Текст книги "Шахта"

– Мы не знали, мы только догадывались. Наверное, рано или поздно кто-нибудь обязательно заявил бы на него, особенно из молодежи. А скажите, Евгений Семеныч, если не секрет конечно, что вам следователи об этом говорили?

– Какой там секрет? Какая-то информация у них, вроде, была, но ничего определенного. Сказали, что вину за недосмотр не только я несу, но и другие тоже, они сами, в первую очередь.

– Вот видите! – хозяйка налила ему еще одну, уже третью чашку.

Тут только Евгений заметил, что он, по ходу разговора, один умял все варенье и печенье.

– Да вижу я, вижу, только муторно на душе. Много еще врагов вокруг ходит. Живешь рядом с таким, за руку каждый день здороваешься, а он…

– Да, – потупилась хозяйка, – но все хорошо, что хорошо кончается. У нас в школе несколько учителей жилье получат. Я так рада за них!

– Может, у вас самих на сей счет, вопросы имеются?

– Нет-нет, что вы!

– Хорошо, – Слепко поднялся, хозяева, разом, тоже встали. – Если что для школы нужно будет, обращайтесь прямо ко мне или к Дарье Ивановой. Хорошая, между прочим, девушка, я ее вместо Фоменко назначил.

– Да, – сдержанно улыбнулась Александра Михайловна, – она моя недавняя ученица.

– Тогда спасибо, я пойду. Мы тут собрались в барак, посмотреть, как там. Все было очень вкусно.

– Заходите еще, Евгений Семеныч!

У барака, кроме Кротова с Лысаковским, ожидал участковый милиционер. Пожав всем им руки, Слепко спросил:

– Ты-то тут, какими судьбами, Вася?

– Это я его позвал, – сказал Лысаковский.

– Действительно, Евгений Семеныч, не помешает, – широко улыбнулся здоровенный Вася и поправил козырек фуражки.

Гуськом поднялись на высокое крыльцо, такое же черное, как и стены. Слепко с некоторой опаской потянул за изогнутый гвоздь, заменявший дверную ручку. Из щели пахнуло гнилостным смрадом. Комиссия вошла в изумительно загаженные сени. С обеих сторон навалены были кучи какой-то дряни, на вид совершенно неопределимой, но мерзкой. Стараясь не дышать, они протиснулись в следующую дверь и очутились в длинном, не менее смрадном коридоре. Вонь там имела некоторые пищевые оттенки, отчего была еще тошнотворнее. Спереди сочился слабенький свет, верно, там скрывалось загороженное чем-то окно. Кто-то или что-то шмыгало вокруг них в полумраке, одна дверь с грохотом захлопнулась, несколько других, наоборот, приоткрылись, и в освещенных проемах возникли силуэты людей. Слепко обнаружил прямо у себя под ногами копошившихся в тряпье детишек. Все они огромными глазами уставились на вошедших, особенно на участкового, и, очевидно, готовы были дружно зареветь. Сбоку выскочила полуголая растрепанная женщина, ухватила одного из карапузов и юркнула в дверь направо от входа. Комиссия не без колебаний направилась туда же.

Им открылась типичная картина жуткой трущобы, увидеть которую ожидал и боялся Евгений. По стенам в три яруса устроены были нары. У окна, высокого и ничем не занавешенного, на большом столе навалена была груда разномастных примусов, пустых и полупустых бутылок, немытых мисок и обгорелых кастрюль. Все очень грязное. Закопченные оконные стекла едва пропускали свет. По углам стояла всякая паршивая мебель, в основном – поломанные табуретки. В помещении находилось десятка полтора женщин и детей, самого разного вида и возраста. Потная толстая баба ожесточенно стирала в жестяной лохани. Несколько подростков в углу резались в карты. У самой двери, на полу, в ворохе тряпья лежала старуха и непрерывно, с каждым выдохом, стонала. Смердела она нестерпимо. Еще несколько старческих лиц боязливо выглядывало с нар. Кроме них и молодухи, выбегавшей за ребенком, никто на вошедших внимания не обратил. Слепко спросил стиравшую бабу, кто она и где работает, но та, словно его тут не было, продолжала молча разминать серое белье. В беседу вступил участковый. У него получилось лучше. В комнате постоянно проживало три многодетные семьи и кроме того три или четыре одинокие старухи. Одна такая бабуля как раз наладилась помирать. Вся она была облеплена жирными клопами, нагло, по-хозяйски, ползающими в лохмотьях. Возмущенная комиссия хором заорала на прачку, требуя, немедленно помочь и вообще что-нибудь сделать. Вася проверил у всех документы, и выяснилось, что выбегавшая за ребенком молодуха таковых не имела и нигде, похоже, не работала. На вопросы она не отвечала, только все громче рыдала. Вася строго приказал ей собираться.

Перешли в следующую комнату. Ситуация там была примерно такой же, то есть просто волосы дыбом вставали. Так они перемещались из комнаты в комнату вдоль длинного темного коридора. В одной, на нарах и замызганных матрасах, устилавших весь пол, проживало аж сорок человек. В тесной берлоге валялась вповалку бо́льшая часть мужского населения барака. Окно там было заколочено, в перегарном тумане тускло мерцала лампадка. Расторопный Вася извлек из люка в полу самогонный аппарат и трезвую, трясущуюся от страха тетку. Зловредное устройство тут же было растоптано милицейскими сапогами, а содержательницу притона арестовали.

Пару раз на их пути вспыхивали скандалы. Стоило только заикнуться о новых квартирах, как люди, особенно женщины, бросались на гостей чуть не с кулаками, крича, что им уже давно это самое втюхивают и в подобную брехню они больше не верят. У многих болели дети, кое у кого они уже умерли. Стоило прикрикнуть построже, и агрессия обращалась во всеобщий плач.

Одну дверь пришлось взламывать. Эта комната отличалась своего рода роскошью. Нар, по крайней мере, там не было, стояла приличная мебель. На всех стенах висели ковры и какие-то пошлые мещанские картинки. Все, впрочем, очень грязное. Чистый осенний ветер свободно веял через распахнутое настежь окно – очевидно, обитатели только что смылись. Участковый отыскал под одним из шкафов тайник – там, в подполе, лежали какие-то чемоданы и ящики.

– Ворованное все, – предположил парторг.

Паренек, прибившийся к ним по пути, прошептал, что в этой комнате обитала некая опасная шайка. Ничего более определенного вызнать у него не удалось.

Но кое-где оказалось на удивление чисто, опрятные занавески делили помещения на части, в каждом углу гнездилось по семье. В таких комнатах им предлагали пообедать или хотя бы попить чаю, а о жутких соседях говорили осторожно, с боязливой оглядкой на дверь. За одной из занавесок неожиданно обнаружилась Даша Иванова.

– Я тут всю жизнь свою прожила! – уперев руки в боки, уставилась она в глаза начальнику. – А чего это вы так удивляетесь, Евгений Семенович? Может, вы и о том, как мы тут живем, тоже ничего не ведали?

– Вы, конечно, можете мне не верить, Дарья Ивановна, но так оно и есть, – не отводя глаз, ответил Слепко.

Недавняя идея сделать ремонт и устроить тут общежитие, казались ему теперь полнейшим абсурдом. Очень хотелось немедленно что-то предпринять, собрать жильцов, выступить, сказать им что-то хорошее. Участковый и добровольные его помощники заколотили во все двери, требуя, чтобы народ срочно выходил на улицу. Двоих послали за грузовиком, чтобы отправить тяжелобольных в больницу, а Вася поволок в отделение ту женщину с ребенком и самогонщицу, шепнув Евгению на прощание, что вызовет подкрепление из района и окончательно разберется с воровской малиной.

Пока людской ручеек вытекал на улицу, начальство отошло подышать в сторонку. Слепко хотел было выдать Лысаковскому с Кротовым по первое число, но вспомнил, что как раз они-то давно уже донимали его этим бараком.

– Я виноват, что не слушал вас, товарищи.

– Нет, наша это вина, товарищ начальник, – пробасил Кротов, – нужно было бороться с вами насмерть по этому вопросу. А мы с Мишкой, выходит, сдрейфили, подвели людей.

Слепко звенящим голосом объявил собравшимся, что строительство новых домов начнется немедленно, в ближайший выходной, и руководство шахты просит всех принять посильное участие. Он напомнил, что списки получателей жилья висят уже у входа в контору, но они могут быть дополнены, если кого-то по ошибке пропустили. И наконец, что все присутствующие будут переселены в самую первую очередь. Люди неуверенно захлопали, но на душе у Евгения все равно было гадко. Он поплелся в свою неуютную, огромную трехкомнатную квартиру и по дороге, решил передать ее какой-нибудь особо многодетной семье.

Не откладывая, он переселился в хорошую комнатку, которую нашла ему в частном секторе вездесущая Даша. Хозяева, чудаковатые пенсионеры, приняли жильца как родного. С тех пор он редко ночевал на службе, заделавшись большим любителем бесед у самовара и неторопливой игры в шахматы. Порой они до поздней ночи резались втроем в преферанс.

Через неделю после знаменательного посещения барака половина поселка вышла на пустырь. Пьяных почти не было. Более того, известная всем закусочная, на которую местная интеллигенция поглядывала очень косо, выставила столики с чаем и бутербродами. Иванова, ставшая уже непререкаемым авторитетом, организовала неимоверное количество лопат, кирок, носилок и даже пару грузовиков для вывоза земли. Люди разбились по своим будущим домам и начали копать котлованы. Несколько горячих голов требовали тут же, немедленно, взорвать церковь, но, конечно, сделать это было невозможно. Понадобилось еще целых две недели бумажной волокиты. Зато потом битый кирпич очень пригодился.

К ужасу Слепко, Даша вместе со своими друзьями-комсомольцами сколотила форменный партизанский отряд. Они ночами захватывали на путях вагоны с пиломатериалами, цементом и всем таким прочим. Начальник шахты, поминутно ожидая самого худшего, прикрывал их как мог от разъяренных грузополучателей, переводя удары на Климова. Тот скрипел, но держался.

Жизнь была хороша, вот только Евгений никак не мог забыть ту черноглазую девушку под дождем. Как ни странно, чем дальше, тем больше он думал о ней. Собственное поведение – то, что он не повернул тогда, вернее, не остановился сразу же, не выскочил, не побежал за ней, представлялось ему теперь непонятной, дичайшей глупостью. Бывая в городе, он старался побыстрее закончить все дела и часами бродил по улицам и закоулкам. Но тщетно.

Как-то раз, в ноябре уже, Евгений вернулся с такой прогулки мокрый и подавленный. Стянув в сенях заляпанные глиной сапоги и отяжелевшее пальто, он пихнул плечом дверь и вошел в ярко освещенную комнату, где на столе под оранжевым абажуром сиял самовар. Его любимая синяя чашка ждала его на своем законном месте. А еще… за столом сидела та самая девушка и спокойно, едва заметно улыбаясь, смотрела на него.

– Мы тут как раз о вас говорили, Евгений Семенович, – сказала она, здороваясь. – Только я не знала, что вы – это вы.

Голос ее оказался низким, с волнующими бархатными переливами. Чуть не своротив от смущения стол, он плюхнулся рядом с ней. Выяснилось, что сама она местная, из города, прошедшим летом окончила пединститут, распределилась в их поселковую школу учительницей математики и вот зашла к друзьям семьи в надежде, что как-нибудь удастся устроиться у них. Наталья Михайловна, так звали девушку, сразу же постановила, что ни о каком переселении Евгения и речи быть не может, а сама она распрекрасно найдет себе другое жилье и никому беспокоиться об этом не стоит. Они еще долго беседовали о самых разных вещах, даже о таких, о которых Евгений раньше, пожалуй, ни с кем не говорил. То ли потому, что темы эти были незначительны и далеки от его обычных интересов, то ли потому, что были они из тех, о которых он прежде просто стеснялся говорить. Касались они, впрочем, и вопросов серьезных, как например, проблемы организации вечерних школ, или огромной важности математики как науки.

Эта высокая черноволосая девушка обладала красивой сильной фигурой, а ее карие глаза загорались, когда она чем-то увлекалась. А увлечена чем-нибудь она была постоянно. Евгений впервые встретил такую девушку, хотя, конечно, до тех пор он вообще мало общался с девушками. Одно только беспокоило: она была на полголовы выше него. Когда он, накинув пальто, вышел провожать Наташу, они дошли до самых дверей ее дома, причем гораздо быстрее, чем ожидали, и поэтому еще долго стояли в подворотне, не в силах прервать разговор. Когда она все же скрылась в подъезде, Евгений обнаружил, что стоит в луже в домашних опорках и совершенно не помнит, как они шли эти шесть километров до города, но то, о чем тогда говорили, он во всех подробностях помнил еще много лет.

Они встречались почти ежедневно. Иногда она заходила к нему вечером пить чай. В таких случаях Евгений прибегал домой заранее и взволнованно ждал ее за столом, наплевав ради этого на все прочие дела. Иногда он сам приходил за ней в школу. Три раза они были в кино, и два раза она приглашала его к себе, хотя чувствовал он себя при этом неловко, смущаясь ее родителей. Ко всему прочему, Наталья была девушкой рассудительной, с очень твердым характером. Евгений даже немного ее побаивался.

Между тем дела на шахте шли неплохо, и к началу декабря окончательно подтвердилось, что уточненный план, похоже, действительно удастся выполнить к Новому году. В середине месяца Слепко, под настроение, доложил Климову об успехе. Секретарь суховато его поздравил, потребовав немедленно составить реляцию на имя Рубакина. Что и было сделано.

Праздники настали неожиданно и проскочили быстро. Кто-то предложил устроить бал-маскарад в новом, только что отделанном помещении столовой, и множество самых неожиданных людей приняли в этом модном мероприятии самое горячее участие. Евгений, вроде дрессированного мишки, старательно танцевал с Натальей на школьном вечере, а потом и на том самом маскараде, причем выяснилось, что она прекрасно поет украинские народные песни. Новый год встречали у нее. Родители оказались совсем не страшными, немного даже забавными стариками. Когда она поздно ночью вышла проводить его на крыльцо, он, путаясь от волнения, сделал формальное предложение, сразу же и без колебаний принятое.

Третьего января, в два часа пополудни, на шахту въехала кавалькада легковых машин, а следом, автобус и два открытых грузовика с солдатами. Слепко, потный и перепачканный углем, как раз поднялся на-гора. Денек выдался отличный, еще чистый вчерашний снег радужно сверкал на солнце под голубым небом. Синие от холода солдаты тяжело прыгали с высоких бортов и, топая валенками, начали под командой офицера оцеплять территорию. Из легковушек полезли какие-то в военной форме, впрочем, и штатские тоже. У начальника шахты душа ушла в пятки, но, убедившись, что приехавшие ведут себя пока спокойно, он осторожненько, бочком, приглядываясь, пододвинулся поближе. В группе начальников угадывалось некое ядро, вокруг которого вращалось все остальное. Слепко решился, принял независимый вид и подошел. Два молодых офицера НКВД и один в штатском преградили ему дорогу. За их спинами он увидел вдруг все районное начальство, державшееся несколько в стороне от ядра, состоявшего из трех-четырех незнакомцев. Ближе всех стоял яркий брюнет восточного типа в фуражке и черном кожаном пальто, вернее всего – шишка из НКВД. Еще двое, высокий и низенький, как Пат и Паташон, были в одинаковых пальто с серыми каракулевыми воротниками и пимах. Рядом с этой троицей, но как бы отдельно, зябко топтался непонятный тип в шикарной кожаной летной куртке, щегольской кепке и толстых очках на холеном, брезгливом лице. Слепко, безмолвно пропущенный вперед, представился этим четверым. Один из носителей пим, великан с каменной физиономией, неожиданно широко улыбнулся и больно хлопнул его по плечу.

– Слепко, говоришь? Так это мы к тебе, друже, приехали поглядеть на твои выдающиеся успехи. Ты, говорят, грандиозную шахту за четыре года отгрохал, Европу за пояс заткнул? Ну, давай, показывай, не стесняйся!

Евгений опешил. Приехавшие столпились вокруг и пристально глядели на него. Второй товарищ в пимах, сутулый коротышка, заблеял по-козлиному:

– Товарищи, да он же не понимает, кто мы такие!

Товарищи, все как один, весело засмеялись.

– Вот это, – давясь от смеха, показал коротышка, – первый секретарь обкома, товарищ Никитин Егор Куприянович, я, значит, аз грешный, тоже секретарь обкома. Второй только…

Южанин в кожаном пальто оказался начальником облотдела НКВД, а тот, что в кепке, – главным редактором столичного журнала, крупным писателем. Слепко пригласил всех в помещение – морозец давал-таки о себе знать. У дверей конторы их уже ждали белый как мел Карасев и красная, как свекла, Даша. Дернув за рукав проходившего мимо начальника, она жарко зашептала:

– Евгений Семеныч! Надо дорогим гостям хотя бы чаю с дороги предложить! Я уже распорядилась, девчонки в столовой сейчас всё приготовят!

– Собственно, мы планировали, что вы коротко введете нас в курс дела, а потом проведете по шахте, покажете, так сказать, как уголек рубаете, – произнес вполголоса серьезный молодой человек, очутившийся рядом, – но чаю, тоже неплохо конечно, люди замерзли.

– К тому же, в шахту нельзя спускаться в обычной одежде, надо еще приготовить, во что вам переодеться, – заметил Слепко.

– Ясно, – кивнул молодой человек и, подойдя к центральной группе, негромко забормотал.

– Товарищи! – закричал второй секретарь. – Тут хозяева чаю с дороги предлагают, вы как?

– Я – за! – быстро отозвался писатель.

Остальные тоже были не против, первый секретарь кивнул, и все повалили в столовую.

– Товарищи, это мой заместитель по хозяйственной работе, – неловко, на ходу, представил Евгений Дашу. Товарищи вновь заулыбались, даже энкавэдэшник, а столичный писатель с показным изумлением пожал ей руку. Она побагровела еще сильнее. В столовой висели новогодние гирлянды, там было тепло и уютно. Подавальщицы в крахмальных передниках торопливо застилали столы чистыми скатертями. Появились стаканы, нарезанные лимоны и блюдца с колотым сахаром.

– Самовар через пять минут закипит! – крикнула новая заведующая, кажется, близкая подруга заместителя начальника по хозчасти.

Сама Иванова убежала готовить спецодежду, а Карасева отправили в контору за схемой строительства. Когда он ее принес, Слепко экспромтом прочел небольшую лекцию, не забыв подробно описать лучезарные перспективы. Он еще не закончил, когда начали разливать чай и вынесли поднос горячих, только что из печи, плюшек. Раздался довольный гул.

– Мы, Слепко, хотели неожиданно к тебе нагрянуть, чтобы, понимаешь, увидеть все как есть, – дуя в блюдце, проворчал Никитин, – но, вижу, какая-то сволочь тебя все-таки предупредила. Может, займешься, – повернулся он к брюнету в кожаном пальто, – выяснишь, кто проболтался?

– Это мы мигом, – вроде бы на полном серьезе ответил тот.

– Я ничего не знал! – объявил Евгений.

– А плюшки эти, оформление, чай с лимоном?

– Ну, это…

– Это у нас для рабочих – плюшки, а оформление и лимоны с Нового года остались, – пискнула издали заведующая.

– Молодец, что столовку в первую очередь построил, – шепнул на ухо Евгению Климов, – видишь теперь, недаром я советовал.

– Вижу.

– Так мы, выходит, рабочий класс объедаем? – громко возмутился писатель, прожевав очередной кусок.

– Вовсе нет! Это у нас с прошлой смены осталось, мы их только подогрели, а к следующей – замесили уже.

– А где сами рабочие, почему, когда мы сюда пришли, тут никого не было?

– Все в шахте, – включился опять Слепко, – столовая работает три раза в сутки и кормит людей, освободившихся со смены.

– И еще мы им с собой «тормозки» готовим! – со слезами в голосе прибавила заведующая.

– Ну что же, товарищи, если все уже подкрепились, идемте облачаться, – тоном хлебосольного хозяина предложил Евгений, обменявшись взглядами с вошедшей Дашей.

Прошли в бытовой корпус. Слепко специально провел гостей через душевые и с удовольствием отметил, что кафельный пол и хромированные трубы произвели должное впечатление. В пустой, еще пахнущей краской раздевалке их ждали разложенные по лавкам робы, каски, сапоги и портянки. Из ламповой принесли электрические фонари, правда, не для всех. Это была первая, недавно полученная партия с лампами, надевавшимися на каску. Евгений только несколько дней как сам освоил такой. Теперь их с любопытством нацепили Климов, сотрудники треста и столичный писатель. Молодые люди в форме робы и каски одевать категорически отказались, но фонари взяли.

У самого копра возбужденная Даша опять подстерегла начальника и, силой оттащив его в сторонку, зачастила:

– Евгений Семеныч! Нужно же банкет организовать! Ведь такие люди! Евгений Семеныч! Можно прямо в вашем кабинете столы поставить, все прекрасно поместятся, а ребятам, которые в охране, им не надо, мы им потом сухим пайком дадим.

– Да ты что, с ума спятила? – зашипел Слепко. – Кем ты меня выставить хочешь?!

– Вы не беспокойтесь, Евгений Семеныч, вот Андрей Андреич тоже говорит, что все нормально, – серьезный парень издали кивнул. – Вы идите, а я тут все сама сделаю, продукты из райторга подвезут.

– Нет уж, Иванова, я в этих ваших сомнительных делишках участвовать не намерен!

– А вам и не надо, Евгений Семеныч, не бойтесь, я все на себя возьму.

Евгений безнадежно махнул рукой и заторопился вдогонку за гостями. Он не решился отказать категорически, но очень опасался, что это какая-то провокация.

Забавно было видеть, как менялось выражение лиц. Большинство явно спускалось впервые. Они неосознанно придвинулись поближе к Слепко, как цыплята под крылышко к несушке. Так что когда вышли на добычной горизонт, он оказался в центре всеобщего внимания, несколько оттеснив даже самого́ первого секретаря обкома.

– Я и не думал, что так глубоко! – выразил общее настроение писатель.

Рудный двор, где они стояли, впечатлял. Закрепленный не только мощными бревнами, но еще железом и бетонными плитами, он сиял свежей побелкой в ярком праздничном свете. Кто-то позаботился включить наряду с основной еще и аварийную систему освещения. Из ствола им в спины дул мощный, почти сбивавший с ног ледяной ветер. Многие, в том числе Рубакин, ошеломленно крутили головами. Слепко демонстративно позвонил в забой. Начальник участка, уже подробно проинструктированный из шахтоуправления, отозвался сразу. Слепко официально известил его о прибытии комиссии, после чего повел всех через короткий ходок, во вторую, такую же по размерам, как первая, скиповую часть рудного двора. Они немного полюбовались на перегрузку породы. Цепочка вагонеток тянулась вверх по наклонному пандусу. Достигнув высшей точки, они одна за другой переворачивались, вываливая содержимое в бункер. Массивные ребристые скипы, заполняясь, выплывали из-под бункера и становились в очередь к подъемнику.

– Но это же не уголь? – прозвучал неуверенный вопрос.

– Нет, конечно, – охотно согласился Евгений, – это пустая порода поступает с проходки второго квершлага. Мы ведь не стоим на месте и продолжаем строительство.

– Это второй уже очереди, – быстро пояснил Рубакин.

– А уголь идет с другого, уже построенного квершлага, мы сейчас его увидим. Пройдемте, товарищи.

Товарищи послушно зашагали по шпалам. Свернули в грузовой ходок. Там было темно, пришлось зажечь фонари. Выйдя в квершлаг, они всё так же, по шпалам, зашагали в сторону забоя. Квершлаг был высоким, прямым как струна, – несомненная заслуга главного маркшейдера. Прежде Слепко терпеть не мог старика по причине чрезмерной склонности того заложить за воротник. Очень кстати навстречу им вынесся ослепительный электровоз с длиннейшим составом полных блестящего угля вагонеток. «Специально подстроили», – желчно сообразил начальник шахты. Шли они, как многим показалось, долго. Народ сник. Наконец квершлаг закончился еще одной перегрузочной площадкой. Прямо перед ними за бревнами крепи отсвечивала угольная стена. Черные блестящие глыбы сыпались с конвейера в бункер.

– Ну, вот вам и уголь, – проблеял второй секретарь обкома.

– Ну что, пойдем в забой? – спросил Евгений.

– Думаю, не нужно, – сказал Никитин, – и так все ясно.

– Всем все ясно, товарищи? – возвысил голос второй секретарь.

Раздался нестройный ропот, в том смысле, что – да, все яснее некуда, и пора бы уже возвращаться. Когда вся компания поднималась наверх, громко возбужденно болтая, кто-то позади Слепко произнес:

– А жилье-то он, говорят, не достроил.

– Мы по плану пятилетки и не должны были сейчас его строить, это райком меня заставил, – обиженно воскликнул Евгений.

Товарищи беззлобно рассмеялись.

– Мы имеем информацию, что люди с энтузиазмом относятся к строительству жилых домов, да и наших сотрудников тоже, кстати, не обидели, – ухмыльнулся энкавэдэшник.

– В общем, ты у нас герой, – подытожил Никитин, закуривая, – большое дело сделал.

На выходе из раздевалки стояла улыбающаяся Даша.

– А теперь, гости дорогие, пожалуйте перекусить, как говорится, чем бог послал!

Она уже совершенно освоилась и говорила, по своему обыкновению, очень развязно. Зато Евгений готов был сквозь землю провалиться. Но предложение было принято нормально.

– А она у тебя молодец! – хлопнул его по плечу Рубакин. – Я-то, грешным делом, считал, чудишь ты, ан нет, оказывается. Еще и тебя самого, глядишь, за пояс заткнет.

Пройдя вереницей через тесную прихожую конторы, поднялись на второй этаж. Кабинет начальника шахты стало не узнать. Во всю его длину простирался ряд столов, до отказа забитых всяческой вкусной едой, тарелками, приборами и бутылками. В дверях возникла некоторая заминка. В конце концов обкомовское руководство, энкавэдэшник и писатель оказались во главе застолья, в дальнем от двери конце. Евгений с деланым безразличием наблюдал, как приехавшие товарищи неторопливо, со знанием дела, рассаживаются строго по ранжиру. Все они точно знали, кто кого главнее, и все они были главнее его. Он было собрался присесть на какую-то табуреточку, приторкнутую у самой двери, но Климов, дружески приобняв, устроил его рядом с собой, примерно посередине. Молодые люди, в форме и без, участия в банкете не принимали. Исключением оказалась одна только Даша, которую козлоподобный второй секретарь как бы насильно затащил в комнату и усадил около себя. Это неожиданное происшествие вызвало последовательное перемещение на один стул к двери всех сидевших на той стороне. Напротив Слепко оказались Рубакин с Кузьминым. Последний был, по обыкновению, прилизан, накрахмален, чрезвычайно предупредителен и почти серьезен, чуть-чуть только улыбался уголками губ. «Радуется, гад!» – понял Евгений. Никитин встал и сказал насчет текущего момента, важности индустриализации в целом и этой отдельно взятой шахты в частности. Затем провозгласил здравицу товарищу Сталину. Все встали, перечокались и выпили. Евгению, голодному и непривычному к водке, первый же стакан так ударил в голову, что дальнейшего он просто не запомнил. Вроде было еще много разных речей, кажется, пили и за него самого. Он что-то говорил, ему что-то отвечали, хлопали по спине, жали руку. Вдруг все оказались на улице и полезли в машины. Ему опять жали руку. Даша оглушительно, визгливо хохотала. Климов с Рубакиным под руки отвели его домой. Оба были совершенно трезвы, а Слепко – пьян в стельку, впервые в жизни. Ему сделалось очень стыдно перед хозяевами. «Хорошо, хоть Наташи нет», – думал он, пока его раздевали и укладывали.

Через неделю они расписались в городском ЗАГСе. Никакой комсомольской свадьбы, к ужасному Дашиному возмущению, не было. Родители невесты накрыли, как смогли, стол. Присутствовали: Карасев с женой, все та же неугомонная Даша, две незнакомых Евгению учительницы, квартирные хозяева жениха и пожилая пара дальних родственников со стороны невесты. Оказалось, что гости прекрасно знакомы друг с другом. Единственным исключением явился заглянувший ненадолго Климов. Он, кстати, оказался замечательным рассказчиком – все чуть под стол не падали.

Молодые поселились в маленькой комнатке Евгения. Тут-то он и пожалел об отданной сгоряча квартире.

– Нет, ты все правильно сделал, это прибавило тебе авторитета в поселке, – возразила ему жена, – да и пути назад теперь уже нет, так что говорить не о чем. А кроме того, если бы ты ее не отдал, мы бы, возможно, и не познакомились.

Закапала, потекла ручьями весна. Заканчивалось строительство домов. Люди увлеченно стелили полы и малярничали в своих будущих хоромах. Райисполком неожиданно расщедрился и заасфальтировал новую улицу, как городскую. На Первое мая назначено было всеобщее новоселье. Предварительно всем поселком вышли на субботник: убрали строительный мусор и посадили липовую аллею вдоль всей улицы. На праздник прямо под открытым небом организовали застолье. Каждый новосел принес что-нибудь свое, и любой мог подойти, выбрать что приглянулось, выпить и закусить. Хозяйки, ревниво поглядывая друг на друга, нахваливали свою стряпню. Речей было много, но из-за духового оркестра никто их не расслышал. Этот день во всех подробностях запомнился Евгению на всю жизнь.

Примерно через неделю Слепко сидел в своем кабинете и решал с подчиненными текущие вопросы, отчего даже немного сорвал голос. Вдруг зазвонил телефон.

– Товарищ Слепко? – неприветливо спросила трубка.

– Да, чего вам?

– С вами будет говорить товарищ Никитин, ждите, – ровным официальным тоном ответила трубка.

– Какой такой Никитин, чего вам нужно? – просипел Евгений и тут же вспомнил, что Никитин – это первый секретарь обкома. Трубка шуршала и потрескивала еще минут пять, в течение которых начальник строительства, сам того не замечая, так и не присел. Вдруг что-то щелкнуло, и знакомый густой бас произнес:

– Слепко, ты?

– Так точно, товарищ первый секретарь!

– Ты, говорят, на днях досрочно сдал целую улицу домов для рабочих?

– Да, товарищ первый секретарь, есть такое дело. Как раз на Первое мая новоселье справили.

– А как вообще дела двигаются?

– Двигаются! Пустили первую лаву на полную мощность, осенью сдадим обогатительную фабрику и достроим второй квершлаг. И еще, товарищ первый секретарь, тут у нас одна очень интересная идея возникла…

– Учти, твоя шахта – важнейший для нас объект! Ты знаешь, что создана правительственная комиссия по приемке первой очереди?

– Так мы ж ее еще зимой сдали. Сразу после того, как вы были.

– Молод ты еще, не понимаешь всей тонкости момента. Это хорошо, что у тебя еще зимой все готово было. Можно, значит, надеяться, что теперь ты нам не подгадишь! – трубка гулко захохотала. – Смотри у меня, Слепко! По имеющимся сведениям, комиссию возглавит сам товарищ Буденный, чуешь?

– Чую, товарищ первый секретарь!

– Это хорошо, что чуешь. Он небось захочет дома́ поглядеть на этом твоем проспекте, с пролетариатом побалакать, так что не подкачай. Чтобы пьяных или другого чего духу не было! Ну, бывай!

– Погодите, а когда они приедут?