видна черная кисточка. Кожа – калейдоскоп желтых песчаных дорог, испещренных шоколадно‑коричневыми бабочками. Внутри этого мускулистого тела находится одиннадцатикилограммовое сердце, которое перекачивает 60 литров крови в минуту. Сжимая, сдавливая, стискивая. Невидимая кровь под нарастающим давлением поднимается на высоту двух метров – к мозгу. Масайский жираф поворачивается и опускает голову. Я наблюдаю за ним, затаив дыхание.

Семь миллионов лет назад в евразийских лесах жили самотерии, предки жирафов. Эти похожие на быков животные использовали свою метровую шею, чтобы поедать траву и листья деревьев. В ходе естественного отбора шея продолжала расти – у современных жирафов длина ее может достигать двух метров, – что сопровождалось другими анатомическими и физиологическими адаптациями.

Число шейных позвонков у птиц, рептилий и амфибий значительно разнится. Если бы вы оказались у озера Накуру, в Великой рифтовой долине[17]17
   Рифтовая долина – линейно образованная низменность между несколькими возвышенностями или горными хребтами, возникшая в результате геологического разлома, или рифта.


[Закрыть] в Кении, вашим глазам предстало бы зефирно‑розовое облако из двух миллионов фламинго, у каждого из которых по 19 шейных позвонков. Утки, коричневые перья которых несколько разбавляют этот приторно‑сладкий ковер, имеют 16 позвонков, гуси – от 16 до 23, а лебеди – 24 и более. У всех млекопитающих, кроме ленивцев и ламантинов, шея, независимо от размера, состоит из семи позвонков. В том числе и у жирафов. Хотя длинная шея позволяет съесть больше листьев, столь чрезвычайная адаптация дает сильную нагрузку на мозг, легкие и соединительные ткани.

Вариации различных природных механизмов крайне любопытны. Если рассматривать их в контексте медицины, они могут подсказать людям новые методы лечения. Современные представления о том, как наш мозг реагирует на травмы, или о способах спасения людей, страдающих астмой, обусловлены пониманием устройства тела жирафа. Эти животные также показывают нам, что разумный замысел[18]18
   Разумный замысел – псевдонаучная концепция, одна из разновидностей креационизма, в рамках которой утверждается, что Вселенная и жизнь были созданы неким «разумным творцом». В поддержку этого утверждения сторонниками разумного замысла приводится ряд наукообразных аргументов, самыми заметными из которых являются «неупрощаемая сложность» и «определенная сложность». Данная концепция не имеет эмпирических обоснований и не предлагает проверяемых или обоснованных гипотез, в связи с чем признается научным сообществом псевдонаучной.


[Закрыть] не так уж разумен.

Мы приближаемся к потрескавшимся глинобитным стенам деревенских хижин. Мальчишка лет трех несет на руках грязную козу. В густом жарком воздухе раздаются странные звуки.

Красивые, мощные, тревожащие душу.

На фоне играет что‑то вроде волынки, звучат мелодичные голоса, им вторит толпа. Где‑то неподалеку поднимается дым от костра. У меня возникает ощущение, что я нахожусь на огромном футбольном стадионе посреди скандирующей вспотевшей толпы, музыки и барабанов. Здесь в едином экстазе сливаются сотни лет музыкальной истории. Песней масаи приветствуют меня, пришедшего в их деревню, в их жизнь.

Впереди всех стоит вождь. Худощавый торс обернут в ярко‑красные одежды. С его ушей и губ свисают унизанные разноцветным бисером нити. Время избороздило старческое лицо бесчисленными морщинами, напоминающими дорожки на виниловой пластинке.

А дальше начинаются прыжки.

Деревенские воины образуют тесный круг. В центр выходит молодой человек со стройными и прямыми, как у жирафа, ногами. Согнув колени, он подпрыгивает на поразительную высоту, снова и снова. Он взмывает вверх, едва касаясь пальцами сухой растрескавшейся земли. Как только мужчина достигает максимальной точки, его громкое пение взлетает вместе с ним:

 
Я воин с тонким длинным копьем,
Я нисколько не горд.
Я лишь скромное существо,
Согнувшее шею под грузом бедности,
Бедности стада, в котором нет и пятидесяти.
 

В десяти тысячах километров оттуда, спустя десять лет после свадебного путешествия в Кению, я встретил Ифана, девятнадцатилетнего студента. Западное общество, в котором он вырос, гораздо более современное и цивилизованное, чем пыльные масайские поселения. Тем не менее межплеменное насилие процветает и здесь. Возвращаясь с друзьями домой одной холодной январской ночью, Ифан застал‑таки те самые темные часы, которые бывают перед рассветом.

Пять молодых людей окружили парня. По их венам текли алкоголь и желание выместить на ком‑то свою агрессию. Короткая перепалка. Сжатые кулаки. Бить? Или бежать?

«Я не хочу драться», – то были единственные и последние слова Ифана на последующие несколько недель. Мужчины напали на него, сильно ударив по голове дорожным конусом. Избивали руками и ногами. Шла кровь. Ифан размозжил череп о край бетонного бордюра. Проломленный череп, кровоизлияние в мозг, повышение внутричерепного давления. Позднее полиция обнаружила кровь Ифана на дороге, окне дома и припаркованном рядом автомобиле. Кровавый след насилия длиной около 50 метров. Полгода спустя в зал суда внесли улику – окровавленные кроссовки жертвы, плохо спрятанные под кроватью. Правосудие наконец свершилось.

Я впервые увидел Ифана, лежавшим в бессознательном состоянии на больничной койке. На пациента обрушили всю мощь медицинских теорий и методов лечения, накопленных за несколько столетий. Врачи надеялись, медсестры ухаживали, родственники молились. Медицинские работники делали все возможное, чтобы повысить артериальное давление Ифана и снабдить его мозг достаточным количеством крови. Нужно было следить за внутричерепным давлением. Обеспечивать свободный венозный отток. Поддерживать в крови уровень кислорода. Все эти знания передавались врачами и учеными из поколения в поколение. А между тем жираф, которого я видел сквозь поцарапанное стекло фургона, уже семь миллионов лет как знал, что нужно делать. Да, его мозг здоров, однако этому животному все равно требуется хорошее кровоснабжение и оптимальное внутричерепное давление. Мог ли жираф подсказать нам, как правильно лечить Ифана?

Хотя длинная шея – это самая яркая характеристика жирафа, происходящее внутри его тела еще более примечательно. Жирафий мозг, отдаленный от сердца на высоту двух метров, нуждается в том же количестве крови на грамм мозговой ткани, что и мозг человека, который расположен всего в 45 сантиметрах[19]19
   В среднем скорость мозгового кровотока составляет приблизительно 45–55 мл на 100 г мозгового вещества в минуту.


[Закрыть]. Положите пальцы на шею, прижав их к твердой гофрированной трахее. Вы сразу ощутите равномерную пульсацию сонной артерии. Это кровь, только что вышедшая из сердца. Плотная сердечная мышца сокращается, сжимается и выталкивает ее в каждый уголок вашего тела.

Если бы я выхватил из кожаных ножен охотничий меч масаи и ударил вам по шее, ваша голова слетела бы с плеч. Прежде чем она успела бы коснуться земли, из вашего тела забил бы фонтан крови примерно метр высотой. В здоровом состоянии такого напора достаточно, но отек мозга и скопившася в результате травмы кровь вызвали у Ифана повышение внутричерепного давления. Шотландские ученые XIX века вполне справедливо сравнивали череп с жесткой коробкой. Из‑за нарастающего внутричерепного давления в мозг не поступает необходимое количество крови. Чтобы устранить проблему, мы можем провести трепанацию черепа или протолкнуть кровь с еще большей силой, чем это происходит у жирафа. Давления 100 мм рт. ст. в здоровых артериях Ифана уже не хватало, чтобы снабжать кровью поврежденные клетки мозга. У жирафов артериальное давление тоже слишком мало́ для нормального мозгового кровоснабжения. Как же им это удается?

Сквозь низкорослые кустарники масайский жираф медленно пробирается к сочной зелени. Копыто, затем нога, за ней следует все тело, словно у модели на подиуме. Вспугнутые птицы вихрем взмывают в воздух. Я начинаю представлять, что происходит в организме жирафа.

Тук‑тук‑тук.

Перед моим мысленным взором бьется его огромное сердце. Толстая красная мышца, вдвое-втрое больше сердца Ифана. Человеческое сердце такого размера попросту отказало бы и привело к смерти. Кислород не смог бы проникнуть внутрь сквозь плотные мышечные стенки, и у человека случился бы сердечный приступ. Меж тем сердце жирафа остается здоровым. Эти животные реже других млекопитающих страдают сердечно‑сосудистыми заболеваниями. Почему? Как? Мы не знаем. Более того, до недавнего времени мы даже не задавались этим вопросом.

Стенки сердечной мышцы должны быть толщиной с филейный стейк, чтобы проталкивать темно‑красную кровь столь высоко. Вверх, вверх, вверх. Артериальное давление жирафа в два раза выше человеческого и составляет 200 мм рт. ст. У жирафов самое высокое кровяное давление среди животных. Такого напора достаточно, чтобы протолкнуть кровь к мозгу, и именно в этом нуждался Ифан. Специалисты заметили, что желудочки жирафа очень толстые и не имеют рубцов или фиброзированных участков[20]20
   Сердечный фиброз – патологическое разрастание соединительной ткани, происходящее при старении, ожирении и целом ряде заболеваний сердца.


[Закрыть], которые характерны для пожилых людей. Сейчас мы знаем, что все дело в мутациях пяти генов, связанных с фиброзом, и эти сведения могут сильно помочь нам в лечении кардиологических заболеваний. Кроме того, камеры жирафьего сердца дольше заполняются кровью, в результате чего выброс крови увеличивается.

Пожевав листьев с дерева, жираф отправляется дальше. Вдали слюдяным серебряным блеском сверкает водная гладь. Жираф уверенно, но неторопливо подбирается к воде. Высовывает шестидесятисантиметровый язык. Медленно‑медленно пригибает к земле идеально прямую шею. Как вы понимаете, в таком положении кровь под действием гравитации приливает к голове животного. Если мозг оказывается ниже уровня сердца, непременно растет внутричерепное давление, как это случилось и у Ифана. Но организм жирафа знает, что большое скопление венозной крови – это плохо. Его кровеносные сосуды оснащены мощными односторонними клапанами, препятствующими току крови вниз, к мозгу. Вода прохладная, как осенний дождь.

Теперь, принимая пациента в критическом состоянии после черепно‑мозговой травмы, я знаю, как могу ему помочь, благодаря особенностям анатомического строения жирафов. Пока Ифан лежал без сознания, в его шейные вены установили пластиковые трубки. Через них в организм поступали сильнодействующие препараты, которые заставляли его сердце биться сильнее и чаще. При каждом ударе оно выталкивало количество крови, равное уже не двум, а сразу трем стопкам водки. С помощью лекарств артериальное давление парня поднялось со 100 до 180 мм рт. ст. и стало практически таким же высоким, как у жирафа. Так мы могли обеспечить ему нормальное мозговое кровоснабжение. Мы также внимательно следили за венозным оттоком. Вздутые вены на шее – как у певца, взявшего высокую ноту, – может сдавливать одежда или, в нашем случае, медицинское оборудование. Поскольку сосуды в теле человека не имеют тех клапанов, что есть у жирафа, блокирование этих мягких и гибких трубок не даст венозной крови вернуться в сердце, в результате чего вырастет внутричерепное давление. Чтобы избежать этого, мы разрезали одежду Ифана. Его мозг откликнулся и стал постепенно возвращаться к жизни. Однако опасность еще не миновала – ни для Ифана, ни для жирафа.

Жирафу не удается вдоволь напиться в саванне. Шорох в кустах, облако пыли. Начинается погоня – одно животное преследует другое. Долговязый и, казалось бы, неуклюжий жираф убегает с поразительной скоростью. Адаптации, необходимые для этого, кроются в коже. Те же приспособления позволяют летчику‑истребителю преодолеть звуковой барьер и не потерять сознание. В чем секрет?

В далекие достопамятные времена, в период учебы на врача, я вступил в Королевские военно‑воздушные силы Великобритании. Думалось мне, что я стану военным врачом, доблестно стоящим на страже Родины. Когда я, девятнадцатилетний, подписывал чернилами документы на военной базе, предвкушение будущих приключений затмило горечь добровольно утраченной свободы, которую мне предстояло испытать пятью годами позже.

Ощущение, что я угодил в ловушку, пришло ко мне, когда я, сидя в блестящем синем спортивном автомобиле, купленном на кадетскую стипендию, направлялся на военную базу, чтобы начать офицерскую подготовку. Моя жизнь больше мне не принадлежала. Я не мог вернуть все вспять, даже если бы очень захотел. А я очень хотел.

Я сильно изменился с тех пор, как девятнадцатилетним юнцом подписывал контракт. Я только что женился. Моя супруга, учительница по профессии, задавалась вопросами о том, где буду я, где будет она и как в целом изменится наша жизнь. Единственный честный ответ, который могли мне дать старшие офицеры, звучал так: «Мы еще не знаем». Некоторых будоражит неопределенность. Поначалу я чувствовал то же самое, но неизвестность меня страшила. Всю дорогу я мучил себя размышлениями о том, что не могу развернуться. Если, конечно, хочу остаться в армии.

А потом я просто взял и повернул назад.

Припарковавшись на обочине, позвонил на военную базу и сказал: «Мне очень жаль, но я не приеду ни сегодня, ни когда‑либо. Извините».

Моя военная карьера завершилась, не успев начаться. Некоторые думают, что я просто струсил и сбежал. Но я считаю это самым смелым поступком в своей жизни.

Хотя я так и не познал прелестей настоящей военной службы, время, проведенное в армии, преподало мне несколько запоминающихся уроков. Высшим пилотажем, в буквальном смысле, для меня было умение управлять самолетом. К несчастью, последний мой вылет оставил весьма неприятное послевкусие – меня вырвало. Разжевав основы взлета и посадки, мой летный инструктор, назовем его Рэтти (надеюсь, это не его настоящее имя), пришел к мысли, что пора отложить учебники в сторону и перейти к практике. Он хотел вживую продемонстрировать мне свой фирменный вираж под названием «поворот Рэтти». Он состоял из серии резких угловых поворотов, от которых все мои внутренности скрутило в тугой узел. Во время последнего поворота гравитация отогнала оставшуюся кровь от моего мозга к вспотевшим стопам. И тут лишенный нормального кровоснабжения мозг отключил мне периферический обзор – я на себе испытал туннельное зрение.

Безуспешно прикрывая рот ладонью, я облевал всю кабину. Надо сказать, идея удержать руками рвоту была так себе.

Когда через несколько минут я чуть живой наконец приземлился, мне протянули ведро воды и зубную щетку. Нет, не для моего рта, а для того, чтобы я отдраил в кабине все крошечные кнопки и переключатели.

Жираф переходит в галоп, и стая гиен не поспевает за своей жертвой. Высунутые языки, выгнутые спины. Им никак не догнать пятиметрового гиганта, развившего скорость 60 км/ч. Нагрузка на длинные ноги жирафа огромна, но не менее значительны биологические адаптации, позволяющие крови течь к мозгу быстрее, чем бегает Усэйн Болт[21]21
   Усэйн Сент-Лео Болт (род. в 1986 году) – ямайский легкоатлет, специализировавшийся в беге на короткие дистанции, восьмикратный олимпийский чемпион и одиннадцатикратный чемпион мира. За время выступлений установил восемь мировых рекордов.


[Закрыть]. Если кровь, согласно действию гравитации, снабжала бы в основном конечности животного, камеры сердца оставались бы пустыми. Оно бы не прогоняло кровь через легкие, чтобы насытить ее кислородом. Мозг бы испытывал кислородное голодание. У жирафа, как у меня в том самолете, развилось бы туннельное зрение, следом открылась бы рвота, и животное потеряло бы сознание. Все это могло закончиться для него летальным исходом. В таком случае у гиен на следующий день был бы и завтрак, и обед, и ужин. Однако набить животы им не удастся. Жираф вырывается вперед, убегает и остается в живых. Но как?

В 2017 году Алан Хардженс, профессор ортопедической хирургии, удостоился высшей награды НАСА – медали «За выдающуюся общественную службу». Все началось во время поездки в Африку в 1985 году, когда Хардженс заметил, что детеныши жирафа всего через час после рождения уже начинают ходить. Дальнейшие исследования показали, что это обусловлено быстро утолщающимися кровеносными сосудами в их конечностях. Они не только способствовали устойчивости, но и не давали высокому артериальному давлению вызвать обильное кровотечение при незначительных травмах ног. Глубоко под кожей у жирафов расположены волокна плотной соединительной ткани, сжимающие кровеносные сосуды, словно тугая компрессионная повязка. Сегодня благодаря этой идее мы можем обезопасить здоровье космонавтов во время полетов.

Изменения, произошедшие в глубоких слоях кожи жирафов, также объясняют, почему они не теряют сознание во время бега. У многих животных толщина кожи на разных частях тела отличается. Исполнительный директор вашей компании с легкостью ходит по горячим углям во время тимбилдинга не в силу своей осознанности, а из‑за толстой двухсантиметровой кожи на стопах. Если бы угли положили на его веки, толщина которых не превышает 0,05 мм, одобрительных улюлюканий, адресованных ему в баре, было бы гораздо меньше.

Жирафы имеют поразительно толстую кожу на ногах и шее, что к тому же сочетается с эластичными коллагеновыми волокнами. Их кожа прочная и упругая, как гидрокостюм, облегающий каждую складочку вашего тела после зимы. Во время погони кожа жирафа толкает кровь вверх, к сердцу, с каждым новым движением. Это удивительно эффективный механизм обратной связи: чем быстрее бежит жираф, тем сильнее сжимается соединительнотканная манжета.

Алан Хардженс и его коллеги из НАСА пришли к мысли, что потенциал такой сверхэластичной кожи можно использовать для создания гравитационных костюмов, которые позволили бы летчикам‑истребителям и астронавтам поддерживать кровообращение в экстремальных условиях. Если бы мне разрешили снова подняться в воздух с Рэтти – на этот раз на его F-35, – мы бы летели со скоростью 2000 км/ч, что в 1,6 раза быстрее скорости звука. На мое тело давила бы сила притяжения, в семь раз превышающая земную. Примерно то же испытывал «Аполлон-16», возвратившийся в родную атмосферу после высадки на Луне. Без уроков, усвоенных у масайского жирафа, меня бы не просто вырвало – я бы умер. Из‑за гипоксии мозга я бы потерял сознание или, выражаясь точнее, упал бы в обморок при перегрузках[22]22
   Обморок при перегрузках, или G-LOC (аббревиатура от G-force induced Loss Of Consciousness), – термин, которым в аэрокосмической физиологии обычно называют потерю сознания, происходящую от чрезмерных и устойчивых перегрузок. Они вызывают отток крови от мозга, приводящий, в свою очередь, к кислородному голоданию мозговой ткани. Этому больше всего подвержены пилоты истребительных и пилотажных самолетов или космонавты, но явление случается и с посетителями некоторых экстремальных аттракционов.


[Закрыть].

Дабы избежать такого сценария, современные пилоты надевают высотно‑компенсирующие костюмы, которые плотно облегают ноги, препятствуя току крови к стопам. Мозг продолжает снабжаться кислородом, и человек не погибает. Даже без своры голодных гиен пилоты‑истребители и астронавты могут беспрепятственно парить над африканскими равнинами благодаря технологиям космической медицины, обретенным людьми в вековечной пыли саванн.

Прервавшие погоню гиены расхаживают вокруг сломанного дерева, как хулиганы вокруг скамейки в парке. Они с жадностью всматриваются в горизонт, обшаривая глазами пустую землю. Жираф уже далеко. Он в безопасности. Но только пока. Гиенам не повезло. Но только пока. Жираф замедлил бег не потому, что у него устали ноги или истощилась энергия, а из‑за воздушного вихря. То была не пыльная буря, то был вихрь внутри трахеи жирафа.

Точно так же с собственной дыхательной системой боролся Ифан. Теперь, когда он неподвижно лежал на реанимационной койке, его легкие вызывали не меньше беспокойства, чем черепно‑мозговая травма. Врачи изо всех сил пытались вдохнуть в его тело достаточно воздуха, чтобы поддерживать оптимальный уровень кислорода.

Дабы понять, каким образом мы помогли Ифану, необходимо присмотреться к тому, как жираф дышит через столь длинную и тонкую шею. Для этого нам нужно перенестись в 1940‑е годы на британский крейсер времен Второй мировой войны. Там мы встретимся с выдающимся человеком, доктором Филипом Хью-Джонсом. Он был ведущим пульмонологом и одним из величайших ученых‑клиницистов послевоенной Британии. А еще он был просто одержим животными.

– Отец любил водить студентов в Лондонский зоопарк, – рассказывал его сын, антрополог Стивен Хью-Джонс, за чашкой утреннего чая, когда мы сидели в его коттедже в Уэльсе.

Позже мне на глаза попалось интервью самого Филипа Хью-Джонса:

«Студенты многое извлекли для себя из этих экскурсий. Разумеется, я имею в виду умных студентов. Глупые думали, что их просто сводили погулять в зоопарк. Но видите ли, немногим в жизни доводится исследовать глазное дно слона или тигра».

Отец Стивена изначально хотел стать зоологом, однако во время Второй мировой войны, по окончании медицинского факультета Кембриджа, его направили изучать воздействие танковых выхлопов на солдат. Это пробудило в Хью-Джонсе ранний интерес к пульмонологии и стало причиной переезда в мой родной город и столицу Уэльса, Кардифф. Некоторые беспокоились, что черное золото, или уголь уэльских долин, сильно вредило легким шахтеров. В конечном счете доктор Хью-Джонс доказал это, описав группу заболеваний под названием пневмокониоз, в которую входит антракоз (от вдыхания угольной пыли) или болезнь черных легких[23]23
   Пневмокониоз – группа заболеваний легких (необратимых и неизлечимых), вызванных длительным вдыханием производственной пыли и характеризующихся развитием в них фиброзного процесса. Пневмокониоз относится к профессиональным болезням. Встречается у рабочих горнорудной, угольной, машиностроительной и некоторых других отраслей промышленности.


[Закрыть].

Свободное время ученый проводил в доме, полном произведений искусства и музыки, в окружении причудливых древностей из далеких мест. Хью-Джонс ставил любопытные эксперименты по скрещиванию редких бабочек. Его домашними питомцами были не кошки или золотые рыбки, а самка ленивца по имени Софи и малютка галаго Тапенс, особым удовольствием для которой было мочиться на пол в ванной.

После чая Стивен предложил мне вина. Он рассказал о своем детстве на Ямайке, где его отец впервые выделил сахарный диабет первого и второго типов. Несмотря на потрясающие медицинские достижения отца, образование Стивена было более приземленным.

– Школа на Ямайке научила меня сексу, нецензурной брани и швырянию камней через широкие реки, – вспоминал он с ностальгической улыбкой.

Тем не менее эти уроки пригодились Стивену в метании копья, которым он занялся по возвращении в английскую школу‑интернат, а также зародили в нем страсть к антропологии.

– Теперь, будучи антропологом, я могу изучать секс и ругательства как профессионал, а не как любитель! – посмеялся он.

Во время очередной зарубежной поездки доктор Филип Хью-Джонс совершил открытие, позволившее нам сегодня управлять хрипящими легкими Ифана. Находясь в отдаленном племени маку на берегу Верхней Амазонки, исследователь видел, как охотники убивают добычу отравленными дротиками, которые выдувают из трубки, изготовленной из выдолбленных прямых стеблей пальмового дерева. Чем выше был мужчина, тем длиннее была его духовая трубка. Чем длиннее была трубка, тем дальше летел смертоносный дротик. И все же существовал предел: окажись длина слишком большой, дротик просто вывалился бы из противоположного конца трубки, как последние капли вина из бутылки Стивена. Старейшины объяснили, что если внутри трубки воздуха больше, чем у охотника «во рту», это значит, что трубка слишком длинная. Чем выше мужчина, тем сильнее его дыхание.

То, о чем говорили представители древнего племени, точно соответствовало результатам исследования, впоследствии опубликованным доктором Хью-Джонсом: объем легких человека напрямую связан с его ростом. Но чтобы подтвердить это, ученому пришлось повстречаться с жирафом.

Однажды во время очередной экскурсии по зоопарку Хью-Джонс и его студенты стали свидетелями смерти жирафа, скончавшегося после экстренной операции на травмированной ноге. Доктор принял участие во вскрытии и измерил трахею животного, длина которой составляла 1,7 м. Вспоминая духовые трубки, он размышлял о том, как жирафам удается существовать с настолько длинной трахеей. Можно ли было применить к живым организмам принцип, услышанный от старейшин племени? После дополнительных измерений Хью-Джонс наконец нашел ответ на свой вопрос. За миллионы лет естественного отбора трахея жирафа стала гораздо у́же, чем у любых других близких видов, что уменьшило объем мертвого пространства[24]24
   Мертвое пространство – объем воздухоносных путей, в которых не происходит газообмена (носовая полость, глотка, гортань, трахея, бронхи, бронхиолы, альвеолярные ходы).


[Закрыть]. Это позволило трахее жирафа превысить длину, предписываемую законами физики.

Завершив измерения, доктор Хью-Джонс обнаружил четырехметровую струнообразную структуру. Одним концом она крепилась к мозгу жирафа, затем спускалась на два метра по длинной шее, огибала крупный кровеносный сосуд и поднималась на два метра вверх, к гортани. Эта ткань, показанная Ричардом Докинзом в одном из выпусков документальной передачи «Анатомия крупнейших животных» в 2009 году, была возвратным гортанным нервом, координирующим движение голосовых связок у млекопитающих. Благодаря случайной причуде эмбрионального развития возвратный нерв у формирующегося плода подходит к гортани, огибая небольшую тканевую дугу. Крошечная дуга вскоре превращается в крупнейший кровеносный сосуд организма – дугу аорты. У людей это едва заметно, огибание дуги добавляет всего лишь сантиметр к общей протяженности возвратного нерва. Но у жирафа нерв тянется вверх, через всю двухметровую шею, а затем в обратном направлении. Признайтесь, вряд ли можно назвать это разумным замыслом. Как если бы я дважды обернул провод от удлинителя вокруг своего дома, просто чтобы подстричь газон.

Однако на этом работа доктора Хью-Джонса не закончилась. Закрепив мягкие трубки в ноздрях жирафов и верблюдов и поочередно зажимая их пальцами, исследователь описал, как по ним проходит воздух.

Жирафы делают очень глубокие и медленные вдохи, чтобы преодолеть мертвое пространство в чрезвычайно длинной и узкой трахее. В состоянии покоя ток воздуха в трубках плавный и ровный, словно струйка, вытекающая из наполовину открытого крана. При учащенном дыхании из‑за малого внутреннего диаметра трахеи воздушный поток становится грубым и турбулентным, как хлещущая под напором вода. Вот почему жирафу пришлось замедлиться: воздушный поток в его дыхательных путях стал турбулентным.

Спустя сорок лет после того, как доктор Хью-Джонс измерил трахею жирафа, полученные им знания помогли облегчить дыхательную недостаточность Ифана. Сначала мы удалили все пластиковые детали, соединяющие легкие Ифана с аппаратом ИВЛ. Это кусочки мертвого пространства, которые не участвуют в газообмене и снижают эффективность каждого вдоха. Таким образом удалось увеличить объем и сократить число вдохов в минуту. Теперь Ифан дышал медленно и глубоко, как жираф, и мог дальше убегать от погони. Нападение, совершенное несколько дней назад, продолжало убивать его мозг.