Текст книги "500"

Для тех из вас, кто ведет подсчет очков: первый раз я промахнулся, когда решил, что это всего лишь обычный публичный дом, второй – когда счел его за лавочку для сбыта травки. Нет, леди и джентльмены! Тут все оказалось куда круче! Вслед за добропорядочным господином из штата Миссисипи меня занесло в бордель с полным набором услуг, да еще и с воскурением метамфетамина.

В шоке я рванулся прочь, перепрыгивая по три ступеньки зараз, чтобы скорей бежать от этой жути. На лестничной площадке я споткнулся и упал, а поднявшись, обнаружил, что прибыли копы.

В первое мгновение я даже обрадовался: наряд полиции спасет меня и от плохих дядек, и от здоровенной елды бугая Сквика. Но когда на моих запястьях сомкнулись наручники, я начал понимать, в какой чудовищной засаде очутился. Тут меня не просто пожурит начальство за нарушение закона, как это было после моего проникновения в «Метрополитен-клаб». На сей раз я тянул на две-три тяжкие уголовные статьи – а в Виргинии смертный приговор совсем не редкость.

Я тут же вспомнил отца. Ведь старый хрен как в воду глядел!

Глава седьмая

Клоуна в тридцать футов высотой очень трудно не запомнить. Он стоял на разбитом участке виргинского шоссе, маниакально улыбаясь, напротив заброшенного магазина под названием «Винный шатер». Я испытал дежавю – аж мурашки по коже побежали, – но никак не мог вспомнить, где же я видел его раньше.

Здесь папаша велел мне свернуть. Где-то в миле от трассы была заправочная станция, на которой он работал: две колонки, гараж и круглосуточная лавка с товарами в дорогу. Я сунулся в один из гаражных отсеков и увидел, как отец зачищает пескоструем крыло лохматого, семидесятых годов, «катлэсса», разбрасывая по сторонам искры. Гараж был слишком загроможден, чтобы я попал в поле зрения, а потому я подобрался поближе, чтобы меня заметили. Без толку. Тогда я дождался, когда отец отступит от машины со своим агрегатом, и легонько хлопнул его по плечу.

Он вздрогнул и резко повернулся, вскинув аппарат, словно хотел им снести мне башку.

– О господи, Майк, – вздохнул он с облегчением, отложил пескоструй и крепко меня обнял. – Разве можно так пугать!

А мне урок: никогда не подкрадывайся к человеку, который шестнадцать лет привыкал беречь свою задницу.

Стоял март, я уже девять месяцев отработал в «Группе Дэвиса». И еще месяц был до того позорного провала, когда меня в компании с конгрессменом Уокером заловили копы в наркомовском дурдоме. Отец уже шесть недель как вышел из тюрьмы. Разумеется, я с ним поддерживал отношения, но происходило это в форме домашних званых ужинов или барбекю, когда каждый прикидывается, что у него все как нельзя лучше, и, поднабравшись, начинает изливаться в чувствах и обещать другому всегда быть на связи.

В этот раз мы впервые оказались с ним вдвоем, с глазу на глаз, без каких-либо празднований – такими, какие мы есть в повседневной жизни. Надо сказать, отец пытался вновь обрести надо мной власть, пытался вернуть былые наши отцовско-сыновьи отношения – и «перешпаклевать» меня в точности как этот старый «катлэсс». Так что по возможности я старался его избегать.

Такое я уже прошел с братом. Джека я не видел несколько лет. Последнее, что я о нем слышал, – что он живет где-то во Флориде. Он не показался ни на одной из наших с отцом посиделок после освобождения того из тюрьмы – хотя именно Джек был в ответе за то, что я в девятнадцать лет едва не угодил за решетку. Я всегда старался быть хорошим мальчиком, который неизменно подставит другую щеку, который обязательно со всеми созвонится и который старается хоть как-то беречь единство нашей семьи. Даже когда он взвалил на мои плечи все долги, связанные с лечением мамы, я не отгородился от него, как бы мне того ни хотелось. И это была моя ошибка. Периодически, с перерывами в несколько лет, Джек врывался в мою жизнь и до самого закрытия держал меня в баре, вспоминая наши старые добрые времена. По первости это было очень весело – кому ж не захочется потусоваться со старшим братом! – но со временем я понял, что этот мошенник просто расставляет вокруг меня силки, всякий раз вытряхивая из меня наличность, а иногда и прося спрятать его вместе со всяким отребьем, с которым он теперь якшался.

Жулики всегда рассчитывают на вашу порядочность и доброту. Благодаря этому они могут подобраться к вам поближе и в какой-то момент сильно опустить. После того как Джек проделал со мной такое с десяток раз, я вычеркнул брата из своей жизни. Я не отвечал на его звонки, игнорировал взывания к семейным узам и просьбы о помощи, которыми он все пытался прогрызться обратно ко мне в друзья. И с тех пор как однажды до брата дошло, что больше он от меня ничего не добьется, я о нем уже не слышал.

С папашей я, конечно, не был так суров. Тогда мне казалось, я сделал для отца даже больше, чем он того заслуживал, когда Генри Дэвис, используя свои связи, организовал для него условно-досрочное освобождение. На тот момент у нас была сложная пора взаимоотношений: отец все пытался втереться в мое расположение – а я не мог допустить, чтобы ему так просто сошло с рук то, что он сделал с нашей семьей. Но в то же время мне не хотелось и выпытывать у него, почему все ж таки он нас покинул. У меня было ощущение, будто я должен выполнять какую-то гадостную работу, за которую по собственной воле ни за что бы не взялся, – типа драить сортир да прочищать засорившийся унитаз, вытягивая оттуда какое-то гнилое тряпье.

Таковы были наши с отцом отношения. Я бы, конечно, предпочел пустить все это лесом, но папаша постоянно меня вызванивал – упрямо, хотя и не назойливо. Как и у меня, воля была его высшим козырем.

– Дай-ка я приберусь, – сказал он и вывел меня из гаража.

В лесочке за заправкой стоял тридцатилетний обшарпанный трейлер, а перед ним – столик для пикника с несколькими складными стульями и грилем. В этом вагончике отец и жил.

Мужик, которому принадлежала заправка, – давнишний отцовский приятель Джордж Картрайт – пристроил его тут заведующим. С тех пор при заправке работали только два-три парня, а само заведование сводилось к заливке баков бензином и рихтовке вмятин.

Внутри отцовского трейлера оказалось так опрятно, что я даже удивился: все аккуратненько разложено по местам, кровать без единой морщинки. Стол был заставлен книгами по финансовой отчетности и гроссбухами для ведения двойной бухгалтерии. На столе лежали несколько пакетов лапши быстрого приготовления.

Отец поймал мой удивленный взгляд.

– Джордж засадил меня за бухучет, – пояснил он.

Будучи в отсидке, отец освоил бухгалтерское дело и даже получил степень бакалавра, несмотря на все тюремные препоны. Заключенным ведь не положено иметь при себе деньги и книги в твердых переплетах, у них нет доступа в интернет. После бог знает какой долгой переписки папаша вышел на одного профессора-пенсионера, специалиста по финансовым делам из школы квакеров, сумел каким-то образом взять кредиты и осуществить свою задумку. Очень похоже на мою историю, только в сотни раз труднее. И чем больше я осознавал нашу с отцом схожесть, тем больше бесился, что он такая сволочь. И еще больше злился на себя – что я такой весь из себя хороший сын и после всего случившегося дал ему шанс втереться в мою жизнь.

Некоторое время я разглядывал отца при дневном свете. Он носил все ту же прическу со слегка отпущенными сзади волосами – хотя и не такими длинными, как при маллете. Они изрядно поседели, но выглядел папашка крепким и цветущим. Должно быть, за решеткой он держал себя в форме. Он до сих пор сохранил стройную фигуру спринтера, каковым был еще в школьные годы. От уголка рта вверх по щеке тянулся неровный шрам. Если кто-то интересовался, откуда эта отметина, отец всякий раз отвечал, будто порезался в тюрьме, когда брился, и, нервно хохотнув, торопливо менял тему разговора. Его колючие усы – в точности как у частного детектива Магнума в одноименном сериале, которые я помнил еще с детства, – по-прежнему нависали над верхней губой, и он все так же любил носить аляповатые свитера в стиле Билла Косби с яркими разноцветными зигзагами. Такое впечатление, что для каких-то своих целей и намерений он перенесся машиной времени в наши дни из далекого 1994 года.

Все ж таки шестнадцать лет не шутка, и они дали о себе знать. Эта его теперешняя лапша и постоянная нервозность. Он очень не любил, когда к нему кто-то прикасался. Перед любой дверью он на несколько мгновений замирал – и тут же усмехался: он-то привык ждать, пока кто-то перед ним откроет дверь.

По первости, когда мы заскакивали в какую-нибудь закусочную «Венди», отец просто ошалевал от обширного списка меню. Еще бы! Целых шестнадцать лет мужику по пунктам предписывали, что ему есть, когда просыпаться, когда ложиться спать, идти гулять, когда справлять нужду и бриться. Он уж и забыл, как можно что-то выбирать.

Когда кто-то при нем упоминал Сайнфелда[36]36
  Джерри Сайнфелд (р. 1954) – американский комик, звезда сериала «Сайнфелд» (1989–1998).


[Закрыть] или предлагал «погуглить» или когда у кого-то в кармане вдруг начинал пиликать телефон, то при виде отцовской физиономии можно было с уверенностью сказать, что мужчина испытал серьезный культурный шок. Сперва отец отпускал по этому поводу какую-нибудь неуместную остроту, а потом пытался успокоить слегка охреневшую публику.

В тот день папаша попросил встретить его у работы, чтобы вместе поужинать, и был как-то уклончив в ответах, когда я попытался выяснить, куда мы с ним двинем. Я приехал. Машины у отца не было, поэтому он сидел на своей заправке как привязанный, хотя Картрайт и сказал ему, что, если удастся поставить на колеса старый «катлэсс», отец может им пользоваться сколько душе угодно.

Итак, он показывал мне, куда ехать. Путь занял с полчаса, и я все гадал, куда же мы едем, пока не узнал это место. Вот как! Этот тип пытался захомутать меня старой песней о маме. Классический, конечно, способ – однако, пытаясь меня растопить, выбрал он все же наихудшее средство. Когда мы уже подъезжали к нужному месту, я хотел было ему об этом сказать, но мне не хватило духу.

Я подкатил к группе красно-кирпичных зданий Старого города в Ферфаксе. Да, это он – чудеснейший итальянский ресторан «Сальс». Самое потрясающее местечко в моей жизни! Последний раз я там угощался в десятилетнем возрасте. И дело тут было даже не в еде – это было именно то место, куда отправлялась наша семья всякий раз, как выпадала возможность тряхнуть кошельком. Еще когда мать с отцом ходили на свидания, они неизменно отправлялись поужинать в «Сальс». Когда мы с братом были маленькими, нас тоже туда брали. За столиком родители пускались в ностальгические воспоминания о поре ухаживаний и даже исполняли пару танцев вдоль барной стойки, немало смущая своих чад. Мы с Джеком уписывали чесночный хлеб, а родители все витали в своем собственном мире, смеясь, словно юнцы, то вдруг закручиваясь, то откидываясь в наклоне, но больше всего прижавшись друг к другу, и мама клала голову папе на плечо.

Когда-то это было наше любимое место… Теперь здесь устроили собачий салон и кофейню «Старбакс».

Отец вылез из машины и подошел к тому месту, где некогда был итальянский ресторан. Я стоял невдалеке на тротуаре и думал, что отцу сейчас сделается плохо. При виде его у меня и у самого комок к горлу подкатил. Я понял, что если сейчас же оттуда не уберусь, то сам, чего доброго, устрою фонтан слез.

– Ты в порядке, пап?

Ответа не последовало. Я хотел было обнять его, но побоялся снова взбудоражить и решил просто малость подождать.

– Пап…

– Все хорошо, Майк.

– Поехали в другое место. На Двадцать девятой улице есть приличная мясная кухня.

– Нет, – мотнул он головой, часто и тяжело дыша, словно его только что отметелили до полусознания.

– Пожалуйста. Я…

– Мне некогда, Майк. Надо вернуться к десяти. – Он вздохнул, покачал головой, потом невесело усмехнулся. – Ты не поверишь – я соблюдаю комендантский час. Это одно из условий моего досрочного освобождения. Я должен позвонить их роботу с домашнего телефона.

– Но тебе надо поесть, пап.

С минуту он потирал ладонью отросшую за день щетину.

– И хрен с ними, – решил он. – Хочешь, поедем в «Костко»?

Пару минут спустя мы очутились за двумя составленными металлическими столиками в огромном, залитом светом складском ангаре. Услышав, что отец хочет здесь перекусить, я сперва решил, что ослышался, но все, чего он хотел и на что имел время, – это пара итальянских колбасок с перцами и луком (что, кстати сказать, оказалось чертовски вкусно!) да стакан колы. В меню у них было всего четыре пункта, и для отца это было гораздо удобнее.

Потом мы пошли прогуляться между стеллажами с товарами – и я все пытался понять, что же задумал этот старый черт.

– Как здорово здесь… – наконец выдал он. На лице у него разлилась такая благоговейная улыбка, как у человека, впервые в своей жизни посетившего Большой каньон.

Потихоньку я кое-что начал понимать. Оплата за тюремные работы – если, конечно, удавалось попасть на те, за которые платят, – начиналась с двенадцати центов в час. А тюбик зубной пасты в тюремной лавке стоил пять баксов, к тому же, чтобы этот тюбик получить, надо было сперва заполнить специальную форму, а потом еще неделю ждать. Так что для отца этот «Костко»[37]37
  «Костко» — крупнейшая в мире торговая сеть складов самообслуживания клубного типа.


[Закрыть], с его дешевым шиком и кричащими детишками, с убойными тележками в руках домохозяек, был попросту раем.

Мы немного поболтали, обходя стойку с заморозками. Отец сейчас пытался сдать экзамены, чтобы получить сертификат профессионального бухгалтера. Он постоянно с блеском выполнял практические тесты – однако человека, осужденного за мошенничество, к такого рода деятельности просто не допустят. Должны пройти годы, прежде чем наступит «полное восстановление в правах», и все это время его будут всячески мурыжить. Впрочем, отца это ничуть не беспокоило, он собирался упрямо продираться своим тернистым путем.

Теперь он намеревался записаться в библиотеку, рассчитывая раздобыть нужные ему справочники с координатами государственных бухгалтерских служб, чтобы начать осаждать их звонками и письмами. Но на библиотечные поиски ушел бы целый день, которого в его распоряжении не было. Жизнь отца напоминала горку палочек при игре в бирюльки: когда одна крохотная палочка держит другую и сама придавливается предыдущей – и так до полной неразберихи.

– Пап, ты ж можешь найти их в интернете.

Отец с недоумением покосился на меня:

– Через компьютер?

– Ну да. Через интернет.

– Мне надо приделать интернет к компьютеру?

Я невольно скривился:

– Ну, типа да.

Это было все равно что объяснять слепому цветовую гамму – хотя, в принципе, я мог преподать ему начатки компьютерных знаний. Я сказал, что дам ему попользоваться своим стареньким ноутбуком.

– Тебе еще что-нибудь надо, пока мы здесь? – спросил я. – Затоваривайся. Может, что-нибудь кроме лапши?

Я думал, что отчасти это и была причина нашего сюда визита, но тотчас заметил, как уязвил его гордость, предложив ему подачку. Отец проглотил мои слова, только немного помрачнел.

– Нет, – ответил он, – у меня все есть. Ты и так делаешь больше, чем от тебя требуется, Майк. Но все равно спасибо.

Он взглянул на мои часы:

– Двину-ка я обратно. Пожалуй, надо даже поторопиться.

Когда мы вернулись к трейлеру, отец завел меня внутрь и вручил конверт. Там была тысяча долларов – несколько двадцаток и десяток, но в основном совсем уж замызганные пятерки и сколько-то бумажек по одному баксу.

– Я хочу возместить те деньги, что ты занимал для мамы, – сказал он. – Черт меня попутал связаться с этими акулами Креншоу. Пусть тебя это больше не коснется.

– Забери, – протянул я ему обратно конверт, но отец его не взял. – Я уже расплатился.

– Расплатился?

– Ну да.

– И на какой срок?

– Навсегда. Я расплатился сполна, со всеми долгами.

– А как же твоя учеба? Тебе об этом следовало в первую очередь подумать.

– Все оплачено. Прибереги деньги, отец, – положил я конверт на облезлую фанерную столешницу.

Я не хотел из-за этого заводиться, да и вообще не желал касаться этой темы. Я просто хотел оставить все прошлое позади. Но этот его конверт, и то, как он говорил о маминой болезни, и то, что он полагал, будто даст деньги и все сразу станет расчудесно, – все это вывело меня из равновесия. Потому что всякий раз, как он заикался о маме, я вспоминал ее и представлял такой, какой мне нравилось ее помнить, – с озорными искорками в глазах, когда она готовилась произнести какую-то шутку. Но как я ни старался задержать в себе этот ее радостный образ, вскоре щеки проваливались, кожа становилась бескровно-бледной. И в итоге я вспоминал маму уже в последние ее дни – и эти леденящие душу хрипы из груди, и восковое лицо, и ее затуманенное морфием сознание, и то, как она иногда называла меня отцовским именем, а иногда спрашивала, кто я такой и какого черта делаю в ее комнате.

И всплывал этот отравляющий душу вопрос, от которого никак не отделаться: что, если б я смог надыбать где-то денег, чтобы определить маму в хорошую клинику? Или если бы у нее был достойный муж и была бы страховка – ведь тогда она была бы сейчас с нами.

– Ты не сможешь компенсировать того, что случилось, – жестко проговорил я.

– Все оплачено? – озадаченно повторил отец.

Потом он расправил плечи и спросил таким тоном, будто на правах отца интересовался, пользуюсь ли я презервативами:

– Послушай, Джордж Картрайт говорил, ты справлялся об одном дельце…

«Ох, блин! Только не это! Только не сейчас!»

Джордж Картрайт был докой по части «лезь, хватай и беги» и мог раздобыть любой инструмент домушника, какой ни пожелаешь. Помнится, когда мы устроили посиделки по случаю отцовского досрочного освобождения, я спросил Картрайта, не знает ли он, часом, как взломать замок «Сарджент и Гринлиф» – тот самый, которым Гулд запирал свой шкафчик в «Мет-клабе». Просто из любопытства.

И вот сейчас, судя по всему, папаша решил, что я сумел полностью расплатиться по долгам, разграбив чертов Пентагон, и теперь изображает, будто очень за меня трясется.

– Халявы не бывает, Майк. Во что ты ввязался?

– У меня хорошая работа, которую я заслужил своим умом и усидчивой задницей. Или ты — севший за кражу – готов меня научить, как не надо совать нос куда не следует? – Я обвел глазами трейлер, словно он подтверждал мою правоту. – Что-то мало верится.

– Я просто сказал, Майк. Не попадись в ловушку, сделавшись при ком-то вымогателем. Ты будешь играть свою роль, крутясь при всяких шишках, и однажды сильно обожжешься. Доверять можно только своим.

– Пап, пожалуйста… – Я старался сохранять спокойствие и следить за тем, что говорю. Нетрудно пнуть упавшего, указав ему, как он на самом деле жалок. Правда сама по себе была жестока. – Выкинь ты из головы всю эту белиберду насчет воровской чести. Думаешь, из-за того, что ты не дал показаний и никого не выдал, а потом отмотал свой срок, ты теперь такой уж весь из себя герой? Ты вовсе не…

– Майк, я не мог…

– Не ту роль ты сыграл. Ты ведь мог бы и расколоться. Ты не должен был сесть на эти гребаные двадцать четыре года и оставить нас в такой засаде. Кто знает, может, тогда мама бы…

Я оборвал себя, но удар уже достиг цели. Отец стоял не шевелясь, с закрытыми глазами, мелко тряся головой, словно соглашаясь. Я ожидал, что он как-то огрызнется, или пустит слезу, или кинется ко мне – но он только стоял, зажмурив глаза и часто, отрывисто дыша.

– Может быть, – сказал он наконец и снова стал тереть щетину. – Я поступил так, как считал лучше. – Я думал, отец сейчас заплачет, но он заглушил слезы. – Я знаю, я во многом не прав, но не отгораживайся от меня, ладно?

Я промолчал.

– Прошу тебя, Майк.

Я несколько раз глубоко вздохнул, беря себя в руки:

– Мне надо идти.

Вот и все. Я ушел.

Эта короткая сцена с клеймением отца, как вы, наверно, догадываетесь, связана была с его преступлением – точнее, квартирной кражей, – которое оторвало его от нас, когда я был подростком. Все, что я об этом знал, было полнейшей бессмыслицей.

Большей частью я выведал эту историю у Картрайта и кое-каких других отцовских дружков. Если поймать их однажды воскресным днем в придорожной закусочной у Теда – в этом занюханном заведении без единого окна, где они обычно тусовались, – и хорошенько подпоить, то они могли рассказать много чего такого, что отец от меня скрывал.

Мошенником он заделался еще в молодые годы. Его семья держала небольшую литейную в пригороде Вашингтона, близ Фоллз-Чёрч. Они отливали лесенки для Смитсоновского замка, фонари для Капитолийского холма и предположительно даже несколько двенадцатипудовых орудий, участвовавших в битве при Геттисберге[38]38
  Битва при Геттисберге — сражение между юнионистами и конфедератами, произошедшее 1–3 июля 1863 г. в округе Адамс, штат Пенсильвания. Самое кровопролитное сражение в ходе Гражданской войны в США.


[Закрыть]. Но к тому времени, как фамильное дело перешло к моему отцу, производство в Америке приказало долго жить. Отец вырос в Нью-Джерси и приехал в штат Виргиния, когда ему было уже за двадцать, чтобы унаследовать бизнес от дядюшки. Тогда для железообрабатывающих заводов настали грустные времена: их заменили прославленные машинные цеха. Отец не очень-то разбирался в этом деле – но крайне нуждался в заказах. И вот один парень по имени Аккурсо надул его с мошенническим счетом. На этом всё – столетний фамильный бизнес потонул, и отец остался за бортом. После этого, первого в его жизни, надувательства отец выяснил досконально схему аферы, потом выследил этого Аккурсо и впарил ему поддельные акции, полностью возместив давешний ущерб.

Как я понимаю, еще подростком отец совершал разные мелкие преступления, но лишь после того, как он взялся за мошенничество, его криминальный талант расцвел пышным цветом. Он был простым человеком и придерживался своей среды, стараясь по возможности не облапошивать всяких мелких сошек. У нас извечно склонны романтизировать мошенников, но, в конце концов, он являлся преступником, и, что ни говори, его работа сводилась к злоупотреблению человеческим доверием. Впрочем, спал он по ночам куда спокойнее, чем многие его сверстники.

От меня эту часть своей жизни отец утаил. Хотя, бывало, он не мог удержаться, его прямо-таки распирало, и он показывал нам, сыновьям, как надо с пользой проводить время, развлекая нас изящным мошенничеством, – чисто ради развлечения.

Так, он устраивал разводку, именуемую «Старая скрипка», затаскивая нас в дорогой ресторан и прикидываясь там путешествующим солидным бизнесменом. Когда приносили счет, он вдруг спохватывался, что забыл бумажник. Намеченному лоху он говорил, что сбегает за наличностью, и оставлял в залог некую антикварную вещицу, с которой он якобы ни за что не расстанется (в классическом варианте это скрипка) и которая приносит ему удачу. Вскоре по его уходу являлся сообщник (при мне этой подсадной уткой выступал Картрайт), который, проходя мимо, обнаруживал «ценный раритет» и, предложив купить его за некую кругленькую сумму, уходил якобы за деньгами. Тут возвращался отец, чтобы оплатить счет. Лох предлагал выкупить у отца вещицу за половину назначенной незнакомцем «кругленькой суммы». Отец – разумеется, с огромной неохотой! – все же соглашался наконец ее продать. Картрайт, как вы понимаете, больше не возвращался за антикварной вещицей. Отец, прихватив половину «кругленькой суммы», побыстрее смывался, а у лоха в руках оставалась безделушка, которой место на помойке.

Как и всякое красивое мошенничество, «Старая скрипка» строилась на том, что жадность лоха и его готовность кого-то нагреть оборачивались против него самого. Точно так же папаша развел и Аккурсо. Картрайт рассказал мне об этом уже спустя годы. Это была все та же «Старая скрипка» – только в куда больших масштабах, и проделывалась она со страховой оценкой компании. Надо сказать, отец всегда дружил с гроссбухами, что и объясняет, как легко он освоил в тюрьме бухгалтерское дело.

Он дважды попадал за решетку. Первый раз его приговорили к недолгому заключению, когда мне было лет пять, второй раз папаша загремел уже на двадцать четыре года, когда мне исполнилось двенадцать. Первый раз его заловили на банковской афере с акциями. Тогда он нацелился снова опустить Аккурсо, обнаружив, что тот проворачивает с другими мелкими бизнесменами тот же финт, что некогда и с ним. Обычно, окучивая жертву, в качестве приманки используют что-нибудь незаконное или постыдное – свистнутый у кого-то телевизор или набитый бумажник с именем владельца внутри, – и если лох вдруг что-то заподозрит или даже ясно поймет, что его разводят, он просто постесняется обратиться к копам. Аккурсо же был так взбешен прошлой выходкой моего отца, что на второй раз, едва учуяв, откуда дует ветер, вызвал полицейских (что, на мой взгляд, как-то неспортивно: ведь он мог бы, в конце концов, ответить тем же оружием и снова раздеть моего папашу). А поскольку рыльце в пуху было у обоих, копы загребли и того и другого. Я тогда был еще маленький, поэтому едва могу что-то припомнить. Отцу дали год, и отмотал он шесть месяцев, выйдя условно-досрочно. Аккурсо получил два года.

После той краткой отсидки отец вроде как встал на честный путь. Тусовавшаяся у Теда компания всегда с тоской сетовала, что он отошел от дел: ведь они лишились одного из лучших. Он занимался вполне легальным трудом – как я, во всяком случае, считал – в машинных мастерских или в других местах, куда его брали, мама работала секретарем. А потом, когда мне почти исполнилось двенадцать, все однажды пошло прахом. Как-то раз вечером отец сказал, что хочет с друзьями посмотреть бейсбольный матч низшей лиги с «канонирами» принца Уильяма. Я натянул пижаму и, как обычно по четвергам, просмотрев очередную серию «Большого ремонта», завалился спать.

Проснулся я оттого, что мама среди ночи подняла суматоху. Было уже за полночь. Спустившись вниз, я увидел маму возле телефона. Вся словно обмякнув, она сползла у стены на корточки и, кусая ногти, тихо плакала.

Полиция поймала моего отца при проникновении в дом в Пэлисейде, в богатом анклаве у реки Потомак на границе округа Колумбия и Бетезды, штат Мэриленд. Я никогда не мог понять, что же все-таки произошло той ночью. Дом этот являлся инвестиционной собственностью одного вашингтонского дядьки с большими связями. Там просто нечего было красть! Да и вообще, прежде отец никогда не лазил по чужим домам. Ему нравилось мошенничество с его риском и вызовом, нравился сам процесс надувательства – и эдакая роль Робин Гуда, вершащего правый суд над теми, кто этого заслужил. Это мы с моими дружбанами-балбесами чуть позднее занимались вылазками под девизом «Бей окна, хватай электронику!». Такой профи, как мой отец, и близко бы к этому не подступился.

Никто так и не узнал, зачем он это сделал. На следствии он отмалчивался. Ни слова за все эти долгие годы! Я всегда считал, что кто-то его на это подбил, сам бы он такого не придумал. Но отец отказался сотрудничать с окружным прокурором и на каждой встрече с ним демонстративно молчал. Он никогда не доверял представителям власти и вообще всем, кто хоть отдаленно напоминал политиканов. Он считал, что вся система правосудия – это своего рода крупная мошенническая схема, где его самого «разводят как лоха». И ясно, почему он так думал: налогами правительство подрезало его семейный бизнес на корню, и когда литейная разорилась, «респектабельные» бизнесмены налетели на нее, как стервятники на труп. А может быть, тут сказались годы всевозможных надувательств и афер, когда он выдавал себя за честного, порядочного человека, за опору общества, прекрасно зная, что он попросту бессовестный жулик. Возможно, поэтому за всем, что имело респектабельную наружность, он видел лишь обман.

Размышляя все эти годы о его отказе сотрудничать с законниками, я видел в отце лишь узколобого прохвоста местного пошиба. Он не верил, что прокуратура поможет ему в обмен на его помощь, не воспринимал политики взаимных уступок – не имел ни малейшего представления о том, что мы практиковали в «Группе Дэвиса». Ни-ни! Для него все было просто: лишнего не болтай, своих выгораживай да срок знай себе отстукивай. Этот, с позволения сказать, кодекс воровской чести вырвал отца из семьи – и я думал, что никогда не прощу ему, что он выбрал его, а не нас, что оставил мою мать, брата и меня.

Половину своей жизни я искал ответ на вопрос: зачем грабить пустой дом? Пока шло судебное разбирательство, я подслушивал сквозь тонкую перегородку между нашими комнатами разговоры отца с матерью со спорами и плачем, пока брат спал на нижней койке двухъярусной кровати. И я помню, как однажды ночью мама упрашивала его: «Просто скажи им, что случилось. Расскажи им все как есть».

Я думал, что в полной мере извлек уроки из его ошибок – и как программировать свою жизнь, и как подыгрывать власть имущим. Я несомненно превзошел своего отца… Так мне, во всяком случае, казалось, пока меня не доставили в наручниках в окружной суд Монтгомери в компании с проститутками и наамфетаминившейся наркотой.