Текст книги "НАН. Осколки из 1991"

«Что?» – предчувствуя неладное и теряясь в догадках, спросил Сергей Сергеевич.

«Забаррикадировались в камерах!» – по-прежнему пряча глаза, ответил Силин.

«Какие камеры, сколько?» – растерянно спросил Турапов.

«Кажется, все…» – неуверенно промямлил Сашка.

«Как… Как это могло произойти? Куда конвой смотрел? Где ты сам, в конце концов, был?» – задыхался от бессильной злобы и обиды Турапов.

«Мы все обедали у меня в кабинете…» – пытался оправдаться Силин.

«Дачки… дербанили!» – негодовал Турапов.

«Ладно, Сергей Сергеевич, ругаться! Надо срочно что-то делать…Этап сорвем. Аханов головы поотрывает»,– произнес Силин.

– Вот иди и уговаривай открыть двери. Чем забаррикадировались то?

– Шпалы из нар повырывали, сволочи! Двери то у нас внутрь открываются. Говорил я Косоротову еще при ремонте, чтобы переварили навесы. Теперь, пока подпорки из шпал внутри камер не уберут, мы, снаружи, ни за что двери открыть не сможем!

– Я тебе не смогу! Чтобы любым путем смог и этап отправил! Иди, решай!

Силин понуро побрел по коридору к камерам, а Турапов опрометью выскочил из КПЗ.

В дежурной части он нос к носу столкнулся с начальником штаба Майером и замполитом Фроловым.

«Что случилось, Сергеич?» – видя, что на Турапове нет лица, спросил Майер.

«Этап не можем отправить. Камеры забаррикадировали! – ответил Турапов и обреченно добавил.– Судя по всему, накрылось мое назначение во вневедомственную охрану, мужики!»

«Ты, это, срочно заболей! А мы попробуем с Михаилом разобраться в твоей епархии»,– порекомендовал Майер.

Сергей Сергеевич безнадежно махнул рукой и вышел из дежурки.

«Ну что, Роман, раз вызвался помогать, то пошли …» – шагнул в КПЗ Фролов и уже с порога попросил дежурного: «Позвони в пожарную часть Крекеру, попроси прислать пожарную машину с расчетом!».

«А это зачем?» – поинтересовался шедший за ним Майер.

«Заодно ученье в КПЗ проведем, пока Сергеич болеет!» – хохотнул Фролов.

Не успели они сделать обход и толком поговорить с забаррикадировавшимися, в КПЗ примчался уведомленный Тураповым о произошедшем инциденте Аханов. Несмотря на наступившее почти летнее тепло он был в шинели и полковничьей папахе. Приказ о переходе на летнюю форму одежды у начальника УВД он подписал лично. В соответствии с данными Гидрометеослужбы области лето, а соответственно и переход на форму одежды, должны был состояться через неделю. Гидромет очередной раз ошибся. Конечно, Аханов мог бы одеть и плащ и фуражку, но он, по должностным обязанностям, обязан был следить за исполнением приказа по гарнизону о соблюдении сотрудниками правил ношения формы одежды, а значит, в первую очередь, соблюдать этот приказ сам.

Путаясь в длинных полах шинели, вытирая платком струйки пота, стекающие из-под папахи по шее и щекам, Аханов, пыхтя как паровоз, решительно шагал по коридору КПЗ.

«Эй! В какой камере студент-казах из пединститута?»,– обратился он к Силину.

«Это, которых за массовую драку арестовали? Их трое и все в разных, – попытался уточнить Александр, но, увидев перекошенное от злости лицо полковника, спешно ответил. – Один в седьмой камере!».

«Маскара! – негодовал Аханов. – Ваш хваленый капитан ни один, самый пустячный вопрос, решить не может! Разговаривать надо Силин с людьми нормально! Да, они нарушили закон, оступились! Но они, – он махнул рукой в сторону седьмой камеры. – Были и остаются людьми! Зачем оскорблять их честь и достоинство, ущемлять их законные права!»

Полковник распекал Силина нарочно громко, чтобы было слышно в камерах.

«Вот сейчас,– продолжал он. – Я поговорю с людьми и они, я уверен, откроют двери».

«Эй, джигиттер! – обратился он на казахском языке к двери седьмой камеры. – Откройте, я полковник Аханов. Обещаю, вас никто не тронет. Слово офицера! Кому положено остаться, тот останется в КПЗ. Кому положено тот поедет на этап!»

К полковнику подошли и стали рядом прибывшие прокурор города Махатов и его заместитель Хекилаев. Махатов – юркий казах маленького роста. Его заместитель – огромный осетин. Этого медлительного толстого и абсолютно лысого человека, в отличие от прокурора, в КПЗ знали все. Он персонально решал судьбу каждого, давая санкцию на арест или отказывая в ней.

В душе Силина затеплилась надежда. Вчера вечером по указанию Аханова он лично принес в эту камеру передачу – таз горячего бешбармака. «Хитрый, черт!» – восхищенно подумал Сашка, на всякий случай, держась подальше от полковника и прокурора. Как же он оказался прав! В камере раздался легкий шорох. Истолковав это, как попытку отпереть изнутри дверь, Аханов одобрительно заулыбался, а Хекилаев достал из папки толстую тетрадь, в которую он записывал жалобы по условиям содержания в КПЗ. Неожиданно из узкой дыры над дверью, в которую была помещена электрическая лампочка для освещения камеры, вылетела эта самая лампочка с электрическим патроном и закрепленным к нему проводом. Повиснув на проводе, она ударилась о металлическую дверь камеры и осыпала полковника и прокурора осколками мелкого стекла и искрами от ослепительной вспышки. И сразу же на папаху Аханова из дыры над дверью хлынула струя мочи и экскрементов. Вонючая жижа, плюхнувшись на сукно верха папахи, потекла по мерлушке и лицу, обильными брызгами обдала костюм стоящего рядом прокурора и даже лысину Хекилаева. От неожиданности и невиданной наглости все оторопели, а за дверью опять послышался легкий шорох. Сашка Силин бросился к камере, с ловкостью кошки по двери вскарабкался наверх, ухватился правой рукой за дыру и, вися на ней, левой рукой сорвав с головы фуражку, закрыл ей эту же дыру. Послышалось хлюпанье и по рукам Сашки, прямо на его самого, потекла вонючая жижа из камерной параши. Аханов молча развернулся и пошел прочь из КПЗ. Следом за ним засеменили прокурор и его заместитель. Аханов шел с каменным выражением лица, строевым шагом, как белые офицеры-каппелевецы во время психической атаки в фильме «Чапаев», но без винтовки, поэтому с полной отмашкой рук. Прокурор шел, сгорбившись и пряча лицо. Его заместитель Хекилаев, достав огромный платок и обтирая им большую лысую голову, с трясущимися от обиды губами замыкал процессию.

Инспектор госпожнадзора Афанасий Ким, входящий в КПЗ, отдал им честь и, обращаясь одновременно к Майеру и Фролову, доложил: «Боевой пожарный расчет прибыл! Какие будут указания?».

«Разворачивай шланги, переходим к водным процедурам!»,– громко, чтобы было слышно всем, скомандовал Фролов.

«Не шланги, а рукава!» – поправил Ким.

«Ну да, рукава и стволы! Вода-то в автоцистерне есть?» – счел нужным включиться в разговор Майер.

Ким презрительно отвернулся. Рукава раскладывали в узком коридоре до боли медленно. Так было задумано Фроловым. Сам коридор КПЗ быстро заполнили сотрудники милиции. Отделение роты ППС, экипированное изделием ПР (палка резиновая) и касками топая сапогами, бродило с единственной целью устрашить бунтовщиков. Старшина отдела Косоротов с тремя административно арестованными деловито перетаскивали с места на место электрический сварочный аппарат, разматывали и перекладывали провода, по очереди примеряли маску и электроды в держак, шумно спорили, где лучше пока положить таран из куска шпалы. И хитрость почти удалась. Две камеры разбаррикадировались и сдались без всяких предварительных условий. Их быстро пересортировали, этапируемых вывели из КПЗ и, посадив в автозак, под усиленным конвоем повезли в стоящий в тупике у вокзала спецвагон. Видя, что никаких жестких мер к сдавшимся бунтовщикам принято не было, начала переговоры седьмая камера. В качестве жеста доброй воли они даже убрали несколько шпал, но тут в переговорный процесс неожиданно вмешался старшина Косоротов. Он на недипломатичном языке заявил, что за такой поступок с полковником и прокурорами он лично каждого по очереди будет башкой засовывать в парашу. Переговорный процесс был мгновенно сорван. Время бежало стремительно. Необходимы были эффективные действия. В кормушку седьмой камеры под напором дали воду. Струя, ударив по подпоркам из шпал, чуть было не выбила их, но камерники дружно стали по верх них. Вода хлестала по шпалам и потоком вытекала из-под двери, стоящих на нарах и подпорках из шпал достигали лишь мелкие брызги. Вода рекой текла по коридору, милиционеры были по щиколотку в воде, а зеки, улюлюкая и хохоча в камерах, гремели мисками и кружками по решеткам. Сашка Силин притащил с конвоирами козлы и, взобравшись на них, вставил второй ствол в отверстие для освещения седьмой камеры. Пожарные дали воду. Сашка, стиснув зубы, держал ствол, балансируя на хлипких козлах. Напор сверху ударил по зекам и сбил несколько человек с ног. Из камеры раздался вой и матерщина. Но бунтовщики и здесь нашли выход. Они мгновенно рассредоточились в мертвой зоне слева и справа от камерных дверей и стоя по колено в воде удерживали подпорки руками. Напор воды их больше не достигал. Матерно ругаясь, старшина Косоротов по собственной инициативе, для устрашения бунтовщиков, включив электросварку, ткнул электродом в металлическую дверь камеры. Сверкнула электрическая дуга.

«Открывайте, падлы, или петли срезать буду!» – попытался устрашить он.

В ответ на него плеснули парашей. Такого уже старшина простить не мог. Скрипя зубами, он встал на колени и начал срезать петли. Его поливали, а он молчал и продолжал резать. Суточники принесли из гаража лист металла и, согнув его напополам, сделав подобие палатки, установили над старшиной. Из камеры продолжали поливать. Жижа текла по «палатке», частично попадая на старшину, а он продолжал срезать петлю. Наконец запасы зловоний закончились, а Косоротов срезал обе петли. ППСники куском шпалы, как тараном, ударили в дверь. Она не шелохнулась. Вопли разочарования вырвались у милиционеров и радости и восторга у обитателей седьмой камеры. ППСники молча отошли с тараном назад, насколько это только возможно в узком коридоре и, энергично повторили попытку. Мощный удар потряс КПЗ. Таран вырвался из рук и упал на пол. Наступила тишина. Люди по обе стороны баррикад замерли, а затем из камер раздался радостный вопль. И вместе с этим радостным воплем дверь камеры качнулась и, медленно вывалившись, легла на мокрый пол заполненного паром и дымом коридора. Из проема торчали шпалы. Фролов, еще минут пять назад понявший, что процесс потерял управляемость, разглядел сквозь дым и копоть, как кошачьим бесшумным шагом из КПЗ выходит Майер. В темный проем двери камеры, карабкался по шпалам Косоротов, а за ним милиционер ППС курд Магарламов. Фролов отвернулся и, шагнув в умывальник, притворил за собой дверь.

Ни шума, ни криков не было. Милиционеры били молча и сосредоточенно, так, как будто делали важную, нужную и весьма полезную работу. Зеки, стиснув зубы, тоже молчали, летая по КПЗ как теннисные мячи. Лишь изредка с глухими ударами сливались хриплые стоны, да единожды раздался вопль милиционера-водителя автозака Максута Башарова: «Ребята, я свой!». Этому щуплому парнишке в милицейской рубашке с закатанными рукавами, по ошибке в клубах дыма и пара врезал по уху кто-то из милиционеров ППС. Влепил так, что чуть было, не сорвал дальнейший процесс конвоирования. Наконец, изрядно устав, милиционеры сложили сидельцев в два штабеля. В первом были остающиеся в КПЗ, а во втором – этапитуемые. Всех отлили водой, затем, дав прийти в себя этапируемых, выведя во двор, посадили в автозак. Серик Башаров завел машину и выехал за ворота, левой рукой придерживая у посиневшего уха мокрую тряпку. Автозак мчал к вокзалу, а Косоротов срезал петли следующей камеры.

Пока Селин сдавал конвою людей, Фролов сбегал к начальнику дистанции пути Жарылгапову.

«Аманжол Жарылгапович! Выручай, если можешь! У нас проблемы с доставкой людей в спецвагон. Не успеваем»,– с порога взмолился он.

Жарылгапов и начальник вокзала Гуртовой в железнодорожных формах со знаками различия и большими звездами на погонах мирно пили чай. В Джезказган в 8.30 приходил один поезд № 210 «Петропавловск-Джезказган». Отстояв в тупике, в 18.30 тех же суток, он отправлялся обратно под № 209 с табличкой «Джезказган-Петропавловск». И Жарылгапов и Гуртовой в обязательном порядке присутствовали как на прибытии, так и на отправлении. Остальное их рабочее время строго не регламентировалось.

Выдержав паузу, Жарылгапов важно кивнул головой.

«Хорошо, капитан! Я могу задержать отправление поезда на пол часа. Но не больше! – и уже обращаясь к Гуртовому так, что этот вопрос решен бесповоротно, произнес. – Объявление о задержке отправления не делай!»

Милиционеры успели сделать еще один рейс. Прапорщик, начальник конвоя, недовольно морщился, рассматривая мокрых и избитых, но молчащих и не высказывающих никаких жалоб, доставленных. Он долго морщил лоб и, наконец, нашел придирку.

«Ну ладно, а личных вещей у большинства нет, это как?» – настраивая себя на отказ в принятии такого контингента, произнес он.

Изворотливый Силин с ловкостью фокусника водрузил на столик, рядом с привезенными им личными делами, две бутылки водки и солидный шмат сала, завернутый в пергаментную бумагу. Прапорщик почесал затылок и медленно отступил на заранее подготовленные позиции: «Ладно, раз им самим личные вещи не нужны, чего конвою об этом заботиться!»

                  * * * * * *

Петли дверей последней камеры Косоротов срезал, когда после получасовой задержки поезд № 209 уже покидал вокзал Джезказгана. Последняя группа бунтовщиков почти без дыхания лежала во дворе горотдела. Их отлили водой, кое-как привели в чувства и теперь Фролов и Майер решали, что делать дальше.

«Тут всего то семь человек. Поезд уже ушел. Пусть остаются до следующего этапа. За десять дней КПЗ не лопнет. И побольше людей содержали!» – настаивал он.

Неожиданно сзади раздался голос начальника милиции: «Смотри, умный какой, «пусть остаются»! Пусть бы тогда и оставались в камере. На какой хрен сюда их вытащили? Где Турапов?».

«Понос у него неожиданно начался»,– брякнул первое, что пришло в голову.

«В одном месте, что ли, какую-то дрянь едите? – недовольно ворчал начальник. – То вместе у вас понос, то порознь. Ты-то как сегодня, не болеешь?». И не дожидаясь ответа, пошел прочь.

«Грузите в машину!» – подал команду конвою Фролов.

Поезд обогнали у 56 разъезда. Автозак и две машины сопровождения, полные вооруженного конвоя в клубах пыли подлетели к месту остановки локомотива, обозначенному специальным знаком. Примерно прикинув место остановки спецвагон, построили семерых сидельцев на щебеночной насыпи. Памятуя предыдущее замечание начальника конвоя, в руки избитых сунули кешера с вещами, кому какой попался. Одному, еле стоящему на ногах и поддерживаемому сзади стволом автомата, кешер повесили на шею. Другой, арестованный за уклонение от уплаты алиментов на содержание ребенка, мокрый и босой сжимал в руке вместо личных вещей один ботинок с разрезанной подошвой и вырванным их нее супинатором.

Машинисты, свесившись по пояс из окна локомотива, с ювелирной точностью остановили состав в нужном месте. В спецвагоне никаких признаков жизни. Силин, приподнявшись на цыпочки, кулаком постучал в двери. Раздался неспешный топот кованых сапог, дверь приоткрылась, и из нее свысока посмотрел в низ старший сержант внутренних войск.

«Чё надо?» – недовольно спросил он.

«Скажи начальнику конвоя, отставших от этапа привезли. Он в курсе!» – Селин протянул пакет с личными делами, вложенной туда бутылкой водки и двумя банками шпрот.

Сержант присел, с опаской взял пакет и закрыл дверь вагона. Время тянулось медленно. Наконец послышались шаги, и дверь вновь приоткрылась, но значительно шире. В проеме стоял заспанный прапорщик. Окинув взглядом живописную картину, но пожевал губы и спросил: «Больные есть?». Жидкая шеренга молчала.

«Я кого спрашиваю, больные среди вас есть?» – грозно повторил прапорщик.

Строй молчал. Азербайджанец Ахметов, держащий на стволе еле живого зека, снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Патрон с лязгом зашел в патронник.

«Нет больных!» – выдавил из себя тот.

«Жалобы есть?» – продолжал допрос прапорщик.

«Жалоб нет!»– опять за всех ответил пострадавший больше других.

Прапорщик пожевал губы, размышляя как поступить, и, наконец, решившись, махнул рукой: «Хорошо вам видно дали, сволочи, раз жалоб нет!».

«Грузите» – разрешил он Силину.

Когда последнего зека закинули в вагон, Ахметов швырнул в приоткрытую дверь оброненный башмак. Дверь захлопнулась и спустя всего несколько секунд из вагона донеслись топот, удары и крики. Конвой внутренних войск отводил душу. Состав тронулся в сторону Караганды. Пятьсот сорок километров он преодолевал за 14 часов.

Игорь Мезенцев был единственным, кто не получил ни одной оплеухи. Ни одна рука не поднялась на калеку. Спустя десять дней его и всех остальных следственно арестованных вновь этапировали в КПЗ. В СИЗО Караганды осталось только несколько осужденных по приговору суда. Синяки и ссадины начинали отходить. При всей жестокости «профессионализм» милиционеров был достаточно высок. Только одному, Ваське Серову, сломали ребро. Этот по профессии художник-оформитель, арестованный за уклонение от алиментов оди из всех принялся строчить жалобы в прокуратуру. Спустя несколько дней выдвижной ящик рабочего стола начальника КПЗ Силина был доверху завален листами различного формата, исписанными каллиграфическим почерком. Силин ходил по кругу с этой, все увеличивающейся в объемах пачкой жалоб от Турапова к Майеру, от Майера к Фролову, и опять к Турапову. Все пожимали плечами и посылали от себя к другим. Через три дня Турапов сдал дела и ушел работать во вневедомственную охрану. Васька Серов с утра до ночи орал в решку, стучал миской, прерывая занятия этим только для написания очередной жалобы.

Силин, красный от возбуждения, с пачкой жалоб Серова сидел в кабинете Фролова.

«Михаил, придумайте что-нибудь! Ну, хоть пусть кто-то поговорит с Серовым! Он же меня под суд подведет»,– ныл Силин.

«Ладно, оставь, я подумаю»,– согласился Фролов.

«Михаил, ты думай скорее! На днях, чую, Хекилаев пожалует»,– пятился к двери начальник КПЗ.

– Ну и что? Не его ли лысину дерьмом они поливали?

– Вы плохо Хекилаева знаете! Обида обидой, а крайнего он найдет среди ментов!

Сашка ужом выскользнул из кабинета, радуясь, как ребенок, что спихнул от себя жалобы. Хоть не одному теперь отвечать!

Вечером зашел Борис Михайлович Кан.

«Михаил! Ты, однако, поговори с глазу на глаз с Серовым. Он на связи в уголовном розыске, агент Гриши Лемещенко. Скажи ему, что, если не успокоится, организуешь утечку информации. Ему тогда кранты. Я думаю, он мужик неглупый и вы договоритесь!» – посоветовал Кан.

После короткой беседы Серов, до следующего этапа продолжал кричать, но жалобы уже не строчил. Хекилаеву он тоже не пожаловался, во время прокурорского обхода чувствовал себя очень плохо и лежал, не поднимаясь на нарах.

Глава двенадцатая. Отказать за отсутствием составов и событий преступлений.

Мейргали Елеубеков (по-русски Миша) пришел домой поздно и в плохом настроении. Заместитель начальника горотдела Ораков устроил ему капитальный разнос за плохие показатели по обслуживаемой линии работы. А обслуживал Миша по должностным обязанностям линию раскрытия преступлений против личности. Иногда эти личности, посетив медицинские учреждения города в результате насильственных действий преступников, с заявлениями в милицию не обращались. И если по серьезным телесным повреждениям, в том числе ножевым ранениям, и уж тем более огнестрелам, информация от медицинских работников поступала в дежурную часть горотдела почти мгновенно, то по менее тяжким её должен был отслеживать и обрабатывать Миша лично. В его обязанности входило по всем травмам с признаками криминального характера собирать первичный материал и принимать решение.

Миша бросил на кухонный стол толстую черную папку с материалами, по которым утром должен был представить постановления об отказе в возбуждении уголовных дел. Ораков называл такую работу домашним заданием. Он был человек твердых оперских правил, суть которых сводилась к следующему:

Опер должен раскрывать преступления.

Если преступление не раскрыто, необходимо найти веские основания для отказа в возбуждении уголовного дела.

Если преступление нераскрыто и не найдены основания для отказа в возбуждении уголовного дела, он должно быть укрыто от учета и регистрации.

Если сотрудник не умеет или не хочет выполнять п.п. 1,2 и 3 Правил, он не может быть опером.

Рядом с папкой Миша аккуратно поставил на стол полиэтиленовый пакет со своим ужином – булкой хлеба, банкой кильки в томатном соусе и бутылкой портвейна три семерки. Полгода назад Миша женился, но сейчас месяц пребывал холостяком. Молодая жена, в начале своего отпуска, уехала на недельку в аул навестить родителей, да видно так сильно соскучилась, что задержалась на весь отпуск. Еще не успев отвыкнуть от холостяцкой жизни, Миша сильно не расстраивался, но отсутствие Сауле в доме тяжело переживал заведённый ей кот. Он голодал, и каждый раз с приходом хозяина душераздирающе орал и терся о ноги. Вот и сейчас, кот путался под ногами в тесной кухоньке, и Миша несколько раз чуть не споткнулся об него пробираясь к мойке за консервным ножом. Ему пришлось это делать одновременно уворачиваясь от настырного кота и, обходя стоящее посредине кухни ведро – результата вчерашней неудавшейся попытки первый раз за время отпуска Сауле сделать в квартире уборку. Ведро он всетаки задел и рядом с ним появилась лужа.

Благодаря малым размерам кухни он быстро справился с задачей и, возвратившись к столу, ловко вырвал из середины булки мякиш и бросил его коту. Мысык, злобно шипя и урча, впился в хлеб зубами и когтями. Мякиш таял буквально на глазах. Понимая, что передышка будет короткой, Миша кинулся к мойке за пиалой. Босыми ногами, все-таки попав в лужу, поскользнулся на мокром линолеуме и чудом удержал равновесие. По всем законам физики он должен был лежать во весь свой небольшой рост, на мокром полу, ударившись головой о чугунный радиатор отопления. На лбу выступила холодная испарина. Миша налил полную пиалу портвейна, в один прием выпил её, закусил хлебом и сел за стол. Не успел открыть банку с килькой, как Мысык, учуяв запах рыбы, бросил терзать хлебный мякиш, подбежал к столу, запрыгнул на колени и жалобно замяукал. При этом кот когтями поцарапал хозяину ноги.

Лето было как всегда жарким и квартира панельного дома, расположенная на солнечной стороне, за день раскалялась как сковородка. Поэтому Миша, еще едва переступив порог, разделся до трусов. Аккуратно сняв с себя кота, он бросил его на пол и, видя, что тот, продолжая по-прежнему орать, вновь прицеливается запрыгнуть на колени, обреченно вздохнув, встал со стула и продолжил ужин стоя. Кот продолжал выть дурниной, царапал ножки кухонного стола, терся о ноги и преданно, по-собачьи, заглядывал в глаза. Миша бросил ему мякиш. Мысык одним прыжком настиг его, заурчал, но, понюхав, проявил к нему полное равнодушие и заорал пуще прежнего. Только теперь он орал с настырным и наглым хрипом, явно требуя дать ему рыбы. Миша вздохнул и поставил на пол наполовину недоеденную банку с килькой. В душной квартире наступила упоительная тишина. Наглый кот жадно уплетал из консервной банки.

Смахнув крошки на пол, Миша сел за стол и открыл свою черную папку. Сверху стопки бумаг лежала выписка из журнала регистрации травматологического отделения горбольницы об обращения за медицинской помощью гражданина. Здесь же значился диагноз – ушиб мошонки, ушиб волосистой части головы и, под вопросом, сотрясение головного мозга. Мужчина был доставлен экипажем «скорой помощи» в состоянии алкогольного опьянения из подъезда собственного дома абсолютно голым, от госпитализации отказался. На вызовы по повестке в уголовный розыск он не являлся.

Начальник Миши Ораков, наставляя оперов, часто повторял: «Работая по раскрытию преступления, всегда ставь себя, поочередно, на место преступника и его жертвы. Только поняв логику их действий и поведения, изучив все детали и обстоятельства преступления можно вычислить и определить, кто они есть». Правда, это Ораков говорил о работе по раскрытию убийств. Но Миша решил применить постулат в конкретном случае с голым мужиком. Он поставил себя на его место. На листе бумаги, после обязательных атрибутов постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, после слова «Установил» он, поставив двоеточие, уверенно написал: «Гражданин В., готовясь встретить возвращающеюся из отпуска жену, решил сделать в квартире генеральную уборку». Немного подумав, Миша продолжил писать: «Одновременно он употреблял спиртное. Поскольку в квартире было очень жарко и, гражданин В. находился в ней один, он разделся до гола». После этой фразы вдохновение покинуло оперуполномоченного. В голове крутился избитый, сотни раз, написанный им в объяснительных потерпевших и отказных материалах штамп: «поскользнулся, упал, ударился головой». Фраза была будничной, примитивной. И не то, чтобы хотелось чего-то оригинального. Просто «поскользнулся, упал, ударился головой» было почти несовместимо с травмой мошонки. Ну, разве что, падать потерпевший должен был, тогда как минимум, два раза и один из них на шпагат. Мысли путались в голове сыщика. Тут еще, как всегда, в самое неподходящее время, мыслительному процессу начал мешать кот. Вылизав до блеска консервную банку, он затеял с ней игру. Удивительным образом подбрасывал её вверх, как заправский хоккеист носился по коридору, перекидывая её с лапы на лапу и, уколовшись об отогнутую крышку, шипя и выгнув спину, отпрыгивал далеко в сторону, и снова бросался на нее, как бросается на мышь.

Миша отложил авторучку, и некоторое время наблюдал за котом. Вдруг его озарило. Он продолжил писать: «В квартире гражданина В. проживал кот. Поскольку в период отпуска жены В. его кормил нерегулярно, кот, будучи постоянно голодным, часто ловил мышей и крыс. При этом у него обострились природные инстинкты.

Гражданин В., расставив ноги и согнувшись, мыл пол тряпкой делая при этом характерные движения. Мошонка его болталась из стороны в сторону. Кот некоторое время наблюдая это, инстинктивно бросился и вцепился в нее когтями. От неожиданности В. подумал, что его ударило электрическим током. Он поскользнулся на мокром полу и, падая, ударился головой о радиатор отопления. Будучи электросварщиком В., полагая, что находится в зоне «шагового напряжения» и, стремясь избежать поражения электричеством, выскочил на лестничную площадку, но поскользнулся мокрыми ногами на лестничном марше и, падая, ударившись затылком, потерял сознание. Соседи, увидев его голым и в бессознательном состоянии, вызвали милицию и «скорую помощь», полагая, что В. избит и ограблен».

Миша отложил ручку и с удовлетворением посмотрел на Мысыка. Первое, из запланированных на сегодня, постановление об отказе в возбуждении уголовного дела было почти готово. Оставалось завершить его, написав, что В. претензий ни к кому не имеет и в случившемся виноват сам. А так же, принимая во внимание отсутствие достаточных данных, указывающих на наличие признаков преступлений, предусмотренных соответствующими статьями УК, на основании и руководствуясь соответствующими статьями УПК, в возбуждении уголовного дела следует отказать.

* * * * *

Разделавшись с первым постановлением и приложив к нему лично написанную за В. объяснительную, Миша достал из папки следующее «криминальное сообщение». По большому счету это тоже был грабеж. Супругов С. Ограбили на улице, при этом мужа ударили ножом в ягодицу, а жене разбили голову. Оставшись в обиде на нерасторопных и бестактных милиционеров, супруги категорически отказались давать какие либо письменные показания. Мише надлежало к утру дать такие показания за потерпевших, чтобы больше не возвращаться к этой теме.

«Нет мыслей в голове, смотри на потолок и жди. Мысли придут»,– учил своих подчиненный Ораков. Миша поднял глаза вверх и честно смотрел не потолок. Мыслей не было. Глаза устали, шея затекла. Миша перевел взгляд с потолка на люстру. Это был подарок на свадьбу. Собственно, подарили две люстры. Одна, хрустальная, лежит в коробке не распакованной, а эту, попроще, жена попросила повесить здесь, в кухне. «Потренируешься Мейргали, если сломаешь, не так жалко!» – честно сказала умная женщина, справедливо полагая, что как милиционер Миша настоящий профи, а вот как электрик, это надо еще посмотреть. И Миша неплохо справился с заданием! Правда, Сауле пришлось ассистировать, подавая ему, вставшему на кухонный стол то отвертку, то пассатижи. Миша вспоминал это событие и улыбался. Он вспоминал, как стоял на столе в больших семейных трусах и крепил люстру, а Сауле, заигрывая, щелкнула ему по интимному месту. Миша тогда чуть не уронил люстру ей на голову и еле удержался на столе… Стоп! Сегодня, несмотря ни на что, его день!

Миша, торопливо начал писать: «12 июня супруги С., купив в магазине хрустальную люстру, пришли домой, и стали её устанавливать. Было жарко. С. разделся, оставшись в семейных трусах. Он поставил обеденный стол, на него табурет и взобрался на это сооружение. Супруга помогала ему подовая поочередно по его просьбе отвертку, нож, пассатижи, изоляционную ленту. Наконец, она подала ему люстру, а нож удерживала в левой руке лезвием вверх. Гражданин С. начал крепить люстру, а его жена, увидев виднеющиеся снизу из трусов гениталии в интимном порыве, заигрывая с супругом, щелкнула по ним пальцем. Гражданин С. подумав, что его ударило электрическим током, выпустил из рук люстру, которая упала супруге на голову, причинив телесные повреждения в виде ушиба волосистой части головы. При этом С. потерял равновесие и упал с сооруженных им лесов. В процессе падения он наткнулся ягодицей на нож, который держала его жена, а лицом на осколки стекла, разбросанные по полу».

Получалось очень даже неплохо. Никаких штампов и повторений, кроме, пожалуй, электрического тока. «Надо в следующем отказном обойтись без электричества»,– подумал Миша и плеснул в пиалу портвейн.

Следующий материал был с «бородой» и явно не по его линии. Еще в феврале пенсионер Копжасаров заявлял, что у него из сарая, расположенного во дворе частного дома, неизвестное лицо похитило заготовленный на зиму согум. Слово «согум» в казахском языке имеет два значения: это заготавливаемое в декабре на зиму мясо для питания и слой конского жира на ребрах. В данном случае речь шла о мясе. Копжасаров в пространном заявлении писал, что еще в начале января обратил внимание, что заготовленная на согум корова убывает в сарае быстрее, чем съедает его семья. Замка на дверях сарая не было, и он завязывал дверь на веревку и, дополнительно, отпускал с привязи на ночь собаку. Веревка всегда была на месте, а мяса становилась меньше. А вот 28 февраля его не стала совсем.