Текст книги "Загадка штурмана Альбанова"

Михаил Иванович рассказывал Полине Александровне, что родился и вырос он в многодетной семье, получил церковное образование, по профессии был священником, после революции учился на юриста. Долгое время работал юристом в Новохоперском нарсуде, затем счетоводом в аптеке, ветлечебнице, восьмилетней школе. Жили они очень скромно, из обстановки в доме было только самое необходимое.

В настоящее время родственников Альбанова в Новохоперске нет, сведений о наличии каких-либо бумаг, оставшихся после смерти Альбанова, не имеется. Начальник Борисоглебского ГО УКГБ Б. В. Першин».

И снова навязчиво встает вопрос: в чем же все-таки причина разлада между Брусиловым и Альбановым? Ведь это не просто загадка, которую любопытно бы разгадать, – в ней кроется сущность трагедии на «Св. Анне», сущность личности каждой из сторон – как Альбанова, так и Брусилова.

Как справедливо заметил в одном из писем Алексей Иосифович Яцковский, «если говорить о судьбе «Св. Анны» и насчет истинных обстоятельств, при которых Альбанов и его спутники ушли со шхуны, то здесь нет важнейшего звена: нет возможности выслушать и противоположную сторону! К тому же мне кажется, что содержание так называемого дневника Альбанова (опубликовано ведь, несомненно, с некоторой литературной обработкой порядочное время спустя после изрядных раздумий о происшедшем) – это не сто процентов отражение действительных взглядов автора этих записок».

Я бы еще добавил: и тем более не на сто процентов отражение взглядов автора записок именно того времени, когда он уходил со шхуны.

То, что «Записки…» перед публикацией и даже уже в корректуре подвергались дополнительной обработке, подтверждает письмо Альбанова Брейтфусу из Архангельска от 10 июля 1917 года: «Если я еще не очень надоел Вам до сих пор, обращаюсь с покорнейшей просьбой. Если будете просматривать корректуру и будет у Вас для этого время, не откажите поправить и сгладить те места, которые резали бы глаза будущему читателю, или вычеркнуть…»

Может, в какой-то степени прояснил бы дело оригинал «Записок…», а еще больше – сам дневник.

Где их искать?

«Мне представляется, – делился со мной своими раздумьями по этому поводу Владилен Александрович Троицкий, – что автограф рукописи «Записок…» Брейтфус увез в Берлин, он эмигрировал в Берлин в июле 1918 года, о чем я видел в архиве приказ по Гидрографическому управлению – об исключении из списков управления бывшего заведующего гидрометеорологической частью в связи с уездом на французском судне из Мурманска, где был в служебной командировке. Это, конечно, он издал в 1925 году в Берлине в издательстве «Слово» «Записки…» Альбанова под названием «Между жизнью и смертью»…

Есть ли надежда найти сам дневник Валериана Ивановича, который он вел непосредственно во время ледового похода? Маловероятно.

Почти нет никакой надежды, если он хранился у Варвары Ивановны в Красноярске.

Вопрос, что же случилось между Брусиловым и Альбановым, чрезвычайно важен и по другой причине. Во время моих поисков не только мне, но и более осторожно, изощренно даже, через печать общественному мнению стали навязывать мысль, что их прощание было не иначе как кровавым, что Альбанов, разумеется, был заинтересован, чтобы почта не дошла до земли, что, уходя, он, возможно, перестрелял оставшихся и, чтобы не осталось никаких улик, сжег судно. И совсем не случайно, что в пути погибли все остальные, кроме Конрада, лишние свидетели были нежелательны.

А до этого эти же люди осторожно, но упорно навязывали общественному мнению мысль: раз до сих пор не найдена могила Г. Я. Седова, раз под камнями предполагаемой могилы обнаружены лишь древко да кусок флага, который он собирался водрузить на полюсе, значит, Г. Я. Седов, скорее всего, умер не своей смертью, а если даже и своей, то не похоронен, а шедшие вместе с ним Пустошный с Линником его съели, уж очень подозрительно упитанными выглядели они по возвращении.

И не случайно Альбанов всю оставшуюся жизнь таскал за собой Конрада, а исключительно с целью, чтобы тот вдруг не проболтался.

Впоследствии в своих поисках полярных экспедиций, в том числе в поисках самолета С. А. Леваневского, пропавшего в августе 1937 года при перелете из СССР в США через Северный полюс, я столкнусь с этим не раз: в любой человеческой трагедии искать подленькое. Столкнувшись же с этим в первый раз, я несколько растерялся. Потом возмутился, но опровергать сих «объективистов» нужно было фактами, а их у меня не было.

Чаще других навязывали эту точку зрения люди, имеющие отношение к Арктике очень косвенное, через папу или дядю. А потом – очень легко рассуждать в теплых московских квартирах о поведении людей, оказавшихся в студеных льдах на грани жизни и смерти. Но в доказательство они, как правило, приводили мнение людей, которые к Арктике отношение имели, но проверить, так ли на самом деле думали эти люди, было уже невозможно. Якобы этой точки зрения придерживался полярный радист Борис Александрович Кремер, но самого Бориса Александровича, к сожалению, об этом тоже уже не спросишь. Но Зиновий Михайлович Каневский, известный своими книгами об Арктике, которому я чрезвычайно благодарен за ряд замечаний и уточнений по первому изданию моей книги «Загадка штурмана Альбанова», вышедшей в издательстве «Мысль» в 1978 году, в своем письме ко мне подтверждал это: «Незадолго до кончины Борис Александрович сказал мне: «Вот еще заветная тема есть у меня – Брусилов, Альбанов, «Св. Анна». Очень страшная была экспедиция, наверняка там кровь лилась, не исключены акты каннибализма». Я спросил его: «Вам что-нибудь известно определенно?» Он ответил: «Нет, определенно – ничего. Но кое-что на ум приходит. Во всяком случае этим сюжетом следует заняться. Вот разгружусь с историей полярных станций – и займусь». И вскоре умер…»

Вот и вся суть этого, мягко говоря, странного принципа: определенно ничего не известно, но наверняка там кровь лилась…

Сам же Зиновий Михайлович был противоположного мнения. Позже я получу от него большой пакет: «Посылаю Вам журнал «Знание – сила» со статьей, написанной как бы в виде рассуждения на тему, заданную Вашей книгой. Это не рецензия, не «отклик читателя», не реферат, а стремление еще и еще раз поговорить вслух в расчете на самого широкого, довольно многочисленного (учитывая тираж 650 тысяч) читателя на тему чрезвычайно важную и поучительную…

Что касается советов по сути, то пока не могу дать ни единого: эта захватывающая тема кажется мне тупиковой до тех пор, пока не будут обнаружены доставленные Альбановым письма (если они существовали вообще, в чем волей-неволей теперь приходится сомневаться). Заманчива мысль В. А. Троицкого поискать в Норвегии…»

Я торопливо раскрыл присланный им журнал. Статья называлась: «… Решила сделать, что могу». Это, разумеется, о Е. А. Жданко. Что же касается Альбанова, Зиновий Михайлович пишет о нем без всяких двусмысленностей, только с глубочайшим уважением:

«Почему покинул судно Альбанов? Ответ дан им же самим, ответ прямой, искренний, гордый. Впрочем, именно так, откровенно и благородно, написан весь его дневник, который вот уже несколько десятилетий остается одной из любимых книг поколений полярников, да и не только полярников…

Дрейф «Св. Анны», переход матросов по дрейфующим льдам, мужество наиболее стойких из них, Альбанова и Конрада, стали достоянием Арктики… Благодаря Альбанову, исключительно ему, сделаны замечательные открытия в Арктике, но, разумеется, этим не исчерпывается значение похода штурмана «Св. Анны». Главное – сам его дневник, который не случайно издавался в пятидесятые годы под названием «Подвиг штурмана Альбанова». Этим ко многому обязывающим словом называют трехмесячный поход по льдам, стойкость тридцатитрехлетнего штурмана, его беспримерную волю к жизни, веру в спасение.

Строг и безыскусен этот дневник. В нем нет ни малейшей попытки драматизировать или приукрашивать события. Оценки, даваемые штурманом его спутникам, лаконичны и порой безжалостны, однако и о себе Альбанов пишет сурово и честно. Ему столь же трудно и страшно, как и всем остальным, он в особо тяжкую минуту признается: «Да, теперь, пожалуй, и я начинаю падать духом!» Тем не менее Альбанов находит в себе силы любоваться природой, заносить в дневник красочное и весьма глубокое ее описание и говорит даже, что ему «не хотелось уходить» с безжизненного, но столь дорогого клочка суши под 81-й параллелью…»

Для меня было важно мнение Зиновия Михайловича. Еще более важным оно стало для меня, когда, несколько лет спустя, открыв его книгу «Это было в полярных широтах», я из предисловия бывшего начальника Управления полярной авиации М. И. Шевелева узнаю, что Зиновий Михайлович имел отношение к Арктике не только как пишущий о ней литератор: «После окончания географического факультета МГУ 3.М. Каневский был направлен Главным управлением Северного морского пути на одну из трудных зимовок – полярную станцию «Русская гавань» на Северном острове Новой земли. В связи с Международным геофизическим годом (1957–1959) «Русской гавани» была поставлена задача вести систематические гидрологические наблюдения – и с чистой воды, и с морского льда. Суровым был на Крайнем Севере март 1959 года. З. М. Каневский выполнял тогда задание на льду Баренцева моря. Сильные восточные ветры взломали и отогнали лед от берега в районе Русской гавани. Полоска припая сократилась до километра с небольшим. Почти на самой его кромке и проводились так называемые суточные гидрологические наблюдения. Внезапно с гор сорвалась печально знаменитая новоземельская бора, или «восток», как в старину называли ее поморы. Порывы ветра достигали скорости 40–50 метров в секунду, то есть 150–180 километров в час…

Палатку гидролога разорвало. Оставался небольшой шанс на спасение: добраться до берега, пока не унесло в море узкую полоску припая. Но идти в этой снежной круговерти против ветра было невозможно даже согнувшись – ураган немедленно опрокинет и покатит, как игрушку. Только ползти. Ползти, если даже не останется никаких сил, кроме силы воли. Зиновий Каневский полз 20 часов… Когда кончился ураган, спасательная группа натолкнулась на него недалеко от берега.

Обморожение было жестоким. Пришлось ампутировать обе руки ниже локтей, пальцы ног. Вероятно, пережив подобную трагедию, человек на многом бы поставил точку. И уж, конечно, на Арктике. Но не таков Зиновий Каневский. Он не только пишет книги, он по-прежнему предан Арктике. Бывает там…»

Примерно ту же мысль: «Определенно ничего не известно, но наверняка там кровь лилась», – только, может, в несколько более мягкой форме по причине еще малого знакомства в письме ко мне изложил Д. А. Алексеев, сын известного полярного летчика А. Д. Алексеева: «Что касается жестянки с письмами, то с ней действительно загадочная история. То, что они представляли собой определенное компрометирующее Альбанова значение, видно хотя бы из того, что эта жестянка была захвачена двумя беглецами из лагеря. Альбанов, как Вы помните, не только не называет имен этих людей, но и прощает их после того, как он случайно вновь встречает их. Содержание писем, видимо, чрезвычайно интересовало Альбанова, который в общих чертах представлял его. Эти письма он мог просмотреть и ликвидировать на мысе Флора, когда оставался один, и взять соответствующее слово с Конрада. Он не мог этого сделать ранее, так как все время находился среди людей, многие из которых относились к нему враждебно и постарались бы на Большой земле отомстить ему. Версия происходящего на «Св. Анне» и в пути должна быть только одна – его, Альбанова. И потому письма должны были быть уничтожены любым способом…»

Я вновь перечитал «Записки…» Альбанова, в них нет и намека на то, что кто-то из его спутников относился к нему враждебно. Если и допустить, что были такие на «Св. Анне», то они, наверное, не отправились бы с ним в ледовый поход, а остались на судне. «Определенно неизвестно», но Д. А. Алексеев почему-то уверен, что такие непременно были, как и уверен в том, что «письма должны были быть уничтожены любым способом».

Аналогичное Д. А. Алексееву мнение в книге «Встречи, которых не было» выразил некто И. М. Забелин (прошу не путать с известным русским историком и археологом И. Е. Забелиным, почетным членом Петербургской академии наук). И. М. Забелин ставит вопрос даже так: а следовало ли издание «Записок…» В. И. Альбанова Географгизом с предисловием Н. Я. Болотникова называть «Подвиг штурмана Альбанова»? По его мнению, Альбанов и Конрад «решили спасаться самостоятельно», в группе «было лишь два здоровых человека – штурман Альбанов и матрос Конрад. Они объединились, предоставив больных своей судьбе. Только они вдвоем и спаслись».

Я не поленился, нашел в библиотеке другие книги И. М. Забелина. Точно, к Арктике он имел отношение, мягко говоря, косвенное, более того, другие книжки его представляли собой туристско-путевые очерки по Африке, по другим теплым странам, а в теплых странах, особенно во время полуденного зноя, очень приятно порассуждать о студеном Севере…

Но большинство людей, которые, впрочем, определенно тоже ничего не знали, думали почему-то иначе. «Собственно никакой загадки Альбанова и нет, если верить его дневникам, – писал мне полярный гидрограф С. В. Попов, автор книг «Берега мужества», «Топонимика морей Северной Арктики» (последняя – совместно с В. А. Троицким), – она появляется тогда, когда встаешь на точку зрения Забелина и перестаешь верить Альбанову. А какие основания для этого? Вы же сами очень аргументированно разбили «ниспровергателя» Игоря Забелина. Да, он – кандидат географических наук, достославен изобретенным им «нравственным методом» оценки исторических личностей в географии. В книге «Встречи, которых не было» (1966) и статьях, вышедших миллионными тиражами, он стаскивает с пьедесталов С. Д. Дежнева, В. Беринга, Магеллана и других. Не забудьте при этом, что измышления Забелина, уважаемого человека, он член редколлегии журнала «Вокруг света», часто издает свои поучения в издательстве «Мысль», они вышли тиражом в 3 миллиона 600 тысяч экземпляров.

По сути Вы утверждаете обратное, очень убедительно, аргументированно. Так оно и было, кажется, особо-то и доказывать не надо. Но, поди ж ты, «ниспровергатель»-то есть. Мало того, его мысли взял на вооружение престарелый профессор Лебедев, маститый ученый, и некоторые другие. Эта ржа разъедает умы людей. Какая возможность у Вас была дать отпор этим заумничавшимся «нравственникам»! А у Вас бесконечный вопрос: «Кто знает? Кто скажет?» Вот они и скажут. А с чистоплюйством «нравственников» надо бороться. Ведь они так всех наших первопроходцев русских за то, что они не пользовались носовым платком, в ватерклозет спустят…

Вы верите Альбанову, считаете его героем и нравственным человеком, которому нечего скрывать. И тут же создаете «загадку штурмана Альбанова».

Помните, что творилось до книг Н. Болотникова с «железным боцманом» Бегичевым? Какие только небылицы о нем ни рассказывали! Выполнил человек исследование – и усеклись небылицы. И Бегичев от этого только выиграл. Спустился на землю и одновременно поднялся на диксоновский пьедестал. Выправило дело исследование. Необходима война со слухами! Беспощадное, аргументированное их истребление! Боюсь, что Вам придется в следующем издании бороться с самим собой, с Вами же невольно распространенными слухами.

А можно было бы начать эту борьбу сразу. Для этого надо не только привести их, но сразу дать оценку, подробную, беспощадную. Ибо Вам верят, Вас воспринимают как специалиста в этом вопросе, у Вас ищут ответа. А Вы в конце концов сами признаетесь, что душа Альбанова Вам так же непонятна, как и в начале поиска…»

В одном из писем Владилен Александрович Троицкий, как бы отвечая на вопрос, в свое время поставленный Алексеем Иосифовичем Яцковским: «Кто же забрал бумаги Альбанова у Варвары Ивановны в Красноярске?», писал:

«Редактор и автор комментариев книги «Подвиг штурмана Альбанова» журналист Никита Яковлевич Болотников (умерший год назад) рассказывал мне, что в середине пятидесятых годов перед изданием «Подвига…» по его просьбе корреспондент ТАСС – Юрий Федорович Бармин посетил Варвару Ивановну, спрашивая, нет ли у нее еще каких-нибудь бумаг или фотографий брата, но та неохотно и испуганно отвечала, что ничего нет, что все еще до войны отослала В. Ю. Визе. Я пробовал писать Бармину в Красноярск, но ответа не получил…»

Значит, ни Болотников, ни Визе у Варвары Ивановны не были, Бармин ушел ни с чем. Если она еще до войны все отослала Визе, то почему так скудны и, мягко говоря, неточны сведения об Альбанове, опубликованные им в 1949 году в «Летописи Севера»? Неужели эти бумаги лежат сейчас где-нибудь вместе с архивом Визе? Или они по какой-либо причине просто не дошли до Визе?

Или у Варвары Ивановны был еще кто-то? Может, Конрад?

Чтобы скрыть следы своей страшной тайны – следы своего побега, ставшего прямой причиной гибели четырех участников экспедиции?

Кстати, где он жил и чем занимался сразу после смерти В. И. Альбанова? Один эпизод его жизни того времени удалось выяснить Сергею Владимировичу Попову: «В 1919–1920 годах он служил в Байкальском отряде Сибирской военной флотилии. По свидетельствам, был крутого нрава, в общем, лихой матрос. Занимал должность коменданта отряда. Даже арестовывался ЧК за то, что однажды на пути из Лиственничного, где базировался отряд, в Иркутск выгнал всех пассажиров с помощью оружия на заготовку леса, среди которых был и председатель ЧК Бирман, кажется. Это свидетельство тогдашнего начальника Конрада Е. П. Фрейберга».

Так в чем же все-таки причина разлада?

Нет возможности выслушать противоположную сторону. Снова внимательно перечитываю «Выписку из судового журнала», сделанную Брусиловым: «Освобожден от должности…», «готовится в путь», «строят каяки…» Нет, Георгий Львович старательно избегал оценки поступка Альбанова.

Может быть, причина разлада, – как я уже делал предположение, – в принципах руководства? Во взглядах на будущее? Или все-таки, как гласит народная мудрость: «Во всяком деле ищи женщину?» Может быть, это обстоятельство было не главным, но наложилось, обострило два первых?

Я снова прибегаю к помощи Владилена Александровича Троицкого:

«В 1957—58 годах я был знаком с полярным капитаном А. В. Марышевым, ныне покойным, который до войны какое-то время плавал на одном судне с Александром Конрадом. На вопрос Марышева, в чем причина разлада Альбанова с Брусиловым, тот якобы после долгого молчания с присущей ему непосредственностью и прямотой неохотно ответил: «Все из-за бабы получилось». Хорошо зная правдивость и честность Марышева, я не допускаю, чтобы он мог это придумать. Марышев также говорил, что не вытянуть было из Конрада никаких подробностей».

В ответном письме я спросил Владилена Александровича, видел ли он сам дневник Конрада.

Через какое-то время Владилен Александрович писал мне:

«Получилось так, что мне пришлось слетать в Ленинград. Я и раньше в Музее Арктики и Антарктики видел дневник Конрада, а после Вашего письма решил взглянуть на него снова, почитать более внимательно. Это толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, титульный лист которой озаглавлен рукой Е. А. Жданко. В нем обычно с интервалом в одну-две недели Конрад очень лаконично записывал нехитрые матросские события, результаты охоты. Эти строки не добавляют ничего существенного к «Запискам…» Альбанова. Но анализ дневниковых записей за июнь 1914 года мне позволяет с уверенностью предполагать, что «беглецами», ушедшими 19 июня к острову на лыжах, были Конрад и Шпаковский. Впоследствии Конрад, видимо, очень раскаивался в своем поступке, из-за которого пришлось бросить каяк, а на двух оставшихся путники вынуждены были плыть к мысу Флора поочередно, что и вызвало гибель четырех пешеходов на пути по леднику к мысу Гранта. По-видимому, этим и объясняется нежелание Конрада кому-либо рассказывать об экспедиции на «Св. Анне», что отмечали все, кто пытался его расспрашивать…»

Замкнутость Конрада отмечал и встречавшийся с ним Валентин Иванович Аккуратов:

– Он неохотно, с внутренней болью вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говорил об Альбанове. Конрад наотрез отказывался сообщить что-нибудь о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал: «Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта…» И, сжав руками словно инеем подернутые виски, резко добавил: «Прошу Вас, ничего больше не спрашивайте!» Больше к этой теме мы не возвращались.

Согласитесь, что в этой попытке Конрада уйти от прямого ответа отчасти уже кроется положительный ответ: да. Георгий Львович был неравнодушен к Ерминии Александровне Жданко. В такой интерпретации «прочли» «Записки…» Альбанова и Д. Алексеев с П. Новокшоновым: «Но где-то между строк едва ощутимо проступают иные контуры. Вероятно, нервному, впечатлительному Брусилову показалось, что Валериан Иванович к тому же еще неравнодушен к Ерминии Александровне. И Альбанов, корректный, более выдержанный, чем Брусилов, ушел».

А вот что еще раньше писал мне Алексей Иосифович Яцковский: «В Красноярске живет вдова енисейского капитана К. А. Мецайка, капитана парохода «Север», на котором по приезде в Красноярск в 1918 году служил Альбанов, Надежда Александровна, которую, кстати, когда-то Фритьоф Нансен, проезжавший через Енисейск, – видел в облике «прелестной дочери гостеприимной хозяйки». Мне приходилось беседовать с нею. Отрывочно вспоминая кое-что из давних встреч своего мужа с Альбановым – это относится к годам 1918–1919, когда Альбанов захаживал к ним домой в Красноярске, – она подтвердила, что иногда Альбанов говорил и о брусиловской экспедиции.

Так вот, по словам Надежды Александровны, Альбанов считал, что одной из причин (возможно, главной) разлада в экспедиционном составе, недоразумений между руководителями экспедиции и даже трагического исхода, на который оказалась обреченной «Св. Анна», было участие женщины в этой экспедиции. Альбанов якобы был того мнения, что женщине не место на морском судне, тем более – в полярном плавании… Как вы знаете, подобный взгляд прочно бытовал в среде моряков тех времен и даже значительно позже.

Конечно, данное обстоятельство существенно усложняет возможность понимания личности В. И. Альбанова, его характера, его поступков и т. д. Но принимать сие во внимание, вероятно, следует. Ведь Альбанов был все-таки сыном своего времени».

Я совершенно с этим согласен. Если мы до конца хотим быть объективными, мы не должны упускать из внимания ни одно обстоятельство, ни одно «свидетельское» показание, хотя, в свою очередь, не каждое из них можно считать объективным. Как, может, и последнее. Но принять во внимание необходимо каждое.

Как, например, и это, которое я привожу со слов Алексея Иосифовича Яцковского:

«Я знаком с капитаном дальнего плавания (уже давно пенсионером) К. И. Козловским, живущим в Ленинграде, который лично знал Конрада. Козловский, в частности, встречался с Конрадом при совместном плавании по Северному морскому пути в 1939 году, когда перегонялись из Мурманска на Дальний Восток землечерпалки для дноуглубительных работ в устье Амура. Козловский был тогда на перегоне капитаном одной из землечерпалок, а Конрад устроился на этот рейс матросом. Капитан Козловский резко отрицательно относился к факту оставления штурманом Альбановым «Св. Анны», считал, что настоящий моряк не мог так поступить. Но – повторяю – категоричность такой оценки могла бы подкрепить (или, наоборот, опровергнуть) «исповедь» и другой стороны – Брусилова. Увы…»

К тому же, как вы уже знаете, есть еще более категоричное мнение, выраженное И. М. Забелиным в книге «Встречи, которых не было»: «Было лишь два здоровых человека – штурман Альбанов и матрос Конрад. Они объединились, предоставив больных своей судьбе».

Обвинение весьма серьезное, хотя И. М. Забелина сразу же можно упрекнуть в незнании или невнимательном прочтении некоторых общеизвестных фактов экспедиции – и не со слов Альбанова, а как раз по свидетельству противоположной стороны, Брусилова – из его «Выписки из судового журнала».

Но тем не менее такое обвинение существует, оно размножено миллионными тиражами. Более того, оно имеет под собой какую-то основу. Прежде всего опять же ту, что мы не можем выслушать противоположную сторону, и это дает возможность предъявлять Альбанову, по сути дела, любые обвинения.

Независимо от этих обвинений один мой знакомый после дотошного изучения «Записок…» Альбанова тоже попытался вселить в меня сомнение:

– Сами собой напрашиваются несколько вопросов. Ты вот пытаешься убедить, что он такой. А я вот снова перечитал его «Записки…» и очень противоречивое они у меня оставили чувство. Очень противоречивая и даже странная была это личность. Ты не задумывался над тем, почему погибла именно та часть дневника, которую он вел еще на шхуне?

Неожиданность такого вопроса сначала поставила меня в тупик, но, несколько подумав, я ответил:

– А тут никакой загадки нет. Как помнишь, банку с дневниками-книжками он положил в каяк Луняева, а тот пропал вместе с каяком.

– А почему ту часть?

– А какую он еще мог положить? Не ту же тетрадь, которую он вел в настоящее время, которая в любую свободную минуту могла понадобиться.

– Ну что ж, логично. Но, может, та часть дневника его просто компрометировала?

– Ну тогда ее совсем не обязательно было топить. Просто не публиковать.

– А может, он так и сделал? Теперь еще: почему Конрад так упорно уходил от расспросов о причинах разлада? Да и руководство-то походом было какое-то… Его не назовешь руководством. Да вот я лучше процитирую самого Альбанова. Я тут сделал несколько выписок: «Опять начинаются жалобы на трудности пути с каяками, опять мечта о легкости перехода без них с котомками на плечах… Но кто же им мешает идти? Пусть идут, куда хотят, а я с одним или с двумя спутниками своего каяка не брошу, сколько раз я говорил им это».

– Но ведь они просто присоединились к нему, – перебил я его. – Ведь ты знаешь, что первоначально он собирался идти один. К тому же в такой критический момент каждый волен распоряжаться своей судьбой, и никто не имеет морального права приказывать другому.

– Пусть будет так. Слушай дальше. «Эта партия собирается до вечера еще остаться на мысе Ниль и уверяет, что догонит меня. Советую им не терять времени напрасно, идти скорее, но, впрочем, это их дело. Мы сейчас отправляемся к мысу Гранта: ждать не могу».

– Но если они сами не хотят бороться за свою жизнь, почему это за них должен делать он? Они же постоянно задерживали его, и не просто путали его планы. В результате побега он вынужден был бросить один из каяков, а это в конце концов привело к гибели большинства. Только эти цитаты, мне кажется, как раз лишний раз свидетельствуют об искренности, честности Альбанова как в оценках своих спутников, так и себя. Ведь он мог бы и приукрасить, подать себя в более выгодном свете, а он этого не сделал…

– Ну, хорошо, хорошо. Но ты все-таки подумай об этом.

И я невольно стал думать. Невольно подтасовывались факты, невольно они приобретали другую окраску. Червь сомнения вселился в меня, пока однажды я не вздрогнул от неожиданной мысли: «Подожди, но ведь Нансен тоже ушел с «Фрама», и судно затем спокойно вышло на чистую воду, и перед Альбановым, хотя у него были совершенно иные обстоятельства и причины ухода с корабля, был его великий пример! Настоящий моряк не мог покинуть затертого во льдах судна». Но такое обвинение в свое время пришлось выслушать и Нансену. Американский адмирал Грили, еще до начала экспедиции пророчивший Нансену неудачу, чуть ли не ликовал, когда от Нансена долго не было никаких вестей. Когда же Нансен благополучно вернулся, он обвинил его в том, что тот покинул товарищей на затертом льдами судне.

А вскоре я получил письмо от Валентина Ивановича Аккуратова, он как бы почувствовал мое смятение:

«Вы взялись за большое, трудное и благородное дело. Альбанов удивительная фигура среди арктических исследователей. По своим действиям он, несомненно, лидер всех русских землепроходцев нашего века. К сожалению, наш народ о нем мало знает, а ведь Альбанов – классический тип драмы, кино… Его внешнее и не раскрытое еще внутреннее обаяние могли бы сыграть огромную положительную роль в деле воспитания нашей молодежи».

Я тут же в письме задал Валентину Ивановичу несколько вопросов: о Конраде, о виденном им на Земле Франца-Иосифа паруснике-мираже, но ответа долго не было. Только через месяц, уже перед самым Новым годом, получил открытку: «Дорогой Михаил! С Новым годом! Здоровья, счастья, успехов в творчестве! Простите за молчание. Вчера вернулся с Эльбруса. До «Приюта одиннадцати», к сожалению, не дошел, помешали лавины, в это время здесь уже никто не ходит. А до того был в большом международном автопробеге машин-самоделок. Обнимаю. Валентин».

Открытка как открытка, если бы не одна маленькая деталь: в это время Валентину Ивановичу было уже за семьдесят. Впрочем, в его летной книжке по-прежнему было записано: «годен без ограничений», и он в то время был, несомненно, старейшим летчиком планеты. Мы как-то заговорили на эту тему, и кто-то предложил написать в газету: это же сенсация! Валентин Иванович не на шутку забеспокоился: «Да вы что! Если на самом деле хотите мне добра, не делайте, ради бога, этого. Не надо привлекать ко мне внимание. Сразу «спишут», найдут из-за перестраховки какую-нибудь причину».

Первое время мы были знакомы лишь по переписке, я несколько раз осторожно намекал, что гожусь ему в сыновья, но по-прежнему получал в ответ: «Обнимаю, Валентин»!

Удивлял он, разумеется, не только меня. Владимир Снегирев и Дмитрий Шпаро, покорители Северного полюса на лыжах, в книге «Путь на Север» потрясенно писали о встрече с ним:

«Мы сидели в крохотной, до синевы накуренной комнатушке, на скрипучих скамьях, расставленных вокруг ветхого бильярда. Многим этой ночью не спалось в полярной аэродромной гостинице. Матовый свет весенних сумерек не давал покоя, бередил душу. До самого утра, как сизый папиросный дым, плыли неторопливые разговоры.

Через некоторое время выяснилось: особенно много историй, связанных с Арктикой, знает пожилой, с мудрым лицом и очень спокойным голосом человек. На нем был бежевый, грубой вязки свитер, кожаные брюки и унты – обычная одежда полярников. Когда он начинал говорить, все слушали его с подчеркнутым уважением. Мы решили, что это маститый ученый, знаток Арктики, приехавший в экспедицию. Потом мы познакомились. Он протянул руку: «Аккуратов Валентин Иванович». – «Штурман?» – в один голос спросили мы. «Да, – спокойно ответил он, – штурман». И пыхнул своей трубочкой. Мы смутились. Дело в том, что фамилия штурмана Аккуратова хорошо знакома каждому, кто хоть немного интересуется историей Арктики. Пионер смелых полетов в высокие широты, один из тех, кто участвовал в высадке на Северном полюсе папанинского десанта, штурман первой в мире экспедиции на полюс недоступности, соратник легендарных пилотов – Чкалова, Водопьянова, Черевичного, Мазурука, флаг-штурман полярной авиации Аккуратов существовал в нашем сознании легендарной и даже, если хотите, исторической личностью. Но как же мог он оказаться на этом Богом забытом аэродроме? Нет, встретить его здесь, почти у полюса, в неказистом погребенном снегами домике, было просто невозможно…