Текст книги "Али Бабаев и сорок покойников"

– Кого я могу догнать на этой развалюхе, тот и виноват. Штраф платить будем?

Бабаев понял, что пререкаться бесполезно.

– Сколько?

– Пятьсот по квитанции или триста сюда.

Сержант Кузьмин подставил широкую ладонь. Кабул грозно рыкнул и потянулся куснуть наглеца.

– Придержи собачку, полковник. Я ведь к тебе со всей душой… А могу две квитанции выписать, и обе – по пятьсот.

– Знал бы ты, от кого бакшиш получаешь, – с горечью молвил Али Саргонович, отсчитывая три сотенные. – Не от полковника Бабаева – от законодательной ветви власти! От депутата Государственной Думы!

– Загибаешь, полковник. Депутаты на «жигульках» не ездят, отозвался сержант Кузьмин, спрятал деньги и был таков.

Кабул скалил зубы и глухо рычал – должно быть, не нравились ему мздоимцы. Развернувшись на сиденьи, Гутытку потрепал пса по спине, почесал за ушами. Задумался, что-то вспоминая, и произнес:

– Предупреждал дед Мойше: береги задницу от геморроя, а мошну от гаишника. Так и есть! Однако ты расстроился, Бабай… Хочешь, я за руль сяду?

– Я думал, Гут, ты на собаках да оленях ездишь, – сказал Бабаев в изрядном удивлении. – Где водить научился?

– Научился… – Гутытку неопределенно повел рукой.

Они поменялись местами. Вскоре Али Саргонович убедился, что на джадида можно положиться: ехал он точно по струнке, скорость держал уверенно и не лихачил. Вспомнились Бабаеву слова Тутуна Зензинсона насчет «машина водить» и невольно подумалось, что всех талантов своего помощника он еще не знает. Вдруг Гутытку и в английском спец?… Вдруг и с топориком управится, если злодей полезет в юрту?…

– Гляди-ка, Бабай, – вдруг сказал Гутытку. – Не тот ли хакпур, что нас обогнал?

На обочине виднелся знакомый силуэт. Хозяин, покинув свой наземный крейсер, облегчался в придорожных кустиках, а его приятель курил, облокотившись на заднюю дверцу. Оба – мужики под тридцать, коротко стриженые, с квадратными плечами, одетые щеголевато: золотой цепью курильщика можно мамонта удавить. То ли бандиты, то ли новые русские, подумалось Бабаеву.

– Тормози, – велел он Гугытку и, когда «жигуль» замер метрах в пяти от «ландкрузера», вылез из машины. Хозяин заморского дива уже закончил свои дела в кустах и с сосредоточенным видом подтягивал штаны. Его приятель бросил равнодушный взгляд на Бабаева и отвернулся.

– Слушай, хурдак [24]24
  Хурдак – младший (арабск.).


[Закрыть], – сказал Али Саргонович, – ты мне триста рублей должен. Плюс моральную компенсацию.

Водитель «ландкрузера» застегнул ширинку и покосился на Бабаева. Так чугунная сковорода могла глядеть на ситечко для чая.

– Я тебе ничего не должен, чурка. Разве, бля, по чучмекской твоей роже.

Голос у него тоже был как у чугунной сковороды.

Холодная ярость охватила Бабаева. Гневался он редко, но в гневе был страшен и отвечал на оскорбление с той скоростью, с которой молния падает с небес.

– Придется обойтись моральной компенсацией, – процедил он сквозь зубы и метким ударом поставил хурдаку фингал под левым глазом.

Лицо стриженого побагровело. Он размахнулся, целясь Бабаеву в висок, и заорал:

– Ты, падла черномазая! Ты откуда взялся, бля? Из Душанбе? Ну, сейчас будет тебе дюшанбей по яйцам и почкам! Жеваной бумагой станешь харкать!

Его кулак просвистел мимо уха Бабаева.

– У молодого льва больше страсти, у старого – злости, – заметил Али Саргонович и поставил хурдаку фингал под правым глазом. Потом свернул нос на бок.

– Колян! Бля, Колян! – завопил его противник. – Ты че стоишь, Колян?

Но Колян вовсе не стоял, а лежал на асфальте, корчась, подвывая и держась за промежность. Стоял Гутытку, с сочувствием глядя на мучения Коляна. Кабул, приподнявшись на заднем сидении, тоже обозревал поле сражения. Удивительно, но сейчас ротвейлер не скалился и не рычал, как на сержанта Кузьмина, а вел себя спокойно, как подобает псу, которому не подали команду «фас!». Должно быть, понимал, что случай совсем другой, чем с сержантом, и что хозяева справятся своими силами.

Водитель «ландкрузера» ощупал нос и уставился на пальцы. Пальцы были в крови.

– Бля! Ты мне лицо разбил, гнида!

– А зачем ты его подставил? – откликнулся Бабаев и приемом кхун-фук сшиб противника на землю. Потом приказал: – Лезьте под машину, ослиный кал. Оба!

Места под «ландкрузером» было много, и оба стриженых там поместились. Али Саргонович заглянул в салон, ухватился за руль, выдрал его вместе с рулевой колонкой и зашвырнул в кусты. Это его немного успокоило.

– Мужик, а, мужик! – послышалось из-под машины. – Не жить тебе, фраер недорезанный! Своей смертью помрешь, так выкопаем и кишки на шкворень намотаем! Бля буду, а достану! Номер твоей тачки я запомнил! Пробьем через легавых!

Опять «бля», всюду сплошное «бля», и никакого благолепия! – с горечью подумал Али Саргонович, вспомнив партию в «Эрудит». Несчастная, несчастная ватан [25]25
  Ватан – родина (тюркск.).


[Закрыть]!

Ярость его улеглась, он направился было к своим «жигулям», но вдруг замер словно пес у лисьей норы и внимательно оглядел стоявший на обочине «ландкрузер». Что-то скользнуло мимо него… скользнуло, но отложилось на задворках памяти… Что-то он заметил, но сразу не обратил внимания… И что-то ему подсказали… Что?

Номер! Номер у джипа был замечательный – «я 007 аб». Очень впечатляющий номерок!

Али Саргонович разглядывал его минуту, и две, и три. Затем сказал Гутытку:

– В багажнике – инструментальный ящик. Возьми там отвертку, Гут, и открути номера с этой колымаги. С собой их заберем.

Гутытку принялся за дело. Из-под машины донеслось:

– Не делай этого, мужик! Знаешь, чьи это колеса? Знаешь, на кого ты, бля, наехал? Мы, бля, арбатские, из бригады Два Кадыка! Он тебя с дерьмом сожрет!

– Было бы три кадыка, я бы, пожалуй, испугался, – сказал Бабаев. – А так – нет!

Прихватив трофей, они с Гутытку сели в машину и поехали своей дорогой, все ближе и ближе к городу Туле, куда и прибыли без новых приключений. И были те два дня для Бабаева счастливыми, были такими, какие на Востоке отмечают белым камушком, и вспоминают долго, и говорят о них – бишр! И значит это – радость.

Но о делах Бабаев не забыл – посетив оружейную лавку в Туле, приобрел красивый ящичек из палисандра. В нем, на мягком черном бархате, покоились пистолеты, дремали, ожидая, когда коснутся их руки дуэлянтов.

Враги. Эпизод 4

Денис Ильич Полуда, алюминивый магнат, финансировал не меньше сотни боевых группировок, выполнявших при его управляющих структурах роль цепных псов. Часть из этих команд принадлежала ему безраздельно, другие были в совместном владении с Пережогиным, Семирягой и прочими партнерами, включая думские фракции и ФСБ. По функциям и составу группы существенно различались. В элитные подразделения разведки и личной охраны привлекали бывших сотрудников спецслужб, людей компетентных, искушенных во всяких хитростях, дисциплинированных и преданных. Ниже стояли «черные рейдеры» и продажная ментовка, решавшие вопросы конкуренции силовым путем, и при нужде готовые усмирить рабочее быдло и слишком независимые профсоюзы. К следующему уровню относилась мафия чистой воды, бандитские «бригады», используемые для особо грязных дел, погромов, взрывов и прочих акций устрашения. Из их среды набирали киллеров, ибо расходный материал, особенно кавказский, украинский и среднеазиатский, был недорог: после выполнения задачи убийцу устранял другой убийца, его – третий, и так далее по цепочке. Имелись и другие уровни, включавшие людишек всякого сорта: бритоголовых неофашистов, антисемитов, радикальных мусульман и даже пенсионеров – эти могли устроить бучу где угодно, хоть на Красной площади. Но с таким фуфлом, как и с откровенными бандитами, Денис Ильич не контактировал, то была забота службы безопасности. Впрочем, и с рейдерами он общался лишь в исключительных случаях, если хотел убедиться, что его приказы будут выполнены точно и в должный срок.

Это общение носило односторонний характер: сидя в своем кабинете Полуда слушал, как Литвинов, шеф разведки, инструктирует наемников. Он не знал ни имен их, ни кличек, только помнил, что один – милицейский майор, уволенный из органов, а другой – казах, то ли бывший учитель, то ли инженер. Люди опытные и надежные – настоящие ландскнехты-ветераны! В их отрядах было сотни полторы бойцов, вполне достаточно для намеченной операции.

«Казах, – думал Денис Ильич, всматриваясь в скуластое лицо на видеопанели, – это хорошо, что он казах. Молодец Литвинов! С умом подбирает исполнителей!»

Хмыкнув, он поинтересовался, сколько в группе уроженцев Средней Азии, выслушал ответ и одобрительно кивнул. То, что надо! Аязбаев, карагандинский резидент, добавит своих узкоглазых джигитов, и все будет выглядеть как местная разборка. Ни единой ниточки не потянется! Ни к «Норильским полиметаллам», ни к Красноярскому алюминиевому, ни к прочим фирмам и компаниям предпринимателя Полуды! Политические осложнения ни к чему; все же Зыряновск нынче в Казахстане, а этот вшивый Казахстан, как ни крути, чужая страна, хоть кормится за счет России.

«Ничего, и там порядок наведем, – размышлял Денис Ильич, слушая ровный уверенный голос Литвинова. – Наведем! Были тугрики ваши, а станут наши… Независимости захотелось?… Жрите! Жрите ее в своих кибитках вместе с бараньим дерьмом и запивайте кумысом! Жрите, а нашего не трогайте! Ни заводов, что русскими поставлены, ни шахт, где мы ломались, но возведенных нами городов!»

Сам Полуда нигде не ломался и ничего не возводил, однако душа за державу болела. В Союзе российских предпринимателей его считали государственником и прочили на пост министра черной и цветной металлургии. Он уже входил в правительство при бывшем президенте, который его отличал и ценил. А как не ценить! Без Полуды, без Пережогина, без Сосновского, президент не стал бы президентом и не обрел бы неувядающей славы спасителя отечества. Такова потаенная суть демократии: президенты приходят и уходят, а капитал остается…

Вслушиваясь в неторопливую речь Литвинова, бывшего генерала КГБ, Денис Ильич довольно кивал головой. Зыряновский медно-никелевый комбинат являлся лакомым куском! И процедуру его аннексии разработали до мелочей, с той основательностью, с которой в Генеральном штабе планировалось вторжение в Будапешт и Прагу и операции в Афганистане, Никарагуа и прочих местах. Правда, все это не привело к победе, но экономическая экспансия не похожа на военную: танки горят, солдат убивают, а деньги бессмертны.

Полуда наклонился к Литвинову и прошептал ему в ухо:

– Скажи этим оглоедам: сделают все как надо, премирую. Каждому – по сотне штук. С выражением скажи, чтобы слюна у байстрюков закапала!

Информация к размышлению

«Оппозиционная газета», 23 июня 200… года

По данным Госстата все большее число специалистов покидают сферы образования, медицины, науки и культуры, радикальным образом меняя профессию и источники дохода. Бедственное положение врачей, учителей и сотрудников научных институтов общеизвестно; опытный работник получает оклад три-шесть, в лучшем случае десять тысяч рублей, что составляет в пересчете на международную валюту от полутора до пяти тысяч долларов в год. Ставки в Европе для этих представителей миддл-класса – тридцатьпятьдесят тысяч долларов в год, а в Соединенных Штатах – вдвое больше. Стоит ли удивляться, что перспективные ученые покидают страну, а самые энергичные и толковые из оставшихся меняют профессию! Вчерашний химик становится юристом, учитель – бухгалтером, врач – массажистом, грузчиком или дворником. Мы теряем интеллект нации. Отсюда следует печальный вывод: в школах и ВУЗах трудятся плохие преподаватели, в больницах и поликлиниках – плохие доктора, в научных институтах – плохие ученые. Почему так? А потому, что хороших там уже не осталось. Предвидим, что ситуация еще ухудшится, ибо приличные специалисты, еще работающие в указанных сферах, – люди пожилого возраста, естественная убыль которых скоро низведет Россию на уровень Нигерии и Берега Слоновой Кости.

Естественно, существуют элитные школы, институты и медицинские центры. Там можно получить образование (какое – большой вопрос!) и врачебную помощь (качество тоже под вопросом), но лишь за немалые деньги.

* * *

«Военный альманах», 25 июня 200… года

Министерством обороны приобретен разведывательно-ударный вертолет RAX-66 «Команч». Эта боевая машина поступила на вооружение ВВС США в 2001 году. Цель многомиллионной покупки – сравнение тактико-технических данных «Команча» с отечественными аналогами и усовершенствование последних.

«Команч» может выполнять боевые задачи в любых погодных условиях, на равнине и в горной местности. Длина фюзеляжа около 13-ти метров, высота и ширина – 3,3 и 2,3 метра соответственно, взлетная масса – около восьми тонн, крейсерская скорость – до 315-ти км/час. Вертолет способен оперировать на дистанции, превышающей две тысячи километров. Вооружение: противотанковые ракетные снаряды, ракеты класса «воздух-воздух» и «воздух-земля», две 30-мм авиационные пушки. Вертолет размещен на военном аэродроме Тушино-прим, где и проводятся его испытания.

* * *

«Театральный монитор», 29 июня 200… года

Известный композитор Зураб Церетшвили завершил работу над партитурой своего нового балета «Белое солнце пустыни», созданного по мотивам одноименного фильма советских времен. Можно сказать, композитор попал в яблочко: популярность этого кинобоевика была огромной, что автоматически обеспечит успех балетной версии. По словам Церетшвили, он не испытывал сомнений в тематике произведения, но долго колебался, как ее разрабатывать, в виде оперы или балета. Остановился на балете, поскольку эта форма более динамична и лучше соответствует боевым сценам из фильма. Балет принят к постановке Большим театром.

* * *

«Известия РФ», 29 июня 200… года

Указ президента о дуэлях для защиты чести и достоинства с воодушевлением воспринят большинством граждан. Результаты опроса, проведенного нашей газетой в Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде и Казани, выявили следующие мнения (цитируем): «Давно пора!», «У нас только силой можно отстоять справедливость», «Мы забыли, что такое честь. Теперь придется вспомнить», «Где продают оружие? Покупаю!», «Не знал, как справиться с пьяным соседом. Теперь знаю», «Очень своевременная мера», «Президент, как всегда, мудр», «Есть не буду, пить не буду, а на пистолет скоплю!», «А можно ли вызвать на дуэль иностранца – например, таджикского гастрабайтера? Из-за них я потерял работу.» Эти и некоторые другие высказывания свидетельствуют, что люди не совсем верно поняли указ. Повторим еще раз: он направлен на защиту чести и достоинства, а не на физическое устранение персон, которые не по нраву тем или иным гражданам.

* * *

«Столичный комсомолец», 2 июля 200… года

Указ президента о дуэлях опубликован 1 июня, но вводится в действие с 1 сентября сего года. Трехмесячный срок понадобился для производства оружия и его доставки в торговую сеть (кстати, пара пистолетов ПД-1 стоит немалых денег, около пятидесяти тысяч рублей), а также для создания контролирующих структур – ОКДуП, медкомиссий, выдающих справки о вменяемости, и так далее. Месяц уже прошел, осталось два, и чем ближе мы к знаменательному моменту, тем яснее вырисовывается вопрос: КТО? Кто же станет первым дуэлянтом в новейшей истории России? Безусловно, этот человек (и его противник, если он выживет) получит заслуженную славу, которая сравнится лишь с известностью Чкалова, Стаханова и первого космонавта. А слава привлекает деньги, внимание прессы и слабого пола, а также прочие дары Фортуны… По нашим сведениям, многие уже наготове – закупили пистолеты, озаботились справкой и присмотрели вероятного противника. Мы рассматриваем это как признак боевого духа, который не угас в нашем народе со времен Пугачева и Стеньки Разина.

Глава 5, в которой Бабаев знакомится с папой Жо и вступает в схватку в ресторане «Эль Койот»

 
Балабона судьба им послала сама:
По осанке, по грации – лев!
Вы бы в нем заподозрили бездну ума,
В первый раз на него поглядев.
 

Льюис Кэррол «Охота на Снарка», Вопль Второй.

Хочешь – не хочешь, а кабинет, выделенный Бабаеву в Белом Доме, приходилось обживать. Кроме медвежьей шкуры имелся в нем стол с одиноким телефоном, три венских стула, пустой стеллаж для всякой канцелярии, лампочка у потолка и сейф. Сейф выглядел самым ценным предметом обстановки; это было сооружение времен царизма, метр в ширину и два в высоту, на котором еще сохранился лейбл: «Первый Акционерный Банкъ города Самары». Запирался сейф с помощью огромного ключа со следами тусклой позолоты. За массивной дверцей уже кое-что хранилось: во-первых, дуэльные пистолеты и коробки с патронами, а во-вторых, пара жестяных пластин с номером «я 007 аб», снятых с бандитского «ландкрузера». На сейфе, в рамке под стеклом, стояло свидетельство, гласившее, что Али Саргонович Бабаев, депутат Государственной Думы, прошел тест вменяемости и имеет право вызвать на дуэль любого оскорбителя. За то время, что Бабаев устраивался на Лесной, свидетельство успело покрыться пылью верный знак, что уборщица в бабаевские хоромы не заглядывала.

Али Саргонович заявился сюда со своими ярмандами Маркеловым, Калитиным и Пожарским, дабы провести небольшое совещание. Помощники, все трое в новых костюмах, чинно расселись вдоль стены, стараясь не задеть башмаками, тоже новыми и блестящими, медвежью шкуру. Стул под Пожарским тоскливо покряхтывал, да и Калитин с Маркеловым старались не делать лишних движений – мебель могла рассыпаться. Сам Бабаев довериться ей не рискнул и прислонился к сейфу.

– Ну, ашна, что скажете? – Он обвел кабинет рукой.

Помощники переглянулись. Потом Пожарский, на правах старшего, промолвил:

– Не уважают нас, Али Саргонович. Тесновато, да и мебелишка того…

– На тебе, боже, что нам не гоже, – добавил словесник Маркелов.

– И пыли много, – заметил Калитин. – Негигиенично.

– Пыли тут и правда много, – согласился Али Саргонович. – Ну ничего, повыметем! А что до тесноты… Подам осенью заявление, чтобы переселили нас в другой хане [26]26
  Хане – дом, комната, помещение (тюркск.).


[Закрыть]. Расстегаевский кабинет еще не заняли.

Федор Мокеевич Расстегаев, предшественник Бабаева в депутатском кресле от талды-кейнаров, имел хоромы куда роскошнее, как и полагается великому человеку. В полной мере его величие засверкало после смерти в многочисленных некрологах, и три города, Москва, Смоленск и Калуга, объявили себя его родиной и пустились в споры за честь упокоить его в своей земле. В июне по этому поводу шли серьезные дебаты, но, к счастью, бомба разорвала Федора Мокеевича на три куска, так что претензии всех конфликтующих сторон были удовлетворены.

– Совет мне нужен, уртаки, – сказал Бабаев, покосившись на свидетельство вменяемости. – Вот начну я с сентября ходить в диван [27]27
  Диван – высший совет (тюркск.).


[Закрыть], глядеть на народных избранников, слушать их умные речи, голосовать за то и это… Но доверие избирателей обязывает! Я тоже должен что-то мудрое промолвить! И не просто промолвить, а предложить! Это называется… называется…

– …законопроектом, – подсказал Маркелов.

– Точно! Давайте, советники, трудитесь. Желаю ваши речи выслушать.

После недолгого раздумья Калитин, бывший врач, предложил:

– Министра здравоохранения на мыло. В аптеках ни инсулина, ни манинила [28]28
  Инсулин, манинил – препараты для лечения сахарного диабета.


[Закрыть], ни других препаратов, старики рыдают, инвалиды в обморок падают. Деньги отпущены, а лекарств нет! Где эти деньги? И где лекарства?

– Этот вопрос задавали в Думе пятьсот пятьдесят четыре раза только за минувший год, – сообщил Бабаев, обладавший профессиональной памятью разведчика. – Я читал протоколы заседаний. Пятьсот пятьдесят четыре раза! А мыла из министра так и не сделали.

– Сто первое китайское предупреждение, – пробасил Пожарский.

– Каждый новый депутат хочет на этом нажить капиталец. Не оригинально! – согласился Маркелов. – Я бы другое предложил. Не начать ли нам кампанию за чистоту русского языка и его обогащение? Чтобы ударения ставили правильно, общались культурно, не засоряли наш великий и могучий матом, всякими «бля», – тут он поглядел на Пожарского, – и другой ненормативной лексикой, и чтобы…

– «Бля» не мат! – взвился Пожарский, и стул под ним угрожающе заскрипел.

– Не мат? А что же? – с насмешкой спросил Маркелов.

– Это… это… крик души народной! Ты что же, Ваня, против народа хочешь пойти? Знаешь, чем это кончится? Пошлют нас всех на три буквы!

– И на четыре тоже, – кивнул Калитин. – А еще на пять.

Маркелов обиженно надулся.

– Вы, друзья, не понимаете…

– Стоп! – прервал Бабаев начавшуюся перепалку. – Мысль, может, и дельная, но не для меня. Я ведь татарин… или ассириец… или кто-то там еще… Не мне русский язык… как это?… обогащать и чистить! Скажу глупцу, что он бахлул, скажу презренному, что он хакзад [29]29
  Хакзад – рожденный из праха (персидск.).


[Закрыть], все смеяться будут! Другое надо придумать. Общероссийское и без национального оттенка.

Воцарилась тишина. Потом заскрипели ножки стула под Пожарским. Он полез в карман, вытащил паспорт и покачал его на огромной ладони.

– Вот!

– Что – вот? – спросил Маркелов.

– Паспорт, – уточнил Пожарский. – Пятая графа уже изъята, но есть страничка со штампом прописки. То есть регистрации по месту жительства. А зачем? Что за бля… – Доцент покосился на Маркелова и выбрал другое слово: – Что за нелепые игры? Что за любопытство к частной жизни граждан? Ну, паспорт есть паспорт… фото, имя и фамилия, дата рождения и все такое… пусть остается… Но место прописки зачем? Почему милиция и прочие органы должны знать, где я живу? Почему они требуют, чтобы я им это непременно сообщил? Зарегистрировался! – Он выплюнул это с возмущением. – Мы что, в зоопарке обитаем, где всякий зверь приписан к своей клетке и к табличке, что на ней висит? Может, мы в тюрьме? Рассажены по своим камерам-квартирам, занесены в ведомость и…

– Погоди, Сергей, не горячись, от этого давление повышается, – сказал Калитин и повернулся к Бабаеву. – А идея-то неплохая, Али Саргонович – взять и отменить прописку! Это ведь парадокс какой-то: адрес в паспорте сообщается, а группа крови – нет! Или там сведения о хронических болезнях, о страховке и так далее… или хотя бы телефон – куда звонить в критических случаях…

– Потому и не сообщается, что паспорт – документ не для нас, а для контрольных органов, – ворчливо заметил Маркелов. – А так называемая регистрация – элемент тотальной слежки за гражданами. Нет такого института ни в Штатах, ни в европейских странах, а у нас всех желают по головам пересчитать и к месту приписать! Так что я с Валерой согласен: богатая у нашего доцента родилась идея! И чрезвычайно популистская!

Бабаев одобрительно хмыкнул. Идея и правда была популистской – дальше некуда! Тут намечался повод поговорить о демократии и свободе, о конституции и произволе властей, о чиновниках, жирующих за счет прописки, и правах мигрантов. Все это, с точки зрения ведомства, к которому принадлежал Бабаев, являлось чистой крамолой, но поговорить – не значит сделать. Он не сомневался, что прописку не отменят никогда, ведь у нее, кроме тотальной слежки, был еще один смысл, почти сакральный, укоренившийся в сознании масс столь глубоко, что никаким бульдозером не сдвинешь: штамп в паспорте фиксировал право на жилье, на сколько-то квадратных метров. Их, этих метров, было немного, вдвое или втрое больше, чем нужно для могилы, но они являлись «священной коровой» любого режима в стране. Территория огромная, однако не Индия, не Ирак и не Египет, без крыши не проживешь… А мест под крышей было меньше, чем желающих.

– Годится! – сказал Али Саргонович. – Ты, ярманд Сергей, продумай идею и набросай эти… как их… тезисы. А ты, катиб Иван, развернешь их в речь минут на двадцать. Что-нибудь так к началу октября… самое время будет выступить и засветиться.

– С примерами из арабской, персидской и тюркской литературы? – деловито спросил Маркелов.

– Это можно. Только без лирики! Ходжа Насреддин подойдет, а еще Омар Хайам и…

В дверь ударили ногой, она с грохотом распахнулась, прервав Бабаева, и в кабинет ввалился Владимир Маркович Жоров, он же – Папа Жо. За ним, вихляя на ходу задом, шагал упитанный мужчина с бледно-голубыми глазками. Помукалов, кличка Мутантик, вспомнил Али Саргонович.

Лидер нацлибералов небрежно пнул медведя в оскаленную пасть, прошелся по шкуре в середину комнаты и обвел ее орлиным взором. Энергия брызгала от него молниеносными разрядами, и казалось, что одинокая лампочка под потолком сейчас ослепительно вспыхнет и взорвется, не выдержав накала электрополитических страстей. Такая уж была атмосфера в Белом Доме: тут электричество обращалось в политику, а политика – в электричество, только не у всех, а у самых высоковаттных персон. Папа Жо, все всякого сомнения, к ним принадлежал.

Он вытянул руку к Бабаеву жестом Наполеона, посылающего на смерть батальоны гренадеров.

– Все отдыхают. Греют задницы в Ницце. Шмудилы! А я работаю. И ты работаешь. Уважаю!

Владимир Маркович говорил отрывисто, командным тоном и короткими рубленными фразами. Эта его манера проистекала из убеждения, что избиратели, а паче того – депутаты Думы, в основном дебилы, способные усвоить мысль лишь из двух-трех слов. Мысли же у Папы Жо были великими, а такая продукция гениального ума всегда отличается лапидарностью.

Бабаев, приподняв брови, спокойно ждал продолжения. Его советники взирали на гостя с нескрываемым любопытством. Никто из них еще не был так близок к средоточию могучей воли и государственной мудрости.

Помукалов, замерший у двери, почтительно вымолвил:

– Вы великий труженик, Владимир Маркович. Если бы все тут были такими, как вы…

– Вот этого не надо! – оборвал его Папа Жо и уставился на бабаевских советников. – Кто такие?

– Мой консультант, мой спичрайтер и мой личный табиб, промолвил Бабаев. – А ты кто такой, сын ишака?

Гость, однако, не оскорбился – в политических баталиях ему приходилось и не такое слышать. Еще раз оглядев советников, Папа Жо повел рукой, будто отгоняя муху.

– Брысь! Все брысь! И ты, Помукалов, тоже! Нечего вам тут штаны протирать. У нас, политиков, свои дела.

Но Маркелов, Калитин и Пожарский сидели как сидели. Пожарский зевнул, Калитин положил ногу на ногу, а Маркелов что-то прошипел сквозь зубы – может, «клоун», а может, «козел».

– Свободны, – сказал Бабаев. – Слышали ведь: у нас, политиков, свои дела.

Его ярманды тут же поднялись и направились к двери. Первым шагал доцент, едва не стоптавший Мутантика. Обиженно пискнув, тот исчез в коридоре, потом раздался басовитый голос Пожарского – кажется, он советовал Помукалову сунуть отдавленную ногу в таз с холодной водой.

– Дисциплина у тебя, Алик! – с одобрением сказал Владимир Маркович. – Это я тоже уважаю!

Бабаев насупился.

– Уважаешь, значит… Тогда в другой раз стучись ко мне, Вован.

– А зачем? – удивился лидер нацлибералов. – Я двери всегда ногой отворяю. И знал бы ты, в какие кабинеты!

– Ко мне будешь стучаться, – повторил Али Саргонович. – Ногой откроешь, вперед ногами вынесут.

Папа Жо бросил взгляд на рамочку, что примостилась на сейфе, и ухмыльнулся.

– Стреляться вздумал со мной? Зря, зря! Не выйдет! Я тест вменяемости не пройду.

– Как же ты в Думу попал? – изумился Бабаев и услышал в ответ:

– Народ меня любит, а глас народа – глас божий. – Затем, окинув пренебрежительным взглядом обстановку комнаты, Папа Жо сказал: – Ну, хватит о возвышенном. От кого ты кормишься, Али? От чеченов?

– Я сам по себе, ашна. Бизнес имею. Хомяков на шерсть развожу, пояснил Али Саргонович.

– Хрень, а не бизнес, – молвил гость, снова озираясь. – Бедно живешь. Мало шерсти настриг.

– Еще настригу, – отозвался Бабаев.

Как сообщалось в материалах Центра, самих нацлибералов кормили не очень крупные фирмешки, в которых Папа Жо оттяпал долю еще в девяностые безбашенные годы. Кое-какая деньга у него водилась, но к делам серьезным, к газу и нефти, лесу и рыбе, алюминию и оружейному бизнесу его не подпускали. Так что Жоров Владимир Маркович был для Бабаева не той персоной, что подлежала кардинальному дистанцированию. Проще говоря, не ему предназначалась пуля из ПД-1 – во всяком случае, не первая, не вторая и даже не третья.

На лицо Папы Жо легла тень задумчивости.

– Я ведь что к тебе пришел? Ах, да… Одни говорят, ты на Дальнем Востоке служил, другие – что в Ираке… Было дело?

– Командировка. Очень недолгая, – сказал Али Саргонович.

– Хмм, недолгая… Ладно! Вот хочу про Хуссейна узнать. Большой мой друг! Как поживает?

– Прежде жил неплохо, – сообщил Бабаев. – Все дворцы строил, хитрые такие! Сверху – гарем и фонтан, а в подвалах наши вирусологи из Свердловска. Новый штамм холеры вывели, понос в пустыне называется. Теперь хуже живет. Прячется!

– Прячется! – Гость шумно вздохнул и стиснул кулаки. – От поганых натовских придурков! От фуфла американского! А я ведь говорил, говорил! Ввести наши войска… через Черное море на всех плавсредствах… марш по турецкой территории… они бы в штаны наложили, эти турки… и в Багдад, а потом к Персидскому заливу! В союзе с Саддамом! И на восток!.. Месяц, и наши солдаты моют сапоги в Индийском океане! – Глаза Владимира Марковича сверкнули грозно и мечтательно. – Еще месяц, и мы в Гималаях!

Прям-таки джахангир [30]30
  Джахангир – завоеватель мира (персидск.).


[Закрыть]! – подумал Бабаев, а вслух поинтересовался:

– А к чему нам Гималаи? Йети ловить? Так у нас на Памире тоже водится.

– Памир уже не наш, – заметил Папа Жо. – А Гималаи естественный плацдарм для наступления на Китай. Шире нужно мыслить, Алик, шире! Впрочем, я не о том… Я вот что думаю: Россия должна предоставить убежище Саддаму! Обязана! Хочу вынести на первую сессию. Поддержишь?

– У меня есть свои предложения, – уклончиво сказал Бабаев. – Как облегчить жизнь талды-кейнаров и прочих трудящихся севера.

Владимир Маркович с подозрением уставился на него.

– А ты, часом, не коммунист? Не наследник ли Федьки Расстегаева? Не красный ли питекантроп или там левый неандерталец?

Бабаев покачал головой. Партии, куда его зачислили как офицера КГБ, уж не было в природе, да и формально он к ней не относился, ибо взносов не платил лет десять. Поэтому Али Саргонович с чистой совестью промолвил:

– Я – независимый депутат. Бэр… один, как медведь. – И он показал на огромную шкуру.

Лидер нацлибералов поморщился.

– Любой независимости есть цена. Знаю, на «жигульках» ездишь и на помойке в Выхино живешь. Несолидно, Алик!

– Несолидно, Вован, – со вздохом согласился Бабаев. – А сейчас – кит бередан [31]31
  Кит бередан – иди отсюда (тюркск.).


[Закрыть] из моего хане! Пошел прочь, ослиная блевотина!

Хоть не в его правилах было гостя поносить, а все же Бабаев не выдержал. Но Папе Жо любая ругань – что с гуся вода; выпятил грудь, отвесил губу, потряс щеками и промолвил:

– Раз ты не коммуняка, то мы – политические союзники. А решишь квартирку сменить или прикупить колеса – заходи. Посоветую гоблина.

С этим загадочным намеком Владимир Маркович вышел вон.