Текст книги "Гении диверсий"

«Среди более достойных, – вспоминал позже Виктор Любимов, – оказался офицер, приближенный в военно-морскому атташе, который больше занимался личными делами начальника, а не разведывательной деятельностью. Тут меня взорвало. Я наговорил много глупостей начальству. Были приняты меры и меня включили в число кандидатов.

Но этот стресс оказал кратковременное воздействие на мое здоровье. Сильно подскочило давление, и на медицинской комиссии я был признан не годным для обучения в академии, якобы у меня обнаружили порок сердца.

C таким диагнозом я не согласился, и меня направили в госпиталь им. Бурденко для углубленного обследования. Госпитальная комиссия сделала заключение: здоров, годен к поступлению. С этим заключением я и пришел на мандатную комиссию».

К счастью Виктора, мандатную комиссию возглавлял генерал Мамсуров. Он внимательно разобрался во всех обстоятельствах дела, вызвал к себе начальника медицинской службы академии. Капитан-лейтенанту Любимову неизвестна суть их разговора, важно другое – он стал слушателем академии. А после ее окончания много лет служил в разведке, работал за рубежом, возглавлял разведаппараты в нескольких европейских странах.

Нечто подобное случилось и с капитаном 2-го ранга Николаем Ивлиевым. Только в значительно худшем варианте. Ведь Николай Васильевич был уже опытным разведчиком. Он возвратился из своей второй командировки из Англии в 1958 году. Служил хорошо, был представлен к ордену. Руководитель разведаппарата дал высокую оценку его работе. И вдруг все изменилось. В Лондоне произошел провал ценного агента. Вслед за этим один из офицеров резидентуры объявлен персоной нон-грата, выслан на Родину. Вдогонку получил нон-грата и Ивлиев.

В ГРУ начались разборки. Николай Васильевич объяснялся, писал докладные, одним словом доказывал, что он не верблюд. Но его никто не слушал. Некоторые особо ярые обвинители заявляли, что ценный агент, с которым работал Николай Васильевич, поставлял нам сплошную дезинформацию. А она шла руководству страны. Это могло обернуться для некоторых руководителей большими неприятностями.

Самое досадное, что Ивлиев не мог понять, откуда берутся эти незаслуженные обвинения. Оказалось, это «подарок» от председателя КГБ Ивана Серова. Именно он назовет агента лондонской резидентуры «дезинформатором». Нет, у главного чекиста не было на это никаких оснований, а зависть жгла, горела изнутри, вот и решил оболгать коллег из соседнего ведомства. Но вскоре сам попался в эту гнусную ловушку, когда его назначили начальником ГРУ.

Однако был в руководстве военной разведки человек, который верил Ивлиеву и его информатору. Имя этого человека Хаджи Мамсуров. Он недавно был назначен на должность заместителя начальника ГРУ, но уже успел разобраться в этом запутанном деле. При первой же встрече с капитаном 2-го ранга он спросил, верит ли Николай Васильевич своему агенту или тот действительно дезинформатор? «Верю, он нас не обманывал», – сказал разведчик. «Вот и я так думаю», – ответил генерал.

А дальше произошло и вовсе нечто необычное. Ивлиева оставили в центральном аппарате ГРУ и выделили комнату в квартире, поскольку до этого своего жилья у него не было. Обвинения стихли. И за всем этим стоял Хаджи Мамсуров.

Эту историю спустя много лет рассказал мне сам Николай Васильевич. Он продолжит свой путь в разведке. Возглавит английский, потом нью-йоркский участки, будет создавать и разворачивать совершенно новое направление – африканское, позже станет заместителем начальника управления кадров Главного разведывательного управления. Еще раз побывает в командировке за рубежом, теперь уже в Египте.

В этот же период, когда генерал-полковник Мамсуров являлся заместителем начальника ГРУ, разгорится скандал, который долгие годы будет сопровождать имя Хаджи. Сегодня этот случай стал уже легендой, и даже ветераны ГРУ не могут толком объяснить, как и почему такое произошло. Известно только одно – маршала Георгия Жукова обвинили в подготовке государственного переворота и сняли с поста министра обороны.

На пленуме Центрального комитета партии Никита Хрущев заявил, что Мамсуров оказался настоящим коммунистом, он пришел в ЦК и рассказал о диверсионной школе, которую открыл Жуков без ведома руководства страны.

Трудно сказать, так ли это было, не так. Сдается, что эту историю наиболее правдоподобно изложил сослуживец и товарищ Хаджи Мамсурова, военный разведчик генерал Михаил Мильштейн в своей книге «Сквозь годы войн и нищеты».

«Мы были близки с ним, – пишет Мильштейн, – до последнего дня его жизни, и я горжусь этой дружбой.

После войны Мамсуров окончил Академию Генерального штаба, и через некоторое время его приняли на работу заместителем начальника ГРУ. В то время, когда министром обороны был Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, начальником Главного разведывательного управления работал генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко.

Вот что мне в свое время поведал Мамсуров (об этом я еще никому не рассказывал). Незадолго до поездки в Югославию Г. К. Жуков вызвал его к себе и поделился с ним своим решением о формировании бригад специального назначения, исходя из возможного характера будущих военных действий в том регионе. Эти бригады должны были быть сравнительно небольшими (до двух тысяч человек), вооруженные самым современным и мощным легким оружием.

Предполагалось собрать в единый кулак отборный, физически сильный личный состав, обученный приемам ведения ближнего боя, карате, десантированию с воздуха и пользованию современными взрывчатыми веществами.

Формирование этих бригад Георгий Константинович возложил на Мамсурова.

У Хаджи-Умар Джиоровича Мамсурова был друг, которого он знал много лет, – генерал Туманян. В то время он занимал должность заместителя начальника бронетанковой академии по политической части. Туманян приходился дальним родственником Анастасу Ивановичу Микояну. Будучи женатыми на сестрах, они часто встречались и относились друг к другу по-дружески.

Мамсуров рассказал о встрече с Жуковым и его указаниях Туманяну, тот в свою очередь решил доложить об услышанном А. И. Микояну.

Микоян, в то время первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, воспринял рассказ Туманяна очень серьезно. Первый вопрос, который он ему задал, звучал примерно так: „А могут ли эти бригады быть выброшены с воздуха на Кремль?“ Туманян ответил утвердительно.

Услышав это, Анастас Иванович поспешил на доклад к Никите Сергеевичу Хрущеву. В воспаленном воображении Микояна, воспитанного на „теориях заговоров“, по-видимому, сразу родилась мысль о намерении Жукова подготовить военный переворот с помощью бригад специального назначения. Именно в таком или примерно ключе он, судя по всему, доложил о разговоре Хрущеву. Тот, конечно, согласился с Микояном, испугался»…

Судя про всему, Никита Хрущев «испугался» давно, а тут и случай подвернулся. В октябре 1957 года был созван пленум ЦК КПСС с повесткой дня: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Военно-Морском Флоте».

Откровенно говоря, вопрос о создании бригад специального назначения сыграл свою, далеко не лучшую, роль.

Вот что по этому вопросу сказал на пленуме секретарь ЦК КПСС М. Суслов: «Недавно Президиум ЦК узнал, что тов. Жуков без ведома ЦК, принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. В эту школу предполагалось брать людей со средним образованием, окончивших военную службу. Срок обучения в ней 6–7 лет, тогда как в военных академиях учат 3–4 года. Школа ставилась в особые условия: кроме полного государственного содержания, слушателям школы рядовым солдатам, должны были платить стипендии в размере 700 рублей, а сержантам – 1000 рублей ежемесячно.

Тов. Жуков даже не счел нужным информировать ЦК об этой школе. О ее организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счел своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».

Что, собственно, было незаконного в этом решении министра обороны, Михаил Андреевич Суслов не пояснил. Зато доступно растолковал Никита Сергеевич Хрущев: «Относительно школы диверсантов. На последнем заседании Президиума ЦК мы спрашивали тов. Жукова об этой школе. Тов. Малиновский и другие объяснили, что в военных округах разведывательные роты и сейчас существуют, а Центральную разведывательную школу начали организовывать дополнительно и, главное, без ведома ЦК партии. Надо сказать, что об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко. Думаю, не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко ему нужен был для темных дел. Ведь известно, что Штеменко был информатором у Берия. Об этом многие знают, и за это его сняли с работы начальника управления. Возникает вопрос: если у Жукова родилась идея организовать школу, то почему в ЦК не скажешь? Мы бы обсудили и помогли это лучше сделать. Но он решил: нет. Мы сами это сделаем: я – Жуков, Штеменко и Мамсуров.

А Мамсуров оказался не Жуковым и не Штеменко, а настоящим членом партии, он пришел в ЦК и сказал: не понимаю, в чем дело, получаю такое важное назначение и без утверждения ЦК. Непонятно, говорит он, почему об этом назначении должен знать только министр обороны? Вы знаете что-нибудь об этой школе? Мы ему говорим: мы тоже первый раз от вас слышим. Можете себе представить, какое это впечатление производит на человека».

Вот такая не простая история.

А Герой Советского Союза генерал-полковник Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров до самой смерти в 1968 году служил военной разведке. Еще при жизни он стал легендой этой разведки.

«Хаджи Джиорович не только внутренне, но и внешне был фигурой колоритной, – вспоминал о нем генерал Григорий Долин. – Высокий, стройный, подтянутый, красивый, я бы сказал, величественный. Несколько медлительный в движениях, монументально прочный. Речь размеренная, четкая, без лишних слов, с заметным кавказским акцентом. Сосредоточенный, серьезный. На службе всегда в военной форме.

До последних своих дней работал с полной отдачей. Мало кто знал, что последние два-три года он был тяжело болен.

За внешней суровостью и педантичностью в неофициальной обстановке открывался другой Мамсуров – добрый, внимательный, простой человек, которому ничто житейское не чуждо. Засиживаясь допоздна на работе, „под занавес“, он любил поговорить „о житье-бытье“ с запоздавшим для доклада сотрудником, дежурным офицером. Любил пошутить, рассказать анекдот».

Вот, пожалуй, и все, что я могу вам рассказать о генерал-полковнике Хаджи Мамсурове.

Под псевдонимом «Черный»

Сов. секретно

экз. единств.

ПРИКАЗ

Капитана тов. Банова Ивана Николаевича назначаю помощником командира диверсионного отряда военинженера 1-го ранга тов. Г. М. Линькова по специальной работе. Отряд находится в 8-10 км. западнее озера Червонное.

Тов. Банову И. Н. в ночь с 15 на 16 августа 1942 года вместе с грузом боеприпасов и материалом для диверсионной работы высадиться с парашютом в вышеуказанном районе на сигнал семи костров, выложенных буквой «Н».

Присвоить Банову И. Н. оперативную кличку «Черный».

Начальник 5-го отдела 1-го управления ГРУ

Генштаба Красной Армии

подполковник Патрахальцев

15 августа 1942 года

…Моторы самолета мерно гудели. Иван Банов прильнул к иллюминатору. Вокруг темень хоть глаз коли. На земле – ни огонька. Изредка из-за туч выглядывала луна, и тогда в ее бледном, тусклом свете он видел лес под крылом да редкие блюдца озер. Судя по времени – подлетали к линии фронта.

Капитан Иван Банов, а теперь он уже и не Банов, а Черный, летел в тыл. На фронте в понятие «тыл» они привыкли вкладывать иной смысл. Тыл – это отдых, хоть какое-то затишье, можно откормиться, отоспаться. Теперь все для него перевернулось – тыл становился фронтом, а фронт? Фронт по-прежнему оставался фронтом. Только теперь у него, капитана Черного, будет своя линия фронта. В тылу врага.

Он не переставал думать о предстоящей задаче. Многое было не ясно. Вернее, теоретически, как говорят, на пальцах, он все понимал.

В середине 1941 года парашютно-десантный отряд под руководством Григория Линькова из района Вязьмы был заброшен в тыл врага. Линькову предписывалось создать базу для длительной боевой работы партизан. И Григорий Матвеевич ее создал.

В отряде насчитывалось около ста человек. Состав – достаточно разношерстный: десантники, выброшенные вместе с Линьковым, окруженцы, вчерашние бойцы и командиры Красной Армии и местные жители.

Действовали они в очень выгодном для командования районе. С северо-запада проходила магистраль Брест – Минск – Москва, южнее – дорога Брест – Пинск – Мозырь – Гомель. Через Барановичи пролегал путь на Ленинград, и в другую сторону на Могилев. Через Сарны шла железная дорога Брест – Ковель – Киев.

Отряд Линькова работал на этих коммуникациях, совершая диверсии, уничтожая вражеские эшелоны, останавливая движение на железнодорожных перегонах.

Батя (оперативный псевдоним Линькова. – Авт.) свою задачу выполнял. Но Центру этого было мало. От военной разведки требовали не только диверсий, но прежде всего разведданных. Верховный Главнокомандующий, Генеральный штаб каждый день требовали новых, свежих сведений о перемещении живой силы и боевой техники противника, об их дислокации.

Нужна была четкая картина войны. Руководство хотело знать силу противника, которая противостояла советским войскам.

Но отряд Линькова исходно нацеливался на иные задачи – на диверсии. И в этом у них уже был накоплен опыт. А вот как вести разведку, добывать разведданные, насаждать агентуру партизаны Бати не знали и не умели.

Более того, интуитивно они сторонились городов, крупных населенных пунктов – там стояли немецкие гарнизоны, в прямое противостояние с которыми партизаны вступать не могли, – пока не было ни сил, ни оружия, ни возможностей. Да и лишние контакты с местными жителями – это всегда утечка информации. Среди них могли оказаться предатели, немецкие агенты. Рисковать нельзя.

Теперь всю работу предстояло перестроить по-иному. Разведка должна была стать главным делом отряда.

Так считал Центр. Что думал по этому поводу Батя, Банов не знал. Ведь развертывание разведсети, особенно на первом этапе, дело трудоемкое, опасное и далеко не показательное. Пустил под откос поезд – есть что доложить в Москву: столько гадов погибло, столько ранено, техника сгорела, движение задержано. А что значит вырастить хотя бы одного агента? Его предстоит подобрать, да так, чтобы он работал в нужном месте, имел доступ к ценной информации. Прежде этого кандидата следует проверить, убедиться, что он наш человек, а не подсадная гестаповская утка. Потом надо уговорить работать на партизан. Но даже если и уговаривать долго не придется (среди местных жителей было достаточно патриотов, кто горел желанием бороться с врагом), от такого агента толку мало. Его надо научить осторожности, конспирации, умению легендироваться, скрывать свои истинные намерения. Иначе он и себя погубит, и других подведет под удар.

И только после всего этого, по прошествии времени, можно надеяться на разведывательные данные от него.

Но один агент – в поле не воин. Таких агентов надо немало.

Черный вспомнил, как предостерегал его наставник в Главном разведуправлении полковник Николай Патрахальцев, когда он готовился к заброске в тыл:

– Практика показывает, Иван, в твоей работе будет много сложностей. Во-первых, в наших партизанских отрядах практически отсутствуют люди, знакомые с методами сбора данных о противнике. И отряд Линькова ничем не отличается от других. У него тоже нет таких спецов. Вот подрывники есть, а разведчиков, увы, – развел руками Патрахальцев.

Второе. В некоторых партизанских отрядах, как бы это помягче выразиться, этой работы…

– Боятся… – вырвалось тогда у него.

– Не то чтобы боятся, – усмехнулся Николай Кириллович, – но относятся с недоверием, прохладцей. Скорее не понимают ее важность. Придется переубеждать людей, доказывать… И запомни, капитан, возможности для развертывания разведки фашистов у нас очень велики. Ведь немцы находятся на нашей земле, за ними следят тысячи наших людей. У них бесценная информация, но мы не умеем ею воспользоваться.

– Мы все время опаздываем, опаздываем… А устаревшая развединформация, сам знаешь, мертвая информация.

Черный вспомнил напряженный взгляд Патрахальцева. Полковник повторял эти мысли ему изо дня в день. Видимо, эта проблема очень беспокоила руководство военной разведки.

Уже на аэродроме, перед посадкой в самолет, пожимая руку, Николай Кириллович сказал:

– Я очень надеюсь на тебя, капитан. Дело это, считай, государственной важности. Не увлекайся партизанством, диверсиями. Запомни: твое дело – разведка.

…За бортом самолета гулко ухнул разрыв снаряда, возвращая Черного к реальности. «Проходим линию фронта», – догадался он. Банов пробрался по тюкам к кабине летчиков.

– Линия фронта, – крикнул Черному штурман в подставленное ухо, – вон там Орел. И он указал ладонью слева внизу.

По темному небу шарили лезвия прожекторов, вспыхивали у невидимой земли «плевки» огней.

Капитан возвратился в салон, к своим тюкам. Огненные «цветы» за бортом увяли, самолет начал медленно снижаться.

Опять тревожно засосало под ложечкой. Откровенно говоря, вспоминая напутствие Патрахальцева, он совсем не был уверен в успехе. И чем ближе они подлетали к базе Линькова, тем муторнее становилось на душе.

Странно, но до чего все было понятно на фронте. Конечно, натерпелся, намытарился, наголодался, но зато знал, что от него требуют, как это выполнить.

Уже 27 июня, на пятый день войны, его и еще несколько слушателей Академии имени М. В. Фрунзе включили в группу полковника Свирина, и вот так же, самолетом, доставили в Могилев, в штаб Западного фронта.

Летели в командировку, ненадолго. Командировка затянулась на год.

Чего только не вместил этот год. Первым в их боевой практике был город Рогачев. Вместе с сокурсником по академии капитаном Азаровым комплектовали первые разведгруппы, забрасывали их в тыл противника. Там же в первый раз и сам сходил в немецкий тыл, вернулся, послал первое сообщение в Центр.

А потом, как в калейдоскопе: 63-й стрелковый корпус Петровского. Позже Гомель и замок Мицкевича, где стоял штаб фронта, приказ двигаться на восток, четырехсоткилометровый марш через Дмитриев-Льговский и Орел на Карачев.

На марше наскочили на немцев, но из столкновения вышли победителями, даже с трофеем. Забрали у бежавших фашистов легковушку.

В Карачеве доложил о своем прибытии в штабе Брянского фронта и получил приказ – убыть в Курск для подготовки партизан-диверсантов.

Убыл. И уже через несколько дней разворачивал партизанскую школу, обучал бойцов тактике действий, умению вести разведку, совершать вылазки и диверсионные акты.

Однако в начале ноября враг прорвался к городу, и Курск был оставлен нашими войсками.

Вместе с частями Красной Армии отступал и он, разведчик Иван Банов. На душе – паршиво, хотя в какой-то мере успокаивало то, что в тылу врага оставались обученные им люди, агенты. Они сейчас были на вес золота.

Следующая остановка в Ельце. Там комплектовал диверсионный отряд из местных комсомольцев и вместе с ними убыл на фронт. Воевал.

А весной 1942 года его вызвал к себе начальник разведки Брянского фронта, напоил чаем, дал свою «эмку» и отправил в Москву. Всю дорогу до столицы Банов терялся в догадках: зачем его отправили в столицу?

Через несколько дней все стало ясно – он летит в тыл врага. И началась подготовка. Ею руководили полковник Николай Патрахальцев, участник испанской войны, финской кампании и Герой Советского Союза подполковник Валерий Знаменский.

В середине июня он был готов к отправке в тыл. Но вот куда предстояло лететь? Банов терялся в догадках.

Практически всюду, на всех фронтах летом 1942 года складывалась тяжелая обстановка. Ленинград задыхался в тисках блокады, и войска Волховского фронта не смогли прорваться к Северной столице. Центральный фронт, встретив яростное сопротивление немцев, остановился в двухстах километрах от Москвы. Наступление под Харьковом захлебнулось, и враг, перехватив инициативу, сам пошел вперед, пытаясь прорваться через донские степи к Волге, предполагая отрезать нас от кавказской нефти.

Так что послать могли куда угодно, как говорят, на все четыре стороны.

20 июля догадки остались позади. На очередной встрече полковник Николай Патрахальцев сообщил: путь капитана Банова лежит в белорусские леса, в отряд Григория Линькова. Он назначается замом по разведке.

Отряд располагался в глубине Пинских болот, в урочище Булево болото. С востока к болоту подступало озеро Червонное, с юга – озеро Белое.

Изучая, заучивая по карте все эти урочища, леса, озера, Банов не мог предполагать, что на ближайший год вся его жизнь будет связана с этими, пока еще незнакомыми, названиями.

…Самолет продолжал снижаться. Из кабины вышел командир, наклонился, спросил:

– Готов к прыжку?

– Готов…

– Сигнал – сирена. Борт надо покинуть побыстрее. Понял?

– Да, да, – махнул Черный, пытаясь подтянуть лямки парашютной системы.

– Червонное, – крикнул командир корабля, указывая в иллюминатор. В стекле блеснула гладь озера в лунном свете.

Второй пилот со стрелком распахнули кабину и стали сбрасывать мешки. Самолет сделал разворот, штурман махнул рукой, подзывая поближе Банова.

Внизу горели партизанские костры. «А партизанские ли?» – вдруг подумал Иван.

Но времени на размышления уже не было. И он шагнул вперед, бросился в темноту.

Полет… Рывок… И белый купол заполнил почти все небо над головой.

Опустился он мягко, увяз во мху, и уже через несколько минут к нему подбежали какие-то люди.

– Я к Грише, – крикнул он.

– Я от Гриши, – ответили бегущие.

Это были партизаны Линькова. Они окружили Банова и сразу в расспросы.

– Из Москвы? Из самой?

– А газетки привезли?

– Привез, привез, – успокаивал их Банов.

– Пойдемте, товарищ капитан, – сказал один из партизан, – сам Батя вышел, чтобы вас встретить.

Партизан повел его по болоту, остальные бросились на поиски мешков. Вскоре за деревьями замелькал огонь костра. Навстречу Банову поднялся невысокий, плотный, скуластый человек в армейской безрукавке. Иван понял – это и есть Линьков.

Поправив фуражку, Банов отрапортовал, как положено по уставу.

Линьков внимательно оглядел своего заместителя и протянул руку, крепко пожал ее.

– Рад, рад. С прибытием.

И тут же кивнул:

– Ну, пойдемте…

…В командирской землянке было сухо и душно. Горела «керосинка», отбрасывая желтые блики по стенам, обтянутым парашютным шелком.

Собирались командиры, рассаживались. На печке кипел чайник, в чугунке варилась картошка, на столе расставлены кружки, порезан каравай хлеба.

Выпили по маленькой, закусили. Все смотрели на Банова. Тишину прервал командир.

– Ну что, как там в столице? Что нового на фронтах? Тебе слово…

Банов рассказал о Москве, о нынешних строгих порядках, о том, что немецкие самолеты не так уж часто прорывались к столице и не нанесли ей ущерба. И подытожил:

– На месте Москва, как и прежде. Где ж ей быть, родимой.

Его рассказ вызвал оживление. Незаметно пролетело два часа. Совещание закончил командир, отправил всех спать и Банову пожелал спокойной ночи.

Однако Иван Николаевич, прежде чем уснуть, попросил доложить о задаче, возложенной на него. Получив разрешение, доложил. Линьков выслушал с вниманием, но обсуждение перенес на утро. Засыпая, Банов подумал, что командир прав: утро вечера мудренее.

Сов. секретно

Москва. Центр, Радиостанция «Слива» 21.8.42 г.

«Черный принят отлично. Грузовых мешков прибыло только пять.

Прошу учесть наше положение. Люди есть. Они совершили четыре крушения без всякого оружия, но бойцы разуты. Таких много.

Снимаю свой маузер, отдаю людям, сам хожу с финкой. Добывать оружие в бою нечем. Мой человек дороже 50 фашистов. Терять хороших не желаем, плохие оружие не добудут.

Ссылка на недостаток оружия непонятна. Ведь много не прошу, а только 3–5 автоматов. Может быть, даже использованные на фронте. Шлите оружие хоть из музея».

Гриша[1]1
  «Гриша» – позывной командира отряда М. Линькова.


[Закрыть].