Текст книги "Шахта"

Глава 2. Переносчик
Рассказ знатного рабочего Федорчука Е.Е.

Году, дай бог памяти, в двадцать девятом, началась на нашей шахте капитальная модернизация. Много новых рабочих потребовалось, ну и набрали мужичков, как говорится, «от сохи». В большинстве своем это был народ малограмотный, ничего не умевший. Завидят, бывало, машину какую-нибудь и крестятся. Но и в этой темной массе попадались прелюбопытнейшие, я вам доложу, экземпляры. Вот взять хотя бы Бирюкова Кузьму.

Был он, говорят, прежде обыкновенным деревенским кузнецом. Правда это или нет, точно не могу сказать. Врать не буду, а только на шахту он заявился со всею кузнечной инфантерией. По первости он и тут с того же самого начал. Скобы да хомуты ковал. Однако потом, не знаю уж, как это вышло, поставили его на разгрузку. Компрессоры, насосы, станки всякие приходили тогда, почитай, каждый день. Вся эта машинерия доставлялась на подъездные пути, там ее требовалось выгрузить и до шахты дотащить метров так с триста. У Кузьмы разные хитрые идеи возникали, как, значит, половчее такую работу исполнять. Вскоре другие рабочие, даже из настоящих которые, начали к нему прислушиваться, а там и начальство заметило. Так что произвели его, голубчика, в бригадиры.

Росту он был, кстати, самого среднего, хотя обличьем – крепкий. По характеру – тихий такой, спокойный. Говорил вообще мало, больше помалкивал. Как человек же – ни то ни се, ни рыба ни мясо.

Раз как-то звонит телефон у Зощенко Петра Борисыча, главного инженера нашего.

– Слушаю, – поднял он трубку, – говорите, кто это?

– Это начальник станции «Ключи», Белов, – заорала трубка. – Долго вы еще будете волокиту разводить?

– А в чем, собственно, дело?

– То есть как это в чем дело?! Три ваших котла уже неделю как прибыли и стоят себе преспокойненько на путях! Я вас официально спрашиваю: долго еще будет продолжаться это безобразие? Если в течение двенадцати часов их не заберете, будем вас штрафовать! По тысяче рублей в день!

– Хорошо, меры будут незамедлительно приняты, – пообещал Зощенко и повесил трубку. А сам думает: «Черт возьми, как же это сделать-то?»

Речь шла об огромных «ланкаширских» котлах, каждый занимал целую железнодорожную платформу. Прежде Зощенко с таким тяжелым оборудованием не сталкивался. Как всегда, будучи в сильном затруднении, он достал из ящика стола блокнот, обмакнул перо в чернильницу и аккуратно вывел на чистой странице:

1. Выгрузка котлов – 12 ч.

2. Доставка их на шахту – ?

По зрелому размышлению, обе эти задачи представились ему совершенно невыполнимыми, по крайней мере, разгрузить платформы за двенадцать часов не было никакой технической возможности. То есть можно было, к примеру, заказать в области подъемный кран, но пока бы он еще пришел, то да сё – пролетело бы не меньше недели. Что до транспорта, то, кроме конных салазок, на шахте тогда ничего не имелось. А ими, ясное дело, такие котлы не потянуть. То есть положение сложилось хреновое, и чем дольше он его обдумывал в плане возможных последствий, тем мрачнее оно ему представлялось. Без толку поломав пару часиков голову, Зощенко решил создать хотя бы видимость действий со своей стороны. Посему он вызвал бригадира такелажников Бирюкова и совершенно обыденным манером поручил ему срочно разгрузить и доставить такие-то котлы. Кузьма немедленно отправился на станцию. Петр же Борисыч еще четверть часика выдерживал характер, после чего набросил на плечи шинель и двинул туда же.

Бирюков стоял около платформ с котлами.

– Ну, Кузьма Иваныч, – сочувственно хлопнул его по плечу главный инженер, – что делать думаешь?

– Что ж тут думать, – ответствовал Бирюков, солидно скребя затылок, – работать надо. Сколько положите-то, Петр Борисыч?

– А ты разве сможешь? Ведь девять часов всего осталось…

– Сможем, конечно. Часиков за пять всё разгрузим. Ну, а на доставочку пару деньков уж нам накиньте, потому, работенка очень необыкновенная. Много дополнительного народу позвать придется. Так что давайте поскорее о деньгах договариваться.

– И какая твоя цена?

– Ну, так, чтобы справедливо было, – по полторы тысчонки с котла.

– Это за разгрузку и доставку?

– За всё про всё.

Цена была неслабая.

– Многовато чего-то, – усомнился Зощенко, но про себя подумал: «Придется, а что делать?»

– Так ведь задачка больно заковыристая, тут еще хорошо помозговать придется, – принялся с обиженным видом доказывать Кузька.

Главный инженер живо почувствовал слабину и начал торговаться, хотя было ему, честно сказать, неловко. Бирюков стоял понурясь, глядел в сторону, теребил нечесаную бороденку. Ясное дело, он просто не понимал по своей необразованности, во что вляпался. Для успокоения совести, Зощенко уступил:

– А, черт с тобой и с деньгами этими! Только одна поправочка будет. По полторы тысячи получите, если за пять дней с доставкой управитесь. Не поспеешь – тогда по одной.

Бирюков на это только смеется:

– Товарищ начальник, да … с ними, с деньгами! У меня тут свой, умственный интерес. Так что, это самое, все три котла я на место за два дня доставлю. Уложусь – хорошо, запла́тите нам четыре с половиной тыщи целковых, не уложусь, хоть на час, – совсем ничего не плати́те!

Зощенко был огорошен таким оборотом, и он, грешным делом, заподозрил Кузьку в безответственном бахвальстве. Опять же, по тому никогда нельзя было понять, трезвый он или нет.

– Раз так, действуйте Кузьма Иваныч!

И Бирюков начал действовать. Перво-наперво его люди сложили из валявшихся вдоль путей шпал эдакие клети с наклонными скатами от платформ до земли. По низу каждого ската вбили по паре анкеров. Потом он удивительную штуку выкинул: обвил каждый котел стальными канатами, один конец которых привязал к путевому рельсу позади платформ, а другой – притянул лебедкой к анкерам. Получилось, что котлы сидели в витках этих канатов, как болты в гайках. Бирюковцы навалились и столкнули их по очереди рычагами с платформ, а они, медленно этак вращаясь, съехали по скатам на землю. Вся операция заняла от силы три часа.

После положенного перекура сооружения из шпал разобрали, и большая часть бригады принялась разравнивать путь от станции до котельной. Остальные же, со многими спорами, криками и перебранкой промерив и перемерив шагами расстояния, вколотили в землю еще пару анкеров. Один – у самой котельной, а другой – в отдалении, у железнодорожного тупика. Зощенко ничего не понимал, но виду не показывал. На каждый анкер повесили по шкиву. Тут как раз стемнело, и бирюковцы галдящей гурьбой направились по домам.

Наутро Петр Борисович заглянул на подъездные пути. Вся бригада, сгрудившись в тесное кольцо, благоговейно наблюдала, как ловко их бригадир орудует молотком, сращивая концы канатов. Когда он закончил, мужики выстроились в цепь и потянули срощенный канат от котлов к дальним анкерам. Тут только до главного инженера что-то начало доходить. Он вынужден был отлучиться по своим делам, а когда вернулся, один из котлов как раз завели на полозья. Подползла, одышливо пыхтя, маневровая «овечка». Салазки зачалили канатом, пропущенным через оба шкива. Другой его конец прицепили к «овечке». Оглушительно свистнув, паровоз тронулся с места и на самом тихом ходу поволок салазки по загодя смоченному грунту. Котел плыл в легком тумане, куда ему следовало, а рядом шагал Бирюков и важно помахивал флажком. К концу дня дело было сделано – все три громадины лежали рядком у стены котельной.

– А вы не верили, товарищ начальник, – подмигнул Кузька главному инженеру. Зощенко молча пожал ему руку, а подошедший узнать в чем дело начальник шахты премировал его от себя ста рублями за проявленную смекалку.

Вот еще такой случай был. В тот же тупик пришли тридцать шесть мощных лебедок, почитай, по тонне каждая. Зощенко сразу же вызвал Бирюкова.

– Что, Кузьма Иваныч, лебедки на путях видал?

– Видал.

– Надо бы их разгрузить и доставить на площадку у копра.

– Сделаем.

– За недельку, как, управитесь? Только знаешь, тут такое дело, ты уж извини, трактор занят пока.

– Да он мне без надобности.

– Дело твое, – хмыкнул Зощенко, – но через неделю чтобы закончил!

– Само собой! Вы ж меня знаете, Петр Борисыч. Много ли за работу пожалуете?

– А сколько ты хочешь?

– Сколь нормировщица насчитает, столько и хочу.

– Да вроде, на такие работы и норм никаких нету. По ста рублей на лебедку, как, хватит тебе?

– Пойдет! – как-то слишком скоро согласился Кузьма. – Но это самое, Петр Борисыч, нам бы тогда с лесного складу растяжечек получить, сотни две.

– Зачем они тебе? Впрочем, бери, раз нужно.

– Спасибо. И, это самое, нарядик бы сейчас прямо чтобы выписать.

– Ты, что ли, не веришь мне?

– Верю-то, верю, а только во всем порядок нужен. Так что нарядик бы, – подозрительно мялся бригадир.

Зощенко не стал углубляться и тут же подписал наряд, предупредив, что выполнение проверит лично и самым тщательным образом.

– Не извольте беспокоиться, товарищ главный инженер, – весело прокукарекал Кузьма, заботливо пряча денежную бумажку за пазуху.

Часа через три Петр Борисович вышел за чем-то из конторы и сразу же наткнулся на Бирюкова, бездельно топтавшегося у копра.

– Слушай, Кузьма Иваныч, мы ведь, кажется, договорились с тобой, что работа срочная!

– Ну! – как бы не понял хитрован Кузька.

– Так что же ты ни черта не делаешь?

– Как так не делаю? Очень даже делаю. Руковожу вот тута.

– Чем еще ты тута руководишь? – озлился Зощенко.

– Сейчас сами все увидите, заодно, значится, и работенку примете.

– Какую работенку?

– Ту самую.

«Ты, что это, мать твою, белены объелся?» – хотел крикнуть Зощенко, но как человек интеллигентный сдержался, сказав только:

– Смеешься ты надо мной, что ли?

– Никак нет, не смеюсь, вы вон туда гляньте, едут уже.

Тут только Петр Борисович заметил, что длинные еловые слеги выложены на земле наподобие рельсов. Из-за угла мастерских выкатилась странная процессия. Перевернутые лебедки, как танки, шли по этим «рельсам» своим ходом! Две большие шестерни, симметрично выступавшие за боковины корпуса, служили колесами. Следом валили рабочие из бирюковской бригады, женщины-подсобницы и вообще все, кто только мог. Некоторые из них без особых усилий крутили ручки лебедок, и те катились и катились себе. В конце маршрута их поджидали два дюжих «стрелочника». Сноровисто меняя направление последних «рельсов», они разводили лебедки по местам и ловко переворачивали их ломами. Вскоре перед обалдевшим Зощенко стояли в ряд все тридцать шесть штук.

– Объегорил ты меня, Кузьма, – только и смог он вымолвить, – но, должен признать, башка у тебя варит!

– Обижаете, товарищ начальник, как это я вас объегорил? Цену вы сами назначали, а работа вся исполнена.

Петр Борисыч только рукой махнул.

После завершения реконструкции бригаду Бирюкова перевели на подземку, а именно на Восточный участок, в качестве переносчиков. Там он тоже отличился и не раз затыкал за пояс наших дипломированных инженеров. Но я лучше о другом расскажу.

Сами знаете, в ту пору гудок был душой шахты. Каждый начальник старался поставить какой-нибудь особенный, а лучше всего такой, чтобы перекрывал все соседские гудки. Вроде как хозяева на деревне соревнуются: у кого кочет голосистей других будет. А там – это уж у кого какой характер был. Один начальник предпочитал, чтобы его гудок ревел дико и ужасно. Другой, напротив, желал, чтобы звук был покрасивее да помелодичнее. У нас, на двадцать третьей бис, гудок прежде плохонький был, слабый. Ну а после реконструкции, когда поставили новые котлы, тогдашний начальник шахты постановил немедленно исправить этот наследственный недостаток. Объявили, значит, конкурс на лучший гудок и премию победителю назначили по тем временам огромную – две тыщи рублей!

Избрали конкурсную комиссию под председательством старого слесаря Акулинушкина. Был он, надо сказать, немалою язвой, и вообще гнидой, но дело свое знал и в народе пользовался уважением. Об участии заявили одиннадцать человек: начальник механических мастерских, пара инженеров, рабочие, по большей части – слесаря, ну и Кузьма Бирюков, само собой. Через две недели на суд комиссии представлено было десять гудков: на один тон и на два, имелся, кажется, даже на три тона. Однако же бирюковского среди них не оказалось. Прослушивать решили по гудку в день, ровно в полдень, без выходных.

Настал первый день конкурса. Тройка членов жюри важно расселась у входа в контору за покрытым красной материей столом. Вокруг собралась огромная толпа болельщиков – почитай, вся шахта, кто в ту пору не был на смене, да еще бабы с ребятишками.

– Это чей же сейчас гудеть будет?

– Николая Арсентьевича.

– Воробьева? Ну, этот сделает, золотая голова! – заявляли одни.

– Чего он там сделает, спец недорезанный, – не соглашались другие, державшие руку конкурентов Воробьева.

– А чего ж не гудит-то, вроде двенадцать уже!

– Не, рано еще, Акулинушкин – он потачки не даст!

Все глаза были прикованы к установленному на крыше котельной гудку, необыкновенно красивому, выточенному из красной полированной меди. Наконец Акулинушкин взмахнул большим синим носовым платком. Гудок выкинул струю пара и протяжно заревел. Звук был басовит, но, по мнению большинства, слишком уж свиреп и мрачен, словно рык голодного зверя. Постепенно он делался все ниже и начал неприятно давить на животы слушателей. Под конец сорвался на хрип и затих. Наступившее молчание нарушил, как положено, председатель комиссии. Солидно прокашлявшись, Акулинушкин постановил:

– Нет, ентого нам не надобно. Больно жуток. И звучит хрипло.

Стоявший тут же инженер Воробьев всплеснул от огорчения руками и поплелся прочь. Впрочем, части собравшихся его гудок очень даже понравился, и они горячо отстаивали свою позицию:

– И что ж с того, что жутко кажется? А может, оно так и надо, чтобы жутко было? Чтоб народец прочувствовал, значит? Порядок быть должон или нет?

На другой день слушали гудок токаря Тепцова. Тот дал звук приятный, но слабый, слабее даже, чем был у старого гудка. Следом настала очередь молодого слесаря Сивченко – у этого звук вышел, правда, сильным, но каким-то визгливым. Ну и пошло-поехало. За десять дней пропустили все гудки, и ни один по той или иной причине не подходил. Комиссия все больше склонялась к тому, что, раз такое дело, лучше оставить старый, проверенный гудок, а от добра добра искать нечего. В последний день конкурса начальник шахты, как бы невзначай, зашел к Бирюкову домой. Тот как раз одевался на работу.

– Кузьма Иваныч, а где ж твой-то гудок?

– Будет, товарищ начальник. Я уж и так и эдак его регулирую – не выходит пока. Все времени нет доделать.

– Так ведь сегодня срок кончается!

– А что мне ваш срок, мой гудок и так себя покажет!

– Это как же?

– А так, что сами увидите!

Подивившись про себя Кузькиной самонадеянности, начальник ушел. Пролетели еще две недели. О неудачном конкурсе начали понемногу забывать. Кое-кто, впрочем, во всем обвинял Акулинушкина, мол, забраковал злыдень все гудки, а один какой-нибудь все же следовало выбрать.

Произошло это в субботу, ровно в четыре часа утра. Было время первого гудка. В предрассветных сумерках протяжно завыла шахта № 5, затем, кажется, совсем близко, заревела двадцатая. И тут подал голос гудок Бирюкова. Задрожали стекла. Из всех домов как ошпаренные выскакивали полуодетые люди. Многие решили, что произошла какая-то авария, если не чего похуже. Не сразу то есть разобрали в чем дело. Как он гудел! Густой, низкий, прекрасный в своей мощи звук затопил, казалось, всю окрестную равнину. По сравнению с его торжествующим гласом гудки остальных двенадцати шахт могли сойти разве что за детские свистульки. Народ, очухавшись, пришел в полное восхищение.

– Вот это так звук! Силища-то, силища! Дела! Ента штука и мертвого разбудит! – неслось отовсюду.

Акулинушкин, тоже выскочивший во двор в одних подштанниках, блаженно щурился:

– Язви тя в душу! Вот, сука, мать твою! – наконец произнес он с благоговением.

Это был инструмент. В полдень члены жюри, а с ними: начальник шахты, главный инженер, секретарь парткома и прочие официальные, не очень и совсем не официальные лица, некоторые даже из других поселков, собрались перед котельной. Сам Кузьма опять почему-то отсутствовал. Впоследствии выяснилось, что у него как раз был выходной, и он, по своему обыкновению, подался на рыбалку. Кочегар ночной смены, со своей стороны, показал, что, мол, да, кто-то ночью действительно орудовал на крыше котельной, но кто – неизвестно, а посмотреть ему было недосуг. Собравшимся оставалось только еще раз, в торжественной обстановке, прослушать новый гудок. Вблизи, надо сказать, звук пробирал до кишок.

На следующий день, едва Бирюков явился на шахту, его вызвали к начальству.

– Твой гудок, Кузьма Иваныч?

– Да вроде мой.

– Молодец! Комиссия признала тебя победителем, так что премия, считай, твоя! Расскажи-ка нам теперь, как это ты сподобился такое чудо сотворить?

– Да это самое… – засмущался Кузьма, – короче, пароходный он.

– То есть как это пароходный? В каком смысле?

– Гостил я прошлым летом в Одессе, у братана моего…

– Ну?

– Он там, в порту, это самое. Тоже в начальниках, между прочим, ходит. Ну, справляли мы именины евонные. Народу за столом много разного сидело, а один, это на другой день уже, мериканец оказался, капитан с парохода ихнего. Я вот этот гудок у него на спор, значит, и выиграл. А когда забирать пришел, так это самое, очумел просто. Пароход тот размером с наш террикон оказался!

– Будет врать-то!

– Вот те крест, чистую правду говорю, сам не думал, что такое на свете бывает. Капитан, гад, не обманул. Свинтил гудок и вынес. Красный, злой как черт, но проспоренное отдал. А мне-то на хрена его гудок сдался? Был бы я тверезый, может, на чего другое, понужнее для хозяйства поспорил бы. Нечего делать, взял, а домой вернулся – в сарай бросил. Когда конкурс-то объявили, вспомнил про него. Ну, попробовал, а он не гудит ни …! Под давление наше не подходит. Пришлось покумекать малость, покуда время было, подправить его. Позавчерась на компрессоре попробовал – ничего вроде. Тогда я его на котельную, значит, и поставил.

– Всё?

– Всё!

– Выходит, не твой это гудок и премии тебе никакой не полагается!

– А ежели не полагается, то мне и самому эта ваша премия без надобности! – обиделся Бирюков.

Кинулись смотреть – верно, гудок явно не отечественного производства, и написано на нем было по-иностранному.

Немного времени прошло, и все уже привыкли к нему, словно он всегда тут был. Попозже приключилось в связи с ним одно неприятное происшествие. Кто-то жалобу накатал, дескать, начальник шахты такой-то, специально буржуйский гудок привинтил, чтобы, значит, весь наш пар из котлов через него выпускать. Ну, само собой, приехало ГПУ, акт составили, обсмотрели тут всё, народ порасспрашивали, да начальника-то вместе с гудком и замели. Так на следующее утро вся шахта проспала! Скандал! Кузьма как раз на смене был, когда это все случилось. А узнав обо всем, как был в грязной робе, в район подался. И что вы думаете? Отстоял ведь тогда и начальника, и гудок свой! Оба из города вернулись в хорошем подпитии уже, а потом еще трое суток, вдвоем в кабинете запершись, пьянствовали. Хорошо, жена бирюковская добилась, дверь взломали. На том все и закончилось.

– Да-а, гудок был, конечно, знатный. Так что́, выходит, правда, что с парохода он?

– А пес его теперь разберет! Что там на самом деле было, а что Кузька набрехал, никто уже не узнает.

Вот вам напоследок еще одна история, которая очень ярко характеризует этого оригинального субъекта. На другой год, как гудок-то новый поставили, лето выдалось засушливое, а зима – морозная. Речка Северный Ключ, откуда наша шахта водой питалась, промерзла до дна – котлы эти «ланкаширские» всю воду из нее вытянули. Пришлось их посреди зимы гасить. Шахта встала. Разные комиссии понаехали, следствие, там, разследствие… А начальник шахты, как бишь его? Кучкин? Нет, Ключкин, теперь не вспомню уже. Мужичок он простой был, да только не больно характерный. От нервотрепки что ни день напиваться стал до потери сознательности. Утречком как-то вынесли его бухого за руки за ноги из конторы, в сани положили и увезли. Больше мы его и не видели.

А денька через три после того сидит, значит, Зощенко в кабинете своем, чай с баранкой пьет и бумажки всякие перебирает. И явственно из тех бумажек следовало, что положение его – хуже некуда. Потому как остался он на шахте за начальника, и ему по десять раз на дню из серьезных организаций звонили и требовали немедленно шахту запускать. Когда вежливо требовали, когда и орали матерно, а что тут хуже – неизвестно еще. Вот только исполнить это никак невозможно было. Не ведрами же, в самом деле, за десять километров воду таскать! А еще на столе перед ним один чертежик лежал. И на том чертежике нитка резервного водопровода изображена была, которую во время реконструкции построить следовало на такой вот пиковый случай, да не построили, на авось положились. «Хана мне, – невесело думал Петр Борисович, – как только следователи до этого самого чертежа доберутся, сейчас меня за задницу ухватят». Подпись его на том чертежике первой стояла. Социальное, опять же, происхождение. В общем, сидел он, пригорюнившись, и размышлял о том, что сколько веревочке ни виться…

Тут вежливенько так в дверь постучались. А время уже к полуночи шло.

– Войдите! – кричит Зощенко.

Входит Бирюков, здоровается. Зощенко тоже с ним здоровается и спрашивает, по какому такому делу Кузька к нему ночью заявился.

– Это самое, имею рациональное предложение, значит.

– Хорошо, конечно, Кузьма Иваныч, что имеете вы рацпредложение, но знаете, мне сейчас как-то не до того.

– Да я как раз по этому самому делу и имею. Чтобы, значит, воду на шахту дать.

– Ты серьезно?

– Я разве когда с вами шутил?

– Давай выкладывай! – обрадовался Зощенко. – И садись, чего стоишь? Раздевайся, чайку вот попей.

Кузьма снял тулуп, сел неторопливо, потер лоб, с мыслями собираясь.

– Мне, товарищ начальник, требуется центробежный насос, что у нас на Северном без дела стоит, десять телеграфных столбов, пять мотков люминевого провода, – загибал он заскорузлые с мороза пальцы, – изоляторов двадцать штук, кабеля метров двести да труб пятидюймовых метров с полтораста или, если нет столько, то сколько есть, а мы уж сами придумаем чего-нибудь.

Зощенко несколько озверел.

– Ты это мне брось, прекрати штучки свои! Ничего я тебе не дам… – тут он помедлил чуток, – пока не скажешь, в чем твоя идея заключается.

– Да какая там идея, – заюлил Кузька, – и никакой такой идеи, можно сказать, нету. Просто поставим насос на Загряжское озеро и будем оттудова воду качать.

– Куда качать? – заорал Зощенко. – В буераки?

– Зачем в буераки? В речку качать будем, в Северный Ключ, на лед прямо.

– На лед… – задумался главный инженер.

– Ну да, на лед. А она, вода-то, русло себе пробьет и на шахту своим ходом притечет.

– Так это ж двенадцать километров!

– И чего?

У Петра Борисовича, как говорится, камень с души свалился. Решение было простым и абсолютно надежным. Что до Загряжского озера, воды там хватило бы на целый наркомат, а не только что на одну нашу шахту.

– Кузьма Иваныч, да ты у нас просто гений! – бросился он обнимать Бирюкова.

– Ну, вы того, этого, чего уж… – застеснялся тот. – Товарищ главный инженер, а можно я там рыбу ловить буду?

– Лови себе сколько влезет, кто ж тебе запрещает? Лучше скажи, как это тебе в голову-то пришло?

– Ну, я вообще люблю очень это дело, то есть рыбу ловить, но если нельзя…

– Да при чем тут рыба, ведь шахта у нас с тобой заработает!

– Оно конечно. А рыбу я, не сомневайтесь, сдавать буду по госцене, и хозяйкам, значит, по той же цене, я ведь не кулак какой, вы не думайте!

– Да девай свою рыбу куда хочешь, только давай, Кузьма, побыстрее воду на шахту пустим!

– Не сумлевайтесь, за пару деньков управимся.

Вода действительно пробила себе русло подо льдом и дошла до водозабора. Так что уже на четвертый день шахта заработала в полную силу. Чудо свершилось.

Еще через пару недель Зощенко удосужился заехать на Загряжское озеро. Посреди него, на льду, стоял аккуратный фанерный сарайчик. Рядом переминалась очередь из десятка женщин с кошелками в руках. Над дверью красовалась вывеска: «Рыболовецкая артель при шахте № 23-бис». Ниже висело корявое объявление: «Свежая рыба отпускается с 9 утра до 16 вечера, кроме воскресенья. Обед с 13 до 14 часов. Администрация».

За дверью, натурально, обнаружился прилавок, и незнакомый мужик в грязном белом халате отвешивал рыбу покупательницам. Торговля шла бойко. В глубине будки, у проруби, сидел на перевернутом ящике старый дед в овчинной шубе.

– Как это вы, дедушка, столько рыбы ловите?

– Доброго вам здоровьичка, Петр Борисыч! – всполошился дед. – А рыбку мы просто ловим. Мы, Петр Борисыч, в заборный храпок-то корзину специальную вставляем и лампочку туда опускаем. Подо льдом темень, ну, рыбешка и любопытствует, на свет плывет. А тут ее насосом-то в корзину и затягивает. Которая мелочь, та в щели пролазит, а ту, что покрупнее, мы наверх вытаскиваем.

– И каков же улов получается?

Дед потупился.

– Да килограммчиков по двести в день выходит.

– Ни черта себе!

– То-то что ни черта! Артель наша план финансовый перевыполняет, каждый день на пятьсот рубликов тута продаем, да в столовую тоже, рыбка наша высшего качества!

Артель эта проработала еще две зимы, и рыбы тогда в поселке завались было, из города специально за ней сюда приходили.