Текст книги "Шахта"

– Эх, мать вашу, навались, субчики-голубчики! – надсадно орал Буряк на навальщиков.

– Наш лозунг: все, …, за одного и один, …, за всех! – разносился в гулкой темноте его мяукающий хохот.

Оптимистический порыв начальника начал заражать ко всему обычно безразличных рабочих. Лопаты ритмично запорхали меж кучами угля и конвейером, играючи перенося пятикилограммовые порции на подвижные рештаки. Стальная лопасть резко входила в рыхлую массу, рывок, подъем через колено, поворот, переворот освобождающейся лопасти, поворот… Рештаки дергались в том же ритме: резко – назад, медленно – вперед, резко – назад, медленно – вперед… С каждым рывком уголь на конвейере передвигался по инерции ровно на сто миллиметров.

По мере очистки лавы, навальщики перемещали конвейер. Мужики попарно хватались за каждый рештак и дружно, на счет «три», подтягивали грохочущую машину чуть ближе к забою. Прошел час, и лаву очистили, а вся линия конвейера была передвинута на новую дорожку и оболочена.

Тут как раз бирюковцы приволокли откуда-то новый привод, счастливо избежав встречи с бывшими его владельцами. Через пятнадцать минут конвейер на Промежуточном заработал как часы, а вслед за ним – бесконечная откатка и все остальное. Бункер на перегрузке, забитый к тому времени почти что под завязку, щедро начал отдавать свой запас. Пилипенковцы обурили уже шпуры, а ползавший за ними сивый, поминутно вздыхавший взрывник заканчивал их зарядку и затыкал вовремя подоспевшими пыжами. Еще через полчаса был отпален новый уголь, и четырнадцать мужиков, восемь пилипенковцев да шестеро бирюковцев, как единое многорукое, многоногое существо, взялись валить его на конвейер.

Жирная черная змея, конвульсивно дергаясь, поползла по лаве, переползла в штрек, достигла приемного пункта, дробясь, посыпалась в вагонетки, уходившие одна за другой вверх на разминовку, где воодушевленные сцепщики ловко отделяли их от каната, и тут же цепляли к очередному электровозу. Похоже было, что змея эта двигалась сама по себе, а суетившиеся вокруг люди пытались лишь не отстать, не помешать ее движению.

Буряк колобком катался по выработкам от диспетчерской до лавы, ко всему придираясь, всюду суя свой нос, все проверяя. Его торопливая матерщинка доносилась из кабинки электровоза, веселила сцепщиков, эхом отдаваясь среди пустых вагонеток и тут же проклевывалась в забое, приводя в чувство замешкавшихся было навальщиков. Все у него шло как по маслу, и вдруг эта виртуозно налаженная система рухнула.

Груженную с верхом вагонетку повело на уклоне, она соскочила с рельсов, подпрыгнула, развернулась и стала поперек пути, походя сковырнув одну из рам. Куски породы, и так еле державшиеся на этой раме, вывалились на путь, образовав небольшой завал. Лебедка, душераздирающе визжа, забуксовала, и Анюта торопливо рванула на себя рубильник. Работа остановилась.

Порожняк тут же забил всю разминовку. Еле протиснувшись между вагонетками, Буряк сунулся на уклон, увидел там кучу породы и обломки рамы, все понял и птицей полетел в лаву за Бирюковым и его людьми. Всемером они лихорадочно принялись разгребать завал, и вскоре, как по волшебству, натворившая беды вагонетка оказалась на своем месте, что-то заскрипело, канат дрогнул и пополз, волоча ряд таких же точно заржавленных дур. Ремонтная операция была смертельно опасна, но в тот раз им повезло, никто не пострадал. Движение черной змеи возобновилось, но темп был потерян, прошло уже полсмены, а выдано было всего лишь сорок тонн. Оставалось еще сто десять!

Буряк сморщился и потер лоб под кепкой, размазывая кашицу из пота и угольной пыли. Через минуту решение было найдено. Он вновь позвонил десятнику транспортного участка и заверещал:

– Никишка, выручай, браток, мать твою, еще два состава порожняка мне подай. Загонишь их, …, пока в тупик и сразу, значит, еще два … на разминовку!

Никишка имел кое-какие личные причины не идти Буряку навстречу, но отказать ему все же не посмел. Сцепка электровозов поволокла на Восточный участок вереницу порожних вагонеток. Главное сражение предстояло в лаве. Буряк всех бросил на навалку и сам взял лопату в руки. Бирюков притащил откуда-то длинную полосу железа, и вся его бригада принялась сгребать ею уголь на рештаки. Переполненный конвейер еще щедрее, чем обычно, рассыпа́л его по сторонам. Сцепщики и откатчики выбивались из сил, и вся транспортная система натужно ворочалась, с огромным трудом переваривая необычайно мощный поток. Постепенно всех участников действа захватила эта невозможная по своей чрезмерности работа. Пилипенковцы, кажется, вообще не чувствовали усталости и только наращивали и наращивали темп. Мерно сгибались и разгибались их голые спины, монотонно шаркали лезвия лопат.

Наступил тот момент, когда все решалось. Не умолкая ни на минуту, Буряк вертелся бесом, то бросая лопату, то вновь хватаясь грузить. Казалось, в одно и то же время он скакал вокруг флегматичного Бирюкова, вертелся юлой на разминовке или высовывался из-под рештака, где, рискуя головой, разглядывал застучавший подшипник. На его черной роже различались одни лишь белки выпученных глаз. Вся его одежда промокла насквозь, капли пота падали с кончика носа, коротко взблескивая в болтавшемся свете фонаря.

– Эх, мать твою, субчики-голубчики! Наддай, братцы! – неслось отовсюду сквозь грохот конвейеров и откатки.

И братцы наддавали и наддавали, щедро питая ненасытную черную змею.

Ровно за час до окончания смены Романовский позвонил на участок.

– Ну, как дела, сколько тонн выдали? – сглотнув, спросил он делано ироническим тоном.

– Сто сорок, – беззаботно ответил Буряк, – ништяк, нормально все будет, товарищ начальник.

Романовский не нашелся что сказать и повесил трубку. Нарядчица принесла ему чаю. Когда он размешивал сахар в крутом кипятке, пальцы его дрожали и железная ложечка мелко стучала о тонкие стенки стакана.

В результате Буряк отгрузил сто шестьдесят тонн – сто десять процентов нормы.

Его рабочие, сдав лампы и жетоны, вывалились гуртом на чистый, отдающий полынью воздух. Щурясь на послеполуденное солнышко, они вяло стягивали ставшие вдруг такими тяжелыми робы и неторопливо брели к дверям душевой. Кто-то блаженно прикуривал уже вторую цигарку – первые были разом засмолены еще в клети. Кто-то отвесил заковыристый комплимент толстомясой учетчице. Кто-то заржал.

Неподалеку за стеклом полускрытого бурьяном окошка белело спокойное, задумчивое лицо Зощенко. Глаза его, увеличенные выпуклыми линзами пенсне, прикованы были к едва заметно качавшимся побегам молодой лебеды. А перо в руке как бы само собой выводило: 110 % – в соответствующей графе, в конце страницы наполовину уже заполненной амбарной книги, заранее аккуратно расчерченной от начала до конца.

Прошло лето, лебеда пожелтела, а потом пожухла и почернела. Под окном намело грязноватый сугроб, который потом опал, ушел в землю, чтобы уступить место новой, молодой и жизнерадостной зеленой поросли.

Глава 5. Параллельный способ

В первые пятилетки грамотных специалистов не хватало. Особенно энтузиастов, выращенных и обученных советской властью. Поэтому недавних выпускников ВТУЗов в то время нередко продвигали на командные должности. Евгению Семеновичу Слепко, например, едва исполнилось двадцать шесть лет, а он уже руководил строительством крупной шахты. Этот чернявый, загорелый паренек, неуклюжий и совершенно несолидный, в огромном кабинете, доставшемся ему в наследство от предыдущего начальника строительства, среди тяжелой, красного дерева мебели, бархатных штор и знамен казался случайным посетителем, затесавшимся туда по ошибке.

Родился Слепко на Дальнем Востоке, в унылом горняцком поселке, затерявшемся между безымянными сопками. Ребенком вместо сказок слушал он, засыпая, медленные корявые рассказы пьяного отца об опасной, но такой притягательной работе там, глубоко внизу. Но отец погиб в завале, мать пошла в уборщицы на станцию, и вскоре все их семейство переехало в большой город. Воспоминания детства, прошедшего под терриконами, теряя, как водится, серые будничные детали, становились всё более красочными и счастливыми. Новые одноклассники дразнили его, он дрался, ревел, ничего не помогало, приходилось терпеть. Позже, студентом местного Политеха, сидя одинокими вечерами за конспектами, часто голодный, Евгений сладко мечтал о будущей жизни в избранном кругу горных инженеров, когда, встав вровень с этими важными господами, он посмеется над нынешним убогим существованием. Тоскливая зависть к развеселому времяпрепровождению однокашников только подстегивала его. И, в отличие от них, он закончил курс вполне подкованным специалистом.

Но придя наконец десятником на шахту, Слепко почувствовал себя в форменной трясине. Организация работ оказалась совершенно бездарной, расхлябанной, граничащей с вредительством. Применявшиеся технологии давно устарели, а окружающие, все до единого, от начальника шахты до последнего подсобника, даже комсомольцы и члены партии, оказались пьяницами, бездельниками или косными ретроградами, по уши погрязшими в мелочовке.

До отказа заряженный книжными знаниями, туманными идеями, расплывчатыми планами и мальчишескими мечтами, он сам себя назначил ударником железного потока революционного преобразования страны, гремевшего из раструбов репродукторов, с полотнищ киноэкранов и газетных страниц. Он выскакивал на собраниях с воспаленными, горячечными речами, неистово ругался с начальством, требуя немедленных, радикальнейших и всеобъемлющих перемен. Он мог быть то невозможно грубым, то, как ему самому казалось, хитрым до изумления. Действительно, когда этот смуглый брюнет с горящими глазами наседал на какого-нибудь ответственного работника, ставя даже в приватных беседах чисто технические вопросы в острополитической и конкретно личной плоскости, он почти всегда преодолевал любое сопротивление. А если оппонент все же продолжал упорствовать, Слепко удваивал напор, стремясь любыми средствами устранить препятствие со своего пути, совершенно искренне полагая, что со столь явными противниками Дела церемониться нечего. Дружеские намеки на рискованность подобной манеры поведения он пропускал мимо ушей или беззаботно отшучивался, называя их чушью собачьей.

Из десятников все еще малоопытного Слепко, вступившего, впрочем, к тому времени в ряды ВКП(б), коварно бросили на руководство участком, прочно сидевшим в глубоком прорыве. Вопреки надеждам недоброжелателей, ему удалось не только выправить положение, но за счет жестких дисциплинарных мер и удачного применения кое-каких новшеств достичь невиданных прежде на шахте темпов проходки: сорок – сорок пять метров в месяц. Признано было, что хотя этот странный тип и склонен к рискованным аферам, он, тем не менее, замечательно удачлив, довольно грамотен и весьма опасен. Самого его успех просто окрылил.

Тут кстати сняли очередного начальника строительства крупной шахты и, с подачи райкома, трест назначил на освободившийся пост молодого да раннего Слепко. Явившись на новое место службы, Евгений обнаружил, что отсутствовало, оказывается, все руководящее ядро, и тут же решил, что для дела будет полезно, если он заодно займет и пост главного инженера. То, что сия замечательная инициатива не встретила ни малейшего сопротивления в вышестоящих организациях, нисколько его не обеспокоила, напротив, он воспринял это как должное.

А между тем ситуация на вверенном ему объекте была критической. По плану Второй пятилетки, этой шахте отводилась ключевая роль, и строительство должны были завершить через три с половиной года. К этому сроку следовало пройти два ствола, очень глубоких – по 400 метров – и большого сечения, затем – огромный шахтный двор, два километровых квершлага, множество других выработок, а кроме того построить наземные сооружения, жилье и еще кое-какую мелочь. Самые оптимистические и поэтому вполне иллюзорные расчеты показывали, что за все про все требовалось никак не менее пяти лет. Основательно поразмыслив, новоиспеченный начальник строительства решил, что единственный выход – это изобрести какой-то необычайно эффективный способ проходческих работ. И конечно, вскоре он его изобрел, то есть придумал, как ускорить проходку стволов в полтора раза, и очень просто. Идея Слепко заключалась в том, чтобы проходить стволы не последовательно, как тогда было принято, а – параллельно. Иначе говоря, вместо того чтобы чередовать проходку и крепеж пройденных участков, вести то и другое одновременно. На первый взгляд – ничего особенного, но это если не понимать всей инженерной тонкости. Объем строящегося ствола и так уже был заполнен под завязку. Насосы, водоотливные трубы, трубы вентиляционные и сжатого воздуха, электроприводы и электрокабели, крепежный полок, бадьи для спуска бетона и для подъема породы – все это висело на стальных канатах и по мере необходимости поднималось и опускалось. Каждый сантиметр был на строгом учете. Слепко же намеревался втиснуть в ствол все это хозяйство разом.

Не откладывая дела в долгий ящик, он вплотную взялся за конструирование, тратя на черчение, перечерчивание и бесконечные расчеты все возможное и невозможное время, в основном за счет сна. И втиснул-таки, «подчистив» все допуски и зазоры, предусмотрев дополнительную подъемную машину и пропуск бадьи через подвесной полок, для чего последний пришлось оборудовать особенными откидными люками и защитной сеткой. Закончив, он отнес материалы в технический отдел, приказав там немедленно все досконально проверить и вычертить набело. Получив ровно через неделю рулон прекрасно оформленных чертежей, он пришел от них в полный восторг и, не посчитав нужным с кем-либо посоветоваться, немедленно приступил к реализации.

В райкоме, хотя они сами же и выдвинули Евгения, опасались тем не менее, как бы он по дурости не наломал дров. Решено было придать ему «для подкрепления» опытного парторга, возложив на оного полную меру партийной ответственности за положение дел. Таким «подкреплением» явился Василий Григорьевич Кротов, работавший до этого, как и Слепко, на двадцать третьей шахте. Человек это был пожилой, проверенный.

О себе Василий Григорьевич говорил обычно в третьем лице, называясь пролетарием и старым большевиком, частенько поминая, что командовал партизанским взводом в Гражданскую. Он обожал также витиевато пофилософствовать, к месту и не к месту вынимая из жилетного кармашка дорогой брегет с репетиром, или ввернуть какое-нибудь особливо мудреное словечко, причем смущение собеседника доставляло ему огромное удовольствие. В таких случаях он высовывал из-под тонкой верхней губы два остреньких зубика и тихонько, с легким свистом, всасывал воздух.

Задачу свою Кротов видел в том, чтобы держать «желторотого инженеришку» на коротком поводке, дабы в корне предотвращать любые «завихрения». Надо сказать, что к инженерам он относился вообще скептически, а со Слепко уже поработал некоторое время на одном участке и мнение о нем имел самое неважное. Понятно, что первая же его попытка вмешаться в руководство стройкой, встретила немедленный и резкий отпор.

Пришлось парторгу притормозить. Со строительством стволов он никогда прежде дела не имел, а «инженеришка» так и сыпал техническими терминами. Подловить его на вопросах, так сказать, общеполитических, тоже не вышло. Слепко не только с легкостью необычайной уклонился от удара но, в свою очередь, обрушил на Василия Григорьевича лавину самых свежих цитат, директив и лозунгов. Причем он с такой яростью сжимал зубы и жег Кротова глазами, что тот поджал хвост. Отступив по тактическим соображениям в тень, он начал методично плести паутину, группируя вокруг себя обиженных и недовольных.

Новость о намерении молодого начальника грубо нарушить технологию проходки стволов неожиданно сильно всколыхнула, расслоила людскую массу, и Кротов, не имея ни малейшего понятия о сути проекта, нутром почувствовал: пора! Он точно знал, что если дать теперь слабину и не остановить зарвавшегося «сосунка», потом будет уже поздно.

Когда на общем собрании шахты Слепко эмоционально разъяснял народу сущность и огромные выгоды своего предложения, парторг лишь солидно помалкивал да покашливал в усы. Он не посмел открыто выступить против новаторского начинания, подкрепленного, как и положено, ссылками на недавние решения партии и правительства. Но потом, тепло поздравляя начальника шахты с «замечательным выступлением», он, не меняя тона, заявил:

– Что же, товарищ Слепко, обсудим данный вопрос на ближайшем парткоме.

– На парткоме? – удивился Евгений. – А зачем? Я ведь сейчас только подробно все разъяснил и получил полное одобрение. Вы же сами…

– А как же иначе? – раздумчиво возвел очи горе Кротов. – Парторганы обязаны досконально во всем разбираться, чтобы, значит, целиком и полностью быть в курсе. Мы ведь с вами, дорогой товарищ Слепко, как члены парткома несем строжайшую партийную ответственность! Да вы не журитесь. Доло́жите нам, это самое, подробненько, в порядке общей информации, всего и делов.

Евгению такой оборот очень не понравился. На следующее утро он еще затемно явился на квартиру к своему персональному кучеру, выдрал его из-под теплого стеганого одеяла и понесся со всеми своими чертежами в город, рассчитывая перед началом рабочего дня перехватить главного инженера треста. Вопреки темным подозрениям, приняли его доброжелательно и вопросы задавали по существу. Под конец внесли даже парочку полезных дополнений, причем так деликатно, что почти не потревожили жгучую авторскую ревность. Вполне успокоившись, он вернулся на шахту. К парткому, впрочем, готовился тщательно, хотя оказалось, что особого смысла в этом не было.

Когда ему дали слово, Евгений вновь, сообразуясь с уровнем слушателей, рассказал о своем способе. Члены парткома вроде бы слушали нормально, внимательно. Последовали какие-то вопросы. Он старался отвечать как можно доходчивее, не показывая раздражения. Председатель шахткома Лысаковский спросил:

– Как будет обеспечена безопасность рабочих в забое, ведь на них щебенка посыплется с полка?

Слепко начал терпеливо объяснять, что ни малейшей опасности нет, даже показал пальцем на чертеже, какие предусмотрены меры защиты. Но Лысаковский вдруг заверещал на повышенных нотах:

– Товарищи! Начальник строительства Слепко ради личных деляческих интересов подвергает риску жизни наших рабочих. Что это еще за сомнительные эксперименты? Проходка стволов и так достаточно опасна, без того, чтобы разные недоученные спецы лезли туда со своими непродуманными идейками! Мы с вами не можем этого позволить… Партийная ответственность… Мы должны прямо потребовать, чтобы начальник шахты немедленно прекратил это безобразие!

Евгений, весь красный, раздувшийся от возмущения, едва смог усидеть на стуле, изо всех сил сжимая кулаки. Только он хотел дать решительный отпор безобразной выходке профсоюзного функционера, как встал Самойлов – могучий седой проходчик, основательный человек с густыми вислыми усами. Начал он, запинаясь, со стандартного набора фраз о политическом положении, коварных врагах и необходимости выполнить пятилетку в четыре года. Затем, безо всякого перехода, объявил:

– В общем и целом, нужно констатировать, что предложение товарища начальника, как уже констатировал товарищ председатель шахткома, угрожает жизни проходчиков. Я сам проходчик, и я должен в общем и целом констатировать, что полностью согласен с товарищем Лысаковским. Потому что… в общем и целом…

Окончательно запутавшись, он закашлялся, поднеся к усам огромный темный кулак, и замолк. Кротов, гневно кусавший губы во время речи Самойлова, не выдержал:

– Слушай, ты! В общем и целом! Кончай давай свою бодягу!

– Ну, раз так, я в общем и целом уже закончил.

Заговорил другой проходчик, еще молодой, рыжий, с распухшими красными веками:

– Ты сам-то, б…, понял, чего тут натрепал? То ты, это самое, за ускорение работ, то – против. Ты бы хоть разобрался, чего тут товарищ начальник предлагает. Я вот никакой особой опасности не вижу и, значит, предлагаю смелую инициативу товарища начальника единогласно поддержать!

– Ты бы язык свой поганый попридержал! Тут тебе не пивная, понял меня? – опять вмешался Кротов. – Многовато, парень, на себя берешь! Если опытные товарищи считают, что идея опасная…

– Эти «опытные» товарищи, – взорвался наконец Слепко, – опытны только в том, как бы работать помедленнее, а я хочу…

– Чего вы там себе хотите, с этим партия еще обязательно разберется, можете не сомневаться, – едко отбрил Кротов, – а пока учтите, что партком не может позволить вам эту сомнительную авантюру.

– Это же чисто техническое мероприятие, в котором вы все ни черта не смыслите! – Евгений, сам того не замечая, перешел на крик. – Вы все тут вообще ни при чем! Я один за все отвечаю и все равно буду продолжать, чего бы вы там ни решили!

– Партком не позволит гробить рабочих и подрывать авторитет партии, – неожиданно тихо проговорил Кротов.

– Да откуда вы это взяли, Кротов?

– Поступили сигналы.

– Какие там еще сигналы? От кого? От Лысаковского этого вашего? Он в проходке стволов разбирается, как…

– От рабочих сигналы поступили, товарищ Слепко. Вы, конечно, один тут во всем разбираетесь, остальные все дураки.

– Дураки не дураки, а безграмотные демагоги, это точно.

– Чтобы какой-то, мальчишка оскорблял рабочий класс! Партию! – зашипел, как карась, брошенный на сковородку, парторг. – Ты, сопляк, у меня за это ответишь!

Повисло тяжелое молчание. Наконец Кротов заговорил, причем совершенно будничным тоном:

– Предлагаю проект товарища Слепко направить в горнотехническую инспекцию, пусть настоящие специалисты разберутся. По результатам примем окончательное решение. Что же до его недостойного поведения – этот вопрос рассмотрим на открытом собрании. Ставлю на голосование. Кто «за»? Против? Воздержался? Так, хорошо, воздержался один. Решение принято, товарищи. Разрешите заседание парткома считать закрытым.

Евгений был ошеломлен. Ему показалось, что он внезапно потерпел сокрушительное поражение. Его высекли как мальчишку, и унизительная, к тому же недопустимая для авторитета начальника экзекуция будет еще продолжена на глазах у всех! Он брел куда-то, ничего вокруг себя не замечая, пока не очутился на незнакомом пустыре. Вокруг бегали облезлые куры. Присев на загаженный ими чурбачок, Евгений принялся бездумно швыряться в глупых птиц камешками. Грустные воспоминания о детстве захватили его. И когда мысли обратились к сегодняшней неприятности, она показалась не страшной, скорее мелкой и смешной. Бросив, последний остававшийся в горсти камешек в возмущенно заоравшего петуха, он встал, тщательно отряхнул брюки и двинулся на шахту. За его спиной огромное красное солнце, ноздреватое, как апельсин, тонуло в сизой густеющей дымке.

На следующий день его вызвали в райком. Переполненный мрачными предчувствиями, он вновь собрал многострадальные свои чертежи и с тяжелым сердцем поехал. Действительно, в узкой душноватой приемной второго секретаря, ведавшего вопросами промышленности, Слепко обнаружил торжествующего Кротова, восседавшего на диване, крытом серой парусиной. Он не снизошел до ответа на любезное приветствие начальника шахты, а когда через полчаса их обоих вызвали, грубо оттолкнул Евгения плечом, чтобы первым войти в высокую дверь. Его маленькие, глубоко сидевшие глазки сверкали, усы топорщились, неудержимая радость цвела на обычно хмуром, желчном лице.

Их встретил человек неясного возраста, скорее всего лет сорока, в потертом чесучовом костюме, мягких кавказских сапогах и белой косоворотке. Его безусое, очень худое, но гладкое, как говорится, дубленое лицо ничего не выражало, и хотя голос звучал вполне доброжелательно, а рукопожатие было крепким, Евгений не нашел в себе сил встретиться с ним взглядом.

– Ну и что там у вас стряслось? – указав посетителям на стулья и усевшись сам, спросил секретарь.

– Разрешите доложить, товарищ Климов? – вскочил Кротов, вытянувшись по-военному.

– Докладывай.

– Товарищ Слепко ведет на шахте вредную авантюристическую, деляческую политику, игнорирует мнение парткома, прямо оскорбляет партию и рабочий класс!

– Так, – движением руки Климов разом остановил и оратора, и взвившегося чуть не до потолка Евгения, неторопливо раскурил папиросу, пару раз глубоко, с удовольствием затянулся, – это понятно. Расскажи теперь ты, товарищ Слепко, об этом самом «параллельном способе». Ты уверен, что проходку действительно можно будет ускорить?

Евгений кое-как, поминутно сбиваясь, изложил суть своего предложения.

– Посудите сами, – закончил он, – сейчас ствол до сорока процентов времени стоит на крепеже, значит, если одновременно вести проходку, это даст выигрыш минимум в полтора раза.

– Похоже, что так, – задумчиво пробормотал Климов, плюща в пепельнице очередной окурок, – да, похоже, что так.

– Говоришь, оскорбили тебя? – вдруг повернулся он к Кротову.

– Начальник строительства Слепко оскорбил партию и рабочий класс, обозвав членов парткома придурками, а заслуженных рабочих – демагогами!

– И правильно назвал, вы и есть придурки и демагоги, а партия и рабочий класс тут ни при чем.

– Но ведь я неоднократно вам сигнализировал, товарищ Климов, что весь партком считает…

– У тебя там что, ученый совет академиков собрался? Считают они!

– Партком считает, – почернев лицом, упорствовал Кротов, – что предложение начальника строительства чрезвычайно опасно, поэтому мы на всякий случай передали его на экспертизу в горнотехническую инспекцию.

– Ага! Успел уже и инспекцию подключить? Ну конечно, сейчас эти старорежимные пердуны расхрабрятся и выступят против твоего мнения.

– Мы не вправе рисковать жизнями рабочих ради деляческих вывихов…

– Ну вот что, – властно перебил парторга Климов, – райком с тобой не согласен. Мы не позволим тебе, товарищ Кротов, зажимать новаторские инициативы! Понял меня? Займись лучше своим делом, а в то, чего не понимаешь, не суйся! Рекомендую тебе впредь оказывать товарищу Слепко всяческую поддержку. Кстати, Кротов, как там у тебя обстоит дело с прогулами?

– Я не совсем в курсе, товарищ секретарь райкома, – смешавшись, вынужден был признаться тот.

– Не совсем? Твоя прямая обязанность неукоснительно обеспечивать выполнение директив по данному вопросу! А ты вместо того консерватизм какой-то развел. Разберись и в следующий раз доложи. Ты у нас, – обратился Климов к Евгению, – руководитель еще молодой. Так что не стесняйся, требуй от них любой помощи. Ну а если что, прошу сразу ко мне. Чем могу, так сказать… Да, и собери, пожалуй, проходчиков, еще раз все им объясни, особенно что касается безопасности. Всё! – встав и хлопнув жесткой ладонью по столешнице, заключил секретарь, – оба свободны. И позовите-ка мне, кто там следующий дожидается.

Кротов, сославшись на дела, отказался возвращаться на шахту вместе со Слепко и поплелся куда-то вдоль по бульвару. Евгений, развалившись на мягком сиденье пролетки, вскоре задремал под мерный цокот копыт. Недавние страхи казались ему теперь глупыми до неприличия. Все шло так, как до́лжно. Очередное мелкое препятствие было устранено.

Проходка шла, как уже говорилось, на двух стволах – «клетьевом» и «скиповом». Слепко решил для начала запустить свой способ на «клетьевом», снять возможные заусеницы, а уж тогда подключить и «скиповой». В течение двух хлопотных, напряженных недель почти все, что нужно, было изготовлено, найдено, получено, привезено и собрано вокруг устья первого ствола. Одну только дополнительную подъемную машину никак не удавалось довести до ума, несмотря на возросшее до точки кипения раздражение начальника строительства. Механикам все что-то мешало, не складывалось, получалось не так, как надо. К тому моменту, когда Слепко всерьез уже заподозрил саботаж, усиленная бригада завершила наконец и этот, последний элемент подготовки. Можно было начинать.

Тогда вдруг забуксовал сам Евгений. Мнительный от природы, он никак не решался дать отмашку. Сидя глубокой ночью за своим нелепым, помпезным письменным столом, он понял вдруг, что все-таки ошибся и, возможно, непоправимо. Опытную проходку, целью которой должно было стать скрупулезное выявление ошибок, он, в идиотском своем запале, организовал на важнейшем народнохозяйственном объекте! С этой минуты Евгений не мог ни уснуть, ни хотя бы усидеть на одном месте и часами бесцельно шатался по стройке. Столкнувшись где-нибудь с парторгом, он непроизвольно отшатывался, как от нечистой силы. Бессвязные мысли безостановочно бродили в его всклокоченной голове. Вспомнилось, например, как в прошлом году насмерть задавило трактором пьяного рабочего, валявшегося в бурьяне. А ведь тот тоже был проходчиком! И от таких теперь зависела вся его судьба! Евгений вновь и вновь осматривал оборудование и экзаменовал бригадиров, надеясь найти, предугадать слабое место. Текущие показатели по шахте резко пошли вниз на всех участках сразу, а начальник строительства с воспаленными от бессонницы, слезящимися глазами в сотый раз проверял затяжку какой-нибудь никчемной гайки.

Странную эту задержку вскоре заметили. Поползли шепотки. Заинтригованный до крайности Лысаковский не утерпел. Полдня он безуспешно названивал начальнику по телефону, после чего лично отправился на поиски и обнаружил того, сидящего на чурбачке под лебедкой и наспех поедающего что-то из замасленного газетного кулька. Неискренне пожелав приятного аппетита, председатель шахткома изобразил на лице озабоченность.

– Товарищ начальник, вынужден напомнить, что участок проходки стволов третий день стоит.

– Ну и что? – промычал Евгений с набитым ртом. – Мы им компенсируем.

– Компенсируете? Небось не из своего кармана!

Слепко разом проглотил большой кусок и вынырнул из трясины переживаний. Он разглядел, что дебелое, чисто вымытое лицо Лысаковского так и распирает от злорадства.

– А в чем, собственно, дело?

– А дело в том, что трудовому коллективу необходимо знать, когда, наконец, начнется работа по вашему хваленому методу!

– Не все еще готово, но мы скоро начинаем, не волнуйтесь.

Это маленькое происшествие помогло ему взять себя в руки. Напившись сладкого чаю, он окончательно решился и приказал начальнику участка, у которого тоже ноги заплетались от усталости, собрать бригадиров. В полночь, в первую смену наступающего дня, началась проходка клетьевого ствола «параллельным способом».

Когда бетонщики спустилась на полок, никто из работавших внизу проходчиков даже не поднял головы. Но едва раствор из первой бадьи загрохотал, падая на дощатый настил, и всё в стволе заходило ходуном, все они побросали работу и сгрудились в центре забоя, со страхом глядя вверх. Слепко крикнул, чтобы следующую бадью разгружали как можно осторожнее. Но результат оказался почти таким же. Отскакивающая во все стороны щебенка через щели и отверстия в полке летела с тридцатиметровой высоты в забой. Никого не задело лишь по чистой случайности. У Евгения потемнело в глазах. Его способ оказался действительно опасным, прав был Лысаковский! Хорошо еще, что поблизости не вертелись обласканные Кротовым конторские инженеры. Но прекратить проходку, едва начав, – какой позор! К тому же, причина все равно рано или поздно выплыла бы наружу. Слепко уверенным, «начальственным» тоном выговорил бетонщикам за «неаккуратность» и послал начальника участка вниз, в забой, надзирать, как бы чего не вышло при следующих подачах бетона. Толку от этого, разумеется, быть не могло, напротив – риск только возрос. Он кинулся к себе и начал истерично потрошить учебники. Увы, поиски ничего не дали. А у него самого, как назло, голова не варила совершенно, только слезы лились из натертых грязными пальцами глаз. Он готов был по полу кататься, орать, биться башкой о стену, но вместо того просто улегся на диван. «Я ошибся, ошибся…» – жужжала единственная мысль. Веки его слиплись, он задремал. Вынырнув вдруг из темного омута, Евгений из последних сил попытался собраться. Увидев в шкафу несколько пыльных старорежимных фолиантов, поставленных туда одним из его предшественников ради красоты корешков, он, только чтобы опять не уснуть, достал их и принялся листать. Первым ему попалось «Описание Донецкаго бассейна», шикарное издание 1898 года, и почти сразу он наткнулся на прекрасно вычерченный эскиз со всеми размерами, изображавший бадью с косым дном и боковой разгрузочной дверцей.