Текст книги "Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…"

Едва показав документы, чиновник тут же пожаловался, что после революции лишился казённой квартиры с отоплением и освещением, всех денежных наград и пособий. Бедствует отчаянно: «пошляки-революционеры рассчитали его, как прислугу…»

Миновали кордон несколько донских казаков с семьями. Борис засмотрелся на их широкие штаны с красными лампасами шириной в два с половиной дюйма, пытаясь представить, как эта красота будет смотреться за границей…

Подошёл к кордону смиренного вида поп, предъявил прапорщику какой-то документ…

– Привет, Антоха… – сказал ему Сцепура. – Это, господа, бывший дьякон. Горькую пил, священника в алтаре побил, расстригли его.

– Обознались вы, господин капитан.

– При немцах большую должность занимал, – скучным голосом продолжил Семён. – К большевикам в доверие втирался. Одна только беда: личный эгоизм огромен, а мозги – с грецкий орех. К тому же, как выпьет, любит на публике, даже в театре, орать всякую чепуху. Полиция не раз взыскивала за мракобесие…

– Врут обо мне злодеи, всё врут, – затараторил дьякон-расстрига, – клевещут всуе…

– Уноси, Антоха, отсюда своё седалище. Настроение у меня не набожное. Отхожу по ланитам безо всякой милости.

Откуда-то из города донёсся завывающий крик «идууут!..»

Нищих и попрошаек, топтавшихся на набережной, как ветром сдуло. Несколько семей мастеровых, которые долго не могли решиться, где лучше: на суше или в море – ринулись к кораблю. Их пропустили.

На набережную с грохотом выкатились четыре тачанки, переполненные вооружёнными людьми, – последний заградотряд. Не осталось более защитников в городе.

Лошадей распрягли, пошептались с ними, прощаясь, отпустили. Бойцы отряда с оружием быстро поднялись на корабль.

С «Дельфина» усиленный рупором раздался голос: «Всем на борт! Живее! Пора кончать эту канитель»…

Простучали каблуки последних солдат оцепления, подняли трапы.

На палубе находились все, кто только мог поместиться. Люди помоложе и половчее облепили надстройки корабля.

Борис и Семён стояли рядом у борта «Дельфина». Отдали швартовы. Между кораблём и причалом появилась тёмная полоса. Она увеличивалась, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее, стремясь к размерам пропасти…

* * *

Неожиданный прощальный гудок заставил всех вздрогнуть, мощный глубокий звук пронёсся по опустевшей набережной, над водами бухты.

Люди, тесно стоящие на палубе, говорили приглушённо, перешёптываясь. Давило общее чувство непоправимости происходящего.

– Окончены наши дела в России, господа…

– Уход эскадры – это лишь манёвр на войне. Вернёмся с весенним походом! Народ распробует, что это за нечисть – большевики, нас позовут.

– Бросьте. Умейте проигрывать. Нас разбили на всех румбах… Никто не позовёт, мы не вернёмся.

– Не спорьте, господа, всё происходящее – в рамках русских традиций. Если не можешь победить беду, чтобы не расшибиться, отойди для начала в сторонку.

– Скажите ещё, что таким манером наши предки однажды от Киева до Аляски добрались.

– Я вернусь… – Борис вздрогнул от негромкого голоса Сцепуры. Семён говорил в сторону берега, ни к кому не обращаясь.

– А я не вернусь, – так же, ни на кого не глядя, произнёс стоящий рядом полковник. – Моя жизнь короче пути свержения красных террором, войной или ещё каким способом. Надо быть реалистами, господа…

Борис вдруг понял, что он даже не размышлял, не сомневался по этому поводу: конечно, он вернётся. Иначе быть не может. Пока он не узнает о Насте, не найдёт её, этот дурной сон, это наваждение никогда не кончатся…

Корабль повернул к выходу из бухты. Воцарилась тишина.

Снимали шапки, фуражки. Крестились. Сосредоточенными, печальными лицами кланялись уходящему берегу Родины. Многие предчувствовали, что видят его в последний раз.

Нервное напряжение на корабле возрастало. Где-то на корме заплакал ребёнок. Забилась в тихой истерике женщина, потом ещё одна. Набирал силу гул ветра. Начиналось волнение моря…

Бориса накрыло чувство обречённости на бессилие среди происходящего вокруг. В голову полезли никчёмные глупые мысли: они оторвались от красных; не надо больше быть постоянно готовым к внезапной кавалерийской атаке или пулемётной очереди из засады…

– Рим кончился, нынче России очередь, – высказался кто-то в толпе.

– Ересь! Предсказателей гибели России во все поколения было полным-полно. Где они? Все, без исключения – под землёй… А Россия, вон она – стоит и стоять будет. Образумится.

– Пока есть жизнь да силы – не всё потеряно.

– Верно! Мы выжили, господа! Значит, не будет этим варварам ни счастья, ни покоя…

– Одно из прежних названий Феодосии – Кафа, что означает «бухта, Богом данная»… Вот так – Бог дал, Бог взял…

Крымский берег становился всё ниже, менее различимым, наконец в неуловимый момент исчез совсем.

Россия осталась где-то там, невидимой, за горизонтом.

Без них…

* * *

В Феодосии уже гремели выстрелы: на железнодорожном вокзале расстреливали команду выздоравливающих офицеров и солдат Виленского полка, всего около ста человек.

Этот расстрел был как тихое дуновение ветерка перед страшной бурей, которая в ближайшие дни и месяцы унесёт тысячи, затем многие и многие десятки тысяч жизней бывших подданных Российской империи.

Начиная с этого дня Крым, эта любимая многими территория отдыха и неги, красот природы и отпускного флирта, будет превращаться в эпицентр катастрофы, место чрезвычайной концентрации ужаса и мучений, всероссийское кладбище.

Людей будут топить, вешать, колоть штыками, расстреливать из пулемётов.

Основанием для бессчётных расправ станет что угодно: приличная одежда, например, или речь образованного человека.

Не спасут ни пол, ни возраст – «классово неполноценных» истребят целыми семьями…

Большевики обещали пощадить белых солдат и офицеров, которые сдадутся в Крыму на милость победителя. Обманули, конечно…

* * *

Ветер усилился, стал пронизывать холодом, прогонял с палубы.

Борис внезапно ощутил жажду. Фляга была пуста. У людей рядом тоже воды не было. Увидел, как сливают маслянистую жидкость из кожуха пулемёта, чтобы попить. Присоединился к страждущим.

– Пора обустраиваться, – сказал Сцепура. – На корабле тесновато: дамы путешествуют отдельно от господ, поплывём своей компанией.

Борис кивнул. Спустились в трюм. Прошли по мягкой ковровой дорожке коридора. Освещение было неярким, уютным.

Семён распахнул какую-то дверь. Вошли. В каюте Лунин возился с ящиками и мешками. Оказалось, что они казённые, не уместились в грузовых трюмах: слишком много всякого-разного взяли с собой в поход. Ящики и мешки затолкали под кровати, сложили по углам, вдоль стены, закрепили, как могли, верёвками.

Каюта оказалась просторной даже в захламлённом виде: два иллюминатора, три кровати, шкаф, столик. Голые металлические стенки аккуратно выкрашены серой краской. Отдельная комнатка с умывальником, туалетом, душем. Апартаменты!

На кроватях матрасы, подушки, чистые простыни! Полотенца!

– Совсем не землянка, – восхитился Павлик. – Есть повод вернуться к хорошим манерам. Например, ложась спать, снимать сапоги.

Борис принял тёплый душ. Блаженство. Неземное.

Стоял бы до утра под потоком воды.

Только надо уступить место другу – вдруг вода кончится. Кто его знает, этот пароход?..

Чистые, румяные, обалдевшие от чудес цивилизации друзья расселись по кроватям.

– Ну… Что делать дальше будем? – спросил Лунин.

– Артель у нас весёлая, – потягиваясь, отвечал Семён. – Жить будем, Павлуша. Надираться в портовых кабаках, искать чувственных наслаждений, проклинать большевиков, ругать капитана, готовить заговор против кока. Под утро, волоча ноги к своей посудине, будем горланить песни далёкой милой Родины…

– Может коньячка? С отъездом там… С почином.

– Что же ты молчал, упырь?..

Коньяк распили почти молча, под какие-то междометия вместо тостов. Вышли на палубу подышать.

Кромешная тьма уже сгустилась вокруг корабля и бессовестно врала живым душам, будто загробная жизнь началась. Вранью не верили: у них были огни корабля и свет звёзд – берег найдётся…

Спустились вниз. Борис устроился в постели, замер. Буркнул друзьям про спокойной ночи. Сразу же с наслаждением стал падать в сон…

Глава 8. Море Чёрное, море Красное, Океан

Утром, просыпаясь, Борис почувствовал себя до изумления отдохнувшим. Блаженны нега и покой.

Он предвкушал долгие часы упоительного безделья.

Может, и дни. Страшно приятно только подумать.

Лень открывать глаза. Они наверняка будут светиться добротой и миролюбием. Жаль выпускать из себя эти чувства. Даже чуть-чуть, через приоткрытые веки. Лучше тихо нежиться в фантазиях о будущем, верить в планы и желания, не шевелясь, под одеялом.

Наш корабль. Вокруг – свои. Ужасы войны за горизонтом. Невидимы, неслышимы. Неба, солнца, счастья хватит на всех.

Раздался шумный до хруста зевок и безадресный вопрос Лунина:

– Интересно, очередь в сортир большая?

– До сортира плыть устанешь, – вяло откликнулся Сцепура. – Поищи гальюн. Вообще, прапорщик, что за манеры? У нас тут солнце встаёт. Новый день жизни. Мысли добры, намерения благородны, а вы бесцеремонно объявляете о своём намерении нагадить.

– Пардон, нервы, – откликнулся Лунин, обуваясь. – И тебя, Сёмушка, с добрым утром.

Павел выскочил из каюты. Вернулся скоро.

– Очередь минут на десять, – сказал Лунин. – Для тех, кому без капризов, на корме натянули брезент.

– Что на верхней палубе? – спросил Сцепура.

– Не особенно весело. Публика пёстрая. Как там у Пушкина в «Братьях разбойниках»: «…Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…» Не удивлюсь, если встречу жандарма… Офицерства шляется пропасть…

– Из новостей, – продолжил Павел, – перехватили радио из Севастополя в Москву. Большевики просят прислать ответственных работников – в Крыму таковых не осталось.

В дверь каюты постучали, в её проёме появился матрос: Сцепуру вызывали на совещание.

Едва Семён вышел, вновь раздался стук: в каюту заглянули мужчина и женщина в белых халатах:

– Доктор Василевский, – представился мужчина. – Больные, нуждающиеся в медицинской помощи, есть?

– Нет.

– Хорошо. Имейте в виду, что госпиталь разместился на нижней палубе. От каждой из столовых есть к нам указатели.

Женщина что-то отметила в тетради, медики ушли.

Часа через два вернулся Сцепура с двумя членами экипажа корабля: офицером и матросом.

– Контрразведка, – сказал он, – это такая сволочная организация, которой до всего есть дело… Павел, Борис, работаем вместе. Задача – посетить четверть пассажирских кают нашей палубы, со всеми познакомиться: кто, откуда, зачем. Остальные пространства корабля распределены для проверки между другими командами. До её окончания ближайшие два-три часа, самостоятельные передвижения пассажиров запрещены. У трапов и в коридорах выставлены караулы. Мы ходим с временными пропусками.

Сцепура раздал картонные квадратики с синей печатью и размашистой подписью:

– Возьмите с собой оружие…

– Ищем кого-нибудь конкретного? – надоело молчать Борису.

– Конечно. Дядьку с красным знаменем, в фуражке со звездой и иконкой Троцкого… Пошли. Действуем по обстоятельствам.

Проверка началась.

Обходили каюты одну за другой. Сцепура опрашивал людей; Лунин осматривал предъявляемые документы, если были, или что-либо вместо них, вплоть до семейных фотографий; матрос тщательно записывал всё услышанное в тетрадь. Борис и морской офицер эдакой «кавалерией в кустах» наблюдали за происходящим, ни во что не вмешиваясь.

Дверь одной из кают открыл мужчина лет сорока пяти, чиновник. Путешествовал с семейством: жена, трое детей, дед с бабкой. На «Дельфине» оказался случайно, не сумел покинуть Крым другим способом. Куда направляется корабль – не знал, но сам хотел плыть: «подальше, до конца, куда и все, пока не ссадят».

После вопроса о документах мужчина тревожно засуетился, с трудом соображая, что доставать в первую очередь: паспорта, остатки денег или последнее столовое серебро? Столько проверок уже пережил… Обыскивали белые, вытряхивали душу красные, переворачивали всё вверх дном зелёные, приставляли нож к горлу бандиты без цветных претензий. Друг от друга проверяющие отличались только градусом наглости и бесцеремонности. Проверки за редким исключением были потерей нервов, времени и того, что плохо спрятано.

«Неужели это никогда не кончится?» – обречённо думал чиновник, копаясь в своём саквояже в ожидании озарения: что же всё-таки доставать?.. И сколько?

– Паспорта давайте, – прочитал его мысли Сцепура.

С семейством попрощались вежливо, улыбчиво. Визит проверяющих оставил чиновника в настороженном недоумении – наличием у него денег или ценностей не поинтересовались.

В каютах сектора, который проверяли друзья, большей частью размещались семейные, женщины, дети, старики – проверка шла быстро. Встречались знакомые.

В одной из кают оглушительно галдели пятеро ребятишек – мал мала меньше. С ними находились две женщины, одна из которых Ольга Тильгаузен. Она поспешила рассказать, что, когда отряд спускался в порт, к «Дельфину», она заметила пятилетнего мальчугана, прятавшегося под старой, наполовину разбитой лодкой. Ребёнок оказался «потеряшкой». Родителей не видел с прошлого лета. Единственного оставшегося родного человека – бабушку потерял в давке во время эвакуации. Зовут Колей.

– Мы же правильно сделали, что забрали ребёнка на корабль? – задала Ольга вопрос, ответ на который ей не требовался. Затем стала рассказывать, какой Коля сообразительный и вообще умница. Слушая о себе, мальчик заважничал, смутился, прижался к Бетти Тильгаузен, своей внезапно появившейся сестрёнке, которой уже полностью доверял.

В одной из следующих кают комфортно расположились четверо офицеров. Дымили в иллюминаторы сигарами, играли в карты, выпивали. Один из них, мордатый самоуверенный капитан, небрежно протянул Лунину документы.

– Контрразведка штаба! – властным голосом сказал он и вдруг осёкся, увидев недобрую ухмылку Сцепуры.

– Сукин ты сын, Витас! – произнёс Семён негром ко. – На берегу тебя терпеть не мог, так на корабль пробрался…

Капитан справился с выражением крайней растерянности на лице, но ещё не сообразил, как вести себя дальше.

– Имею честь доложить обществу, – продолжил Семён, – этот ряженый есть известный охотник за чужим добром и грабитель Витас Векман. Служил в контрразведке, специализировался на обысках, выемках, освобождении за деньги арестованных. Подозревался в бессудных убийствах. Был выгнан из армии. Уже год как. Вот только до трибунала, жаль, дело не довели.

Сцепура поднял руку, в которой оказался револьвер.

– Павлик, – обратился он. – Может, поступим с Витасом, как он сам привык? Большевиком назначим да пристрелим без разговоров.

– Нее… – мотнул головой Павлик. – Не годится. Детей вокруг много – разбудим, напугаем. Отпустим его лучше… За борт, на покаяние…

Капитан окончательно утратил вальяжность, съёжился.

Сцепура подозвал ближайших караульных, распорядился отвести Векмана под охрану в арестантскую каюту; его вещи тщательно обыскать, о результатах доложить.

– Будь тихим и скромным, Витас, – напоследок сказал Семён. – Будто в гробу уже…

В следующих двух каютах шумело, находилось в постоянном движении, шутило и переругивалось семейство Фельдманов.

Семён, заглянув, спросил только:

– Лазарь Моисеевич, вы с нами по нужде или за мечтой?

– По нужде за мечтой, – не задумываясь, признался глава семейства.

– А что я хотел услышать? – улыбнулся Семён. Дальнейший обход не выявил людей, которые могли бы быть опасны или крайне несимпатичны обществу пассажиров «Дельфина». Разве только троих мастеровых, перебравших водки, караульные подняли на свежий воздух и уложили проспаться под брезентом одной из шлюпок.

Сцепура уже собирался идти докладывать о результатах проверки, как к нему в сопровождении караульного подошла женщина с двумя детьми. Представилась вдовой офицера Сергеевой.

– Вы на корабле при власти, – смущённо сказала она. – Говорят, человек справедливый. Помогите договориться с перекупщиком.

Оказалось, вдова опознала одного мазурика, у которого, спасая детей от холода и голода, выменяла в Феодосии на последние фамильные драгоценности две буханки хлеба и одеяло.

– Я не в претензии к нему, – рассудительно говорила вдова. – Время такое. Одеяло и хлеб здорово меня выручили. Вот только безумно жаль кольца матери с рубином… Не соображала ничего. Ошиблась, отдала лишнее. Золотой цепочки и броши за одеяло и хлеб даже по тем ценам достаточно было…

Сейчас люди добрые помогли, мы «разбогатели», – криво улыбнулась Сергеева. – Могу вернуть и хлеб, и одеяло только в обмен за кольцо матери. Боюсь, однако, возможно ли перекупщика уговорить.

Спекулянтом оказался долговязый молодой франт. Одет был в дорогие добротные вещи – либо не в тон, либо не вполне по фигуре.

Франт сначала не мог понять, зачем Сцепура ему красочно описывает, как трудно и скучно в одиночку плыть по морю, питаться попутной рыбой, самостоятельно разбираться в маяках и находить нужные берега.

Затем Лунин принёс четыре буханки хлеба и два одеяла.

– Можете трапезничать в интимной обстановке, – сказал Семён. – Только вот фамильные драгоценности вдовы офицера вам ни к чему.

Перекупщик оказался парнем сообразительным до полной сговорчивости, вернул Сергеевой все её сокровища.

– Раз ловкий такой, – продолжил Семён, – с этого дня путешествуешь на корабле по тарифам круизного лайнера мирного времени. Оплата золотом… Ты не единственный циник на борту.

– Но позвольте, – аккуратно, не повышая голоса, начал было франт.

– Не надо на меня моргать, – также спокойным и вежливым тоном прервал его Сцепура. – Не согласны? Ерунда! Полезай за леера…

Не интересуясь ответной реакцией парня, Семён вышел из каюты.

– Оцени, – в коридоре обратился он к Лунину. – Как лихо срифмовал «ерунда – леера»!.. Эх, попробовать бы свои таланты в стишатах. Да боязно – возраст всё-таки. Выяснится вдруг, что всю жизнь не тем занимался. Намаюсь душевно.

* * *

«Дельфин» был спущен на воду менее года назад: мощь машин ещё не достигла расцвета, не все механизмы притёрлись, не все углы обжиты. Это было первое большое плавание корабля. Вырвавшись на морские просторы, он внушал уважение своим запасом прочности – легко рассекал волны, будто не замечая перегруженности трюмов сверх всяких норм.

Они догоняли Русскую эскадру. Стали заметны её следы на воде: покачивались пустые чемоданы, корзины, стаи дощечек разбитых ящиков, бока полузатопленных бочек. Всё чаще встречались масляные пятна, тряпки, разный, часто нераспознаваемый мусор.

Вскоре они настигли наиболее тихоходные транспорты и, двигаясь параллельным курсом, опережали их один за другим.

Рассматривать уходящие из России корабли стало развлечением. Все, кто смог протиснуться, занимали зрительские места на палубе и надстройках. Казалось, «Дельфин» давал крен на борт, где скапливались любопытствующие. Из рук в руки передавались морские, полевые и даже театральные бинокли.

Наблюдения за кораблями уходящей эскадры временами удивляли и даже обескураживали – очень уж разными оказались условия эвакуации. На одних судах люди разместились невероятно скученно. На палубах других было вполне свободно. С третьих доносился смех, звуки граммофона, фортепиано. Один раз видели танцующие пары. На броненосце «Алексеев», не веря глазам своим, рассмотрели даму, выгуливавшую декоративную собачку.

Позже пассажиры «Дельфина» узнают, что и внутри кораблей жизнь текла по-разному. Где-то голодали и мучились от жажды, деля в сутки одну буханку хлеба на шестерых, а где-то лениво уплетали сочные бифштексы и торты. Например, на транспорте «Саратов» путешествовали с довоенным комфортом и обедом из трёх блюд.

Когда опустилась ночь, опережаемые «Дельфином» корабли продолжали разительно отличаться друг от друга. Одни сосредоточенно пробирались сквозь волны и ветер под тусклыми ходовыми огнями. Другие были залиты светом и шумели праздником, будто катастрофа ещё не произошла. С них слышались выстрелы пробок шампанского, смех, визг, пьяные голоса и похабное исполнение цыганских романсов.

«Дельфин» уходил сам по себе.

На корабле находилось втрое больше людей, чем полагалось по судовой роли. Часть воинства и беженцев разместилась в грузовых трюмах: гнездились на мешках, что помягче; заполнили салоны и кузова автомобилей; обустроили лежбища поверх складированных ящиков. Как ни странно, матрасами, одеялами и подушками удалось снабдить почти всех – будто нашествие предвидели…

Корабль был хорошо подготовлен к длительному путешествию. Не шиковали, не голодали, жизнь организовали расчётливо, до мелочей.

Работали две просторные столовые более чем на двести человек каждая. Горячей пищей кормили раз в сутки, согласно установленной очерёдности – в «обед», который длился с восьми утра до восьми вечера. «Обед» был из трёх блюд и более чем сытным.

На «ужин» и «завтрак» выдавался сухой паёк: консервы, хлеб, лепёшки, немного свежих овощей.

На корабле круглосуточно работали два буфета. Там бесплатно раздавали кипяток, чай, немного печенья, лепёшек, простеньких сладостей.

За валюту в буфетах можно было заказать разносолы. Однако желающих было не много. Неопределённость будущего – хороший стимул к экономии.

Для тех, кому не спалось ночью, на верхней палубе устанавливали две полевые кухни. Выстояв очередь под звёздами, возможно было разжиться тарелкой горячей каши и только что испечённой лепёшкой.

Именно ночью, движимый намерением нагулять сладкий сон, Борис столкнулся с капитаном корабля…

Он слышал, что «первого после Бога» звали Майкл Сом. Что он молод, коренаст, брюнет с ранней сединой на висках. Лицом улыбчив, характером открыт, нравом весел. Опыт мореплавания у него обширный, паспорт американский.

Всё остальное, что было известно о Майкле, можно было относить к наглым слухам. Кто-то утверждал, что Сом – отпрыск старинной европейской династии, которая давно обеднела и поэтому забыта светом. Намекали на высоких покровителей Майкла. Рассказывали, что он человек уважаемый на английских верфях, но неизвестно за какие тёмные заслуги.

Когда Борис впервые столкнулся с Майклом на палубе, то рассмеялся от неожиданности – не счесть мистификаций на этом корабле! Мистер Сом был хорошо знаком Борису: сорванцами они жили в соседних имениях, вместе удили рыбу, играли в индейцев. Звали капитана «Дельфина» Михаил Иванович Сомов, в Императорском флоте он командовал эсминцем.

Поражённые неожиданностью встречи, Михаил и Борис спустились в капитанскую каюту:

– Шампанское на стол! Нет, к чёрту! Столько лет… Водки!

Сомов рассказал, что лично занимался ходовыми испытаниями «Дельфина», его подготовкой к плаванию.

На борту корабля есть всё необходимое для строительства процветающего фермерского хозяйства в Австралии и продолжения борьбы с большевиками. Всего не перечислить. В трюмах семена сельскохозяйственных культур, установки для бурения артезианских скважин, три броневика, учебная литература по выращиванию овощей и фруктов, шестнадцать артиллерийских орудий с солидным запасом снарядов. Есть для развода на ферме свой зоопарк, который хрюкает, кудахчет, мычит и гавкает. Три гидросамолёта, пять грузовых и три легковых автомобиля; станки для работы с металлами, деревом; всевозможный инструмент. Есть с чем развернуть торговлю: одежда, кожа, зерно…

– Ноев ковчег… – невольно выругался Борис с искренним восхищением.

* * *

На следующий день «Дельфин» достиг Константинополя. Часть эскадры была уже здесь: на рейде виднелось множество русских вымпелов.

Турки с опаской наблюдали за скоплением орды вооружённых людей, от которых ещё исходил запах пороха и дыма. Куда, зачем, по какой дороге пойдёт белая армия дальше? Как не оказаться на этой дороге?..

Под предлогом карантина власти запретили сходить на берег.

В городе лихорадочно искали выход – в какие края перенаправить прибывающий поток русских воинских частей и беженцев? Как распылить эти силы, этих людей по белу свету?

Радость окончания кошмара гражданской войны оказалась недолгой – начинались беженские мучения. На многих кораблях был крайний дефицит пресной воды, продовольствия, элементарных удобств, свободного пространства. Люди неожиданно обнаружили себя запертыми в тесных, душных железных отсеках, качающихся на волнах тюрем. Некоторые суда подняли сигналы «Воды», «Хлеба».

«Дельфин», как бы хорошо ни был подготовлен к длительному путешествию, никак не мог служить плавучей базой снабжения эскадры, сам был переполнен. Но и не помочь было нельзя. После совещания в кают-компании спустили на воду два паровых катера, грузили их до отказа питьевой водой, продовольствием и отправляли к судам, палубы которых совсем уж, до краёв беды, были переполнены беженцами.

Около семидесяти пассажиров «Дельфина» хотели покинуть корабль в Константинополе. Кто замышлял личное путешествие, кто хотел перейти на какой-либо из кораблей эскадры. Принудительно надо было ссадить на берег обитателей арестантской каюты.

Более всех рвался в город судовой врач Вениамин Павлович Василевский. Он неожиданно изобретатель, но костерил всех, кто готовил «Дельфин» к плаванию и утверждал, что грамотность корабельного начальства по медицинской части нисколько не эволюционировала со времён открытия Америки. В лучшем случае – проверяли наличие «сундука доктора» на борту, но на его содержимое всегда было наплевать.

– На кой чёрт, – кипятился Василевский, – набрали мешки хирургических припасов, пластырей, мазей, масла? Ожидаются многие сотни раненых? Разве мы идём на японский флот, переиграть Цусимское сражение? Нет?

Но тогда в длительном плавании мы повстречаемся с цингой, астмой и многим другим разным, против чего почти не имеем средств борьбы…

Первая, посланная на берег делегация с «Дельфина», вернулась ни с чем. Турецкие власти категорически не желали, чтобы город захлестнули толпы русских, и настаивали на строгом карантине, условия и продолжительность которого не могли объяснить.

Тогда делегацию усилили людьми, имеющими опыт разного рода сложных переговоров. Вооружили её холодным оружием, украшенным драгоценными каменьями, и валютой.

Вторая вылазка оказалась успешнее. Осталась тайной сумма, услышав которую власти порта прониклись нуждами беженцев, но все желающие сойти на берег получили добро.

Первым высадился судовой врач, который в сопровождении четырёх помощников ринулся потрошить аптеки города.

Радостнее всех покидали корабль бабушки. Помните, те, которые «ангелочки на пенсии»? Они заранее заняли места у забортного трапа в ожидании катеров и вдохновенно щебетали окружающим про родные души в каком-то монастыре недалеко от Константинополя. Казалось, бабушкам были неведомы печали, рядом с ними было стыдно выглядеть не только грустным, но даже уставшим.

Три офицера, желавшие ранее перейти на один из кораблей эскадры, в последний момент отказались покинуть «Дельфин».

– Простите за метания, господа, – сказал один из них. – С начальством, что на эскадре, одну войну мы уже проиграли. Попробуем продолжить её с вами. Самодостаточность вашего отряда нам импонирует.

Большинство покидающих «Дельфин» людей были Борису решительно незнакомы. Он с безразличием наблюдал за расставанием с ними, лениво подумав, что на корабле должно стать чуть свободнее.

Последними сажали в катер пятерых человек из арестантской каюты: под конвоем и со связанными руками. Был среди них капитан Витас Векман, шельма из контрразведки.

Отправили на берег и тщедушного вида солдатика Стопку, который, путешествуя в трюме и сильно захмелев от вина, похвастался пригоршней крупных бриллиантов. Солдатик категорически не мог внятно объяснить происхождение богатства. Получалось, что Стопка – грабитель, убивец, тать лесной? Солдатик протрезвел, сообразил, что вокруг не все свои, покрылся испариной, замолчал, как колода, вспоминая, что ему известно о военных трибуналах.

Бриллианты конфисковали в судовую кассу – «за проезд». Взамен выдали Стопке османских деньжат – «на обустройство жизни честным человеком».

С катерами вернулся довольный Василевский. Помощники врача сгибались под тяжестью мешков и корзин, наполненных товарами разорённых аптек города.

– Далеко не всё, что нужно, – докладывал Вениамин Павлович капитану корабля, – но то, что есть, позволит мне выполнять свои обязанности. В следующем порту позвольте повторно залезть в судовую кассу.

Находиться на рейде Константинополя смысла более не имело. «Дельфин» выбрал якоря и направился своим путём: сначала мимо азиатского и европейского берегов, а далее – между Евразией и Африкой.

* * *

Встали на рейде Порт-Саида. В порт заходить не стали, не было смысла лишний раз тратиться на лоцмана.

Арабы подплывали на лодках и предлагали различную провизию. Кок торговался с ними азартно, от души, на виртуозном русском. Его, конечно, не понимали, но цены, показываемые на пальцах, значительно сбрасывали – за страстность и артистичность натуры.

Скоро опять загремели якорные цепи, «Дельфин» двинулся дальше.

Морские просторы сменили застывшие воды Суэцкого канала. Корабли вереницами двигались навстречу друг другу, часто останавливались, чтобы безопасно разойтись.

Пребывание на верхней палубе перестало быть развлечением. Медленно проплывающий мимо пейзаж глаз не цеплял: бедная низкая растительность, убогие домишки, однообразные песчаные волны, уходящие за горизонт, полуголые дервиши, верблюжьи караваны, птицы на каменных скалах, золотистые ящерицы, арапчата у воды…

Господа заскучали. Не все, конечно, – людей активных, весёлых до буйности на борту было достаточно. Доски объявлений удивили сообщением об открытии на корабле офицерского казино.

Для обустройства заведения удалось освободить одно из просторных грузовых помещений. Нашли даже настоящий стол с рулеткой. Откуда он появился на борту – так и осталось тайной.

Поставили несколько карточных столов. Соорудили бар. Наполнили его напитками небогатого ассортимента, но больших запасов. Наливали бесплатно, пока края различаешь. Простенькие закуски прилагались.

Для любого желающего в баре лежали коробка сигар и пачки папирос. Откровенно дешёвых, но замечательно дармовых.

Находиться в этом плавучем царстве азарта, невзыскательной интеллектуальной неги и безопасных заигрываний с фортуной могла компания не более тридцати пяти человек. Время игры ограничивалось тремя часами. Каждый четвёртый час – уборка и проветривание казино.

Работало заведение круглые сутки, за которые успевали развлечься около двухсот человек. Желающих, конечно же, было гораздо больше. Пассажиры корабля сбивались в компании по интересам, записывались в очередь.

* * *

На корабле было объявлено первое общее собрание. В полдень на верхнюю палубу приглашались по одному-два человека из каждой каюты, каждого обжитого отсека.